Сын. Илья Базарсад, или История мгновения длиною в жизнь. ЧАСТЬ 1 (Г. В. Лущинская)

Глава 1

Все началось с рождения: небеса разверзлись, и в жизнь на планету Земля вкатился маленький беззащитный комочек самой любимой на свете сущности.

Женщины всех времен и народов прекрасно знают, как рождаются дети, но каждый раз – это чудесная новость.

Появился Илья или Илюшенька – это маленькое трогательное создание, несмотря на мой преогромный живот (как оказалось, там просто бытийствовал океан воды) весило всего 2 кг 700 г. Ни тогда, ни потом, ни сейчас любимее, дороже, роднее нет ничего у меня.

Надо отметить некую особенность, некую отличность этого мальчика от других младенцев. Появление таких детей до сих пор в некоторых этносах принимается за что-то из ряда вон выходящее.

Его мама, то есть я, русская, а папа – монгол, причем оба – типически и на ментальном уровне, и внешне – весьма яркие представители своих национальностей.

Оба также числились не на последнем месте в списке проявлений яркости, самобытности и силы характеров, завидной с точки зрения эмоциональности, мощной энергии, дарящей бурный темперамент каждому. Яркая индивидуальность, одаренность немалыми талантами, а также дерзость и амбиции молодых организмов – все тут присутствовало.

И поэтому каждый достиг своего определенного уровня осмысления жизни и положения в обществе. Кстати, общества у нас разные: Базарсадын Жаргалсайхан (так зовут отца Ильи) – в Монголии, и там он знаменитая личность – государственный деятель, потом – министр, баллотировавшийся на пост президента, организатор и лидер республиканской партии, а также известный бизнесмен: фабрика у него, производящая высококлассную, люксовую продукцию из кашемира; а я – в России.

Мальчику дали имя ИЛЬЯ, как бы намекая на Илью Ефимовича Репина, – так решил мой родной брат, архитектор и художник, а я и бабушка Илюшеньки Капитолина Аверьяновна, моя мать, не возражали: пусть будет художником, тем более, по мужской линии в моей семье – это почти семейная традиция. Поэтому тяга к прекрасному во всех его проявлениях, которую только что появившийся мальчик пронес через всю свою мгновенную жизнь, родилась вместе с ним.

А между тем, за окном, радостно сверкая своими всепроникающими веселыми лучами и лучиками, уютно расположилось весеннее солнце. Наслаждаясь ярким светом и первыми весенними деньками, проснулась природа, восторженно-наивно открытая всему новому и прекрасному.

За окном пробудилось утро 15 марта 1981 года. Воскресенье. Это было незабываемое утро. Палату роддома заливал солнечный свет, не оставляющий ни капельки надежды спрятаться или утаиться хотя бы какой-то тьме или нечисти. Все вокруг, как момент истины, сверкало и блестело чистотой.

И в 11 часов 05 минут раздался самый любимый и самый долгожданный, родной и желанный, самый главный крик в моей жизни. Так заявил о себе новый человек. И в ту же секунду с криком новорожденного младенца сконцентрировалось еще одно маленькое Солнышко. Солнышко по имени Илья. А как иначе. Не могло же большое Солнце породить Тьму. Природа, как и я, была счастлива. Мы были счастливы: открытые всему миру и любящие его безоговорочно.

А младенец поцелован Богом в макушечку. Я, мать, чувствовала, я ощущала всеми фибрами своей души это легкое Божественное прикосновение.

«Солнышко мое Илюшенька», – твердила я, очарованная и собранная в одно только и имеющее суть бытия чувство – чувство материнской любви.

«Солнышко мое Илюшенька», – твердила я, не умеющая еще без трепета справиться со своими новыми, волнами накатывающими, этими материнскими чувствами. Мне непременно и непосредственно тут же и сейчас страстно хотелось этот маленький комочек, родной и беспомощный, с чистым легким дыханием, защитить, оградить от всех бед и пропастей. И, конечно, я, как одержимая, прижимала его к груди, я его вдыхала, я в нем растворялась, боготворила его, я его любила… Ну что может быть дороже этого комочка в моей жизни?

Все те же женщины все тех же времен и народов веками переживали и испытывали подобные чувства. Переживают и испытывают до сих пор. Вечно. И писано об этом переписано. Читано-перечитано. Но это был мой «комочек», моя плоть, мой мальчик, мой сын, мой Илья. Мой золотой Илюшенька.

И это трогательное любимое созданьице в 49 сантиметров росточком заменило мне все. Все. И давало мне все, обогащая новыми неизведанными доселе чувствами, ощущениями, мыслями. Что такое любовь, теперь я точно знаю. Знаю, благодаря этому маленькому божественному произведению, благодаря моему сыну Илье.

На момент такого красивого рождения Ильи его бабушке, Овсянниковой Капитолине Аверьяновне, моей матери, исполнилось 45 лет. И всю свою мощную нерастраченную энергию к 45-ти годам она направила на Илью – своего первого и, как водится, самого любимого, внука.

Она была красивая женщина. Высокая, статная, сильная, в смысле характера, конечно. Породистая женщина.

Порода таких женщин всегда выделяет их из любого десятка других; ее, эту породистость, не испортишь ничем: ни тяжестью быта, ни временем, никакими житейскими перипетиями или, как говорится, ударами судьбы.

Роскошные темно-каштановые волосы живописно обрамляют белое, без тени смуглости, лицо, на котором замечательно выделяются большие темно-голубые, а к вечеру – совсем синие, глаза, красивые и умные. Лицо с высокими скулами выточено великолепно. Ровные ряды крепких зубов, здоровых, кстати, до ее последних дней, украшали улыбку, обезоруживая любого собеседника. Редкое лицо.

Одним словом, внешность, физика и энергетика моей матери были на редкость безупречными: здоровыми, красивыми по-настоящему и завидными, чему она, впрочем, не придавала никакого особого значения никогда.

Это принималось как данность и не более того. Сейчас уже невозможно встретить женщин такой породы, такой силы энергетики.

Но что более всего поражало и, одновременно, очаровывало в ней, так это какая-то первозданная нравственная чистота и правдивость, граничащая с прямолинейностью и не терпящая никаких компромиссов, когда они схожи с хитростью, лукавством, лестью или, уж, тем более, ложью или предательством – этого она не терпела.

Эта женщина была беспрецедентно преданной, надежной, жертвенной для своих детей, внуков, как тысяча подобных бабушек вместе взятых. Сильная, эмоциональная и удивительно артистичная, она обладала таким же сильным голосом и абсолютным слухом.

Как она пела.

Поклонники ее пения, став порой невольными слушателями, увеличивались в геометрической прогрессии. Ах, если бы она сделала это своей профессией, я уверена, ей была бы обеспечена мировая слава. Однако, и это воспринималось ею как естественная данность и не более того.

Русская женщина. Им же, русским женщинам, нужно на ноги Советскую Родину «поднимать», вечно падающую и на этих самых ногах не стоящую, трудиться надо в поте лица, забыть о себе, о своих «прихотях» и талантах, ибо баловство все это.

Идеология Советов, как религия, если веришь, то идешь до конца преданно и верно. А уж с преданностью в любом деле с моей матерью мало кто может сравниться.

И она трудилась на благо Родины своей. Оставим за скобками тот факт, чем и как Родина ее отблагодарила за преданность и верность.

С появлением Ильи жизнь обрела для нее новый смысл, новое звучание, новую прекрасную мелодию. И ему, своему любимому Илюшеньке, лучшему, что только могло быть в ее жизни, теперь она была предана и верна бесконечно, готовая пожертвовать собой ради него в любую секунду своей жизни.

Она тоже была счастлива, благодаря ему.

Эмоциональная, страстная, и, как я отметила, артистичная натура, бабушка Ильи между тем умела так «завернуть» словцо, так по-актерски талантливо и с юмором его преподнести, что, я уверена, экспрессия множества артистов с мировыми именами, блистающих на киноэкранах и сцене, резко поблекла бы по сравнению с уровнем накала и выразительности ее экспрессии.

Этот дар, кстати, унаследовал и любименький ею внук. Илью она любила самозабвенно, то есть, больше своей, да и всех других жизней на земле. Илья был для нее Богом. Бог есть, если есть Илья. Вот что этот мальчик для нее значил. Он был судьбоносным подарком от Большого Бога. Подарком Вселенной.

В такой атмосфере абсолютной любви и обожания родился и рос ребенок по имени Илья. А как иначе?

И, конечно, на протяжении всей своей земной жизни он был, и не мог не быть – он остается любимцем не только для нас, но и многих других женщин, когда-либо с ним соприкасавшихся.

Глава 2

Иду в молочную кухню. Молочные кухни 80-х годов прошлого столетия, если кто помнит – это просто гастрономический рай для нежных желудочков младенцев. Никто не сомневался в качестве и, как сейчас говорят, экологичности, этих продуктов. Это так и было. Молочко, творожок, кефир, сливки… – все натуральное и вкусное. Мы с Ильей также были участниками этой гастрономической необходимости.

– Привет, Галочка, – издалека выкрикивает Рита, моя одноклассница, встретившаяся по пути.

– Привет, Рит. Куда спешишь? Так рано?

– Ой, Галя, сегодня будут импортные босоножки, такие, знаешь, на гейше, о которых я мечтала, я говорила, помнишь? – надо сказать, что Ритина мама работала товароведом в промтоварном магазине. И это в те времена очень многое объясняло, а именно: такие босоножки просто так невозможно было купить, если не было блата, то есть, выгодных связей. Я ей молча позавидовала. Одеваться модно и красиво было моей любимой страстью. Впрочем, кто этим «не страдает», тем более, в молодости?

– Рита, мне нужно поторопиться в молочку, пока Илюшенька с бабушкой еще спят.

– Кстати, как там наш вундеркинд развивается? Также посылает всем красивые улыбочки… – если бы она знала, как права насчет вундеркинда, подумала я, но промолчала.

– Знаешь, Галь, а ведь дети сами выбирают себе родителей еще там, на небесах, когда они только ангелы, желающие спуститься на землю. Это я недавно где-то прочитала. При том, что не у каждого ангела получается: нелегко пробраться на Землю.

