Все с начала…
Папа всегда смотрел на меня любуясь. Говорил:
– Лапа моя – самая красивая, самая умная!
Он говорил:
– Лапа – лучшая девочка на свете.
И восклицал недоверчиво:
– И где же это, интересно знать, родился тот принц наследный, которому лапа в жены достанется?!
Подчиненные отца и курсанты, конечно, представить не могли своего сурового полковника таким сентиментальным. Я же не могла представить его другим.
Мама не разделяла папиных восторгов, она предпочитала мне моего брата. Но я-то выросла под папиным крылышком. И потому тоже очень сомневалась в реальности существования того счастливчика, которому со мной так неслыханно повезет.
В общем, когда он появился на институтском вечере, когда склонился ко мне в приглашении – то ничем и не поразил меня, кроме роста. Принц – не принц, но потанцевать-то ведь можно… В танце выяснилось, что родители у него дипломаты и сам он заканчивает наш институт и отбывает в трехмесячную командировку в Англию. Мы стали встречаться. Георгий был действительно влюблен, так что я по прошествии времени, уже не задумываясь, вполне ли он соответствует моим высоким достоинствам, тоже влюбилась в Геру, и все. Так и поженились.
Первое время муж настолько со мной носился, что я почти не замечала разницы между ним и папой. В предвкушении больших барышей от командировки Георгий радостно потирал руки:
– Вернусь, – говорил, – на половину квартирку обставим, а другую – лапе на шмотки.
Ничего не жалел. Да и я растворилась в семье. И поначалу была с ним счастлива.
К сожалению, Гера оказался не слишком прилежным отцом. Но ведь многие мужчины не проявляют особых чувств к младенцам! Зато муж много зарабатывал. И в конце-то концов, я же любила его! К тому же, как ни была опекаема, а с детства и сама привыкла работать как лошадь. Без того в наш институт было не поступить, никакой папа не помог бы, а я еще и музыкалку закончила. Так что одинокие хлопоты о маленьком Грише не могли меня, привычную к нагрузкам, сломать.
Самой большой проблемой тогда казалась свекровь – очень оригинальная женщина. На свадьбе, помню, увидев меня в белом атласе и с прической принцессы, ликующе воскликнула:
– Наша Светочка в этом наряде еще больше похожа на кролика, правда, сынуля?
– Мама! Ну какого кролика! – возмутился влюбленный Гера.
– Да как же! Смотри, зубы – о… – Свекровь моя как могла изобразила кроличью морду с торчащими зубами. – Вот какого, – рассмеялась весело своим фирменным икающим смехом. – И щечки как у…
– Мама! – рявкнул сын, и она, глупо улыбаясь, примолкла.
Вообще, ее суждения и поступки часто отдавали безуминкой. Не сказать еще, абсолютным умопомешательством.
Приезжая к нам в гости, свекровь в первую очередь кидалась инспектировать шкафы. Яростно двинув дверцей бельевого отделения, словно готовясь застать там врасплох прячущегося гостя, хищно набрасывалась на Герино белье, проверяла, правильно ли и ровно ли разложены стопки трусов, носков и маек. Потом распахивала другие дверцы, где ее интересовали костюмы и рубашки. Убедившись, что все не так, сокрушенно качала головой, охала, точно стряслась беда, и бурно делилась впечатлениями.
– В конце концов, – огрызалась я раздраженно, – это наш с Герой шкаф. И наше дело, как в нем и что должно лежать.
– Ошибаешься, деточка, – она злобно размахивала перед моим носом указательным пальцем. – Эту квартиру Герочке подарили мы с Валентином Георгиевичем, и тебе бы следовало быть благодарной! – Но тут же, приобняв меня, расплющивала лицо улыбочкой: – Делай, детка, все как надо, – внушала сладким голоском. – Больше ничего! Уж кажется, не трудно запомнить, что носочки не должны лежать на одной полке с маечками, да? Светочка-а, – умильно прижималась ко мне непредсказуемая женщина, – девочка моя, ну неужели мы с тобой станем ссориться из-за такой ерунды!..
Настроение моей свекрови менялось, как форма облаков в ветреный день. Но мое собственное она успевала испортить всегда.
Я быстро перестала с ней спорить. Во-первых, это бесполезно. А во-вторых – очень вредно. Потому что, если не споришь, она немного пошумит и скоро уедет. А если оплошаешь и втянешься в перепалку – ее визит может растянуться до вечера: в семейных схватках свекровь была неутомима и азартна. Именно поэтому, я думаю, ее муж, видный дипломат и у себя на службе, как говорили, ценнейший кадр, уважаемый начальством и подчиненными, в семье был только беззвучной тенью своей жены.
