Глава IV
Голодный бродяга
Когда на следующее утро, на рассвете, Бари выполз из-под своего камня, чтобы следовать далее, он был уже значительно старше, чем накануне, когда, выйдя из своей берлоги под валежником, наткнулся на молодую сову. Если возраст может измеряться опытностью, то за последние сорок восемь часов он постарел чуть не вдвое. Теперь уж он вышел из своего положения щенка. Он пробудился с новой и с гораздо более широкой способностью ориентироваться. Перед ним открывался широкий, неведомый мир. Он был полон живых существ и предметов, перед которыми Казан и Серая волчица теряли свое значение. Те чудища, которых он видел на песчаной отмели при лунном свете, явились причиною того, что в нем родилось новое, еще неведомое для него чувство осторожности и пробудился один из величайших животных инстинктов, а именно первобытное понимание того, что сильный всегда живет за счет слабого. Вот почему вполне естественно, что сила и угроза в его глазах оказались пропорциональными внешней величине. Так, медведь был более страшен, чем Казан, а лось – более страшен, чем медведь. К счастью для него, этот инстинкт не ограничился в нем именно таким масштабом: скоро он понял, что и его собственная порода, именно волчья, в свою очередь была в высокой степени опасной для всякой лесной твари, будь она с крыльями, с когтями или копытами. В противном случае подобно мальчику, который, не умея хорошо плавать, бросается в самую стремнину, мог бы и он прыгнуть со всего разбега в самую глубину и разбить себе голову о камни.
С большой осторожностью, ощетинив на спине шерсть и тихонько ворча, он стал обнюхивать следы, оставленные лосем и медведем. Именно запах медведя заставил его ворчать. Он обследовал его следы до самого ручья. После этого он снова принялся за свои похождения и стал отыскивать чего бы поесть.
Целых два часа он не мог поймать ни одного рака. Так это время и пропало даром. Тогда он вышел из зеленого леса и вступил в обгорелое пожарище. Здесь все было черно, как уголь. Стволы деревьев торчали, как громадные обуглившиеся палки. Это было сравнительно недавнее пожарище, вероятно, осеннее, и потому Бари было мягко ступать по еще не осевшей золе. Через эту мрачную местность также протекал ручей, над ней висело голубое ясное небо и светило солнце. Это очень понравилось Бари. Лисица, волк, лось и олень – все удалились из этой несчастной местности. Только в следующем году она вновь станет хорошим пастбищем и местом обильной охоты, теперь же была совершенно пустынна. Даже совам здесь вовсе нечего было бы есть. Но Бари приманили сюда голубое небо, солнце и мягкая почва, по которой так приятно было ступать. После неприятных испытаний в лесу так сладко было почувствовать себя на свободе. Он продолжал идти вдоль ручья, хотя и тут не представлялось никакой возможности найти чего-нибудь поесть. Скоро ручей стал мутным и потек лениво; его русло то и дело было преграждено свалившимся в него разным древесным хламом, который нанесло со всего пожарища, и все берега его стали топкими и заросшими осокой. Спустя некоторое время Бари остановился и огляделся по сторонам, но уже не увидел больше леса, из которого еще так недавно вышел. В этой выжженной, безжизненной пустыне он оказался совсем один. Кругом было мертво, как в могиле. Ни малейшее чириканье птички не нарушало гробового молчания. Ступая по мягкой золе, Бари не слышал даже звука своих же собственных шагов. Но все это его не испугало. В нем была уверенность, что именно здесь он находился в полной безопасности.
Только бы ему найти чего-нибудь поесть! Мысль об этом овладела им целиком. Инстинкт еще не подсказал ему, что именно здесь, во всем том, что окружало его со всех сторон, его и ожидал жестокий голод. А он все шел и шел вперед, безнадежно отыскивая себе пищу. Но прошли часы, и в нем погасла всякая надежда. Солнце стало спускаться к западу. Засерело небо, легкий ветерок пробежал по вершинам обгорелых деревьев, и послышалось, как с них с треском стали отваливаться засохшие ветки.