И я тотчас же красочно представила себе, как мой Ангел-Илюшенька примечает меня на дискотеке, где я – блондинка с длинными вьющимися по плечам волосами, совсем юная студентка филологического факультета, красивая, высокая, стройная, улыбаясь своей замечательной белозубой улыбкой, танцую под громкую музыку какие-то современные тогда танцы, ни о чем не задумываясь…

А Илья меня уже приметил.

Студенческая дискотека, которую в нашем университете организовали друзья-журналисты, создав ее на одном лишь энтузиазме, была одной из первых в городе. Это симпатичный подвальчик, оборудованный по последней тогда европейской моде, где ребята «крутили» такую же модную, но запрещенную музыку, которую и купить-то можно было тоже по блату только, как и импортную одежду (например, американские джинсы) на специальной барахолке, где фарцовщики сбывали свой товар.

Дискотека (а сейчас это бы называлось клубом) пользовалась популярностью и была новым, неким демократичным символом свободы и продвинутости. О «свободе» все говорили, но четко-то и не представляли, как она должна выглядеть, это было веяние свежих ветров заманчивой неопределенности. Свобода – это значит слушать запрещенную музыку, танцевать заграничные танцы и одеваться в фирменные одежды и, прежде всего, в американские фирменные джинсы, которые ценились на вес золота.

Продвинутая и денежная (фарцовщики) молодежь до этого времени могла развлекаться только в ресторанах, которые в Советское время работали до 9 или 10 часов вечера, и которых было не так-то много, по крайней мере, приличных, и попасть-то в них вечером зачастую было можно тоже только по блату. Ну, а бедные студенты кучковались по общежитиям и свободным на время от своих родителей «хатам». По крайней мере, так было у нас, в Иркутске.

И вдруг на дискотеке появляется очень высокий (а для монгола это не очень характерно) сухощавый, одетый по последнему слову тогдашней моды, как могли одеваться только фарцовщики, молодой человек.

Все было на нем не советского производства, начиная от косыночки вокруг шеи и заканчивая джинсами и кроссовками, о которых вообще тогда мало кто слышал, тем более, видел. Этот монгольский студент был уже тогда знаменитой личностью, хотя бы потому, как он умел вести дела, понимаемые тогда лишь узкому кругу, знавших друг друга в лицо дельцов, как правило, фарцовщиков разных мастей.

Это было запрещенное дело, и они, предприимчивые и амбициозные, таким образом, бросали вызов системе. Из них выходили впоследствии хорошие или неплохие бизнесмены.

Нужно отметить также, что в те времена в наших ВУЗах повсеместно учились иностранные студенты наравне с нами, советскими.

Жаргал, так звали этого монгола, был одним из них. Его высокомерный взгляд с прищуром и без того узких от природы глаз, выдавал в нем человека дерзкого, может быть, даже циничного, как бы понимающего, что «жизнь, как посмотришь с глубоким вниманьем вокруг, такая пустая и глупая шутка…», но что делать, надо жить, и я знаю, как.

И он жил так, как придумал себе, следуя и соответствуя своей картине мира и сложившемуся к тому времени мировоззрению, переворачивая порой с ног на голову представления о добре и зле, о нравственности, честности, правде, лжи, о понимании значения нашего (людей) места в Космосе…

Он обладал силой личности, под влияние которой попадали практически все, кто с ним соприкасался, не исключая и меня. (Впоследствии этот дар, усиленный стократно очаровательным обаянием уже своей личности, унаследовал и наш сын Илья).

Однако в данный момент, Ангел-Илья просто выбирал себе родителей.

И вот уже я для этого Ангела иду за сливками, кефирчиком и творожком…

И он нас выбрал тогда, подумав про себя, наверно: «ничего, потянет».

Между тем, с Ритой мы распрощались, и каждый пошел своей дорогой. А я все не переставала думать, почему – нас? Почему именно нас выбрал Ангел-Илья.

Через год и один месяц после рождения сына мы с Жаргалом расстались, отчасти и в результате вынужденных обстоятельств, но по большей мере, по причинам личного характера.

Воспитанные в разных культурах, ментально несовместимые, чрезвычайно молодые и амбициозные, эмоциональные и эгоистичные, не помышлявшие даже о том, чтобы пойти на компромисс, мы не могли существовать вместе.

Тем более, визовое пребывание в иностранном государстве у Жаргала закончилось, и ему необходимо было ехать домой, несмотря на то, что наш брак официально был зарегистрирован здесь, в Иркутске.

Жаргал отправился к себе на Родину, в Монголию, а я, естественно, осталась дома, в России, порвав предусмотрительно прямо в визовой службе, по совету своей матери, готовый уже загранпаспорт, чтобы отправиться с мужем в Монголию.

Но этого не случилось.

Бабушка Ильи, уже знакомая вам Капитолина Аверьяновна, категорически и ни при каких обстоятельствах не захотела отдать нам Илью, справедливо полагая, что не дай Бог (а вероятность этого очень высока, как мудро предчувствовала она) что случись, вернуться в Россию, домой, я смогу лишь только одна без сына, так как Монголия – малочисленное государство, и там действуют жесткие законы гражданства, и Илья был бы гражданином Монголии, и все. Сына мне бы не отдали.

Тем более, я имела дело с азиатом, с азиатом Жаргалом – жестким, сильным, жестоким даже, если дело касалось принципа, человеком в высшей степени амбициозным, деятельным и решительным, мстительным и злопамятным. Он лично бы не отдал мне никогда моего ребенка в любом случае, и это даже не из-за огромной отцовской любви вовсе.

А вот этого допустить бабушка не могла никак, и защищала свою позицию насмерть.

– Ребенка я вам не отдам, и все тут, – громко и выразительно отчетливо, как совершала она все, сказала, как отрезала, мне моя мать.

И мы с Ильей остались. Нам с ним пришлось даже некоторое время скрываться в том единственном месте, про которое Жаргал не знал: у дальних родственников в другом городе. Ни за что без нас он уезжать не хотел.

Он, конечно, нас искал. Думаю, что в те моменты переживал он не самые слабые чувства в своей жизни, их накал и переливающееся всеми оттенками психологической безысходности разнообразие были яркими настолько, что до сих пор этого он не только не забыл, но, уверена, на смертном одре именно о них и вспомнит в первую очередь, и переживет снова и прежде всего, и во-первых – их.

Это был мощный удар по его самолюбию, оно было уязвлено, это был удар по его гордости, высокомерию и значимости.

Справедливости ради нужно отметить, что, не обладая таким сильным и жестким характером, харизмой и пытливым изобретательным умом, вряд ли бы Жаргал достиг тех высот в политике и бизнесе своей страны.

Но меня с тех пор он стал ненавидеть, как, впрочем, и мою страну. Однако, не следует все понимать линейно: как известно, от любви до ненависти – один шаг.

Позже, когда через несколько лет отношения как-то восстановились: ведь у нас общий сын Илья – оказалось, что это была не ненависть, а любовь, в азиатском, естественно, понимании смысла этого слова!

Одним словом, все случилось так.

Итак, Илья решил материализоваться в физическую форму, используя нас.

Глава 3

С самыми главными героями моей повести вы уже успели познакомиться, и вот теперь позвольте мне, дорогие читатели, представить вам еще одну из ее главных героинь: собственно – меня.

Я – мать самого-самого любимого, основного и главного человека в моей жизни, благодаря которому теперь точно знаю, что такое счастье, что такое материнская любовь, что такое гордость за кого-то, а также знаю миллионы других эмоционально-ярких оттенков всевозможных прекрасных чувств, какие только может испытывать женщина, и, наконец, что такое я сама.

Именно: «что такое», – так как, думаю, что не следует кичиться излишней одухотворенностью, и лучше исследовать себя как явление. Впрочем, как бы я ни старалась казаться объективной в оценке себя самой, вряд ли мне это удастся, но не в этом суть

Этот самый-самый любимый человек, конечно, Илюшенька. Мой сын Илья.

Итак, родилась, а потом жила-была девочка. Прехорошенькая, умненькая и всеми любимая. Ну а как иначе?

Волосики беленькие, кудрявые-кудрявые, а глаза зеленые, губки пухлые, щечки розовые – загляденье.

Дедушка из всех многочисленных своих внуков и внучек более всего души не чаял только в ней: и привозил гостинцы и подарочки всем любимым внукам, но отдельно – Галиньке.

Да и имя – Галинька – дал ей он, дед Аверьян. Аверьян Игнатьевич Аксаев.

Очень уважаемый человек, главный в районном центре, потому что обладал недюжиным умом и рассудительностью, необходимой для того чтобы тебя слушались и почитали.

Был справедлив, и потому уважаем, и к нему приходили за советом, за судом.

А еще лучше него никто не пел песен, никто не мог петь сильнее, красивее, чувственней.

Его голос мощный и глубокий, раздавался далеко по всей округе, проникая также глубоко в душу, заставляя переживать и страдать, а, порой, и плакать вместе с героями его песенных сюжетов.

Чего стоит только: «Ревела буря, гром гремел…» или «По диким степям Забайкалья…» Талантливый, самостоятельный, трудолюбивый – крепкий хозяин, мой дед. Кулак.

Его семью, согласно нелепой традиции известного всем времени, сослали в Сибирь, раскулачив.

История. Опять история нашей Родины пишет сценарий жизни для многих семей, проникая в самое личное и сокровенное без разбора сути.

И далее – Сибирь.

Сибирский народ так высоко ценился во все времена именно потому, что состоял вот из таких крепких и самостоятельных (любимое словечко моей бабушки) мужчин, настоящих хозяев жизни.

Кто, как не сибиряки стояли насмерть за Москву – столицу нашей Родины в Великую Отечественную. А как иначе? Отборные люди.

Сибиряк – это звучит гордо.

Быть самой любимой внучкой такого деда – деда Аверьяна – это, я вам скажу, как царское клеймо на золоте высочайшей пробы. Это на всю жизнь клеймо.

Необходимо соответствовать, чтобы не подвести какой-нибудь глупостью, подлостью, легкомыслием, лживостью или любой другой безнравственностью священный род.