Когда родился Гриша, мой папа приезжал к нам чуть не каждый день. И если они с Гериной мамой пересекались, я внутренне ликовала. Папа умел воздействовать на нее таким образом, что она забывала о контроле над шкафами и о прочих своих воспитательно-репрессивных задачах, много смеялась, кокетничала и становилась даже обаятельной.
Мама к нам почти не ездила. Ко мне она была равнодушна и внуком не заинтересовалась. У нее был мой брат – как ей виделось, бесконечно нуждавшийся в ее заботливом присутствии и после своих двадцати, и после тридцати лет. Он долго не женился, что, в общем, понятно. И не пытался вывернуться из-под маминой опеки. Видимо, его все устраивало.
Я же по маме не скучала. У меня ведь имелся маленький Гриша, Гера и, наконец – мой любимый папа… Со временем я поняла, что невольно сравниваю Георгия с отцом – и, увы, не в пользу мужа. Папа безусловно оставался моим идеалом. Он всегда был самым умным, самым значительным, самым благородным мужчиной. А кроме того, с ним и себя я чувствовала самой талантливой, самой красивой – да просто самой-самой. Его любовь поддерживала и поднимала меня в собственных глазах.
Только когда мы прожили с Герой уже несколько лет и я вполне осознала, что не все мужчины такие, как мой отец (точнее, все мужчины – совсем не такие, как он!), стало ясно, что ожидания благодаря отцу у меня завышенные и удовлетворить их вряд ли кто-то сможет. Это открытие помогло мне принимать мужа таким, какой он есть. Ведь бессмысленно было пытаться поменять Геру на другого – все равно это не был бы мой папа!
Довольно скоро муж утратил ту заботливость, которой покорил меня в период ухаживания и в первый год брака. Он никогда не отказывал себе в походах с друзьями в баню, ездил с ночевкой на рыбалку, да и дома отчетливо предпочитал отдыхать у телевизора, а не помогать мне с ребенком и по хозяйству. В тесном семейном общении Гера явно не нуждался, иногда за весь вечер я не слышала от него более нескольких отрывочных слов. Ничем важным для себя со мной не делился, а важным для меня не интересовался. Вроде бы у нас оставался нечастый ночной секс. Но, во-первых, со временем муж почти перестал учитывать в нем мои потребности, а во-вторых, стремился все проделать по-быстрому и как-то уж очень функционально, что ли. Естественно, я переживала. Но он ведь был всего лишь Гера. Он не был мой папа! А потому и не приходилось ожидать от него многого.
Гришка рос непослушным. В детском саду считался разболтанным и своевольным. В школе сразу попал в «трудные». Учиться не хотел, а от плейстейшна, бывало, не оттащишь. Муж хмурился, но воспитательного усердия не проявлял. А если шалости сына зашкаливали, действовал без затей, то есть кричал и пугал ремнем. Зато его родители баловали внука совершенно безоглядно, и после выходных парень возвращался от бабушки с дедушкой окончательно неуправляемым.
Но у нас еще оставался мой папа! Гриша его обожал, и все хорошее в характере сына, все мужественное в его повадках, думаю, пришло к нему от дедушки. Может, поэтому я и не ждала от Геры ничего особенного. Какой есть – такой и есть, и без него все как-то устраивалось.
Но некоторые границы допустимого все же и у меня имелись, поэтому, когда мне позвонила та «доброжелательница» с исключительно нудным голосом, я ей не поверила. Зачем верить постороннему человеку и плохо думать о собственном муже?
Доброхотка сообщила, что у Геры другая женщина. Представиться отказалась, заявив, что речь не о ней, а обо мне, зато поведала, что муж мой в своей конторе давным-давно известен в качестве завзятого бабника и сейчас у него постоянная любовница. И нужен ли мне, дескать, такой муж… Недослушав, я отключила связь, Гере ничего не рассказала, однако невольно с тех пор стала присматриваться к нему по-новому.
Вообще-то его поздние возвращения с работы были у нас нормой. Но моя влюбленность давно прошла, а горячей семейной привязанности так и не возникло – не те были отношения. Да и помощи от Геры никакой не было, и ребенком он занимался от случая к случаю, а чуть что – раздражался на сына и орал. Так что его задержки не вызывали огорчений и протестов. Как-то так сложилось, что Герина функция в семье сводилась практически к одному только материальному содержанию.
