Кризис и встреча
В 82-м году я сильно болел – мучительная слабость, бессонница, депрессия. До этого я много пил, ел транквилизаторы горстями, пытался открыть для себя наркотики. Несколько раз приходил к заключению, что с меня хватит…
За плечами было детство в Сочи, московская школа, университет, телевидение (зарубежный отдел), потом работа грузчиком в магазине, журналистом в мытищинской газете «За коммунизм», стихи в стол, многолетняя работа на стройке, и вот теперь – диван в коммуналке, с которого я вставал далеко не каждый день. На улицу я выходил все реже – не было сил. Недуг поселился во мне и набирал силы. Я был в отчаянии. Мне было 35 лет, и я не верил, что такое могло случиться именно со мной. И это после вполне романтической юности и великих надежд. Время от времени приходили недолгие периоды улучшения, и тогда я мог выбираться на улицу и даже ездить на транспорте. Но они становились все более короткими. Месяцами я спал по 2 часа в сутки. Я боялся сойти с ума.
Помню, как однажды ночью вышел на кухню, попить воды, в одних трусах, и в отчаянии лег на грязный рваный линолеум. Уставившись в потолок, я забормотал, неизвестно к кому обращаясь: если ты есть, помоги! Сделай хоть что-нибудь! Я до сих пор вижу эту штукатурку с желтыми разводами на потолке и ночное глубокое окно, похожее на колодец.
В один из периодов улучшения я оказался в церкви на Братовщине по Ярославской дороге, где настоятелем был архимандрит Иосиф, с которым мама познакомилась в Боткинской больнице. Не знаю, зачем я к нему приехал. Вероятно, потому, что больше ехать было просто некуда. Вероятно, это было то самое рефлекторное движение утопающего, который хватается за соломинку. Поездка далась мне нелегко. Тем не менее, я засыпал священника вопросами, на которые у него не было ответа. И тогда он сказал: я дам вам рекомендательное письмо к одному человеку, тоже священнику, который все вам расскажет и сделает это более компетентно, чем я. И он написал письмо. Помню, я отметил торжественность минуты – мне еще ни разу не давали рекомендательных писем, а тем более к священнику. Зачем такое письмо понадобилось, я понял позже. В общем, оно удостоверяло, что я не засланный органами, а самый обычный.
Через три дня я добрался до Новой Деревни. Меня привезли с дачи на мопеде. Утро было солнечным, начало лета, пели птицы. Я вошел в храм, подошел к «ящику» и попросил передать свое рекомендательное письмо священнику, отцу Александру. Пока шла служба, я вглядывался в священника, и издалека он показался мне какого-то купеческого, кустодиевского вида – плотный, бородатый. Потом служба закончилась, и народ стал расходиться. Я стоял у двери и когда в очередной раз поднял глаза, увидел, что отец Александр идет ко мне. Он больше не был похож на купца. Более того, он смотрел на меня с такой радостью и любовью, словно встретил старого друга после долгой-долгой разлуки. Ситуация явно была искусственной – я понял, что здесь что-то не то, что это не мне, что он действительно кому-то очень рад, и что, вероятно, тот, кому он так радуется, стоит у меня за спиной. Я обернулся. Там никого не было. Его любовь и его улыбка предназначались именно мне, человеку, которого он видел в первый раз в жизни. Помню, что меня это тогда сильно поразило. Так было не принято. Такое вообще встречается в жизни довольно-таки редко. Если вдуматься – исключая светский механический этикет и мускульные улыбки официанток – почти никогда. Но ни официантки, ни светские люди никогда не будут смотреть на вас как на ближайшего друга, из глубины глубин, сияя глазами, полными искренней любви… – я думаю, тут не надо ничего больше объяснять.
Не помню точно, о чем мы тогда говорили в первый раз, сидя на деревянной лавке под вешалкой. Лавки эти служили сиденьями и помостами для гробов во время отпевания, на них же закусывали во время обеда. Я из своей застывшей судороги, в которую был тогда постоянно упакован, как гнутый саксофон в плохой футляр, сказал, что мне хотелось бы узнать, как выглядел Иерусалим при жизни Христа, потому что писал поэму с главой, посвященной Распятию, и отец Александр пообещал принести книжку, назначив день и час. Я поблагодарил и пошел на дорогу. Посидел на обочине, выкурил сигарету. Через двадцать минут приехал мопед, и меня увезли на дачу.
Он не просто любил Бога, а любил его той влюбленностью, о которой говорит Христос в Апокалипсисе, называя ее «первой любовью», которая по удивительному Его сообщению, не должна кончаться.