Все творческие (и не творческие) начала ребенка питаются корнями прародителей.

Пышная крона дерева (будь то и генеалогическое древо) потому и роскошно пышная, переливающаяся и блистающая разнообразием оттенков здоровой зелени, что вскармливают ее здоровые и крепкие корни этого дерева.

Иначе, как бы мог родиться у меня такой талантливый, безгранично одаренный и тонко чувствующий этот мир сын Илья.

«Ничего не возникает ниоткуда. И ничто не уходит никуда», – говорят буддисты.

Бывает, что в лесных массивах, которые, как и люди, состоят из отдельных деревьев, встречаются чахлые, ущербные и гнилые особи – такие наносят непоправимый вред прекрасному окружающему, они должны переродиться, чтобы не распространять заразу.

Однако, это – тема другой повести.

Конечно, я была избалованным ребенком. Но разве можно испортить дитя беззаветной и абсолютной любовью, и разве может быть, как говорится, любви много?

Дитя было весьма смышленое, что позволило этой девочке в школе быть одной из первых учениц. Любила она заучивать и декламировать стихи, поэтому всегда на всех праздничных мероприятиях учительница выдвигала ее на сцену. Сцена ей была по нраву.

На ней же эта девочка выступала с танцами, а танцевать она любила еще больше, и ее здесь тоже выделяли. В общем, петь, танцевать, читать стихи – было ее любимым делом.

Она мечтала стать балериной. О, как она этого хотела. Но пришлось удовлетвориться кружком по художественной гимнастике и хореографией русских народных танцев во Дворце Пионеров в своем городе, ибо никто в Ленинград в балетное училище ее бы и не отпустил.

– Какая-то ты несерьезная! Взрослая ведь уже, а не понимаешь. Вот придумала: жить одной в интернате, да и примут ли тебя. Выучишься, закончишь школу, а там будешь выбирать, чем заняться в жизни, – наверно, так или приблизительно так однажды сказала мне мать. А я запомнила. Но и свое желание не забывала тоже.

– Там только беспризорные девочки учатся, Галинька, и что толку-то, ноги задирать, разве этим накормишь семью, деток своих, – успокаивала меня моя практичная бабушка, справедливо полагая, что это просто мне блажь какая-то в голову залетела. Так она про Ленинградское хореографическое училище имени А. Я. Вагановой, между прочим, говорила. (Сейчас это Академия русского балета имени А. Я. Вагановой в Санкт-Петербурге).

Мне было 10 лет. Родители не проявили психологической утонченности к формирующейся личности ребенка, к наклонностям и способностям его, а, главное, к желанию девочки.

Впрочем, может быть, наоборот: жалели, оберегали, хотя, конечно, весьма оригинальным образом. В общем, не хотели от себя отпускать: мало ли что. А ребенок не сумел продемонстрировать силу характера и решимость.

Если короче: я не стала балериной. Моя жизнь, строго говоря, могла проигрываться по весьма разным, а порой, противоречащим друг другу сценариям и далее, но каждый раз выбор того или иного варианта зависел от близких людей, и лишь во вторую очередь – от меня самой.

Так случалось со мной на протяжении довольно долгих лет. Я зависела от родителей, от учителей, от мужа, от подруг… И это несмотря на то, что всегда слыла независимой.

Что же тогда собой представляет жизнь других, более покладистых? Интересно? Страх оказаться отринутым…

Человеком в любой, тем более, судьбоносной ситуации, когда необходимо сделать выбор, руководят только страхи.

И только потом, когда устанавливается мировоззрение и некое психическое равновесие, мнение окружающих не принимается в расчет (или кажется, что не принимается!).

Зависимые и обусловленные мы существа – люди. Вид наш – вид людей, как ни крути, мелок, зависим и обусловлен, а порой – жалок.

Наше значение в масштабах Вселенной минимальное.

Отдельные только, весьма немногочисленные личности-сущности выбиваются по определению (или предопределению) из общего ряда.

И это потому, что любой страх можно нейтрализовать Любовью. (Слово, конечно, избитое и даже затасканное, но если прочувствовать его глубокую суть, то только оно и подойдет).

Безусловная Любовь, подаренная таким людям свыше, творит «чудеса», как бы высокопарно это не звучало, но в этом суть вещей.

Безусловная Любовь. Другой любви не бывает. Все другое, как бы похожее, – от лукавого. Не любовь вовсе.

Вот эти два краеугольных камня: страх и любовь вековечно определяют нашу человеческую жизнь. Собственно, в жизни только эти значения: страх и любовь – нужно осмыслить, а потом сделать выбор: быть свободным, в смысле осознанной необходимости, и масштабно мыслящим человеком или присмыкающимся, управляемым страхами любых потерь. Но кто это понимает?

Да и свыше каждому отмерено свое. Поэтому я всегда говорю, что главное в жизни – самоисследование, самопознание, чтобы прийти к сути своего предназначения. Но что я сама тогда понимала?

– Все. Хорош философствовать, – сказал бы мой сын Илья.

Так или иначе, окончив среднюю школу, я поступила на филологический факультет Иркутского государственного университета и благополучно его закончила.

Внешность моя с тех детских пор продолжала демонстрировать расцвет здоровой и красивой, но уже юности.

Я являла собой высокую, стройную, очаровательную, одухотворенную и, естественно, привлекательную девушку, но с достаточно эгоцентричным характером.

Тем не менее, девушка была не без способностей и подавала некоторые надежды на то, чтобы заняться писательским трудом, или стать актрисой, точнее, киноактрисой – «а кем же еще», – как думали некоторые мои одноклассницы-подруги.

Но я стала преподавать русский язык и литературу в средней школе детям.

Однако, скажу вам по секрету, очень сильные желания и мечты, которые вы переживаете в детстве, затем, не осуществившись явно, все-таки вас преследуют и просто ходят за вами по пятам. Оглянитесь. Обратите на них внимание, вспомните о них.

Я оглянулась, и оказалась ведущей программ на телевидении. А это тоже было моим желанием, моей голубой мечтой.

Мне казалась заманчивой и интригующей жизнь по ту сторону экрана. Это был сказочный и волшебный мир ярких красок, событий, всего нового и красивого в моем детском воображении. Но кто спорит: в детстве все волшебно и сказочно.

Реальность взрослости окрашена в другие цвета.

Впрочем, у меня была своя программа на телевидении, которая называлась: «Души прекрасные порывы…»

«Души прекрасные порывы…» – И тут же мой оператор Миша Байбородин, смеясь, цинично вопрошал: «Галина, «души» – это от глагола…? – ну что ж, тогда – вперед. Поехали за «жертвами».

Однако, отодвинув шутки в сторону, можно констатировать, что эта программа (по своему определению) позволила мне познакомиться с известными творческими людьми: поэтами, писателями, художниками, артистами, бизнесменами, а сибирская земля, как известно, богата талантами – они являлись героями моих передач, сюжетов, фильмов, интервью.

Снискавший мировую известность Е. А. Евтушенко, пожалуй, самый знаменитый из них.

Есть мой документальный фильм о нем, снятый в один из его приездов в Зиму.

Однажды в одно прекрасное весеннее утро в мой кабинет заходит большая женщина с большими бездонными очами цвета индиго. Полная, сочная, статная, очень высокая и очень красивая, пышущая здоровьем и энергией, разливающиеся волны этой густой энергии ощущались почти физически, как бы касаясь кожи. Глубокие и необыкновенно синие глаза этой женщины подчеркивали выразительность яркого образа. Ее низкий хорошо поставленный голос произнес:

– Здравствуйте, Галина.

– Добрый день, – конечно, ответила я.

Великолепная женщина кладет на мой стол сборник стихов. Своих стихов. Это был очередной сборник стихов известной и талантливой, как оказалось, сибирской поэтессы (лучше – поэта) Татьяны Назаровой.

До этого мы с ней не были знакомы, разве что, пару раз встречались на каких-то мероприятиях и все.

Но не заметить ее и не запомнить было невозможно, тем более, однажды я слышала, почти случайно, как она читала свои стихи на одной из встреч со своими читателями и поклонниками в городской библиотеке, а мы только что закончили там съемку какого-то другого сюжета или, напротив, обсуждали с кем-то предстоящее интервью.

Магия телеэкрана совершает свое волшебное действие, умело завораживая, стимулируя воображение зрителей, манипулируя их сознанием – легко. И тут, открывая сборник, я читаю мне посвященное ею написанное стихотворение, вот оно:

«Весьма оригинально, – подумала я тогда, – вот так легко можно снискать виртуальную любовь и популярность».

Нет, стихи мне, конечно, и раньше посвящали, но это были стихи от мужчин-поэтов все-таки, а тут… Хотя, вдохновленный моим появлением на телеэкране образ героини стихотворения очень приятен. Это были 90-е годы ближе к концу века, интернет еще не был так повсеместно распространен, вообще не был распространен.

Но я бегу домой, к моим маленьким детям, которые во мне нуждаются и любят меня не за экранный образ, а просто потому, что это я, и я в них души не чаю.

Илья и Маргарита – мои дети. Мой сын и моя дочь. Так случилось, что бог меня выделил, чтобы стать счастливой матерью. Сейчас я это утверждаю, потому что всему на свете и всем на свете интересным людям я предпочту общение с моими детьми, я прислушаюсь и спрошу совета в самую первую очередь у своего сына или дочери, и это мне, а главное, и им, сыну и дочери, доставляет настоящее удовольствие, радость.

Им интересно со мной тоже – и это то единственное, что только и может оправдать, по-моему, звание родителя.

Ни какое не чувство сыновнего или дочернего долга, а настоящее желание быть рядом, дорожить мнением друг друга, притягиваться не по долгу, а потому что личность матери осознанна и интересна, и гармонирует с уровнем развития, интеллекта, эрудированности своих детей, обогащая таким образом друг друга духовно.

Для этого необходимо заботится о том, чтобы быть достойной своих детей. Это единственное предназначение родителей, единственная их задача.

Этот благословенный наш триумвират – самый совершенный в мире. И он непоколебим, потому что объединен родством на всех уровнях, а именно: кровным родством, душевным, духовным.

