X. Фрэнк
Фрэнк плохо помнил сами похороны. Но он помнил час перед ними – его бабушка вышла во двор, где он расстреливал из лука ее коллекцию фарфора.
Дом бабушки представлял собой обширный особняк серого камня на двенадцати акрах в Северном Ванкувере. Двор дома выходил прямо в Линн-Каньон-Парк.
Утро стояло холодное, промозглое, но Фрэнк не чувствовал холода. На нем был черный шерстяной костюм и черная куртка, которые когда-то принадлежали его деду. Фрэнк испугался и расстроился, когда обнаружил, что эти вещи ему впору. Одежда пахла нафталином и жасмином. Ткань была колючая, но теплая. С луком и колчаном он, наверно, был похож на взбесившегося дворецкого.
Фрэнк погрузил часть дедовского фарфора в тележку и поспешил во двор. Там он расставил посуду на столбиках забора, ограждающего участок. Он стрелял так долго, что пальцы его потеряли чувствительность. Он представлял себе, что, поражая каждую цель, приканчивает одну из своих проблем.
Афганские снайперы. Трах. Чайник разлетелся на части – стрела попала в самую его середину.
Медаль за самопожертвование, серебряный диск на красно-черной ленте – такой медалью награждают погибших при исполнении долга. Ее вручили Фрэнку так, словно это было что-то важное, словно эта медаль могла вернуть ему маму. Бах. Чашка, крутясь, полетела в заросли.
Офицер, который пришел к нему со словами: «Твоя мать – герой. Капитан Эмили Чжан погибла, пытаясь спасти товарищей». Цок. Сине-белое блюдо разлетелось на куски.
Выговор от бабушки: «Мужчины не плачут. В особенности из рода Чжан. Ты должен это выдержать, Фай».
Никто не называл его Фай – только бабушка.
«Что это за имя такое – Фрэнк? – брюзжала она. – Это не китайское имя».
«Я не китаец», – думал Фрэнк, но сказать так не осмеливался. Много лет назад мать сказала ему: «Не смей спорить с бабушкой. От этого тебе будет только хуже». Она была права. А теперь у Фрэнка не осталось никого, кроме бабушки.
Стук. Четвертая стрела попала в столбик и, застряв в нем, задрожала.
– Фай, – позвала бабушка.
Фрэнк повернулся.
Она держала в руках шкатулку черного дерева размером с коробку из-под обуви – Фрэнк прежде не видел эту шкатулку. В черном платье с высоким воротником, со строгим пучком седых волос она была похожа на учительницу из 1880-х годов.
Она обвела взглядом побоище: ее фарфор в тележке, осколки ее любимого чайного сервиза на травке, стрелы Фрэнка, торчащие из земли, деревьев, столбиков забора. Одна торчала из головы садового гнома.
Фрэнк думал, что бабушка сейчас раскричится или ударит его шкатулкой. Такого он себе еще не позволял. Никогда он не чувствовал себя таким озлобленным.
На лице бабушки отразились горечь и неодобрение. Она ничуть не была похожа на мать Фрэнка. Он не мог понять, как его мама выросла такой хорошей – она всегда смеялась, всегда была добра. Фрэнк не мог себе представить, как это его мать росла с бабушкой. Не мог он представить ее и на поле боя, хотя две эти ситуации, вероятно, не были такими уж разными.
Он ждал – вот сейчас бабушка разразится руганью. Может быть, его накажут и не возьмут на похороны. Фрэнк хотел сделать бабушке больно за то, что она всегда такая жестокая, что отпустила маму на войну, что не давала ему плакать. Ее волновал только дурацкий фарфор.
– Прекрати эти глупости, – велела бабушка. Она, казалось, даже не была сильно рассержена. – Это ниже твоего достоинства.
К удивлению Фрэнка, она отшвырнула ногой одну из своих любимых чашек.
– Скоро приедет машина, – сказала она. – Мы должны поговорить.
