Сытин. Издательская империя. Часть вторая (Валерий Чумаков, 2011)

Хотя, конечно, первоначально Иван Сытин вовсе не ставил перед собой глобальной задачи переделки страны и мира. Если человек идет по правильному пути, его цели обычно растут и меняются по мере продвижения вперед. Поэтому пока Иван желал одного: еще красивее сделать то, что он и так умел уже делать красиво. «До 13 лет я жил в мальчиках, 7 лет затем вел живое торговое дело, которое, кроме практических торговых навыков и физической работы, ничего не давало. Сознание важности книжного дела, его великое значение было развито очень слабо» – так оценивал свою деятельность той поры потом сам Сытин. Позже он заведет дружбу с величайшими российскими писателями, сведет знакомство с правителями, в удивительной бескровной схватке одолеет всех конкурентов, станет сначала первым из первых, а потом – и первым из последних. Что-то произойдет через год, что-то – через десятилетие, что-то – через десятилетия. Пока же Ивану надо было справиться с напряженной конкуренцией на московском печатном рынке.

Сделать это было непросто: рынок был давно и надежно поделен. В области бульварной литературы на Никольском рынке самыми известными были фамилии Леухина, Манухина, Ступина, Преснова. Они не занимались чем-то серьезным, а штамповали сотнями тысяч экземпляров любовные и «ужасные» романы и повести. В высшем свете их имена считались признаком пошлости, безвкусицы и низкопробщины, однако книги этой когорты были столь дешевы, а сюжеты – столь близки и доступны душе простого обывателя, что народ покупал их с огромной охотой. Но для начинающего Сытина основными соперниками были пока даже не они. Со своей «почти любительской литографией» он не мог замахнуться даже на бульварную, или, как тогда ее называли – «мещанскую» книгу. Его уделом пока были лубки, картинки и бумажные образа. Поэтому для него главными конкурентами были располагавшиеся неподалеку от лавки Шарапова, на той же Ильинке крестьянские издатели, крупнейшими из которых были Губанов, отец и сын Морозовы, Андрей Абрамов. Каждый из этих «столпов» располагал несколькими машинами, денно и нощно печатавшими сотни тысяч лубков, и целым штатом раскрасщиков. Со своими мощностями и высокими оборотами они имели возможность держать цены на свою продукцию на весьма низком уровне. Сытин пока не мог себе такого позволить. И он решил, что и среди небогатых покупателей обязательно найдется часть таких, кто способен купить карт инку чуть подороже, если она будет исполнена значительно лучше.

И тут у Ивана Дмитриевича был очевидный козырь. Дело в том, что все ильинские печатники имели в своем распоряжении довольно старые машины и менять их пока не собирались. У них просто не было в этом сиюминутной нужды. Новые литографические станки стоили довольно дорого, а основным их достоинством было то, что они уже сами умели печатать цветные картинки, работая вместе с черной еще тремя красками. Для каждой краски изготавливался свой специальный камень, на который рисовальщики с помощью особого литографического карандаша или литографического пера с тушью наносили контуры полутоновых картин. Поверхность камня проходила специальную обработку, не дававшую туши растекаться. Все эти цветные камни подгонялись друг под друга самым тщательнейшим образом, бумага прокатывалась по каждому из них и, в результате, на выходе получалась цветная картинка, качество которой значительно превосходило качество того, что выходило из-под кистей никольских раскрасщиц. С такой машиной их труд был совсем не нужен, а значит и затраты на производство лубка можно было свести до минимума, но новая машина стоила в разы дороже старой, традиционной черно-белой, и такая разница в цене окупалась довольно долго. Стояли такие машины лишь у крупных печатников, таких, как Суворин[14], Маркс[15] или Гоппе[16], но эти деятели печати, на счастье Сытина, лубками не занимались. Следовательно, конкуренции с их стороны можно было не опасаться.

Именно поэтому начинающий издатель выписал для своей первой еще даже не типографии, а именно литографии, рассчитанной на печать картинок, далеко не дешевую, зато самую передовую французскую литографическую машину компании Алозье. Эта компания была тогда не просто лидером в области литографических машин, это был именно пионер этого способа печати. Ее основатель, немец Иоганн Алоиз Зенефельдер был сыном популярного в Мюнхене[17] театрального актера и даже сам несколько лет своей жизни отдал сцене. Но актерское ремесло тогда, в конце XVIII века вовсе не было так популярно, как сейчас. Скорее наоборот. Вскоре Алоиз понял, что отдаваемое им театру время ничего особенного взамен не дает. Поэтому, поднакопив денег, он перешел в более перспективную и популярную тогда сферу и открыл в Богемии[18] собственную типографию. Пытаясь улучшить производственный процесс, он в 1796 году изобрел новый способ печати, который и назвал «литографией» – от греческих слов «литос» – «камень» и «графо» – «рисую». Буквально – рисовать камнем. Чувствуя перспективность своего детища он, стараясь не привлекать к себе особенного внимания, запатентовал новую технологию в главных европейских городах и лишь после этого попытался наладить широкомасштабный выпуск литографий. Однако, к его большому удивлению, фурора его литография на печатном рынке не произвела, массовых заказов он не получил, а печатники не выстроились в очередь с просьбами продать им литографическую машину. Помыкавшись несколько лет, но так и не получив ожидаемых баснословных прибылей он сначала приспособил свое изобретение для печати нот, а затем и вовсе перешел на машинную раскраску ситцевых тканей. На его счастье, новый способ печати показался интересным членам мюнхенской королевской комиссии составления карт. В 1809 году он был приглашен к мюнхенскому двору, где ему поручили организовать литографическую мастерскую. Поддержанное королевским именем и солидными инвестициями дело пошло значительно удачнее и уже вскоре Алоиз получил титул королевского инспектора литографии и пожизненное жалование. В 1826 году он значительно улучшил свое детище, разработав процесс мозаического литографирования, а еще спустя семь лет догадался, как переносить с камня на полотно картины, нарисованные масляными красками.