Мы одинаково осмысливаем жизнь, суть существования или бытия. Нас объединяет принципиальный подход к вопросам искусства (и литературы), а также абсолютное понимание и чувствование друг друга, но Илья в этом смысле, да и во всех смыслах – наш ведущий, а мы с Маргаритой, как правило, внимаем ему, порой раскрыв рот, в очередной стотысячный раз удивляясь и убеждаясь в его неординарности и уникальности, в наличии у него пророческого дара, в его умении завораживать своим масштабом мышления и его умении так тонко чувствовать и понимать суть вещей.

И то еще нас объединяет, конечно, что потрясающий юмор Ильи – верх любого притяжения – искрится бесконечно, и поэтому наши встречи проходят весело, мы громко и искренне смеемся, и нам это нравится…

И не хочется расставаться, потому что не так уж часты эти встречи, когда мы втроем. И все-таки нужно прощаться.

Как выяснилось, ничего более важного, более существенного и лучшего в этом мире нет и быть не может. И нет большего счастья и большей радости ни в чем, ни с кем, н и к о г д а…

Глава 4

У каждой семьи своя хроника событий.

Про мою семью, состоящую из нас троих, да еще бабушки моих детей… а также ее не давних предков… можно сказать так: «Ее породила Сибирь».

Что это за земля – Сибирь? Точнее, Восточная Сибирь: Иркутск, Байкал, Ангара… и еще одна железнодорожная станция, превратившаяся в город с поэтическим названием Зима (!), а еще Ангарск, Саянск, Иркутск…

Это уже потом случились для нас Санкт-Петербург и Москва, (а для Ильи – Улан-Батор, Пекин, Сингапур, потом Европа, Турция, а еще Киев, Одесса, Ялта…)

Далекая и загадочная Сибирь, хранящая тайны до сих пор, и даже в XXI веке, вызывающая нескрываемый страх и необъяснимое опасение на некоем генетическом уровне у европейских россиян, зачастую мало знающих и, уж тем более, помнящих, ее историю, и никогда в Сибири не бывавших. Что уж говорить про иностранцев.

Я много раз упоминала о талантливости сибиряков, об их особенности, о земле, рождающей таких красивых и надежных, крепких физически и нравственно людей.

Не знаю, но, может быть, в качестве состава этой земли есть что-нибудь особенное. Человек ведь, метафизически рассуждая, возник из праха и в прах обращается, возвращаясь «домой», в землю, и… – опять… и все снова…

Но, как говорится, поди знай. В любом случае, Сибирь – это наше прошлое, часть истории моей семьи, а прошлое никогда никуда не исчезает, как не исчезает ничего в этом подлунном мире, ибо нечему исчезать (как может исчезнуть неисчезаемое), и как бы кто ни пытался его уничтожить (прошлое свое), например, в случае, ежели оно неприглядно, все равно потерпит неизбежное фиаско, и тут все старания психологов (как, впрочем, в любом их случае) выглядят глупо и бессмысленно.

Ни от чего не нужно избавляться, необходимо все переосмысливать, таким образом редактируя свое внутреннее устройство, и, соответственно, вновь и вновь исследуя себя и познавая себя, что, как я утверждаю, и есть суть Бытия.

Помните: «Мир видимый, прости мне, Боже, он или призрак или ложь». И все же, расскрыть себя, разоблачив все «призраки» – в этом только и есть смысл жизни.

Мне повезло – мое прошлое красиво. И все мои слова о прошлом, как и об Илье, не могут не быть пропитаны нежностью.

Итак, откуда родом Илья – мой любимый герой.

Сибирь.

Существуют три версии происхождения слова «Сибирь»: тюркская, монгольская и этническая, но единого мнения в научном сообществе так и не сформировалось, поэтому я скажу о самой привлекательной, на мой взгляд.

Слово «Сибирь» является ничем иным как искаженным тюркским словом «сибэр» или «чибэр», которое в переводе означает «красивый».

Древние монголы, пришедшие с юго-востока и татары – с запада, легко могли назвать так земли к востоку от их владений, так как красота сибирской природы и сейчас поражает воображение.

Название «Сибирь» обозначало земли к востоку от Уральских гор еще задолго до появления здесь русских.

Это гораздо позже, в ХVI веке, атаман вольных казаков Ермак проложил путь в глубину Сибири для русских.

Таким образом, вольные казаки – первые русские в Сибири.

И все-таки, огромное количество названий, а именно: населенные пункты, реки, озера, города – имеют, тюркское происхождение. Например, Загатуй, Залари, Кимильтей, Балаганск, Кутулик, Тулун, Куйтун…, а также Зима – город в Иркутской области, где Илья родился, Иркутск…

История происхождения названия «Зима» связано с бурят-монголами – они называли это место «зэмэ», что в переводе означает «вина» или «проступок».

Впервые оно упоминается в «Ревизских сказках» середины XVIII века.

В августе 1743 года Иркутская провинциальная канцелярия распорядилась о создании станции на Большой Московской дороге, по которой гнали заключенных.

В 1891 году началось сооружение Транссибирской железнодорожной дороги, а в 1898 году возникла железнодорожная станция Зима.

В 1925 году поселению присвоен статус города.

Зима является крупным железнодорожным пунктом Восточно-Сибирской железной дороги.

Вот это священное для меня место есть место рождения моего сына – рождения маленького трогательного, но абсолютного и бесконечно бесценного, и любимого комочка мироздания.

Рождения в тот самый солнечный-пресолнечный, а значит яркий весенний день 15 марта 1981 года!

Однако, через год и четыре месяца маленький Илюшенька вместе со своей семьей переехал в Сая́нск – самый молодой город в Иркутской области недалеко от Зимы.

Начало его строительства в 1970 году связано с возведением одного из главных отечественных центров химической промышленности и, до кучи, со 100-летним юбилеем В. И. Ленина.

Строительство шло среди тайги. Основное отличие от других городов, которым гордятся первые строители, заключается в том, что тут уже строились не временные, на скорую руку, какие-нибудь бараки, а возводилось сразу капитальное современное городское жилье.

Этому городу сулилось восхитительное будущее, в великих перспективах которого – затмение своей красотой, современностью и мощью всех городов мира, расположенных на этой широте. Но помешали, как всегда, перестройки-передряги, потом 90-е годы внесли свои унылые коррективы.

Такое, впрочем, всегда оказывается почти закономерным в нашей истории.

Не затмил, но все-таки стоит и развивается город Саянск. В этом городе Илья прожил 15 лет.

Расположен он на реке Оке (приток Ангары), в 270 км от Иркутска… Затем был Иркутск.

Иркутск – центр Иркутской области – острог, возникший в 1661 город у устья реки Иркута на Ангаре.

Иркут-река (от монгольского «эркэу» или «эрку») что значит «сила», «энергия».

Существует также красивая бурятская легенда о том, что уцелевшие от гибели при переправе через эту реку мужчины осели в долине, которую затем назвали «рекой мужчин» – Эрэхуды-гол или Эрхуд-Иркут (от бурятского «эрху») означает «капризный», «избалованный», то есть река с характером. Случилось это в VIII веке.

Иркутск – город на Ангаре, единственной реки, вытекающей из Священного Байкала. И по этому поводу тоже существует множество красивейших легенд, и все они, как одна, и как ни странно все – о любви, стремлении к красоте, о невыносимых душевных муках и страданиях, поисках лучшей доли, а то и – смысла… жизни – все как у людей – у рек, озер, морей и океанов.

Красавица Ангара сумела убежать из-под жесточайшего заточения отца-Байкала, строгого, но очень сильно любящего свою дочь, однако, по этой же причине державшего ее взаперти.

Все любовались ею, ее небесной, восхищающей и гордой красотой, но она рвалась к Енисею.

Обратившись к тэнгэри (обожествленное небо) за помощью, Ангара все-таки сумела убежать.

Она с шумом вырвалась из каменных стен Байкала и помчалась к своему желанному Енисею.

Могучий Байкал ударил по седой горе, отломил от берега целый утёс и с проклятием бросил его вслед убегающей дочери, надеясь закрыть ей проход. Но поздно. Ангара была уже далеко.

А камень так и лежит с тех пор на том месте, где прорвала утёсы Ангара. Эту скалу, которую бросил Байкал вслед дочери, назвали люди Шаманским камнем. Там приносились Байкалу богатые жертвы.

Иркут (прочимый Байкалом в мужья Ангаре) побежал за ней, но только и успел схватиться за её длинную фату. Тысячи лет течёт Ангара в Енисей водой-слезой, а седой одинокий Байкал стал хмурым и страшным.

И ведь, на самом деле, Байкал бывает очень свирепым, и лучше от него в такие минуты держаться подальше. Могуч и своенравен Байкал.

Слово «Байкал» считается также тюркоязычным, происходит от Бай-Куль, что значит «богатое озеро». Некоторые авторы полагают, что это слово происходит от монгольского «Баи гал» – «богатый огонь» или Байгал-Далай – «большое озеро» (море).

Получается, что без монгольского начала в Сибири невозможно обойтись (и это я считаю знаменательным фактом и для моей семьи)

Так и мой Илья – наполовину монгол. Но его вторая половина – русская.

И он, как и Сибирь, неоднозначен, многосложен и харизматичен, притягивающий к себе безвозвратно.

Мой любимый своенравный, необычный, талантливый, поражающий своим тонким и глубоким внутренним устройством, сын, обладающий ярким творческим воображением, разительно отличающим его от окружающих, мудр не по годам.

Илья абсолютен и самодостаточен, по причине чего ему никогда не приходилось кого-то из себя изображать, позировать или, тем более, кривляться, чтобы завладеть вниманием или вызвать признание, или чтобы что-то доказать, ибо зачем кого-то привлекать оценить себя, когда он уже оценен Богом. Он сам Бог. Он такой есть.

Илья, «проживший уже тысячи лет», как сам он о себе сказал 1 января 2015 года, предвосхищая свой Новогодний тост – любим абсолютно.

