Предисловие к книге. Приход в Новой Деревне
Через несколько месяцев я закончил свою книжку стихов, из-за которой и приехал в свое время за планом Иерусалима, и о. Александр написал к ней предисловие. Его неожиданно высокая устная оценка придала мне дополнительных сил.
Меня до сих пор удивляет настойчивость, с которой один из прихожан, тоже поэт, узнав об этой рецензии, повторял мне в течение нескольких лет, что о. Александр дал такую оценку авансом, что его надо отработать, что он это сделал, чтобы меня поддержать. Думаю, что отчасти это правда. Потом я узнал, что предисловия к книгам о. А. писал чрезвычайно редко, и, возможно, ему следовало сначала написать предисловия более заслуженным и смиренным членам прихода.
Поэтому несколько слов о приходе, в котором я оказался. В основном это были москвичи из интеллигенции, преимущественно из еврейской. Я смотрел на них как на носителей некоторой запредельной тайны, до которой мне еще предстояло подняться. Все они читали Бродского-Бердяева-Лосского-Франка-Лёва-Каффареля-Солженицына. Эти магические имена тогда завораживали, и в этом нет ничего странного – многие из этих книг были, действительно, великолепны. Общение с новыми друзьями мне многое дало, и я до сих пор поддерживаю дружеские отношения с некоторыми из тогдашних своих знакомых. Но временное отдаление и перспектива дали мне возможность увидеть нас, тогдашних, со стороны в несколько ином ракурсе.
Некоторые вещи, которые я узнал позже, меня удивили. Некоторые из тогдашних прихожан сказали мне позже в доверительном разговоре, что в Бога они не верили ни тогда, ни сейчас. Когда я спросил, зачем же они ездили в Деревню, один из них ответил – из-за о. Александра, а второй вообще не стал говорить на эту тему.
В период гонений на церковь в приходе действовала огромная сила правды и сопротивления. В людях открывались глубинные и лучшие в их душе ресурсы. У них, действительно, могли быть большие неприятности, вплоть до тюремного срока. И это не выдуманная история – один из отошедших потом в сторону прихожан действительно сел за «антисоветскую пропаганду». Сам о. Александр постоянно находился под той же угрозой, и положение в общине было «военное». Поэтому почти все, кто тогда ездил в маленький храм, так или иначе проявляли мужество – они имели дело с возможными неприятностями не виртуального, а вполне реального характера. Настоятель церкви, второй священник явно работал на КГБ в роли осведомителя и не очень даже это скрывал. Все, что происходило в приходе, становилось тотчас известным на Лубянке. Когда я общался с о. А. в сторожке, несколько раз я видел две черные «Волги», которые демонстративно стояли рядом с окнами – «слухачи», как мне кто-то тогда шепнул. Потом, в 85-м, кажется, году вышли два фельетона в газете «Труд». Один из них назывался «С крестом на совести» и обвинял о. Александра в таких грехах, за которые либо сажали, либо отправляли за границу. За границу о. А. уезжать не хотел. Однажды он сказал, что его мечта – быть тюремным священником. Думаю, что человека с такими устремлениями ни заграница, ни слава особенно не привлекали, а тюрьма особенно не пугала. После публикаций в «Труде» о. Александра стали вызывать на многочасовые допросы почти ежедневно. Я как-то спросил его – не страшно ли ему. Он задумался. «Нет, – сказал он, – не страшно. Просто каждый раз, когда я туда еду, я не знаю, вернусь я назад или нет».
Вообще преследования иногда непредсказуемым образом отражались на его литературных трудах. Как-то он обмолвился, что начал писать словарь по Библеистике, потому что ожидал ареста, и большую вещь затевать было не с руки. А короткие статьи можно было писать между делом, в электричке, где он работал, подкладывая под листки свой толстый портфель, в котором он переносил для меня и для других из своего собрания книг массу раритетной литературы. Просто брал в руки, клал в портфель и тащил. Для меня это было началом того, что впоследствии и я определил себе как снятие кавычек с евангельских цитат. Простые действия руками и ногами, а не только ораторские упражнения.
Гонения очищают веру. Я тогда этого не понимал. Те, кто шел тогда в церковь, должны были рисковать. Сила веры у них автоматически должна была быть выше страха и желания комфорта, иначе в той церкви было просто нечего делать. Т. е. людьми руководила сила, большая, чем сила страха, а иногда даже большая, чем сила жизни. Понимаете, что-то большее жизни и смерти… – оно одно способно сделать человека достойным или «благородным», как говорили в юности моей бабушки. Сделать его действительно человеком. Это была хорошая школа. Страх смерти и кары переставал управлять нами, если не постоянно, то в какие-то отдельные моменты. Во всяком случае, так было со мной. Это было великолепно. Это была правда.
Одна моя знакомая, которая сейчас живет в США, а тогда «боролась с режимом» и один раз подбивала меня пойти на демонстрацию сопротивления («я дам вам пистолет»), говорила: «Да кому нужен ваш о. Александр, что вы всех пугаете, что он в опасности, это же все шоу, Андр-ю-ша, это же все несерьезно», – интонировала моя прекрасная подруга, грациозно картавя, не зная, что через год «шоу» плавно перетечет в убийство.
Думаю, что я до сих пор слишком серьезно отношусь к вещам второстепенным, да и к собственной персоне, и это мешает мне окрасить тогдашние события бодрящим светом юмора.
Так вот, о приходе.
…о. Александр в центр жизни ставил Христа, говоря о нем совершенно особенные слова – у него даже голос менялся, когда он начинал говорить об Иисусе, становился нежнее, теплее, глубже…