Словом, машины Алоиза, или, как говорили в России Алозье, всегда находились на самых передовых рубежах печатной техники. К 1870-м годам в списке предлагаемых к продаже моделей были даже машины с паровым приводом, однако это уже было слишком дорого. Иван Сытин выписал себе модель попроще, приводимую в движение простым рабочим колесом с рычагом.

Вообще, складывается стойкое впечатление, что подготовку к своему отделению от Шарапова Сытин начал задолго до последней нижегородской командировки. И не только в теоретическом, но и в практическом плане. Во всяком случае, даже по воспоминаниям видно, что он уже успел переговорить не только с поставщиками техники, но и с банкирами. Видимо и помещение для мастерской Иван Дмитриевич присмотрел заранее, ибо сразу по возвращении в Москву переехал с женой на новую квартиру. Располагалась она в доме Кравцова на Воронухиной горе, недалеко от Дорогомиловского моста. Тут же рядом, в трех отдельных комнатах 7 декабря 1876 года открылась первая сытинская литография с одной машиной и двумя наемными рабочими. Оформлена она была, как и предполагалось, на вложившего в дело недостававшие 3 тысяч рублей Шарапова. Для работы с машиной требовалось минимум три человека, один закладывал в нее листы бумаги, второй опускал тигель, массивную железную плиту прижимавшую лист к камню, а третий вытаскивал свежеотпечатанные листы и складывал их в кипы. Поэтому третьим рабочим попервоначалу был сам новоявленный издатель.

Первой продукцией литографии были три лубка, доски для которых Иван подготовил загодя. Сюжеты были самыми, что ни на есть, ходовыми, в меру «желтыми» и качественно выполненными. На первом изображено было, как «Петр Первый за учителей своих заздравный кубок поднимает», на втором – как «Суворов играет в бабки с деревенскими ребятишками». И, наконец, для религиозных покупателей, желавших знать истоки русской церкви, «Как наши предки славяне крестились в Днепре и свергали идола Перуна». После того, как доски эти выработали свой ресурс, Сытин не стал их утилизировать, а отнес домой, где хранил как реликвии и часто показывал гостям и детям. Заявляя, что именно с них пошла огромная фирма.

Можно смело сказать, что молодой Иван не жалел себя для новой работы. Михаил Соловьев, поступивший на работу к Сытину в 1877 году и дослужившийся до поста директора правления компании, в 1916 году писал: «Вставал Сытин рано, разрезал картины, завязывал их в пачки и увозил в город в лавку. Каждую свободную минуту он посещал литографию, обходил мастеров, смотрел, что сделано, указывал, что и как нужно делать». Под лавкой подразумевается лавка Шарапова. Это был небольшой плюс сытинского дела по отношению к другим печатникам: у него уже с самого начала был покупатель, он же – крупный заказчик, купец Петр Николаевич Шарапов. По договоренности он отдавал своему благодетелю продукцию с десятипроцентной скидкой. Кроме того, как и было условлено, Иван Дмитриевич не прекращал работу у Шарапова в качестве приказчика книжной лавки. Днем он работал в лавке, а вечером и утром – в литографии. Конечно, из скольких бы жил ни состоял организм молодого предпринимателя, такого режима он долго вынести бы не смог, и уже спустя полгода после открытия штат литографии был увеличен с двух до пяти человек. В числе новых работников был и тот самый Михаил Соловьев, о котором мы уже немножко сказали. Сын крестьянина из деревни Шульгино Синьковской волости Дмитровского уезда Московской губернии он был принят на должность ученика рисовальщика по камню.

Как то было и у Шарапова, Сытин старался не особенно отделяться от своих рабочих, сбивая их в одну большую семью. В которой он исполнял бы роль старшего. «… мы, мастера, имея тут же стол и квартиру, постоянно встречались с семьей Ивана Дмитриевича, – вспоминал Соловьев, – и чувствовали себя как бы членами ее благодаря доброму и заботливому отношению к нам супруги Ивана Дмитриевича Евдокии Ивановны. После занятий, по вечерам, иногда Сытин приглашал нас, мастеров, к себе, и за чайком обсуждались наши текущие и будущие дела…. По вечерам, в общей беседе Иван Дмитриевич нередко посвящал нас в торговые дела, сообщал нам, что картины наши идут хорошо, покупателям нравятся, сокрушался, что мало разнообразия, но с одной машиной трудно было что-либо сделать большее».

Разнообразия, и правда, было мало. Весь ассортимент сытинского производства первоначально состоял из нескольких популярных лубочных картинок, вариаций на темы пушкинской «Полтавы», анекдотов из жизни Александра Суворова и аллегорий на военные темы. Ничего нового, все то-же, что и у других печатников. Только что качеством получше. Но убедить книжников-оптовиков в том, что качество лучше, чем дешевизна было не так просто. Поэтому до поры мастерская Сытина особенной известностью или популярностью не пользовалась.