Бари больше уже не мог идти. За час до сумерек, ослабевший и голодный, он повалился прямо на землю. Солнце зашло за лес. Луна выплыла на востоке. Небо зажглось звездами, и всю ночь Бари провалялся как мертвый. Когда же наступило утро, он поднялся и еле дотащился до ручья, чтобы попить. Собрав последние свои силы, он поплелся далее. К этому побуждал его сидевший в нем волк, который боролся в нем за жизнь до последней капли крови. Собачья же кровь уговаривала его растянуться спокойно и умереть; но волчья порода взяла в нем верх над собачьей. Она осилила – и Бари выиграл. Пройдя с полмили, он снова очутился в зеленом лесу.
В лесах, как и в больших городах, случай играет громадную и прихотливую роль. Если бы Бари попал сюда только на полчаса позже, то он умер бы от истощения. Он был слишком слаб, чтобы поймать даже рака или заесть самую маленькую птичку. Но он явился в тот самый момент, когда горностай, этот самый коварнейший из всех лесных убийц, совершал свое нечестивое дело.
Это происходило в ста ярдах оттого места, где, распротершись под ветвями ели, Бари готовился испустить свой дух. Горностай был в своем роде очень опытным охотником. У него было тело в семь дюймов длины, с длинным тонким хвостом, на конце которого находилась черненькая кисточка, и всего-то весу во всей его особе было не более одного фунта. Он мог легко поместиться целиком на маленьких ладонях ребенка, а его остроконечная головка со злыми красными глазами легко могла пролезть сквозь любое отверстие, даже в один дюйм в диаметре. В течение нескольких столетий горностай делал историю. Именно благодаря ему, когда его шкурка оценивалась в несколько сот долларов, смелые мореплаватели с принцем Рупертом во главе отправились на кораблях в опасное путешествие; именно он, этот маленький горностай, был виновником того, что образовалась великая Компания Гудзонова залива и был открыт весь север американского континента; почти целые три века этот маленький зверек ведет отчаянную борьбу с охотниками и как-то умудряется еще их перехитрить. А теперь, когда горностай уже более не оценивается на вес золота, он все-таки остается самым хитрым, самым храбрым и самым беспощадным из всех созданий, которые когда-либо существовали на земле.
Когда Бари лежал под деревом, горностай подползал к своей добыче. Это была большая жирная тетерка, стоявшая под густым кустом черной смородины. Ни одно живое существо не может услышать приближение к себе горностая. Он представлял собою какую-то волшебную тень – серую здесь, ярко-белую там, – то скрывающуюся за пеньком не более человеческого кулака, то появляющуюся воочию, а то исчезающую так, точно его вовсе не существовало. Так, с расстояния в целые пятьдесят футов он подполз почти вплотную к тетерке. Теперь ему оставалось только броситься на нее с налета. Он безошибочно рассчитал расстояние и схватил ее за самое горло, и затем его острые, как иголки, зубы вонзились ей сквозь перья в тело. Горностай уже давно приготовился к тому, чем закончилось его злодеяние. Так всегда происходит и в тех случаях, когда он охотится на куропаток. Их крылья очень сильны, и когда он на них нападает, то по инстинкту они всегда вступают с ним в борьбу. Так и теперь тетерка загремела крыльями и стала защищаться. Горностай крепко вцепился ей зубами в горло, повис на ней и обхватил ее своими маленькими костлявыми лапками, точно руками. Он полетел вместе с нею по воздуху, запуская в нее зубы все глубже и глубже, пока наконец оба они не оказались в целых ста ярдах оттого места, где началась эта ужасная трагедия, и пока бедная тетерка не шлепнулась вместе с ним на землю.
Это случилось всего только в десяти шагах от Бари. Несколько минут он, точно во сне, смотрел на эту массу перьев, катавшуюся в борьбе по земле, и даже и не предполагал, что пища могла быть от него так близко, что он мог ее достать. Тетерка уже умирала, но все еще конвульсивно хлопала крыльями. Бари незаметно поднялся и, собрав последние остатки своих сил, бросился на нее в свою очередь. Вонзив ей в грудь зубы, он только сейчас заметил горностая. Высвободив свои клыки из тела своей жертвы, горностай в первый момент поднял голову и посмотрел на Бари дикими, маленькими, хищными, красными глазами. Но Бари был физически сильнее его, с ним трудно было бы ему справиться, и, злобно вскрикнув, он бросился от Бари прочь. Тетерка перестала взмахивать крыльями и испустила дух. Теперь уж она была мертва. Бари не отпускал ее, пока в этом не убедился. Затем принялся за тризну.