Однако теперь, когда анонимная информаторша сообщила столько неожиданного, я, признаться, испытала очень неприятное беспокойство. Ну жили мы как-то с Георгием – так и жили бы себе! Не хочу ничего знать… Между тем она позвонила снова.
– И что, – поинтересовалась нахально, – не выцарапала еще Жорику глаза?
Я бросила трубку. Сердце металось по грудной клетке.
Снова раздался звонок, и опять, и опять… Я не отвечала.
Но через день настойчивая правдолюбка все-таки меня достала.
– Подожди, подожди, – зачастил все тот же гадостный нудный голос. – Интересное скажу, вот увидишь.
– Ты кто? – спросила я.
– Такая же дура, которую муж тоже обманывал, а потом бросил. А я верила. Потому и говорю, что дура.
– Мне-то зачем ваши проблемы? – перебила я раздраженно.
– Не о моих проблемах речь, а о твоих. Твой муж любит другую!
– А тебе что за дело до нашей жизни?
– Женская солидарность, – проныл мерзкий голос. И она сама отключилась.
Вернулся Гера. Накормив его и чуть поколебавшись, я все-таки не вынесла собственного молчания.
– Сегодня был странный звонок… – Глядя пристально, я пыталась оценить реакцию мужа. – Уже не первый. Какая-то тетка сказала, что у тебя есть любовница.
Признаться, Герин вид совсем не говорил о растерянности или панике, муж не выглядел ни испуганным, ни смущенным.
– Вот как? – удивился он, сыто откидываясь на диване. – А еще что сказала?
– Что ты всем известный бабник. И теперь у тебя постоянная женщина.
– А что я американский шпион и латентный гей – не говорила?
– Нет.
Я все так же внимательно смотрела на мужа. Гера уставился на меня. Лицо его в эту минуту было насмешливым и, я бы сказала, довольно наглым. Признаться, это показалось убедительным…
– И что? Будем теперь верить всякому, кто бы что ни наплел? – поинтересовался он язвительно. – Какая-то дура, у которой, видимо, нет никакой личной жизни, вмешивается в чужую, только чтобы развлечься, а моя жена будет все это слушать и всему верить? Очень хорошо!
– Так она наврала?
– Господи, ну конечно же! – воскликнул Гера.
– А зачем? – спросила я обескураженно.
– Да кто ж ее знает?! Мало ли безумных людей! Может, зависть, может, скука… Может, просто разыграли тебя, дурочку, а ты повелась…
– Ну ладно, – вздохнула я. – Неприятно просто как-то.
– Да конечно, неприятно, лапа! Конечно, неприятно! – Гера поднялся с дивана и обнял меня. – Вот поэтому я и говорю: не вступай ни в какие переговоры с незнакомыми! Просто сразу клади трубку – и все. Договорились?
Все-таки человеку больше нужно утешение, чем правда. А мне утешительно было слышать Герины слова, которые показались полным и безоговорочным отрицанием его виновности. Вот и слава богу, подумала я, успокаиваясь.
Однако как утешение важнее правды, так ясность важнее даже и утешения. А ясность исчезла очень скоро, ибо гнусные звонки не прекратились. Я снова пожаловалась мужу, попросила купить телефон с определителем. И, будучи обычно не слишком-то внимательным к моим просьбам, на этот раз Гера быстро поставил новый аппарат. Но с непривычки я взглядывала на дисплей только после схватывания трубки и произнесения призывного «алё!». Так что правдолюбица снова меня подловила.
– Привет, – проныла жалобно. – Подожди! Ну послушай! Честное слово, добра тебе желаю. И кое-что скажу про твоего, что тебе пригодится.
– Говори, – сказала я. – Только быстро и по делу.
– В общем, Герка в последнее время постоянную себе завел, – залопотала она без промедления. – И подарки ей делает. И вечера с ней проводит. И смотри, дождешься, что и отдыхать с ней уедет, а ты тут останешься! Лучше сейчас меры принимай, пока еще, может, не поздно.
У меня так ныло в груди, как будто в ней сверлили больной зуб. Но хотелось верить хотя бы в относительную невиновность Геры.
– Ну а ты-то за что бьешься? – спросила я с глупой надеждой, что злыдня как-нибудь сама себя разоблачит в качестве обманщицы. – Что тебе за дело, если мой муж с ней уедет?