В апреле 1876 года в Болгарии, находившейся под властью Османской империи, вспыхнуло национально-освободительное восстание. Спустя месяц оно было с невиданной жестокостью подавленно турецкими войсками. Еще до окончания восстания русский консул в Эдрине Алексей Церетели[19] докладывал российскому правительству, что турки полностью уничтожили огромное количество деревень и сел, в которых проживало более 75 тысяч человек. Точное количество погибших неизвестно, так как турецкое правительство не очень приветствовало подобные подсчеты, но, по данным историков, их было никак не меньше 30 тысяч человек. Российская империя, покровительствовавшая угнетенным православным народам, не могла пройти мимо такого преступления и потребовала от Турции ответа. Которого не последовало. В апреле следующего, 1877 года, Российская империя объявила Турции войну, захватила Шипкинский перевал, после двухмесячной осады взяла Плевну, и вышла на Константинополь.

Иван Дмитриевич Сытин, 1878 год

Счастливая мысль родилась в голове Сытина в ту же минуту, когда он узнал об объявлении войны. Не мешкая, он сразу бросился на Кузнецкий мост, где купил карту Бессарабии[20] и Румынии, на которой была обозначена река Прут. Именно ее форсировали русские войска в первый день войны. Карты эту он тут же отнес в литографию и велел мастеру скопировать ее в самом срочном порядке. Камни для печати были готовы уже к пяти часам утра. После чего была запущена машина и к утру большая партия карт, на которых стрелками были обозначены движения войск, была готова. На листах стоял заголовок: «Для читателей газет. Пособие». Ход был поистине гениальный. Дело в том, что газеты того времени просто физически не могли помещать рисунки. Печатались они на типографских машинах с помощью уже готовых шрифтов, а изготовление клише для картинки занимало долгое время и никак не соответствовало оперативности издания. В то же время газеты сразу запестрели статьями, очерками, заметками и сообщениями, в которых описывался ход боевых действий. Читателю же совсем не всегда было понятно, о чем идет речь, если в заметке написано, к примеру, что полк генерала Доброхотова выдвинулся к крепости Аккерман. Что это за крепость, где она расположена, как именно можно к ней выдвинуться, все это можно было узнать только из карт, а их к заметке не предлагалось. Зато они предлагались Сытиным. Весь тираж разошелся буквально в мгновение и его пришлось срочно допечатывать. Три месяца литография Ивана Сытина практически монопольно печатала карты военных действий, иногда в голом виде, иногда сопровождая их краткими описаниями. Три месяца потребовалось конкурентам для того, чтобы понять выгодность затеи и подхватить ее. Но к тому времени все московские оптовики уже твердо знали адрес сытинской конторы и закупали ходовой товар у молодого издателя. Вместе с картами хорошо шли и портреты генералов, и картинки с изображением главных сражений. Популярность сытинской продукции мигом взлетела до таких высот, с которых, как говорил потом сам издатель «покупатели положительно рвали товар из рук и торговались не о цене, а о количестве».

Но Сытину одного коммерческого успеха было уже мало. У молодого издателя просто руки чесались напечатать на своей машине что-то более значительное и нетленное, чем «Похороны Кота» или «Бову-королевича». Однако пока он мог печатать только лубки. Но ведь и лубки можно делать разные. Мысль о том, что даже дешевую продукцию для крестьян можно совместить с высоким искусством пришла ему еще в конце 1877 года.

Как ему удалось познакомиться с маститым скульптором и художником Михаилом Микешиным[21] нам неизвестно. Но точно известно, что уже в 1878 году он уговорил мастера написать специально для его литографии несколько «народных» картинок.

Михаил Осипович, как и его заказчик Иван Сытин, благородством кровей не отличался. Отец его хоть и был мелким помещиком и соляным приставом, сам происходил из крестьян, а дворянство получил, по всей видимости, за геройство во время Отечественной войны 1812 года. Воевал он в составе знаменитого партизанского отряда штабс-капитана артиллерии Александра Фигнера[22]. Их небольшая диверсионная группа наводила на французов такой неимоверный ужас, что сам Наполеон назначил награду за голову командира отряда. Однако капитана никто не сдал. А сам капитан с товарищами, среди которых был и Осип Егорович Микешин, во время бегства французской армии из России отбил у врага целый обоз с награбленными в Москве драгоценностями. Родившийся в 1835 году Михаил все детство провел в маленьком сельце Максимково Смоленской губернии. Рисованию его научил местный иконописец Тит Андронович. «Этот милый, весёлый и вечно подвыпивший старикашка научил меня самого приготовлять и тереть масляные краски, очищать и варить конопляное масло, грунтовать холст и даже делать деревянные подрамники», – вспоминал мастер впоследствии. В 1858 году он окончил Академию художеств по классу батальной живописи, получив за свою дипломную работу «Въезд Тилли в Магдебург» большую золотую медаль. Его манера письма так понравилась тогда императору, что он пригласил художника обучать рисованию Великих княжон. А в 1859 году он победил на конкурсе проектов памятника Тысячелетию России в Великом Новгороде. Сам памятник был открыт в 1862 году. Его можно увидеть и сейчас, ибо по какому-то странному стечению обстоятельств большевики за 70 лет так и не удосужились снести этот огромный монумент, всем своим видом прославляющий самодержавие и Православие. Далеко не всем его памятникам так повезло. Большинство из них было, по приговору в незрелости и реакционизме, возвращено в исходное состояние, – переплавлено в бронзу. Оставили совсем немного. Но если с нетронутыми великолепными памятниками Лермонтову, Богдану Хмельницкому и Ермаку все более-менее ясно, то почему было помиловано главное творение Микешина – памятник Екатерине II в Санкт-Петербурге, совершенно непонятно. А ведь на нем отлита не только императрица, но и ее многочисленные фавориты, князья и графья, которые все как один были угнетателями трудового народа. Видимо в этом памятнике мастерство скульптора зашло за ту грань, за которой даже варвары начинали чувствовать силу искусства.