Любимый мною, бабушкой (которая уже «там», которая, конечно, по обыкновению, за ним «там» присмотрит) и боготворящей его сестрой, любимый абсолютно.

Этими тремя женщинами – точно абсолютно.

Это было в Петербурге, и это был последний его Новогодний тост в его земной жизни. Ему было 33 года.

Но до этой минуты, а, следуя моему повествованию, – потом, после Иркутска, в жизни Ильи наступает период Улан-Батора, Пекина и Сингапура…

Глава 5

«Я ничего не сочиняю, я пишу жизнь…»

А еще проще и, более современно об этом сказано у Фредерика Бегбедера во «Французском романе»: «Моя книга готова – осталось только ее написать».

И вот я ничего не сочиняю, я пишу про жизнь Ильи, сына моего.

«Закончив» детский сад, Илья одновременно отучился в первом классе.

Это был городской эксперимент отдела народного образования: программу первого класса дети изучают, посещая садик старшей группы в шесть лет.

Режим сна, обеда и отдыха не нарушается, однако, переодевшись на 2—3 часа в школьную форму, ребятишки превращаются в первоклашек, и это их очень забавляло.

Таким образом, во второй класс Илья отправился в 7 лет.

Но еще, также одновременно по окончании садика, он сдал экзамены в музыкальную школу по классу фортепиано, и начал «изучать» музыку.

Правильнее будет сказать, что это я так решила, так хотела, чтобы мой сын учился в музыкальной школе, хотя Илья мечтал и бредил художественной.

А я, уверенная в том, что мне необходимо воспитывать своих детей в лучших традициях аристократических семей русского дворянства (филолог, что с меня еще возьмешь) полагала, что художественная школа вторична: потом пусть будет, после музыкальной, ибо три школы для семилетнего ребенка многовато.

Маленький Илья не унывал.

Тем не менее, начиная с 4-х-5-ти лет, этот мальчик, такой энергичный, подвижный и жизнерадостный, мог сидеть часами: целый день, не теряя сосредоточенности (главное: ему не мешать) за своей удобной парточкой – сидеть, рисуя, клея самолетики и кораблики, конструируя что-нибудь…

Такая маленькая парточка, соединенная с кожаным креслицем (тоже эксперимент середины 80-х годов, но уже – мебельный), которую я «достала» тогда по большому блату.

Именно за ней он мог долго сидеть и рисовать, перенося бесконечные, порой фантастические сюжеты нереальных историй, непрерывно возникающие в его детском воображении, на бумагу.

Мы всегда удивлялись и одновременно переживали – ну как же: не ест, не пьет, не хочет гулять, тогда как за окном могло роскошно существовать красивое, яркое, солнечное и зеленое сибирское лето, пронизанное звонкими радостными детскими голосами, криками, раздававшимися во дворе, где беззаботно бегали, играли и смеялись их счастливые обладатели.

Илья рисовал.

В музыкальной школе учился хорошо, но не ровно. В минуты, когда она его несказанно «доставала», он мог благополучно «забыть» про домашнее задание.

Ирина Ивановна, учитель музыки, говорила, что Илья подает большие надежды, он просто талантлив, и нужно только больше заниматься.

Оно и понятно: во-первых, мальчик (хотя девочек всегда в два раза больше, и они в два раза прилежнее), во-вторых, проявляющийся талант, а также физические данные (пальцы рук подходящие), врожденный вкус в отношении всего – не могли остаться незамеченными.

Но беспечный ребенок Илья не придавал такой своей природе никакого значения (много позже оценил!), а Ирина Ивановна также многое ему прощала.

– Илюшенька, чего твоя душенька желает сейчас больше всего, скоро ведь 15 марта, наш с тобой День рождения? – как-то вечером, уже перед сном, спросила я своего сына.

– Я хочу, – нимало не задумавшись и не смутившись, – отвечает мне Илья, – чтобы я завтра пошел в музыкальную школу… – я замерла, и душа моя возрадовалась, а Илья продолжает, – и вот я прихожу, смотрю: а она сгорела… – жалко, конечно, но что, мама, поделаешь. Такова суровая правда жизни! – стоит ли описывать изумленность, изобразившуюся тогда на моем лице.

Не посмеяться тогда от души над этой шуткой поводов у нас не существовало.

Его желание, к счастью, не сбылось, и пришлось-таки эту школу музыкальную ему закончить.

Конечно, он не был паинькой-паинькой, как говорят.

Эти ровные ребята неинтересны, как правило, и, как правило, зависимы, из них получаются отменные жертвы, обиженные на жизнь, ими легко манипулировать: они послушны и не оригинальны ни разу. А исключения, как водится, только подтверждают правила.

Илья всегда имел свою, не похожую ни на чью другую, точку зрения на любой предмет или явление, и обладал сильной интуицией, граничащей с пророчеством.

С самого раннего детства он был признан талантливым, да еще сверхчувствительным мальчиком (сейчас про таких бы сказали – дети-индиго). Современный ребенок с совершенно не современным сердцем.

Было очевидно с детства: к чему бы ни прикоснулся Илья, все было одухотворено его божественной харизмой, художественным изяществом, тонким вкусом.

И, как бы чувствуя, эту непохожесть свою на других детей, он старался этот дар скрыть, подстраиваясь под грубую форму видимого внешнего мира.

Да, Илья обладал всепобеждающим обаянием и харизмой с детства, и, несмотря на нехарактерную внешность, или, тем более поэтому, и учительница музыки Ирина Ивановна, и классный руководитель Татьяна Николаевна прощали ему все, и был он, конечно, их любимцем.

Но хлопот и невольных переосмыслений педагогического характера в подходе к своим ученикам Татьяне Николаевне, например, пришлось пережить немало, благодаря Илье и из-за Ильи.

Сначала она говорила, что Илья – негласный лидер, но только он «делает в классе погоду», а позже – что он, не скрывая уже своего лидерства, «создает погоду в классе», и не всегда безмятежную, тихую или благоприятную, уже как гласный лидер.

Правда, сам Илья об этом вряд ли задумывался: он просто, ведомый своим буйным, выплескивающимся через край воображением, неизбежно увлекал за собой и всех остальных.

Зато, какова была цена того высокого трогательного признания от Татьяны Николаевны – что Илья ее самый любимый ученик – на выпускном торжестве, после окончания школы!

Я плакала: у меня пролились из глаз слезинки родительского умиления в тот самый момент.

Ну а как же иначе?

Глава 6

И вот я стою, роняя родительские слезы умиления, а рядом со мной – два неизменных и верных рыцаря, и оттого незаменимых – двое друзей детства Ильи – Женя и Артем.

Женя Ковалев и Артем Грильборцер. Это те самые два друга, мальчишки, для которых одних только бабушка Ильи, Капитолина Аверьяновна, делала исключение, когда с самого утра в квартире, не умолкая, звонил звонок, и какой-нибудь паренек в очередной раз спрашивал:

– А Илья дома? Позовите Илью.

«Илья еще спит», – или, – «Илья очень занят», – как правило, отвечала бабушка, зачастую лукавя, чтобы удержать своего Илюшеньку хотя бы ненадолго около себя.

Мальчишки, правда, не унывали, и, выстроившись в очередь, ждали на лестничной площадке, когда Илья «проснется».

Ситуацию мог разрешить только Женя Ковалев (Коваль) или Артем Грильборцер (Фокс), которые имели приоритет в «пропускной системе» бабушки. Ведь их с Ильей троица – крутые ребята, и они честно играли эту игру, а роль главного режиссера спектаклей всегда неизменно выполнял Илья Базарсад (Боря).

Например, когда в 9-м классе Илья заставил всех надеть классические костюмы и сияющие чистотой белые рубашки, им многое стало видится по-другому.

А потом они втроем, одетые с иголочки в эти костюмы, и в начищенных ботинках, прохаживались по Саянску, как будто сошедшие с экрана американских блокбастеров настоящие Хранители или «отцы» города.

И тогда все, но главным образом, добрая девичья половина жительниц сибирского городка непременно обращала на них свое, как бы снисходительное, но, тем не менее, заискивающе-восторженное внимание.

А взрослые невольно улыбались и запоминали их.

Прообразом Артема, например, являлся Шварценегер: такой был «качок». А еще Илья мог, чтобы уж полностью соорудить подобие оригинала, выкинуть старые ботинки своего друга, и приказать надеть новые, современные, подходящие, по глубокому его убеждению, именно Артему, хотя самого Артема, в принципе, могла вполне устраивать его прежняя обувь, но, все же, доверяя безукоризненному вкусу Ильи, он подчинялся.

Илья формировал имидж друзей. Артем должен был сделать соответствующую прическу, например.

Стрижка, которой он должен был обладать, называлась «площадкой» (что поделаешь, художественный вкус Ильи требовал, чтобы у Артема была именно такая современная прическа, такой образ).

Сам же Илья носил стрижку, подсмотренную у Майкла Джексона: прямой пробор, средней длины черные жесткие волосы – буквально с обложки голливудской афиши.

Для Жени тоже всегда подбирался образ блестящего крутого парня из заграничных бой-бэндов, например, «Backstreet Boys», а малиновый Женин пиджак благополучно, как и в случае с ботинками Артема, был отправлен в утиль.

Было и такое, что Илья, как осознанный умный мальчик, понимая, конечно, что курить – это, как минимум, некрасиво, а как максимум – несовременно, все же представляя (и моему мысленному взору в том числе) яркую живописную картинку из жизни выдуманных героев, говорил:

«Все-таки есть в этом что-то, блин, когда трое крутых парней в черных одеждах, и кожаных плащах до пят, и в самых модных начищенных до нереального блеска ботинках, со стильными прическами притом, идут по главной набережной Ангары, например, идут вальяжно, полные достоинства, и в то же время, по-деловому.

В руках или зубах – дорогая сигара! Из левого карманчика черного пиджака видится полоска несколько другого оттенка, но тоже черного цвета – полоска носового платка…

И все девчонки с вдохновенной надеждой провожают их взглядами, а они, не обращая на них никакого внимания, сосредоточенно и целеустремленно шествуют мимо, направляясь в свой хайтек-офис для решения задач самых глобальных размеров, идут решать проблемы мирового масщтаба, отвечать на вечные вопросы вселенского характера, на вопросы бытия!»

