Глава 5 Следы
Не шаркает, не ходит, – летает Карчик по избе, крылья у нее за спиной выросли.
С утра печь пожарче натопила, в лохань снега нетоптаного натаскала, воды небесной с три колоды нагрела. Купание да стирку всему своему дому устроила.
Пыль со стен собрала и в квашне из нее тесто замесила, – то-то лепешек наивкусных настряпается!
Грязь по углам вымела, трухи соломенной в нее добавила и щели в стенах законопатила – тепло беречь надо. Жар печной, что раньше ей одной доставался, теперь на троих делить придется.
Одеяла стеганные новыми яркими звездами украсила.
Подушки перетряхнула, свежими облаками наполнила.
Тут и жарешка поспела – пора молодую мамку не сладкими обещаниями, – живой едой кормить.
Присела Карчик за стол, дух перевела – любуется, как Адашкан ест, мальца к груди прижимая. И смотрит на него, как на чудо, невесть откуда на нее свалившееся.
И только сейчас, задним умом, вспомнила Карчик – а ведь во дворе-то у нее следов никаких сторонних и нет!
Всплеснула руками.
– Ой, чего эт я расселась! Печь-то у меня последнее полено доедает, корой сушеной закусывает!
Выскочила на двор – вроде как по делам, за охапкой дров, – еще раз осмотрелась.
День какой прекрасный! Март на пороге, солнце первые проталинки на снегу прожгло. С крыши звонкая капелька упала!
– Вот у окошка снег примят, – тут Адашкан стучалась. Вот дорожка следов к двери в избу, – это я ее вела. А как она к окошку подошла? С какой стороны? Не по воздуху же прилетела!
Или по воздуху?
Стоит-гадает, снег разглядывает да кончики платка мнет. А когда глаза подняла – из-за мутного стекла на нее Адашкан смотрит. И не простая Адашкан, а в шкуру рыбью как по ней сшитую одетая, и взгляд у нее недобрый, нахмуренный.
Только и моргнула глазками один разок Карчик, а видение за этот миг растворилось, исчезло. Потрясла седой головой, марь8 отгоняя, пошла к поленнице. Набрала охапку колотых березовых дров и в избушку вернулась.
Сидит Адашкан, как сидела, за столом, ложкой в чашку ныряет, и никакого намека на то, что она от этого вкусного дела хоть на раз отрывалась. И глаз улыбчатых с малыша не сводит, то ли песенку мурлычет ему, то ли хоровод хороводит.
Глянула и на стену. Рыбья шкура как висела, ею утром повешенная, так и висит, ни на волосок с места не стронутая.
Ничего Адашкан старухе не сказала, ничего Карчик у молодки не спросила. Только еще большей лаской да заботой мать и ее малыша окружила. Но даже сам воздух в теплой избушке гуще стал, а по всему пространству от двери до окон хруст стоит – это мысли в двух головах трутся, думы свои с места на место перегоняют.
Так они остаток дня вместе провели, – одна крутится белкой в колесе, другая с ребенка глаз не сводит.
С уходом солнышка повечеряли, но в глаза друг дружке уже открыто не смотрели, какая-то ширмочка между ними протянулась.
Пришло время на вторую ночь спать ложиться.
Как и в прошлый вечер, выставила Карчик лохань, плеснула теплой воды, ноги Адашкан омыла, спать ее и мальца на сэке уложила. Тремя одеялами и шкурой для тепла укрыла. А когда пошла вылить на снег сиспользованную воду, глянь – блеснуло чтой-то. Но в вечерней темноте разве ж разберешь.
– Утро вечера мудренее, – сама себе говорит. – Завтра посмотрю, что там выплеснулось, – обещает.
Прибралась в избушке, дров полную печь натолкала, и сама вслед за Адашкан и малышом вскорости уторкалась.
На другое утро, едва петушок первый голос подал, встала осторожненько Адашкан с теплой постели. Осмотрелась по сторонам, глаза до щелок прищуря – вроде как вспоминая что-то. Или запоминая? Только губы беззвучно шевелятся. Желтые всполохи огня освещают жаркую избу, сонные тени мерцают на стенах причудливыми бликами. Стражами охраняют покой избушки и ее обитателей волчья пасть и медвежья голова. Наполняют воздух ароматами еловые ветви и пучки разнотравья.
Спит малыш, в чистые пеленки укутанный, спит Карчик, к стене отвернувшись.
Бесшумно достала из-под сакэ котомку со своими вещицами, сунула сверху свернутую в тугой узел шкуру. Взяла со стола краюху хлеба, положив на ее место чтой-то, и змейкой выскользнула во двор.
Только дверь жалобно вскрипнула, секрет ее выдавая.
От этого малого звука даже паук на полатях9 не встрепенулся, медвежья голова окостеневшим глазом не моргнула, а Карчик проснулась.
Всего-то один глаз на половинку открыла, напряглась, слушает – но боле ничего: ни скрипа шагов по снегу, ни другого звука в предутренней тишине. Только дрова в очаге шкворкают-потрескивают, да малыш сыто посапывает.
Уснула дальше и не волнуется.
Лишь после третьего петушиного крика поднялась окончательно и пропажу гостьи заметила. Но поперву не встревожилась. Мало ли, думает, какая нужда у человека случилась – проветриться захотела, воздухом свежим подышать.
Час нет Адашкан, другой.
Проснулся и малец, есть просит.
В первый раз тень беспокойства на чело легла. Вышла Карчик за порог, – проведать молодую маму, а той и нет. Только теперь четкая дорожка следов демонстративно в сторону леса вьется. Посмотрела на следы Карчик и усмехнулась одной половинкой лица.
– Хоть и наследила ты, Заблудшая, мне для показу, а того тебе невдомек, что человек-то не так ступает. Он всёй тяжестью снег до земли мнет. А ты только на вершок придавила.
Вспомнила про вчерашнюю выплеснутую воду. Наклонилась посмотреть, а там пластинка рыбьей чешуи сверкает.
Поцокала Карчик языком, покивала седой головой – не бежать же вослед. Разве по такому снегу догонишь? А и догонишь, что спросишь? – Куда ты собралась? – И что в ответ захочешь услышать? – А твое ли это дело?
Нет Карчик никакого дела, не мамка она ей, и даже не родная тетка. Раз собралась и ушла Адашкан, знать так ей надо, – свои личные думы в голове имеет. Небось, не раз все просчитала-проверила.
Где она сейчас? Да хоть в тридевятом царстве, тридесятом государстве на печи сидит, чаи распивает.
Делать нечего, вернулась в избушку, огляделась – забрала Адашкан котомку со своими нехитрыми пожитками. Только и остался на столе кулончик золотой на крепкой шелковой нити. А на кулончике том русалка изображена – до пояса рыба-рыбой, а выше пояса – девица красная, на ту похожая, чья шкура на стене у Карчик висит.
Глазами повела.
– Оппа-на!
Висела.