Памятник этот был поставлен в 1873 году так что к моменту знакомства с Сытиным фамилия Микешина гремела по Руси так же, как сейчас гремит фамилия Церетели[23]. Возможно Иван Дмитриевич обратился к известному художнику, увидев его карикатуры в сатирическом журнале «Пчела». Великий мастер, не брезгующий смешными картинками в популярном издании – прекрасный кандидат на роль автора высокохудожественного лубка. Сытин уговорил Микешина нарисовать для Никольского рынка аж четыре работы – лубки «Наша Катерина», «Цыган и Епифан», «О встрече Ильи Муромца с разбойниками» и «О смерти Святогора-богатыря и передаче богатырского духа Илье Муромцу». Микешин во всех этих проектах был не только художником, но и автором стихотворных текстов. Однако все сотрудничество ограничилось первыми двумя работами.

На первом лубке была изображена настоящая деревенская красавица-щеголиха. Положив руку на бедро, она явно готовилась через мгновение пуститься в лихой пляс. Внизу картинки крупными буквами стояла подпись: «Эво, наша Катерина – намалевана картина», а внизу – мелкими: «Перед мальчиками ходит пальчиками, перед зрелыми людьми ходит белыми грудьми». Возможно, благодаря легкому эротическому подтексту лубок этот пользовался популярностью в прогрессивном, раскрепощенном городе и потерпел провал в патриархальной, консервативной деревне.

Второй лубок имел значительно больший успех. Нарисован он был по мотивам старого русского анекдота. Состояла она, как современные нам комиксы, из нескольких картинок. На первой был нарисован грустный мужик в лаптях рядом с ссутуленной клячей. Было видно, как из самой картинки, так и из подписи к ней, что лошадь устала и дальше идти отказывается. Проходящий мимо цыган берется помочь крестьянину и мажет у нее под хвостом скипидаром. Прием срабатывает: лошадь срывается с места и мигом скрывается из глаз. «Не догнать Епихе», – сокрушается подпись. Но цыган и тут находит единственный выход: он мажет крестьянину то же место, что и у лошади, и вот уже заряженный скипидаром Епиха «пошел махать во всю силу», да так, что обогнал саму кобылу. Этот лубок хорошо пошел и в городе, и в деревне. Авторские права тогда охранялись не так строго, поэтому историю про мужика, лошадь и цыгана печатали все, у кого была машина, и разошлась она по России насчитанным, возможно даже больше чем миллионным тиражом. Популярность этого лубка была так велика, что в 1914 году, спустя 36 лет после создания, художник Михаил Щеглов переделал его на новый лад, превратив цыгана в русского солдата, а глупого крестьянина – в германского императора Вильгельма II[24].

Однако, несмотря на успех, дальше сотрудничество не пошло. Поводом к разрыву договоренности стали материальные и художественные несостыковки. Первоначально Сытин уговорил художника во имя распространения искусства в массах работать за просто смешной для такого известного мастера гонорар – 100 рублей за картинку. Микешин согласился, поставив встречное условие: лубки должны были быть самого высокого качества. Несмотря на уверения печатника, что в его литографии трудятся только профессионалы экстра-класса, знакомый с их работами художник отказался доверять изготовление камней сытинским рисовальщикам. В письме Ивану Дмитриевичу он назвал их «опытными, но не вполне художественными». Специально для своих лубков Микешин нанял в Петербурге самого известного и уважаемого в области литографии эксперта – Михаила Рудометова[25]. Тот изготовил необходимые для печати на сытинской машине камни и переслал их в Москву. Однако издатель, узнав, сколько просит за работу питерский мастер, отказался от готовых камней и поручил-таки работу своим «не вполне художественным» подчиненным. В то же время он написал письмо Микешину, в котором попросил его обождать немного с получением гонорара, поскольку работы много, гонорар для народного бизнеса – большой, а денег в кассе – мало. О пренебрежении рудометовскими камнями он сообщать не стал, художник узнал об этом почти случайно. Узнал, и тут же накатал молодому издателю гневное письмо. «Я обещал Вам участие всеми силами своих художественных способностей, – писал художник, – не для денег, конечно, а для проведения через Ваши издания в народ лучших образцов народной же поэзии и искусства. Если себе и ждал я какой выгоды, то впоследствии, когда наши с Вами общие старания принесли бы плоды… Согласитесь сами, что потратить, например, на работу рисунка «Цыган и Епифан» и на раскраску две недели и получить за это 100 рублей невозможно, ибо с такими заработками мне пришлось бы пойти по миру». В результате Микешин заставил издателя соблюсти договор и напечатать картинки не с сытинских, а с рудометовских камней. На этом дело, к удовольствию обоих сторон, почти закончилось. Сытин понял, что несколько переоценил свои пока не столь большие финансовые возможности и решил пока повременить с приглашением к сотрудничеству маститых и дорогостоящих мастеров. Микешин же, исполнив долг перед народом, вернулся к крупным и выгодным заказам.

Слово «почти» использовано не случайно. Спустя 4 года после сдачи «Цыгана и Епифана» уже сам Михаил Микешин обратился к изрядно заматеревшему и окрепшему Сытину с предложением издать продолжение удачной работы:

«Достойнейший Иван Дмитриевич!

Посылаю Вам для просмотра и соображения Вашего свою новую шутку под названием «О том, как мужик Епифан поддался в обман, и о том, что из того вышло потом».

Подумайте: не пожелаете ли издать это книжечкой, чтобы картинки были в красках и при каждой – краткий, но отлично составленный в народном духе, стихами – текст.