– Грешок на мне, – покаялась эта ненормальная, – у нас с твоим тоже романчик был. Не думала, что он так скоро со мной закончит и к моей подруге переметнется. Да еще носиться с ней станет как с писаной торбой.
– Ну… в общем, – выдавила я, – так тебе и надо.
– Мне?! – закричала она. – А тебе?!
Но я уже бросила трубку. И безвольным кулем рухнула на диван без сил и мыслей. Только стучало в висках: плохо, плохо, плохо…
– Ма-ам! – затянул из своей комнаты сын. – Не могу задачку реши-ить!..
Было далеко за полночь, когда наконец явился Георгий. В тот момент я не думала об абсолютной своей зависимости от мужа, вообще не могла ни о чем думать. Мне нужна была только ясность, только определенность. Последние капли надежды на относительное семейное благополучие боролись с кошмаром полученной информации.
– Зачем ты брала трубку? – рявкнул муж посреди моего путаного монолога. – Какого черта!
– Машинально, – отмахнулась я и, чуть не плача, потребовала: – Ты просто обязан мне все объяснить!
– А что тут объяснять? – нахально пошел в наступление Гера. – Можно подумать, твой муж – первый мужчина, который изменяет жене! Ха!
Такой поворот заставил задохнуться, как от удара. Я же думала, он начнет оправдываться, оставит мне хоть какую-то лазейку для сохранения последних крох самоуважения…
– Значит, ты считаешь это нормальным? – выговорила с трудом.
– А что, интересно знать, тут ненормального! Что ты всполошилась, как глупая курица! Я тебя разве не содержу? Тебе неизвестно, что мужчины по природе своей полигамны? Может быть, это для тебя новость?! – заорал муж. В голосе его слышались насмешка и ярость, как будто не он был виноват, а я. – Ты сидишь дома, пока я упахиваюсь на работе, – и у тебя еще ко мне какие-то претензии?! – разорялся Гера. – Ты еще чем-то недовольна?!
Признаться, я настолько была ошеломлена этим наездом, что буквально лишилась дара речи. Муж наорался и тоже замолк. Так и легли спать. Утром он угрюмо собрался на работу. Я отводила Гришу в школу, приводила из школы, хлопотала по хозяйству – все как всегда, – но не могла побороть отчаяния. Жизнь моя рушилась! Открывшиеся измены угнетали. Но еще страшнее были Герины цинизм и хамство во время нашего объяснения. Даже чудовищная, бесстыдная ложь после первого сообщения о звонках не казалась столь для меня унизительной, как наглое, бессовестное вчерашнее признание, когда Гера, в сущности, объявил, что изменял и будет изменять.
Если бы он каялся, просил прощения – я бы простила! Профессия у меня – переводчик, знаю четыре языка. Но перед самым дипломом вышла замуж, почти сразу беременность – и десять лет домохозяйкой. Работать не пришлось ни дня – куда я пойду? На что нам жить с сыном?.. А может, все, что Гера наболтал вчера, сказано сгоряча? Вдруг он и сам уже сожалеет?
С работы мужа встретила как ни в чем не бывало. И только накормив, завела речь о мучительном. Осторожно, с запинками приступила к разговору, который, я надеялась, должен был принести нам желанное примирение.
– Мы оба вчера были раздражены, – заметила робко, – но ведь нужно жить дальше.
Гера молчал.
– Давай попробуем поговорить спокойно… И как-то понять друг друга…
– Ну давай, давай, – подбодрил он. – Я тебя внимательно слушаю. Что же ты хотела мне сказать?
Он смотрел слегка насмешливо, ожидая, что будет дальше. Это сбивало с толку, мне в голову словно ваты набили.
– Гер, ну как же мы жить-то будем? – пробормотала я наконец.
– А в чем вопрос? – удивился он. – Жили же как-то – так, видимо, и будем. А ты не хочешь извиниться?
– Я?!
– Ну не я же! – всплеснул он руками.
– Да за что?! За что мне извиняться?!
– За что? По-моему, следовало бы извиниться за то, что ты мне здесь вчера устроила.
– Устроила я? – У меня даже мысль мелькнула: а не тронулся ли мой Гера умом.
– А по-твоему, это устроил я? – Он тоже в жутком изумлении ткнул себя пальцем в грудь.
– Да что я устроила? Ты, вообще, о чем? – Я действительно совершенно ничего не понимала, мысль о его помешательстве в ритме пульса чередовалась у меня с мыслью о моем собственном слабоумии.
