Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
Глава 1
В феврале 1580 года по венецианской Пиацетте проходил на рассвете молодой человек. Его одежда была в беспорядке; берет, над которым развевалось великолепное алое перо, был надвинут на уши. Он быстро шел по направлению к Славянской набережной, и его шпага и плащ волочились вслед за ним, в то время как он небрежно шагал через спавших на земле рыбаков. Дойдя до Соломенного моста, он остановился и окинул взглядом окружающее. Луна заходила за Джиудеккой, и заря золотила Дворец Дожей. Время от времени, густые клубы дыма и языки пламени вырывались из соседнего дворца. Балки, камни, огромные глыбы мрамора загромождали канал Тюрем. Пожар только что разрушил выступавшее из воды жилище патриция. Временами взлетали снопы искр, озаряя зловещим светом фигуру вооруженного часового, стоявшего среди развалин.
Но ни пожар, ни красота неба, которое начало окрашиваться в самые яркие тона, не произвели, по-видимому, особенного впечатления, на нашего юношу. Несколько времени он созерцал небосклон, как бы для того чтобы дать отдых глазам; но дневной свет был, очевидно, неприятен ему, ибо он завернулся в плащ и продолжал путь бегом. Вскоре он снова остановился перед дверью дворца и постучал. Слуга с факелом в руке тотчас же отворил ему. Входя, он обернулся и воскликнул, еще раз взглянув на небо.
– Клянусь, Вакхом! Карнавал обошелся мне дорого!
Этого юношу звали Помпонио Филиппо Вечеллио; Помпонио был младшим сыном Тициана. Наделенный блестящим умом и богатым воображением, он подавал отцу самые радужные надежды, но страсть к игре заставила его вести крайне беспорядочный образ жизни. Прошло лишь четыре года со дня смерти великого художника и его старшего сына Горацио, умерших почти одновременно, но за это время молодой Пиппо успел уже промотать большую часть, оставленного ими огромного наследства. Вместо того, чтобы развивать таланты, которыми его наделила природа, и поддерживать славу своего имени, он проводил дни в постели, а ночи за игорным столом некой княгини Орсини, – особы сомнительного происхождения, разорявшей венецианскую молодежь.
Каждый вечер у нее собиралось многочисленное общество, состоявшее из аристократов и куртизанок; здесь ужинали и играли, и так как за ужин ничего не платили, то гости должны были, само собой, разумеется, позаботится о том, чтобы хозяйка дома не оставалась в убытке. В то время, как катились груды цехинов, кипрское вино лилось рекой, дамы усиленно кокетничали, и жертвы двойного дурмана оставляли там деньги и разум.
Герой нашего рассказа только что вышел из этого, опасного места и понес в эту ночь не одну потерю; мало того, что он проигрался в пух и прах, – его единственная картина, которую все знатоки находили превосходной, только что погибла при пожаре во дворце Дольфино. Сюжет ее был взят из истории и разработан с вдохновением и смелостью кисти, почти достойными самого Тициана; это полотно было продано одному сенатору, и его постигла та же участь, как и многие другие великие произведения искусства: неосторожность слуги обратила все эти сокровища в пепел. Но Пиппо был весьма мало опечален этим; он думал лишь об игре, в которой ему так упорно не везло, и о проигранных ставках.
Вернувшись домой, он, прежде всего поднял постланный на столе ковер и сосчитал оставшиеся в ящике деньги; затем, будучи от природы веселого и беспечного нрава, он, после того как его раздели, уселся в халате у окна. Было уже совсем светло, и он не знал, закрыть ли ему ставни и лечь в постель или же встать, как и все остальные. Пиппо давно уже не видел восхода солнца, и небо показалось ему веселее обыкновенного. Не решив окончательно, ложиться ему или вставать, и продолжая бороться со сном, он стал пить на балконе шоколад. Как только глаза его закрывались, ему казалось, что он видит пред собой стол, лихорадочно дрожащие руки, бледные лица и слышит звон игорных чаш.
– Какой-то рок преследует меня! – бормотал он, – проиграть, имея пятнадцать! – и Пиппо видел своего обычного противника старого Веспасиано Мемо в ту минуту, как тот, получив восемнадцать, хватал лежавшую на сукне груду золота, тогда он спешил открыть глаза, чтобы отогнать от себя этот кошмар, и глядел на девочек, проходивших по набережной; вдруг ему показалось, что вдали появилась женщина в маске, хотя и было время карнавала, его удивило это, так как бедняки не носят масок, а венецианские дамы не имели обыкновения выходить в такой ранний час без провожатых и пешком. Но Пиппо заметил вскоре, что принял маску за лицо приближавшейся к нему негритянки. Она показалась ему довольно хорошо сложенной. Она шла очень быстро, и под усеянным цветами платьем, облипавшим при порывах ветра бедра, обрисовывались грациозные очертания ее фигуры. Пиппо перегнулся через перила и не без удивления увидел, что негритянка постучала в дверь его дворца.