Вот Вам описание рисунков, вначале раскрашенная красками передняя страничка, обложка. Потом по номерам:

1. Жена провожает Епифана в город, на базар, чтобы он свез и продал там яйца, и говорит ему, что он простоват, как бы его не надули и чтобы яйца не разворовали. Он, подпоясываясь, успокаивает ее.

2. Приехав на базар, он снял с телеги лукошко с яйцами и, чтобы их не разворовали, придумал сесть на лукошко и не вставать с него до тех пор, пока не явится покупатель, чтобы купил у него все – гуртом. Покупатели требуют, чтобы он показал свой товар, но он из боязни, что раскрадут, не соглашается встать, и они отходят. Сидит Епифан много часов, дело идет к вечеру, – он все сидит. Торговки смеются над ним и говорят ему, что он так долго сидит на яйцах, что может вывести цыплят!

3. Подходит к нему плут цыган, уже раньше издали наблюдавший за ним. Здоровается и говорит Епифану, что сейчас только видел в кабаке его жену, которая хороводится там с солдатами. Епифан привстает с лукошка и просит цыгана побыть тут, пока он сходит в кабак.

4. Только что он стал удаляться, цыган, не теряя времени, стал перекладывать яйца из лукошка в Епифанову телегу. Переложил и уехал, оставив пустое лукошко. Торговки видят это, но ему не мешают.

5. Возвращается Епифан из кабака и удивлен при виде опустевшего лукошка; но торговки объясняют ему, что, сидя, он так нагрел яйца, что как только встал и ушел, тотчас же и вывелись цыплята. Епифан этому верит и, видя, что по базару там и сям ходят куры и цыплята, решил, что это он их высидел и что они принадлежат ему. Но торговки с этим не согласились, тогда Епифан, схватив близ него находившихся петуха и курицу, сунул их в лукошко и поторопился улизнуть от торговок, забыв даже о своей кобыле, на которой уехал с базара цыган.

6. Епифан что есть духу, с лукошком на руках, устремляется с базара – за город. Его яростно преследуют торговки, собаки и свинья. Наступает вечерняя тьма. Картинка между Э 6 и Э 8 еще не сделана, но она должна изображать темную ночь, а подпись под нею гласит, что вследствие наступившего мрака неведомо: был ли изловлен торговками Епифан или ему удалось счастливо от них уйти к себе домой, в деревню.

8. Цыган же, запасшись полштофом водки, благополучно выехал через другую заставу из города. Выбрал удобный пригорочек и расположился, чтобы насладиться плодами своей хитрости, то есть покушать краденых яичек и запить их водочкою.

9. Невпрок ему пошла краденая пища: объелся и приказал долго жить, растянувшись тут же, на пригорке, вылупя глазищи и язык, и воронье собирается тоже поужинать; а кобыла Епифанова, видя, что уж тут ей больше делать нечего, пошла домой и – конец.

Текст стихами мне сделает Александр Николаевич Островский.

Если Вам сюжет этот нравится и картинками этими Вы, как эскизами, довольны; а также, если Вы согласны на условие, чтобы 10 картинок этой книжки и текст считать за две больших моих картинки, т. е. вдвое против сделанного нами условия, то есть получать мне 2 копейки, если книжка будет стоить 10 коп., или 3, если книжка – 15 коп., то тогда об этом меня известите тотчас же, а рисунки передайте из рук в руки другу моему, Его Превосходительству Александру Николаевичу Островскому[26], он живет против храма Спасителя, в доме Светлейшего князя Голицына.

Желаю Вам доброго здравия.

М. Микешин».

К сожалению, работа эта так и не пошла, иначе у нас сейчас было бы больше одним произведением великого драматурга Островского и десятью картинками замечательного художника Микешина. Почему Сытин не согласился на предложение живописца можно только догадываться. Возможно, он остался не в восторге от прежнего опыта сотрудничества, может его не устроила цена. Но, скорее всего, он просто был слишком занят и не мог отвлекаться на мелочи. Ведь письмо он получил буквально перед началом первой в его жизни художественно-промышленной выставки, которую должен был посетить сам Государь Император и на которую предприниматель Сытин делал большую ставку. Подготовка к ней отнимала все время без остатка, и на такие мелочи, как издание еще одной «народной» книжки его просто не оставалось. А Микешин и не настаивал.

Популярность сытинской продукции росла и одна литографическая машина была уже просто не в состоянии удовлетворить все далее растущий спрос. Производство надо было расширять. Только сделать это было не так просто, ведь хозяином литографии все еще числился консервативный Шарапов, просто боявшийся всяческих нововведений. Иван это прекрасно понимал. И старался как можно скорее полностью получить контроль над своим делом в свои руки. Для этого он досрочно, уже в 1878 году рассчитался с Шараповым и стал полноправным владельцем литографии. С бывшим хозяином теперь его связывала только договоренность о том, что вся сытинская продукция будет реализовываться через шараповскую лавку.

Отныне Иван получил почти полную самостоятельность, которую он так долго ждал. Ждал с надеждой и со скрытым, даже от самого себя, страхом. Страхом сына, знающего, что он навсегда покидает родительский дом и теперь ему за все придется отвечать единолично, не надеясь на то, что в любой беде он получить безусловную помощь и поддержку. В жизни Ивана начинался совершенно новый период. Период самостоятельно плавания по волнам издательского бизнеса. Вокруг плавали акулы, которые могли в любой момент проглотить конкурента. И не было уже рядом спасительного шараповского авторитета. Успокаивало только то, что пока у конкурентов не было особой нужды атаковать конкурента. Спрос на книжную продукцию рост темпами, явно превышающими рост предложения, и за покупателя пока бороться не приходилось. Да и сам Сытин постепенно тоже превращался в акулу. Пока еще маленькую, но способную, если и не проглотить врага, то пугнуть его, показав маленькие, но частые зубки. Хотя драться Иван, как мы помним, не любил. Ему больше нравилось плавать в компании себе подобных, будучи первым среди равных. И если таких вокруг не было, то их можно было создать.