Эта картинка будоражила его мальчишеское воображение и, одновременно, вызывала желание повзрослеть.

Для Ильи всегда важен был стиль, и безупречный его вкус требовал аккуратности, доходившей потом, бывало, до педантичности. Он приучил всех непременно тщательно проглаживать свои вещи, причем это занятие превратилось в «манию», по словам Жени. А еще «манией» стало – говорить по-английски, и ребята легко и в совершенстве английским языком овладели, потому что за спиной «стояла» такая вот их детско-юношеская философия, потому что она была!

И тут же бегала между ними маленькая сестренка Ильи с большим именем Маргарита, на нее никто не обращал внимания, а она все принимала за чистую монету, считая своего брата Илью, Женю и Артема настоящими «гангстерами» или суперменами, какие бывают в фильмах.

Грубый внешний мир, на который в детстве можно было закрыть глаза (или по крайней мере надеть на них пресловутые розовые очки) пользуясь богатым воображением и умением фантазировать, данными при рождении, разительно отличался от того, что было у Ильи внутри.

И поэтому все вокруг он раскрашивал в цвета своего душевного мира, которые, естественно, были необычайно более яркими и бесконечно выразительными.

Сценарии создавались мгновенно, подобно яркой вспышке, возникающей из «ниоткуда» в его воображении – и получалось красиво, гармонично, стильно, тонко.

Тяга к прекрасному во всех его проявлениях – органическая потребность Ильи. Возможно, и гены отца, крупного бизнесмена, владельца кашемировой фабрики в Монголии, обладающего вкусом и тонким пониманием стиля, и гены деда-художника, и дяди-архитектора по моей линии, имели значение.

Одним словом, информационная матрица монгола-отца и русской матери причудливым образом переплелись в сыне, в Илье.

Именно поэтому он имел очень мощные возможности бессознательных уровней психики, что позволяло ему быть (с у щ е с т в о в а т ь) как человеку, наделенному по сути пророческим даром, и легко как бы «видеть» свою жизнь в перспективе.

Однако, в любом случае, у Ильи была своя, ни с кем и ни с чем не сравнимая особенность восприятия мира и искусства. И была, конечно, мысль снять однажды свое «золотое» кино.

«Ну, какие наши годы. Потом!» – думал Илья.

(Например, Павел Лунгин, к фильмам которого Илья относился с большим уважением, начал снимать почти в 40 лет, когда за спиной уже сложился соответствующий бэкграунд. Помните, «Остров», «Дирижер», «Такси-блюз»…

Но Илье было отмерено 34 всего)

Ребят объединяло в тот момент все: и общие интересы (с 9—10 лет – горные лыжи, каратэ, кружок моделирования (а у Ильи еще и музыкальная школа), а позже – игра на гитаре, какое-то песенное творчество, а еще сколько всего того мальчишеского и юношеского, что мне знать не дано; и при этом разность национальностей (монгол, русский и немец) их объединяла, и разность темпераментов тоже их объединяла, и тяга друг к другу, которая с годами только усиливалась, а к Илье – особенно – их объединяла.

Женя Ковалев (в редакции моей матери «Женька-новый русский») ходил вместе с Ильей в один и тот же детский садик и в одну и ту же группу, а потом – в один и тот же класс одной и той же Гимназии, и сидели они за одной партой с Ильей.

Женя – умный, рассудительный, романтичный и несуетливый, ценил Илью со свойственной Тельцам основательностью, практичностью и стремлением к красоте и изяществу, за его изобретательность, оригинальность мысли, прямоту и честность.

Артем Грильборцер («Артемка Грибоцев-немец» – все в той же редакции) – друг двора общего с нами дома, чуть постарше обоих (Ильи и Жени) – «прочный» и надежный (как все немецкое).

В Илье, стремительном и с пронизывающей всех насквозь интуицией, он просто души не чаял и будучи физическим крепышом, как-то подсознательно определял, что Илью необходимо оберегать, ведь у Ильи главное-то оружие, в случае чего (а это 90-е годы, друзья) – только слово, речь, пусть и убедительная, и даже усиленная выразительной экспрессивностью, но…

И Фокс (Артем) появлялся всегда в нужное время и в нужном месте, где бы Илья ни находился. Он тянулся к Илье и любил его, Илья ему платил той же монетой.

И вот эти ребята, ни минуты не рассуждая, прилетели из разных концов света в холодный ноябрьский Санкт-Петербург, угрюмый и пасмурный. Прилетели на последнюю земную встречу со своим другом. С Ильей.

Опускался на землю большими хлопьями снег: такой, что дворники еле справлялись, очищая лобовое стекло машины.

Весь мир был объят этим, в крупных хлопьях, мокрым снегом. И, конечно, потом шел дождь.

Солнце скрылось. Не было Ильи, не было и Солнца.

Они прилетели: один – из Иркутска – из Сибири, другой – из Германии.

Не задумываясь, потому что место для всех мыслей в их головах освободилось, и его на одну минуту заняла умеющая только чувствовать и сострадать душа.

И каждый стоял, ни о чем не думая, а просто не жалея своего сердца, рвущегося на части от какой-то неизвестной и неизведанной еще острой боли – стоял и чувствовал… пустоту…

Зачем все это? Если нет Ильи? Нет, не может быть, чтобы «все» это было все, а потом – ничего.

Конец?

Тогда все это зачем? Вся эта «жизнь» тогда, зачем?

Каждый помнил только об одном – о своем Илье. Каждый видел своего Илью.

И опять – рядом со мной.

Момент истины – это вот этот момент, когда не допускается даже крупицы фальши, потому что рядом Илья: и нет фальши вокруг, потому что ее нет в душе… когда ЕСТЬ Илья……

И я продолжаю повесть.

Далее у Ильи был Улан-Батор и Сингапур.

Глава 7

Пора отрочества – это череда влюбленностей или бесконечная любовь «с первого взгляда» – ведь внешность заманчива, а тебе 16!

С присущей тонким натурам прозорливостью Илья понимал, что все пройдет и страсти улягутся, поэтому в его мире все будет по-другому. И он готовит себя к совершенно другой жизни, четко зная, кем и каким хочет стать.

Образ отца, крупного успешного бизнесмена и известного политика к тому же, не давал покоя. Но юность требовала своего, и он с также присущей ему страстностью отдавался ее требованиям, поэтому назвать Илью просто послушным ребенком, с которым у родителей не бывает проблем (такие дети – зависимые жертвы в будущем) нельзя по определению. Здесь другие дефиниции.

Просто этот мальчик всегда оказывался способным объяснить и чудесным образом (философически) трактовать свои поступки. И нам, как и в случае с Татьяной Николаевной, классной руководительницей, ничего не оставалось, кроме как все принимать за чистую монету, и все ему прощать, или почти все.

Случаев, из ряда вон выходящих, связанных со становлением личности Ильи в подростковый период у нас хватало. И если рассказывать все, то их перечень займет половину романа.

Юноша взрослеет – это значит, к нему приходит любовь. Пора школьной любви у большинства подростков – это святое и, наверняка, она осталась в памяти у Ильи навсегда тоже.

(И вот теперь кто хочет, тот пусть и думает, что именно «она» – его первая любовь)

Но Илья, к счастью, обладал аналитическими способностями и рассуждал, тем более, будучи целеустремленным, здраво. Трагедий на этой почве (что не редкость) подобной Ромео и Джульетты, например, у нас не предполагалось. И не было.

– Илья, если я тебя спрошу, о чем пьеса «Ромео и Джульетта»? – что ты мне ответишь?

– О любви, – автоматически отвечал Илья. А кто бы ответил иначе.

– А вот и нет, это – единственно возможный неправильный ответ, потому что, конечно, как произведение гениальное, «Ромео и Джульетта» – обо всем; и только любви нет в этом явлении искусства; и это не эталон любви, как все считают, а пьеса – о несчастных подростках и глупых, незрелых взрослых всего лишь.

– Да, но мы-то, мама, с тобой счастливые и не глупые, – иронизировал, как всегда, Илья, а я считала, что провела очередной сеанс родительского воспитания, и с чувством выполненной миссии успокаивалась после подобных наставлений.

Вот так мы с Ильей тогда рассуждали.

Литература нам помогала, а мой сын умел делать разумные выводы в силу своего восприятия бытия, и не поддавался безумно обуреваемым страстям лучезарного сияния юности (так наивно полагала я).

Однако гормоны делали свое дело. И эта вся разумность так и оставалось литературой!

И в свои 16 лет, учась еще в 11-м классе, Илья, ну, разумеется, твердо, основательно и решительно постановил, что женится.

Оля, так звали его избранницу, к счастью для обоих, переехала в Москву на тот момент.

Но разве это препятствие для влюбленных в их резвом молодом беге к «неземной», глубокой, а главное, как уверял Илья, перспективной и «продуманной» любви!

И самое интересное заключалось в том, что Илья, как всегда, практически убедил меня в необходимости совершения такого шага.

А Оля любила Илью безумно, и также прощала ему многое, и, как оказалось, тоже было, за что.

Ах, Илья, неугомонный и вездесущий Илья.

Много позже я спрашивала у Оли:

– Почему ты его не удержала? – надеясь, естественно, на оправдательный ответ.

– Ошибаетесь, Галина Викторовна, – ответила она, – еще как удерживала, и даже тогда, когда он вернулся из Монголии и приехал ко мне в Москву… удерживала. Но он не останавливал свой стремительный бег по жизни. Мчался.

Затем она замолчала.

Она вспомнила недавно приснившийся ей сон, вот уже сейчас… сон об Илье, в котором Илья с ней простился, и она поняла, что он ее помнит и любит. Это был светлый и чудесный сон, по словам Оли.

Он мягко и нежно ее успокоил, поцеловав в щеку, прямо глядя в глаза… и с той самой неизменно-очаровательной улыбочкой на лице, до сих пор ею любимой…

И она сказала мне:

– Илья был уникален во всем. За что бы ни брался… мне кажется, равных ему не было. Но пресная, семейная жизнь не для него… конечно… Он настолько выделялся на фоне всех остальных…

Конечно, Оля сострадала. Это ведь и ее боль.