– Так… – сказал он, задумчиво глядя в пол. – Кажется, я в тебе слишком долго ошибался… Так о чем ты хотела поговорить?
– Я?!
– О господи! Ну не я же!
– Но ведь…
– Послушай, – сказал он слишком внятно и так, словно терял терпение с тупым и упрямым ребенком. – Я пришел с работы. Усталый. И тут ты объявляешь, что хочешь поговорить. Ну так я тебя слушаю.
– Но… Мне кажется, что-то у нас изменилось… Не могу же я жить с тобой как раньше, если ты будешь встречаться с другими девушками.
– А что, у тебя есть какие-то варианты? – поинтересовался он глумливо. – Есть варианты не жить как раньше, когда я встречаюсь с девушками?
– В смысле? – не поняла я.
– Что тебя, наконец, не устраивает? – повысил голос Гера. – Я тебя плохо содержу? Мало даю тебе денег?
– Гер, но разве дело в деньгах?! – воскликнула я с отчаянием. – Мне просто ужасно тяжело было узнать, что ты… что у тебя…
– А что, собственно, тебя смущает? – ухмыльнулся муж. – Я зарабатываю для семьи. Почему мне не иметь маленьких радостей?
– Но… эти маленькие радости делают мне больно! – выкрикнула я.
– Больно?! – еще громче меня завопил он. – А что тут такого, от чего тебе должно быть больно? Я что, что-то от тебя отнимаю?! Не нравится ей! – Он словно включил самовзвод и распалялся все больше и больше. – Вот не нравится! Скажи еще спасибо, что муж живет с тобой и тебя обеспечивает! Не нравится ей! Да ты благодарить меня должна, дура! Вон, все мои друзья давно ушли от старых жен и обзавелись новыми! Или кайфуют в свободном полете! А я все тут, все при тебе! Да еще и сплю с тобой, с клушей! И ты же еще жалуешься! На что ты жалуешься? Десять лет живешь как у Христа за пазухой! Нет, она еще права качает! Не нравится! Больно ей! – орал совершенно взбесившийся Гера. – Тысячи женщин были бы счастливы! А этой не нравится!..
Вся сцена выглядела, на мой взгляд, абсолютно сюрреалистичной. Я не представляла, что тут можно было возразить по существу, и только воздух ртом хватала.
– Мозгами-то пораскинь! – не унимался Гера. – Ты благодарить меня должна за все, что я для тебя делаю! Тебе же, дуре, повезло! А ей, видишь ли, больно! Места своего не знаешь? Нормальная жена – Должна! Знать! Свое! Место! – Эти слова он просто прохрипел уже от ярости, рубя ладонью воздух.
Я закрыла рот – все равно не удавалось произнести ничего стоящего. Что можно ответить психопату?.. Я просто вышла из комнаты. Пошла и легла в детской на раскладном кресле. И не думала ни о чем. Перестала воспринимать что-либо и даже, как это ни странно, крепко заснула.
А утром кинулась к папе на работу.
Он выслушал меня молча. И так же молча принялся ходить по кабинету, чуть гримасничая. Наконец сказал:
– Ты, лапа, пойми: ничего я с твоим мужем поделать не могу.
Внезапным громом прозвучали эти слова. Почему-то я была уверена: если случится беда и приду к папе за помощью, он как лев кинется на обидчиков и лишь мокрое место от них оставит. Конечно, я не хотела, чтобы от отца моего ребенка осталось мокрое место! Но думала, что отец сумеет дать понять моему внезапно свихнувшемуся мужу, что я не беззащитна.
– Геркин-то батя посильнее меня будет, – продолжал между тем сам с собой рассуждать папа, не прекращая ходить и хмуриться. Наконец провел рукой по лицу, словно паутину снимая, сел за стол и посмотрел на меня. – Кто я теперь твоему Герке? Тесть, больше никто. Это когда он курсантом был, а я преподавателем и старшим по званию… А теперь нет у меня на него управы. Понимаешь, доча?
– Да, – кивнула я и заплакала, не в силах сдержаться после этого нового потрясения. – Но что мне делать? Он изменяет мне! И меня же оскорбляет! За что?! Деньгами попрекал… И вообще… – Я тихо плакала, а папа смотрел с мучительной жалостью.
– Отец его мужик нормальный, – молвил задумчиво. – Но в семье абсолютный ноль. Я-то, грешным делом, думал, Герка такой же будет. Еще опасался, не тяжело ли тебе потом придется с подкаблучником. Ты ж у меня девочка домашняя, привыкла, чтобы все решения за тебя принимали. М-да… А вот оно как вышло.