Фрэнк был ошарашен. Он внимательнее присмотрелся к шкатулке из черного дерева. На какое-то жуткое мгновение он вдруг решил, что там – прах его матери. Но это было невозможно. Бабушка сказала ему, что будут военные похороны. Тогда почему бабушка держит эту шкатулку так, будто ее содержимое печалит ее.
– Пойдем в дом. – И, не дожидаясь Фрэнка – идет он или нет, – бабушка повернулась и двинулась к дому.
В гостиной Фрэнк сел на обитый бархатом диван, вокруг висели старые семейные фотографии, стояли фарфоровые вазы, слишком большие для его тележки, красные флажки с китайскими иероглифами. Фрэнк не знал, что означают эти иероглифы. И никогда особо не стремился узнать. Большинства людей на фотографиях он тоже не знал.
Каждый раз, когда бабушка начинала рассказывать ему о предках (как они приехали из Китая, как завели процветающий экспортно-импортный бизнес, как стали в конце концов одной из богатейших китайских семей в Ванкувере), у него от скуки скулы сводило. Фрэнк был канадцем в четвертом поколении. Единственные известные ему иероглифы были иероглифы его фамилии – Чжан: мастер луков. Это было классно.
Бабушка села рядом с ним – спина прямая, руки лежат на шкатулке.
– Твоя мать хотела, чтобы это было у тебя, – неохотно произнесла она. – Она хранила это с твоего рождения. Когда она уехала воевать, то оставила это мне. Теперь она ушла. Скоро уйдешь и ты.
У Фрэнка перехватило живот.
– Уйду? Как это?
– Я стара, – провозгласила бабушка, так, словно это было какое-то открытие. – Скоро мне самой предстоит свидеться со Смертью. Я не могу обучить тебя тем искусствам, которые тебе понадобятся, и не могу нести это бремя на себе. Если с этим что-то случится – я себе не прощу. Ты умрешь.
Фрэнк не был уверен, что правильно ее понял. Говорила она так, словно его жизнь зависела от этой шкатулки. Почему он не видел ее раньше? Наверно, она была заперта на чердаке – единственном помещении, вход в которое Фрэнку запрещен. Бабушка всегда говорила, что главные свои сокровища хранит там.
Она протянула ему шкатулку. Дрожащими пальцами Фрэнк поднял крышку. Внутри на бархатной подкладке лежал ужасающий, судьбоносный, жизненно важный… кусок дерева.
Эта деревяшка напоминала мусор, который прибивает к берегу, – твердая, гладкая, изогнутой формы. Размером с пульт дистанционного управления от телевизора. Кончик обугленный. Фрэнк прикоснулся к почерневшему кончику – он все еще был теплый. Уголек оставил черную черточку на его пальце.
– Это просто дощечка, – сказал он. Он не мог понять, почему бабушка ведет себя так, будто это не деревяшка, а бог знает что.
Ее глаза сверкнули.
– Фай, ты знаешь о пророчествах? Ты знаешь о богах?
От этого вопроса Фрэнку стало не по себе. Он подумал об этих дурацких бабушкиных золотых статуэтках – китайских бессмертных, о ее суевериях: она неизменно настаивала на том, что мебель должна стоять в строго определенных местах, избегала несчастливых номеров. Пророчества напомнили ему печенье-гаданье, которое было даже и не китайским – ну, не совсем китайским, – но школьные задиры дразнили его из-за этого дурацкого печенья: «Конфуций сказал…» – ну, в общем, приплетали всякую такую ерунду. А Фрэнк даже в Китае никогда не был. Он не желал иметь с этим ничего общего. Но бабушка, конечно, и слышать не хотела.
– Немного, бабушка, – сказал он. – Самую малость.
– Большинство людей посмеялись бы, узнав историю твоей матери, – провозгласила она. – Но я не смеялась. Я знаю о пророчествах и богах. Греческих, римских, китайских – все они переплелись в нашей семье. Я не стала сомневаться, когда она рассказала мне о твоем отце.
– Постой… что?
– Твой отец был богом, – напрямик заявила она.