Оля.

А тогда благоразумная, серьезная Оля – девочка из хорошей интеллигентной семьи, кажется, потеряла рассудок (впрочем, это на первый взгляд «кажется» – она его, конечно, потеряла) и только ждала, когда Илья окончит школу, чтобы выйти за него замуж.

Илья окончил школу, Оля вышла замуж, но только гораздо позже и не за Илью. Кому было известно наверняка тогда, что так и должно было быть?

Оля до сего момента любит Илью безоговорочно и искренне, она сожалеет лишь об одном: что не смогла его удержать.

Но разве может и Илья не любить Олю?

И в то же время, разве можно удержать Илью.

А Илья через год после твердого решения жениться уже говорил по-монгольски.

Приехав к нему в Монголию, в Улан-Батор, мы с моей дочкой и его сестрой Маргаритой, испытали легкий шок, услышав, как он разговаривал со своим отцом на чистейшем монгольском языке.

Монгольский язык имеет совсем другую природу звуков, орфоэпии, синтаксиса, грамматики, не говоря уже о лексике, в отличие от всех, например, европейских языков. Илья же его одолел мистическим образом быстро: полгода прислушивался, потом что-то запоминал, а однажды утром проснулся и заговорил, как на родном, даже сам этого не заметив.

И позже он мог не только говорить, но и думать по-монгольски, как и по-английски, равно как и по-русски. А потом еще и по-немецки.

Находясь в Улан-Баторе, Илья овладел немецким языком также хорошо, как и английским. Языки давались ему легко. (Стоит ли упоминать об украинском, который Илья «осилил», когда жил и работал некоторое время на Украине: в Киеве, Одессе, Ялте, Севастополе…)

Немецкий был необходим, потому что Жаргал, отец Ильи, желал отправить учиться его в Германию.

Именно поэтому он «переманил» Илью к себе, в Монголию, а я не возражала, хотя стоило мне это больших моральных трудов и нравственных усилий.

Я не верила словам Жаргала, но если бы я каким-то образом не отпустила Илью к отцу, к которому он рвался со всей своей открытой, доброй и наивной душой, сын бы мне этого не простил никогда, и возможно, меня бы возненавидел, считая, что я ему обрезаю крылья. Могла ли я так поступить?

Обещания своего Жаргал, конечно, не выполнил, желание кануло в Лету. Но это, как говорится, совсем другая (хотя и судьбоносная) история о том, как безоблачный мир Ильи, созданный им дома, в России, где его окружали и лелеяли бесконечно его любящие мама, бабушка и маленькая Маргарита, а также верные друзья, жестко и резко рухнул.

Жаргал перевернул все с ног на голову во внутреннем устройстве и в душе Ильи: он прошелся по ней грубо, безжалостно, однако уверенно, ступая своими начищенными до сверкающего блеска ботинками, прошелся по ее нежной сущности, не вникая в детали и не будучи с Ильей хорошенько знакомым, заставив сверхчувствительного ребенка совершить переоценку обретенных ранее ценностей насильно, подчиняя своей воле.

Илья вырвался, как и следовало предполагать, из-под этого, по-азиатски изощренного «гнета», но позже.

Он поставил все снова с головы на ноги, найдя в себе нравственные силы вновь все переосмыслить и сделать так, как и должно всему было быть.

Жаргал «воспитывал» в нем жесткость, и даже жестокость, мужественность, «целесообразную» грубость, как он говорил, чтобы парня не мог никто использовать в своих целях или манипулировать им, чтобы он не был таким мягким и любящим всех, чтобы не был «лохом», и, если он не номер один, то такой сын ему и не нужен…

…и так далее, по тексту всех диктаторов всех уровней, добившихся «успеха» в этой жизни.

При этом он совершенно не учитывал уникальную природу Ильи, качество его натуры. Судил по себе: сам-то он – настоящая и беспощадная «акула» бизнеса. Но дело было даже и не в этом…

Суть, как ни странно, и в то же время, психологически объяснимая ее правда, заключалась в другом. Это был случай с «ничего и никогда не забывающим монголом» – так называл себя сам Жаргал.

«Ничего и никогда не забывающий монгол» – это значит злопамятный и мстительный, доводящий любую свою идею до исступления азиат, как бы это сделал человек – настоящий потомок Чингисхана, каковым себя Жаргал и считал.

Глава 8

Жаргал не забыл свои терзания по случаю уязвленного самолюбия и, как ему казалось, несправедливо уязвленного.

Его достоинство оскорблено, а этого нельзя допустить, потому что он – Жаргалсайхан – прямой потомок Чингисхана.

Он очень хорошо помнит свои страдания и муки из-за того, что я тогда с крошечным полуторагодовалым Илюшенькой исчезла из его жизни, скрывшись в единственно возможном месте, о котором никто не знал (об этом я вам, мои читатели, рассказывала в самом начале повествования)

Сумрачный, с опущенной головой, являя собой ту самую «черную тучу» и будучи даже чернее ее, бродил он по улицам Иркутска, размышляя о том, как нас вернуть, и при этом как бы изощреннее и «доходчивее» отомстить за причиненную ему боль.

И спустя 15 лет Жаргал не забыл ни этого теснившего тогда его грудь чувства, глухим криком тупой безысходности вырывавшегося наружу, ни своего, как он считал, унижения, да еще полученного от женщины, тем более, от жены.

По твердому убеждению Жаргала: любая женщина (или жена) – это красивое существо, долженствующее иметь лишь некий набор функций, ну, скажем, 10—15 (количество варьируется в зависимости от природы индивидуума), которые направлены на выполнение и удовлетворение прав, требований и желаний мужчины, и по большей части она – молчаливое существо, преданно смотрящее в глаза своему господину.

Такая женщина ни что иное, как воплощение восточного идеала женской покорности. И все.

Мне, воспитанной и «вскормленной» другой культурой не то чтобы принять, понять-то было это не в силу. Для него – норма.

А тут такое дело: его твердые убеждения подвергнуты критике, да еще и оскорблены.

Поэтому, создавая свой бизнес и связывая себя с политикой, он с ожесточенной целеустремленностью пытался доказать (в том числе и мне), чего на самом деле стоит, какой имеет вес и значимость, и насколько он, Жаргал, важен.

Как в полнометражном красочном кино перед его взором проносились кадры хроники нашей недолгой, но пронзительно-страстной совместной жизни перед первой встречей через 15 лет. (Встреча была необходима, потому что решалась судьба Ильи после окончания школы).

Много чего было пережито вместе: и хорошего, и того, что не хотелось бы помнить.

Кадр за кадром – в деталях и мельчайших подробностях прокручивал Жаргал в своей голове снова и снова те обстоятельства, то вынужденное расставание.

Он винил во всем меня, естественно, и не прощал. Я, в свою очередь, не переставала жить с мыслью, что прощения должен был просить у меня он.

Однако, правды, истины и справедливости, как мы теперь знаем уже наверняка, в этом мире не существует, то есть, вообще не существует: по определению! Не существует.

И стоит ли об этом говорить.

Юные и глупые Ромео и Джульетта, трагически-счастливым образом (иначе произведение не было бы гениальным) просто не дошедшие до подобных столкновений, как мы, просто сейчас молчат: им нечего сказать. Это мы уже были двадцатилетними. И это с нами все случилось так, как случилось.

Одним словом, «никогда ничего не забывающий азиат» ничего не забыл, и про месть, уже его самого вымучившую, тоже.

С точки зрения человеческой психологии все объяснить просто: прощать, забывать, то есть, не помнить, не страдать… могут только личности, покорившие сами себя, победившие свое эго, такие, например, как Будда, Иисус Христос, пророк Магомед (Мухаммед) или некоторые йогины, так называемые «просветленные», ну, может быть, кто-нибудь еще…

Но мы все, дай Бог, можем только стать на этот Путь. Вот и страдаем по пустякам, растрачивая свою душу на мелкие «монеты»: все «трагедии» именно из-за «пустяков», возведенных людской мыслью в ранг единственно ценного: деньги, власть, амбиции, гордыня… возвеличивание себя над другими – естественно, они пусты, как буря в стакане, и необоснованны с точки зрения нравственных ценностей, с точки зрения продвижения духа.

Гоняемся мы за этими ценностями, а нужно-то всего-навсего, не устаю повторять я, в своем внутреннем устройстве наводить порядок, развивая и расширяя масштаб мышления, тогда чудесным образом выкристаллизуются «ценности» совершенно другого порядка, более достойные звания человека на земле – месте его кратковременного пребывания.

В общем, «хорош философствовать» – опять бы остановил меня Илья.

Ясно одно: вот в чем истинное дело – Жаргал подсознательно, даже не отдавая себе отчета в этом, вымещал всю свою злобу, вызываемую моим образом, на моем сыне.

В этом коварство и «любовь», но по версии Жаргала.

Илья прилетел в Улан-Батор и это было утро 17 августа 1998 года. В России тогда случился первый дефолт. Мы меняли рубли на доллары уже по новому, почти в два раза выше, курсу; в банки нескончаемыми вереницами текли люди, стоявшие затем сутками напролет в очередях.

В аэропорту Улан-Батора Илью встречал 38-летний отец-Жаргал (правда, не собственной персоной, а подчиненные ему люди).

Это время – звездный час Жаргала-бизнесмена. Он был упоен своей властью и влиянием в политике.

Газеты пестрели заголовками о нем и его деятельности.

Каждый шаг Жагаа (так звучит укороченное на монгольский манер это имя) любое его выступление или беседа не проходят мимо внимания общественности.

Ореол сенсационности (какое-то время он считался даже самым одиозным политиком в правительстве Монголии) хвала и хула сопровождают Жагаа с того дня, как он стал на нелегкую и рисковую стезю бизнеса и политики.