– Пап, а может, мне к его отцу обратиться? – спросила я с последней надеждой.
– Тогда уж сразу к матери. Говорю же, отец там ничего не решает. Это на работе он начальник, а дома – последний человек.
– Ну нет, – сказала я, вытирая слезы. – К свекрови не пойду.
– Тоже правильно, – согласился папа. И пояснил свое одобрение неожиданным образом: – Ты пойми, доча, муж твой засранец, конечно, но такова, уж извини, жизнь. Он тебе правду сказал. Именно так себя мужчины и ведут, ты уж прости за откровенность, лап. Это просто понимать и принимать нужно. – Он вздохнул сострадательно, словно не ожидал на самом деле от меня понимания, а тем более принятия.
– Папа! – воскликнула я, потрясенная догадкой. – Так что ж получается – и ты? Ты тоже?!
– Ну-у, – протянул он уклончиво, – о присутствующих, разумеется, не говорим… Только знаешь, Светуль, так мир устроен. Не нами заведено… – он развел руками. – Мужчины созданы сеятелями своего генетического материала – что тут поделаешь, лапа? Как говорится, ничего личного, только биологическая программа.
– Ага. Ничего личного. И ты тоже выполняешь программу.
Я встала, собираясь с силами. Я опять не могла говорить. За последнее время мое сознание не первый раз атаковали настолько для меня новые и разрушительные сведения, что ураганно поступающую информацию некуда было складывать. Мой мозг до сих пор не создал системы, в которую можно было бы без потерь для психики встроить все, что я узнала о муже, о мире, о папе…
Папа! Я всегда его идеализировала. Казалось, нет человека чище, умнее, благороднее… В этот образ не укладывалось, что он всю жизнь обманывал маму. Чего же тогда ждать от Геры?.. Значит, моя мама, которой вроде бы в жизни так повезло… Стоп! Вот оно – смягчающее папину вину обстоятельство: мама! Гера гулял от меня, что было, конечно, чудовищным. Папа изменял маме – и это можно считать вынужденной мерой. Я никогда не понимала, что именно папа нашел в маме – холодной, самовлюбленной, недалекой, без признаков чувства юмора и женской мягкости. Считала это нелепой ошибкой. И теперь мне проще было понять отца, объяснив его неверность инстинктом самосохранения. Исправить свою ошибку, как порядочный человек и любящий отец, он уже не мог. Но мог зато ее компенсировать!
А вот Гере не было прощения.
– Светуль, сядь, – прервав молчание, распорядился отец. – Послушай меня еще. Я понимаю, на тебя сразу много всего навалилось, но пойми главное: в такие дела, как ваши с Георгием отношения, посторонним лезть вообще не нужно. Лучше будет, если ты как-то с ним договоришься. Но в любом случае решение только за тобой. И совсем плохо, если ты подключишь к личным проблемам каких-то третьих лиц. Поверь мне, лапа, просто поверь. Ты же знаешь, у меня дороже тебя никого нет на свете. Именно поэтому я говорю с тобой откровенно, хоть, может быть, тебе сейчас и неприятно это слышать: не нужно выносить сор из избы.
Я кивала, что-то, кажется, начиная понимать. Мне уже перевалило за тридцать, сыну почти десять – но я все еще оставалась ребенком, привыкшим к опеке взрослых. И вот впервые смутно почувствовала, что, оказывается, в какие-то моменты человек неизбежно оказывается одинок, кто бы ни окружал его и как бы о нем ни заботились. Потому что так он задуман, и ничего с этим сделать невозможно. Но нужно что-то делать с собой, чтобы это непреодолимое бытийное одиночество в тупик тебя не ставило и рассудка не лишало.
Из всех размышлений над взорвавшими мою жизнь событиями я вынесла главное: с Герой больше жить невозможно.
– Ну, раз ты так ставишь вопрос, – неожиданно согласился муж, – может, оно и к лучшему. Тем более что нас с тобой давно уже ничего не связывает.
– А сын? – удивилась я.
Он пожал плечами.
– Если уж на то пошло, – сказал, – я вообще хотел дочку.
Так запросто отрекся от Гриши в пользу какой-то мифической дочки. Я окончательно убедилась, что муж мой – урод конченый, и пережила развод почти спокойно.