Примерно в то же время, когда произошел расчет с Шараповым, литографию Сытина накрыл первый серьезный кризис. Кадровый. Увидев, насколько хорошо идут дела у хозяина, рисовальщик Мишка Соловьев вместе с печатником решили покинуть литографию и открыть собственное дело. Иван Дмитриевич удерживать их не стал. Более того, он вполне искренне пожелал им успеха и даже выпил с ними «отходную». На заработанные деньги беглецы купили старенькую машину и так же занялись печатью лубков. Дело, хоть и не с блеском, но пошло и уже скоро компаньоны, сразу не договорившиеся о своих долях в нем, перессорились и Соловьев просто вышиб из новой литографии своего старого партнера. Тот вернулся к старому хозяину и попросил взять его, по старой памяти, обратно. Но Сытин обратно брать его не стал, сказав, что на его месте уже работает печатник, к которому у Ивана нет никаких претензий и увольнять которого тоже нет оснований. Таково было официальное оправдание. На самом деле, как Сытин признался позже, он не желал принимать обратно на работу человека, уже почувствовавшего вкус собственного дела, не без основания полагая, что тот, накопив еще денег, вновь покинет предприятие. И тогда придется опять искать нового хорошего печатника, либо готовить его самому. Все это в планы Сытина не входило, и он посоветовал бывшему подчиненному открыть собственное дело. И не только посоветовал, но ссудил его необходимой суммой и помог купить подержанный станок.

Возможно, предприниматель и был обижен на «отступников», но даже вида этого он не показывал. Напротив, он сохранил с новыми «конкурентами» приятельские отношения и частенько встречался с ними как у себя дома, так и на нейтральной территории: в трактире, ресторанчике или еще в каком-либо отвлеченном месте. Позже, когда развитие дела потребовало создания товарищества на паях, и бывший печатник, и рисовальщик вошли в число пайщиков.

Несмотря на то, что продукцию свою Сытин сдавал Шарапову с существенной скидкой, шла она так хорошо, что уже спустя несколько месяцев после начала «самостоятельного плавания» Иван Дмитриевич накопил немалый капитал. Который позволил ему купить собственный дом на Пятницкой улице, куда он переехал с женой и двумя детьми – полуторагодовалой Марией и новорожденным Николаем. В этот же дома была перенесена литография, а к старой машине была добавлена еще одна. Тоже вполне передовая.

Первая литография Сытина на Пятницкой улице

В 1882 году Иван Сытин получил первую в своей жизни награду – бронзовую медаль художественно-промышленной выставки. Выставка проходила в Петровском парке Москвы с 20-го мая по 30 сентября.

В предпринимательской истории Сытина это была первая большая выставка. Если не считать ежегодные поездки в Нижний, ярмарка в котором тоже вроде как считались выставками. На ней даже определялись победители и им даже вручали памятные листы и специальные медали. Но выставка в Москве была совершенно особого рода. До нее подобного масштаба мероприятие проходило в России лишь в 1870 году, да и то в Петербурге. Консервативный Шарапов, не собиравшийся особенно расширять дело, проку в ней не видел, поэтому выставка та прошла мимо Сытина. Однако пройдя мимо физически, она не могла пройти мимо него и информационно. Безусловно, 19-летний Иван знал о ней, читал про нее и про ее результаты в газетах, слышал от знакомых купцов и приказчиков и с нетерпением ждал 1875 года, когда очередная художественно-промышленная выставка должна была пройти в старой столице. Уж тут бы он своего не упустил и уговорил бы хозяина выйти не смотр со своей экспозицией.

И. Д. Сытин (справа), 1875 год

Однако с 1875 годом вышла неудача: правительство решило отложить ее на пять лет. Причина была до банального проста. На носу были Всемирные выставки 1876 года в Филадельфии и 1878 года в Париже. Выставки эти, начавшись со Всемирной выставки 1851 года в Лондоне, регулярно проходят и сейчас, только с 1967 года мы называем их Экспо с добавлением года: Экспо-2000, Экспо-2010. Российское правительство предавало отечественной экспозиции на этих двух международных форумах исключительное значение, поэтому все силы и средства были брошены на них. А уже сразу после завершения парижской международной были начаты активнейшие работы по подготовке выставки отечественной.

Первым делом предстояло выбрать для будущего форума подходящее место. И тут в администрации сразу возникли серьезные разногласия. Всем было понятно, что для его проведения требуется большое открытое место. По это причине московское отделение Совета торговли и мануфактур предложило провести ее на окраине города – на Ходынском поле. Архитекторы Август Вебер[27] и Александр Каминский[28], по заказу Совета, создали проект и подсчитали затраты на строительство выставочных павильонов. После долгих переделок и ужимок им удалось уложиться в 500 тысяч рублей, – именно столько выделяло на строительство российское правительство. Однако Московская городская дума с таким выбором была категорически не согласна. Ее депутаты мечтали провести выставку в центре города, чтобы постройки, после окончания выставки, можно было не сносить, а напротив – продать, или сдать в аренду. Созданная ею комиссия нашла подходящее место – винный и соляной дворы на Болотной площади между Москвой-рекой и водоотводным каналом на Якиманке. Проект будущего комплекса на этом месте был заказан тем же Веберу и Каминскому. Они предложили перестроить стоявшие там склады и добавить к ним еще три капитальных здания – два двухэтажных и одно центральное – трехэтажное. Территория выставки в центре Москвы заняла бы около двух гектар, а общая площадь помещений составила бы 25 тысяч квадратных метров. Но тут уже в нужную сумму уложиться никак не удавалось: как не ужимались архитекторы, как не давили на них заказчики, минимум, которого удалось достичь, составил 885 тысяч рублей. Однако Думу это не останавливало, недостающие 335 тысяч она соглашалась покрыть из городского бюджета. На самом деле, экономически решение было верным: доходы от поствыставочного использования построенных помещений, от реконструированных складов и от сдачи домов в наем московскому купечеству и аристократии должны были весьма быстро покрыть все затраты и далее приносить стабильный и солидный доход. Депутаты даже уже запланировали разместить в нескольких постройках штаб, интендантство с квартирами для нижних чинов, городское начальное и ремесленное училища. Но мечтам их сбыться было не суждено.