Он был лучшим бизнесменом года. «Человек этот, безусловно, примечателен и неординерен. Высок, худощав и сразу выделяется среди монголов. Одевается элегантно, с изыском. Привычка двигать плечами при ходьбе подчеркивает энергичный, напористый характер. У него пронзительно острый взгляд. Самоуверен. Собеседник интересный, потому как мыслит нестандартно, не обходит острых углов, полный идей по обустройству национального бытия…», – так, например, характеризовала его одна из многочисленных газет.

А вот еще: «Жаргал установил на своих предприятиях чрезмерно жесткий режим: люди трудятся по 10—12 часов, прихватывая выходные. Многие уходят, однако зарплаты у него выше государственных, а также реализуется социальная и жилищная программа, и, комментируя это, владелец фабрик Жагаа говорит: «иждивенчекая психология – вот что является нашей главной бедой, – и далее: те, кто работы не боится, не уходят».

И еще заголовок: «Жаргалсайхан, одевший Хиллари Клинтон, начинал бизнес в Сибири…», а также: «Быть первым – девиз Жагаа, лидера по своей натуре, человека тщеславного…»

А я еще думаю, что лавры и всепобеждающие успехи легендарного Ли Куан Ю не давали ему покоя и являлись для него непревзойденным примером. Это к слову о Сингапуре, где Илья в скором времени будет учиться.

– Чем решил заняться в жизни? – без обиняков спрашивает он юнца, своего сына Илью.

– Мне нравится музыка, мы с ребятами даже свой ансамбль организовали… – Илья осекся…

– Я спрашиваю: каким делом хочешь заняться, чем владеть? – не дослушав Илью, перебивает Жаргал и продолжает, – трясти балалайками – это не бизнес, песни петь – это тупая блажь, если ты не Майкл Джексон, – вот так резко и сразу «музыкальные» крылышки Ильи были срезаны.

– Я еще менеджером хочу стать, – не сдается Илья, не совсем четко еще понимая, какого уровня менеджером.

– Твоя мать – женщина эмоциональная, чувствительная и неконструктивная, что такое настоящее дело для мужчин, она не понимает. Литература, музыка, танцы… она простой «народный учитель» с зарплатой нищего, – здесь он ехидно улыбается, прищурив по обыкновению левый глаз и без того узких, но насквозь пронизывающих любого человека монгольских «очей», и при этом даже не подумав узнать про наклонности, таланты, увлечения или хотя бы направленность мыслей своего сына…

– Но зато я знаю, что хочу быть самостоятельным, ответственным за свое любое дело и не ждать ни от кого никакой помощи, потому что те, кто на нее надеется, как правило, слабаки… и ничего в жизни не достигают, – это Илья выучил отлично, поэтому всегда отвечал за свои поступки – за всех, кто шел за ним, что гораздо сложнее, чем просто на кого-то надеяться или прятаться за чужой спиной, или ждать-ждать, а потом получить помощь, как манну небесную.

А я его всегда напутствовала: «Познавай себя. Владей собой, сынок, покоряй только себя. Потому что «сильнее всех – владеющий собой» И в этом смысле – он, конечно, мой сын.

– Все это восторженное сумасбродство, и ты просто не знаешь жизни, – раздраженно заметил Жаргал, – истребляй в себе всю эту лирику и чушь, всю эту «литературу», вложенную в тебя матерью. В жизни главное: быть первым. Быть первым во всем: быть первым информированным, уметь первым все проанализировать и, если необходимо – внедрить, быть первым в своем бизнесе, – его глаза загораются, когда речь идет о бизнесе.

Пройдя жизненный опыт, он считает, что дружба, любовь, поэзия… – лишь красивые слова, не существующие в жизни, и даже не должны существовать, ибо все это глупость, слабость, и ничего в них возвышенного для человека нет.

Только бизнес.

Вот такая первая взрослая встреча отца и сына.

Вечная «Обыкновенная история»: такое воспитание чувств, начало взросления для Ильи и, как водится, мучительных разочарований.

Но это история моего сына.

Глава 9

– Эй, пацан, стой-на.., – трое оборванных подростков останавливают Илью, который «обкатывал» свой новенький только что подаренный ему велосипед. Новенький, желанный, модный. «Кама» назывался.

– Серый, я его знаю, у него еще мать в телеке, – кричит один из хулиганов.

– Че надо? – как можно суровее спрашивает Илья. Ему 11—12 лет. Неприкаянные эти пацаны-подростки гораздо старше.

– Слышь, дай прокатиться, ну че жидишься, дай, не выпендривайся, – с хамовато-наглым упорством, свойственным всем отпетым дворовым пацанам знаменитых 90-х, – кричат они, перебивая друг друга.

– Сейчас, сделаю еще два круга, – говорит Илья и уезжает. Пацаны, с завистью поглядывая то на велик, то на Илью, бегут за ним.

– Илюха, ну дай, че ты, – уже упрашивает один, – только прокатиться разок…

Смотрит Илья на жалких, хотя и существенно старше его, ребят, и решает:

– Ладно, только – по одному, – те, злорадствуя и громко смеясь, уезжают, а кто и убегает.

Илья остался ждать, когда они вернуться… Наивный.

Стоит ли говорить, что никого он так и не дождался. Пришел домой. Молчит, сдерживает слезы. Ну, конечно, страдает. А что поделаешь?

Чуть позже они с друзьями «разобрались» с этими жуликами, и тогда Илья пришел с фингалом под глазом.

Первый урок коварства на тему: стоит ли быть таким доверчивым и жалостливым, будучи наивно уверенным, что все такие, как ты сам, был пройден на практике.

«Совсем не приспособленный к физическим «разборкам» мой интеллигентный мальчик, «он просто органически другой», – думала я, – и вдруг с фингалом.

Значит, дрался, отстаивая свое право.

Но отрицает, что дрался, говорит, что это так, неудачно упал.

Дрался, конечно.

И я чувствую, что «дрался» -то он, как и тогда, или почти, как тогда в детском садике в 3 своих годика.

Тогда маленького Илью кто-то ударил, слезки потекли, потому что больно было. И когда я его спросила:

– Илюшечка, ну ты хоть сдачи-то дал этому мальчику?

Он ответил так:

– Я ему такую сдачу дал, что этот Славка летел в Космос, на Луну, – конечно, я поняла, какую он дал «сдачу».

Однако все болезни роста нормальных мальчишек Илья стремился почувствовать и преодолеть с каким-то необъяснимым задором и желанием, исподволь даже провоцируя порой себя на это.

Велосипед возвращен не был (эти юные наркоманы-токсикоманы его продали, то есть, сбагрили кому-то, обменяв на вожделенную дозу).

Илья был в смятении чувств, его предали, обманули, у него нагло и некрасиво отобрали ему подаренную желанную вещь.

– Вот гады проклятые! Ну да Бог с ним, с велосипедом, Илюшенька, – успокаивая внука, приговаривала бабушка, еще больше переживая за своего Илюшеньку, чем он сам за свой велосипед.

Купили другой (не такой красивый и модный, конечно) но, как говорится, осадок остался.

Вот и сейчас вчерашний школьник Илья Базарсад после разговора с отцом испытал нечто подобное, похожее на смятение чувств, он находился в некоем замешательстве.

Вот и сейчас у него что-то дорогое и бесценное «отобрали».

Возможно, его красивую приверженность к своим мечтам и сформулированным уже представлениям о целесообразности поступков и действий «отобрали», как «отобрали» его сложившуюся к этому времени картину мира…

Ее высмеяли, и все смыслы перевернулись.

Это был первый серьезный переломный момент в жизни и в душе Ильи.

А Жаргал с роскошным и упоительным высокомерием, граничащим с удовольствием классического манипулятора, наконец-то продемонстрировал (в том числе, хотя и мысленно, но опять-таки мне) чего стоит он.

Он злорадно упивался своей значимостью, славой и своей мощью, как бы расставляя все по местам: где он, и где я, в своей тогдашней обнищавшей в одночасье России.

Он снова на коне. Он победитель. Он первый.

Илья не очень-то поначалу вдавался в подробности этой бессмысленной конкуренции.

Есть мама. Возник отец… вот и все.

Разобрался в этих тонкостях позже, как и в том, что они имели значение и откладывали отпечаток тоже на его мировосприятие, на восприятие им меня, своей матери, и своего отца.

Илья начал подражать Жаргалу, еще не очень-то дифференцируя, что «хорошо» и что «плохо», но со свойственной ему прозорливостью уже понимая, что жизнь бизнесмена – это восхитительная, хотя и продолжительная пытка.

Но он все-таки будет бизнесменом, потому что он этого хочет.

– Настоящий человек дела – это сознательный человек. Все хотят получать, но не отвечать. А сознание есть ответственность, ответственность за себя и за свое дело. У такого хозяина бизнес – это не простое накапливание денег за счет тупого обогащения на спекуляциях, это свое производство, свой труд, своя нестандартная идея, что-то свое, – говорит Жаргал. И он, конечно, прав. – Хитрее надо быть, никому не доверять и надеяться только на себя. Потому что в этом жестоком мире, если не ты, то съедят тебя. Здесь свои правила игры, очень жесткие и динамичные, но если их нарушаешь, то проигрываешь, поэтому нужно быть первым, что значит выигрывать, – в этом Жаргал уверен.

«Ему, конечно, виднее», – думал Илья. – Но у меня будет все по-другому: и целесообразнее, и красивее».

Вот почему вскоре возник Сингапур со своим устройством жизни, как превосходном примере для подражания.

Тяготеющий к красоте и порядку, Илья восхищался Сингапуром и любил его, так как упорядоченное устройство этого города-государства гармонировало с представлениями Ильи о цивилизованном существовании.

И еще: он генетически отличался тем, что не мог строить любую карьеру, пренебрегая нравственностью (философия же легендарного своей решительной твердостью китайца Ли Куан Ю этому не противоречила).

А Илья впитал эту нравственность в себя, что называется, с молоком матери.

Это достоинство, к сожалению, обесцененное напрочь в атмосфере грубого расчета, беспринципности и отсутствия так необходимого глубокого (философского) подхода к любому начинанию. Обесценено это зачастую сейчас в бизнесе. «Здесь свои правила игры».

Последние 10 дней своей земной жизни Илья провел в Сингапуре.

Так было угодно распорядиться Проведению.