Будь у бабушки чувство юмора, Фрэнк подумал бы, что она шутит. Но бабушка никогда не дразнила его. Может, она впадает в старческое слабоумие?
– Прекрати на меня пялиться, – отрезала она. – Голова у меня в порядке. Ты никогда не задавался вопросом, почему твой отец ни разу не появился здесь?
– Он был… – Фрэнк запнулся. Потеря матери была для него тяжелой утратой. Он не хотел сейчас думать и об отце. – Он служил в армии. Как и мама. Пропал без вести. В Ираке.
– Ну да, пропал! Он был богом. Он влюбился в твою мать, потому что она была прирожденным воином. Она была похожа на меня – сильная, смелая, добрая, красивая.
Сильная и смелая – в это еще Фрэнк мог поверить. Но представить бабушку доброй и красивой было куда труднее.
Фрэнк все еще думал, что у нее, наверное, поехала крыша, но все же спросил:
– Каким богом?
– Римским, – ответила бабушка. – А больше я ничего не знаю. Твоя мать не желала говорить. А может, и сама не знала. Неудивительно, что бог влюбился в нее – ведь она из такой семьи! Он, наверно, знал, что она древней крови.
– Постой… мы – китайцы. Зачем римскому богу встречаться с канадской китаянкой?
Бабушка рассерженно засопела.
– Если бы ты дал себе труд познакомиться с историей нашей семьи, Фай, то не спрашивал бы! Китай и Рим не так уж и непохожи, не так уж далеки друг от друга, как ты, наверно, думаешь. Наша семья происходит из провинции Ганьсу. Из города под названием Ли Цзень. Но важнее этого… как я сказала, древняя кровь. Кровь царей и героев.
Фрэнк смотрел на нее непонимающим взглядом.
Она вздохнула.
– Нет, этот глупый недоросль не понимает слов – я только даром трачу на него время! Правда станет тебе известна, когда ты будешь в лагере. Может быть, твой отец признает тебя. А пока я должна объяснить тебе про эту головешку.
Бабушка ткнула пальцем в сторону большого камина.
– Вскоре после твоего рождения у нашего очага появилась гостья. Мы с твоей матерью сидели вот на этом самом диване, где теперь мы сидим с тобой. Ты еще был совсем крохой, лежал, завернутый в синее одеяло, и она баюкала тебя на руках.
Это вроде бы было теплое воспоминание, но бабушка говорила о нем с горечью, словно уже и тогда знала, что из Фрэнка вырастет большой ленивый олух.
– У огня появилась женщина, – продолжала она. – Белая женщина – гвай по – в синем шелке и странной накидке из козьей шкуры.
– Козьей? – глупо переспросил Фрэнк.
Бабушка сердито посмотрела на него.
– Прочисти уши, Фай Чжан! Я слишком стара, чтобы дважды повторять одно и то же. Эта женщина с козьей накидкой была богиней. Такие вещи всегда сразу видишь. Она улыбнулась ребенку – тебе – и сказала твоей матери на идеальном китайском, ни больше ни меньше: «Он замкнет круг. Он вернет твою семью к ее корням и принесет тебе большую славу».
Бабушка фыркнула.
– Я не спорю с богинями, но, вероятно, эта не очень четко видела будущее. Как бы там ни было, но она сказала: «Он отправится в лагерь и там восстановит вашу репутацию. Он освободит Танатоса из его ледяного плена…»
– Погоди-ка, кого?..
– Танатоса, – нетерпеливо ответила бабушка. – Это греческое название Смерти. Может быть, ты больше не будешь меня прерывать? Богиня сказала: «Кровь Пилоса по материнской линии сильна в этом ребенке. Он будет иметь дар семейства Чжан, но будет обладать и силой своего отца».
Внезапно семейная история Фрэнка перестала быть скучной. Он отчаянно хотел спросить, что все это значит: силы, дары, кровь Пилоса. Что это за лагерь? И кто его отец? Но Фрэнк не хотел еще раз прерывать бабушку. Он хотел, чтобы она продолжала.
Конец ознакомительного фрагмента.