После долгих обсуждений под место проведения была все-таки выбрана Ходынка. У ее сторонников нашлись три козыря, которые Думу побить не удалось. Первое – обширность территории, которая была как минимум в 15 раз больше, чем отведенная в центре столицы. Второе – транспортная доступность. До предполагаемого места проведения по Петербургскому шоссе уже была протянута конно-железная дорога, по которой легко было доехать до одного из главнейших логистических центров империи – Белорусского вокзала. И, наконец, третьим козырем было то, что впритык к Ходынскому полю располагалось «любимое гульбище московских жителей» – Петровский парк. Предполагалось, что раз тысячи людей и без выставки ездят в такую даль со всех концов города, то уж на выставку они придут точно. В конце концов, расчет оказался верным: за время работы выставку посетило более миллиона человек.

Однако, вовремя выполнить все работы по подготовке не удалось, и в 1879 году было решено перенести ее не год. В том же 1879 году были, как того требовали законы, опубликованы правила предстоящего грандиозного мероприятия, в которых было сказано, что «в 1881 году имеет быть в Москве пятнадцатая Всероссийская выставка, предназначенная для произведений всех родов промышленности и художественной деятельности; сообразно этому выставка сия получает название Всероссийской промышленно-художественной выставки 1881 года». Теперь к назначенному сроку все было готово, но в дело вмешалось провидение и все испортило.

Буквально за полтора месяца до намеченного открытия, 1 марта 1881 года в 2 часа 25 минут пополудни народоволец Игнатий Гриневицкий[29] бросил бомбу прямо под ноги возвращавшемуся с «чая» у великой княгини Екатерины Михайловны[30] императору Александру II[31]. Спустя час царь «Освободитель» от полученных ранений скончался в Зимнем дворце. Конечно, ни о каких народных гуляниях, торжествах и массовых мероприятиях после такого теракта не могло быть и речи. Страна погрузилась в траур, в подготовку к смене власти, к новой коронации, и открытие было перенесено еще на год.

20 мая 1882 года в час дня на Ходынском поле состоялась торжественная молебен по случаю начала долгожданной выставки. Служил ее глава столичного духовенства митрополит Макарий. На открытии присутствовал сам император Александр III[32], сопровождал которого столичный генерал-губернатор князь Владимир Долгоруков[33]. Такого съезда производителей, такой ярмарки всероссийского тщеславия империя в своей истории еще не видела. На территории более 30 гектаров были выстроены большое центральное здание, два примыкающих к нему больших павильона, девять «главных», или, как их еще называли «казенных» павильонов, 36 частных павильонов, железнодорожный вокзал, концертный зал на 2150 мест, ресторан, трактир, павильон администрации и экспертов, пожарное депо и другие вспомогательные постройки. Среди этих прочих был один, проникнуть в который было особенно трудно. На плане он значился, как здание для «отдохновения высочайших особ», коими были приехавшие посетить мероприятие представители императорской фамилии. Грандиозное центральное здание состояло из восьми расположенных звездообразно и соединенных двумя коническими галереями, трехнефных павильонов. Известная петербургская фирма «Сименс и Гальске», возглавлял которую брат основателя компании «Сименс» Вернера Сименса, купец первой гильдии Карл Сименс[34], построили на территории первую в России электрическую железную дорогу. Площадь только трех главных зданий превышала 55 тысяч квадратных метров. На выставку приехали предприниматели со всех, даже самых отдаленных частей страны. 5813 участников представляли 6852 партии экспонатов. Вся экспозиция была разделена на 14 тематических отделов и 121 группу. В самостоятельный отдел впервые были выделены кустари, представившие более 1000 экспонатов. В отделе изобразительного искусства было выставлено около тысячи произведений известнейших российских художников, среди которых были Антакольский, Брюллов, Васнецов, Верещагин, Ге, Иванов, Крамской, Куинджи, Репин, Поленов, Прянишников, Савицкий и многие другие. В рамках культурной программы симфонический оркестр под управлением Антона Рубинштейна[35] дал на сцене концертного зала целую серию великолепных концертов. Проведение выставки освещалось специальными изданиями – еженедельным журналом «Колокольчик» и ежедневной газетой «Всероссийская выставка». Владимир Стасов[36] посвятил ей обширнейший очерк, в котором писал: «На выставку нынче ходит сам народ – мужики, бабы, солдаты, фабричные – массами, и притом почти всегда на целый день, с узелками и провизией, с детьми, даже грудными. Мне это напомнило то, что я, бывало, прежде видел на больших выставках в Париже и Лондоне и чего не воображал увидеть у нас на своем веку. …своими архитектурными формами, сооружениями, размерами и всеми приспособлениями для ее обозрения и для удобства публики она (выставка, – В. Ч.) совершенно приблизилась ко всем бывшим всемирным выставкам и почти ни в чем им не уступала. Обширностью своего плана и всех своих построек, грандиозностью некоторых частей она вполне выражала собой государство, собравшее здесь плоды своих трудов с огромных пространств двух частей света». Особенно он восхищался архитектурой центрального павильона: «Эти ряды выгибающихся кругом стеклянных зданий, в красках и золоте, с лужайками, куртинами цветов и вьющимися дорожками, с красивыми терракотовыми фонтанами, высоко бьющими в нескольких местах садика, с изящною деревянною беседкою на наклонных врозь копьях, в самой середине садика – все это необыкновенно изящно, светло, радостно…». Не обошли вниманием выставку и западные СМИ. Почти все уважаемые издания прислали на нее своих корреспондентов и поместили ее обширнейшие обзоры и посвященные ей репортажи. Парижская «Revue de Deux Mondes» писала: «Выставка 1882 года составляет истинное торжество для промышленной России; она служит выражением громадного прогресса во всех отраслях человеческого труда за последние двадцать лет», а энциклопедия Брокгауза назвала московскую выставку одним из важнейших, наравне со Всемирными выставками, мировым смотром.