Привратник замешкался.
– Что же тебе надо? – крикнул молодой человек, – тебе нужен я, смуглянка? Меня зовут Вечеллио, и если тебя заставляют ждать, я сам отворю тебе.
Негритянка подняла голову.
– Вас зовут Помпонио Вечеллио?
– Да, – или Пиппо, если тебе угодно.
– Вы сын Тициана?
– К твоим услугам; но что же тебе надо?
Окинув Пиппо быстрым и любопытным взглядом, негритянка отступила на несколько шагов и ловко бросила на балкон маленькую, завернутую в бумагу, шкатулку; затем она пустилась бежать, временами оглядываясь. Пиппо поднял шкатулку, открыл ее и обнаружил в ней красивый кошелек, завернутый в вату. У него мелькнула мысль: нет ли под ватой записки, из которой было бы видно, что все это означает; там, действительно, оказалась записка, но она была также загадочна, как и все остальное, ибо содержала лишь следующие слова:
«Не трать легкомысленно то, что я заключаю в себе; клади в меня червонец, выходя из дому; этого довольно на день; а если вечером у тебя останется что-нибудь, то ты всегда найдешь нищего, который поблагодарит тебя за милостыню, как бы она ни была мала».
Молодой человек долго вертел шкатулку, рассматривал кошелек, снова глядел на набережную и, окончательно убедившись, что он ничего более не узнает, подумал: «Надо признаться, что это необыкновенный подарок; но, к несчастью, он сделан совсем некстати. Мне дают хороший совет, но слишком поздно говорить о спасении тому, кто находится уже на дне Адриатики. Но какой дьявол мог прислать мне это?»
Пиппо легко догадался, что негритянка была служанкой. Он начал перебирать в памяти женщин и друзей, которые могли бы сделать ему этот подарок; и так как он не страдал излишней скромностью, то решил, что это, по всей вероятности подарок женщины. Кошелек был из бархата и вышит золотом; он был слишком тонкой работы, чтобы допустить, что его купили в лавке.
Пиппо перебрал всех первых, красавиц Венеции, затем тех, кто уступал им красотой, но тут он остановился и задался вопросом, как ему открыть, чей это кошелек. Пиппо отдался во власть самых смелых и сладких грез; несколько раз ему казалось, что он угадал; с замиранием сердца старался он узнать почерк; одна болонская княгиня так выводила буквы; и почти такой же почерк был у одной красавицы из Бресчии.
Нет ничего отвратительнее неприятной мысли, внезапно явившейся среди подобных мечтаний; это почти, все равно, что ступить на змею, гуляя по покрытому цветами лугу. Тоже самое испытал Пиппо, вспомнив вдруг о некой Монне Бианкине, отравлявшей ему с некоторого времени существование. У него была с этой женщиной маскарадная интрига, – Монна была довольно красива, но он не чувствовал ни малейшей любви к ней; между тем она страстно влюбилась в Пиппо и заподозрила любовь там где была лишь простая вежливость; она не давала ему покоя, часто писала и осыпала нежными упреками; но он поклялся однажды, выйдя от нее, что его нога никогда более не будет в ее доме, и остался верен своей клятве. И у него явилась мысль, что кошелек, вероятно, сделан и послан ему Монной; это подозрение уничтожило всю его веселость и рассеяло мечты, которыми он тешил себя; чем больше он думал, тем правдоподобнее казалось ему это предположение; Пиппо пришел в самое скверное настроение, закрыл окно и решил лечь спать.
Но он не мог заснуть; вопреки очевидности, он не в силах был расстаться с сомнениями, которые льстили его самолюбию, и невольно продолжал мечтать: он то хотел забыть кошелек и не думать о нем более, то старался уверить себя, что Монна Бианкине не существует вовсе, и отдавался полету своей фантазии. Тем не менее, он задернул занавес и повернулся лицом к стене, чтобы не видеть света. Но вдруг Пиппо соскочил с постели и позвал слуг. У него явилось весьма простое соображение, которое раньше не приходило ему в голову: Монна не была богата; у нее была только одна служанка и притом не негритянка, а какая-то толстуха из Киоджи. Откуда она могла достать на сегодняшний день эту посланницу, которой он никогда раньше не видел в Венеции?
– Да будет благословенно твое черное лицо! – воскликнул Пиппо, – и африканское солнце, которое дало ему этот цвет! – И он тотчас же велел подать себе камзол и приготовить гондолу.