Квартиру Герка нам оставил в обмен на отказ от притязаний на прочее имущество. Для раздумий, как супруги, имеющие несовершеннолетнего ребенка, мы получили от суда два месяца, но это уже ничего не меняло.
Я долго скрывала происходящее от свекрови, смутно опасаясь ее непредсказуемого характера. Гера, видимо, тоже не спешил оповещать мать с отцом о разводе, но в конце концов раскололся, не потрудившись посвятить родителей в детали. Отчего они вломились в мой дом настолько растревоженные, что свекровь даже белье инспектировать не стала. Под унылое молчание бессловесного супруга она бурно потребовала объяснений. Я усадила родственников пить чай с тортом, которым заедала стресс, и, смягчив некоторые подробности, поведала о причинах разрыва. Слушая меня, свекровь нервно поглощала угощения, кивая и вскрикивая, а потом вдруг перестала жевать, ошеломленно откинувшись на стуле с куском надкусанного торта в руке.
– Пакостник, – еле вымолвила почти без всякого выражения, так как всегда начинала свои эмоциональные выбросы несколько обессиленно. При этом умела очень быстро взвинтить себя и, постепенно самовозбуждаясь, легко добиралась до нужного градуса истерики. – Ах ты, пакостник… паразит… урод… Да неужто это я родила тебя, дрянь ты эдакая! – Она энергично взмахивала тортом. – Да тебя… Да я тебя… Поросенок грязный! Гадина! Говнюк! – верещала уже в полный голос.
Продолжая выкрикивать ругательства, она кинулась в супружескую спальню, так и не выпустив из пальцев торта, распахнула платяной шкаф и принялась мстительно мазать кремом пока еще висевшие в нем костюмы сына, в пылу негодования задевая и мои платья… Не сказать, что ее визит как-то меня умиротворил. Но это моя родня, бабушка и дедушка Гриши – разбрасываться родственниками совсем не хотелось.
Вообще я теперь часто задумывалась о будущем. Паники не было. У меня ведь оставались квартира, алименты, Гришины родители и главное – мой папа. Я знала: папа – это надежно. Он не бросит, не предаст. Упускала из виду только то, что отец – просто человек, не очень молодой, уставший, любящий, измученный тревогой за любимую дочь и внука. Я знала его сильным, непобедимым – и не представляла другим.
Мама позвонила в субботу в восемь утра, когда мы с Гришей еще отсыпались за рабочую неделю.
– Света! – в отчаянии кричала она в телефонную трубку. – У отца, кажется, удар!
Я испуганно закудахтала невнятными вопросами.
– Он плохо говорит… – объяснила мама плачущим голосом. – И, кажется, плохо понимает. Лицо так… словно перекосилось…
…Папа лежал молчаливо, беспомощно глядя на нас. Это было совершенно непривычно и как-то так неправильно, что мое сердце перевернулось от тоскливой жалости и окончательной растерянности перед жизнью. Отец – всегда уверенный, самый сильный, самый умный! Надежда и опора!.. Теперь он сам нуждался в опоре и, наверное, надеялся на нас.
Я каждый день ездила в госпиталь, мы с мамой подменяли друг друга, пока Гриша безвылазно пасся у бабушки с дедушкой. В палате для тяжелых больных папа пролежал две недели. Потом его перевели в «легкую» неврологию. Он быстро шел на поправку. Лицо постепенно выравнивалось, подвижность рук и ног восстанавливалась. Говорил он тихим медленным голосом. Тщательно выполнял предписания врачей. Но это был уже не тот мой папа, который внушал такую уверенность в завтрашнем дне. Казалось, инсульт открыл ему какую-то новую для него сторону жизни, о существовании которой он не ведал: видимо, отец осознал, что он обыкновенный человек, видимо, почувствовал, как преувеличенно иногда сильные мужчины оценивают свою неуязвимость и самостоятельность в этом мире.
Папа не просто понял, что смертен, к чему, как профессиональный военный, и так всегда был готов. Он словно узнал впервые с полной очевидностью, что может, как и всякий, в любой момент оказаться игрушкой судьбы, которая готова изломать, искалечить, лишить способности к элементарному уходу за собой, поставить под большой вопрос человеческое достоинство, когда ты лежишь беспомощный и зависишь от воли любого, но только не себя самого. Папа смирился. Его растерянный взгляд сменился задумчивым. Таким он и вернулся домой – с инвалидностью, ограниченной подвижностью и большой надеждой на маму, на которую теперь смотрел немножко снизу вверх.