С жаждой убийства в сердце горностай все время бродил вокруг да около, но не осмеливался подходить к Бари ближе, чем на полторы сажени. Глаза его сделались еще краснее. То и дело он испускал острый крик, в котором звучали ненависть и злоба. Никогда еще в жизни он не был так зол. Иметь уже в своем распоряжении тетерку и вдруг так неожиданно лишиться ее! Нет, он не потерпит этого больше никогда! И ему хотелось броситься на Бари и вонзить ему зубы в самый затылок. Но он был слишком хорошим воякой, чтобы попытаться это сделать и дать себя провести подобно Наполеону при Ватерлоо. С совой он, пожалуй, еще сразился бы; мог бы он вступить в бой и со своей двоюродной сестрой куницей и померяться силой со своим злейшим врагом – норкой, но он сразу же понял, что в жилах у Бари текла настоящая волчья кровь, и чуял это на расстоянии. Прошло несколько времени, он охладился, взялся за ум и отправился на охоту в другое место.
Бари съел треть тетерки и остальные две трети тщательно спрятал у подошвы большой ели. Затем он побежал к ручью и напился. Теперь уж весь мир стал казаться ему совсем другим, чем был до этого. Величина счастья во многих случаях зависит от глубины страданий. Тяжелые переживания и плохие удачи сами по себе могут служить шкалой для определения счастья в будущем. Так случилось и с Бари. Всего только сорок восемь часов тому назад полный желудок не мог бы сделать его и в десять раз более счастливым, чем он был сейчас. Тогда самым сильным его желанием была мать, с этого же времени высшею целью его жизни сделалась еда. Во всяком случае, то, что он чуть не умер с голода и от истощения, послужило ему на пользу, так как его опыт в этом отношении сделал из него, если можно так выразиться, мужчину. Он мог бы на долгое время расстаться с матерью, но ни за что на свете не согласился бы вновь пережить разлуку с нею в такие дни, как вчера и позавчера.
В этот полдень он отлично выспался под своей елью, а затем вечером выкопал из-под земли свою тетерку и поужинал ею. А когда наступила четвертая ночь, то он уже не прятался так, как три предыдущие. Он вдруг обнаружил в себе какое-то до странности тонкое чутье. Когда взошла луна и высыпали звезды на небе, то он стал прогуливаться по опушке леса и выходил даже на погорелое место. С каким-то новым для него трепетом он прислушивался к отдаленным крикам стаи волков, гнавшихся за добычей. Уже без малейшей дрожи он внимал бесовским крикам сов. Звуки и тишина теперь превратились для него в новую и многозначительную музыку.
Следующие день и ночь Бари провел по соседству со своей елью, а когда была съедена от тетерки последняя кость, то он двинулся далее. Теперь уже он вступил в такие места, где возможность существования не казалась ему опасной загадкой. Здесь жили рыси, а там, где водится рысь, как известно, имеется множество кроликов. Когда же кролики начинают исчезать, то рыси переселяются в другие, более злачные места. А так как кролики размножаются именно летом, то Бари имел к своим услугам множество дичи. Для него не представляло уже ровно никакого труда поймать молоденького кролика и загрызть его. Целую неделю он катался как сыр в масле, стал быстро расти и с каждым днем делался все сильнее. Но тем не менее он ни на минуту не переставал надеяться, что найдет свой дом и мать, и все шел на северо-запад. Так он попал неожиданно в те самые места, где полуфранцуз-полуиндеец Пьеро расставлял свои ловушки.
Бари уже утомило одиночество и сильно хотелось домой, и его маленькое сердечко жаждало теплой, дружеской ласки и материнской любви. Для него было невыносимо оставаться одному. Иногда тоска по родине и желание видеть морду Серой волчицы и великолепную фигуру Казана были в нем так велики, что он начинал горько и безутешно плакать. Так собака стала теперь пересиливать в нем волка. Теперь он был маленьким, несчастным щенком. И его дом с Серой волчицей и Казаном и старая куча бурелома, где он когда-то чувствовал себя так хорошо, казались ему теперь далекими и потерянными навсегда.
И, безутешный, он с каждым шагом все далее и далее углублялся в неизвестное…