Подготовка к этому важному мероприятию отняло у Ивана Сытина немало сил и средств. Первым делом ему удалось, через городского голову Москвы и председателя выставочного комитета Николая Алексеева[37], выбить для своего стенда весьма хорошее место, прямо на стыке механического и художественного отделов. Иван Дмитриевич представлял два экспоната – отпечатанные в его литографии многоцветные картины и «первую печатную машину, изготовленную в России». Еще до начала выставки ему удалось завести знакомство с заведующим художественным отделом академиком исторической живописи Михаилом Боткиным[38]. Академик долго рассматривал сытинские выставочные лубки, похвалил их и посоветовал молодому предпринимателю поэкспериментировать и выпустить в лубках произведения старых и прославленных мастеров кисти.

Когда в день открытия император Александр пожелал лично обозреть экспозицию, по художественному отделу его водил, разумеется, академик Боткин. Вместе с царем выставку осматривали императрица Мария Федоровна[39], два сына – Николай[40] и Георгий[41] и князь Черногорский[42]. После экскурсии по отделу Боткин подвел членов царской фамилии к сытинскому стенду и лично представил императору, как самого издателя, так и его, предназначенную для крестьян, продукцию. Царь любил крестьян, считал их основной поддерживающей силой монархии, и красочные лубки Сытина пришлись ему по вкусу. Царице же больше понравились отпечатанные в сытинской литографии детские книжки. Заметив это, Боткин сам, не спрашивая издателя, который и не особенно возражал, отобрал для императрицы целую стопку книг в подарок. Что называется, «в ассортименте». Далее гости проследовали в печатный отдел, в самом начале которого вовсю трудился второй экспонат Сытина – печатная машина. Как-то так совпало, что именно в этот момент на ней печатались портреты членов царской семьи и князя Черногорского. Портреты эти, отпечатанные на бумаге самого высокого качества, в количестве нескольких десятков экземпляров были тут же, прямо с лотка подарены почетным посетителям.

В результате, сытинские лубки были признаны образцовыми и он, по результатам выставки, продолжавшейся до конца сентября, получил бронзовую медаль на Станиславской ленте. Для него эта награда была наивысшей из возможных. Дело в том, что представителям крестьянского сословия по закону ни золотых, ни серебряных наград давать было не положено.

Именно так. Это может показаться странным, но к тому времени довольно успешный уже предприниматель и домовладелец Иван Дмитриевич Сытин все еще числился крестьянином. В те времена это не было редкостью. Крестьянам тогда вовсе не возбранялось заниматься мелкой предпринимательской деятельностью, а налоги при этом они платили минимальные. Для того же, чтобы записаться в купцы самой мелкой, третей гильдии надо было объявить капитал от 8 тысяч до 20 тысяч рублей, с которых потом надо было выплачивать весьма существенную пошлину. В то же время крестьянин, заплатив всего 400 рублей, мог получить свидетельство на право торговли купца третьей гильдии, «но без личных преимуществ и всех тех прав, коии из оных проистекают». То есть, такой крестьянин не имел права владеть кораблями, заниматься банковской и страховой деятельностью, ездить в карете и именоваться, как купцы «Ваше степенство», дети его не освобождались от воинской повинности, а сам он в случае повинности мог подвергнуться телесному наказанию. Без всего этого молодой издатель пока обойтись мог и поэтому, в целях экономии, до поры оставался крестьянином с торговым свидетельством. По такому свидетельству, называвшемуся «свидетельством 1-го рода» он мог иметь в своем городе или селе фабрику, до трех лавок и выполнять работы на сумму до 20 тысяч рублей. Если этого не хватало, можно было за 1100 рублей купить свидетельство 2-го рода на право торговли купца 2-й гильдии, или за 2600 рублей свидетельство 1-го рода, дававшего торговые права купца высшей, первой гильдии. В последнем случае ему дозволялось производить работ на сумму свыше 50 тысяч рублей, иметь неограниченное число лавок и даже торговать с заграницей.

До 1882 года всего этого Ивану вполне хватало. Но история с не присвоением ему выставочного «золота», на которое он уверенно шел, и ради которого так старался, его откровенно расстроила. Издатель понял, что имидж в бизнесе часто не менее важен, чем успех или чутье и уже в скором времени записался купечество. После этого ему на различных выставках, как отечественных, так и зарубежных предприниматель получил более 20 медалей, большей частью золотых. Однако, как он потом вспоминал: «первая, бронзовая, «крестьянская» медаль долго сидела в моей памяти, была для меня дороже всех золотых».