Так я осталась без мужа, без работы и без привычной отцовской помощи. И вот тут уже действительно задумалась. Слава богу, отец остался с нами. Но теперь, когда он почти во всем зависел от мамы, я потеряла твердую опору в жизни, еще недавно казавшуюся вечной. Я поняла, что семейная жизнь, какая бы она ни была у меня, создавала чувство устроенности, когда вроде бы все уже состоялось и не нужно ничего добиваться, а следует только добросовестно выполнять свои обязанности… Теперь приходилось начинать все с самого начала.
На первых порах я еще надеялась, что папа воспрянет и вернется к своему привычному состоянию главы семейства. Но он смотрел куда-то в глубь себя, смотрел в окно на облака – и в основном бездействовал.
Мама ухаживала за ним неожиданно терпеливо и, как могла, вела хозяйство. В очередной раз я поняла, что, вынося свои категоричные суждения о жизни, почти ничего об этой жизни не знаю. Вот и мама удивила меня… Однако, кроме моего брата, она не любила никого. И когда нашу семью перестала согревать любовная, деятельностная энергетика папы, в ней совсем не осталось тепла. Вместе с практической помощью папина болезнь отняла у меня душевное пристанище, где я всегда находила утешение и поддержку. Дом, в котором я выросла, стал пустым и холодным.
Гришка учился все хуже. Его дневник пестрел двойками и призывами к родителям немедленно явиться в школу. Я, как могла, пыталась на него воздействовать, и он всякий раз обещал исправиться. Однако все оставалось по-прежнему.
А бабушка с дедом продолжали баловать внука, ни в чем ему не отказывая. И в ответ на мои робкие упреки свекровь скорбно напоминала, что ребенок переживает губительный стресс из-за разрыва родителей и что только любовь и мягкость обращения способны вылечить последствия тяжелой душевной травмы. Она не упускала случая для убедительности напомнить мне, что, слава тебе господи, в отличие от меня, сама вырастила прекрасного сына – с чем я не была вполне согласна – и, уж кажется, умеет воспитывать детей. Как бы то ни было, другой помощи мне было ждать неоткуда. Так что свекровь все позволяла Грише, а я все прощала свекрови.
Но однажды они пришли к нам в дом какие-то особенно торжественные. Сели на диван и попросили меня тоже сесть для серьезного разговора.
– Светочка, мы долго наблюдали, как ты, бедняжка, бьешься одна с мальчиком, – вкрадчиво начала мать бывшего мужа. – И вот что мы с Валентином Георгиевичем хотим тебе предложить. Только выслушай нас спокойно и прояви рассудительность. Женщина ты молодая, у тебя вся жизнь впереди. А Гриша – он тебя сковывает по рукам и ногам. И ты ничего сыну дать не можешь, потому что нужно свою судьбу устраивать, с работой определяться – а ребенок внимания требует. Так вот мы тебе и предлагаем: отдай Гришу нам, Светочка, и занимайся собой.
Свекровь замолчала и смотрела на меня с сострадательной улыбкой, как на тяжелобольную. Я помотала головой, пытаясь сосредоточиться.
– В каком смысле – отдай? – спросила.
– В полном смысле, – убежденно кивнула свекровь. – Отдай насовсем.
– То есть как это? Как я могу его отдать – своего сына?
– Очень просто! – воскликнула она. – Напишешь отказ. Мы оформим опекунство. Женщина ты молодая… симпатичная, – добавила, чуть запнувшись, – еще выйдешь замуж и новых себе нарожаешь. А этого – мы заберем. Ну!
Она смотрела на меня так ясно и дружелюбно, как будто ничего естественнее и приятнее для меня, чем ее план, и быть не могло. А я так растерялась, что на время утратила способность соображать. Сидела словно в оцепенении. Наконец смогла вымолвить:
– Да как такое возможно – отдать своего сына?! Какой еще отказ…
– А что тут удивительного? – нахмурилась свекровь. – Ты с ним все равно не справляешься. В конце концов, мы ему не чужие, как-никак родные бабка с дедом. И он, можно сказать, вырос на наших руках! – Она всегда любила преувеличивать собственные заслуги. – И тебе еще об отце нужно подумать, за ним ухаживать. А у нас ребенок будет обеспечен всем необходимым. Поверь мне, Светочка, нам он нужнее. А ты себе еще родишь. Вот увидишь, так для всех только лучше будет.
– Послушайте… Послушайте, – волновалась я, с трудом нащупывая слова. – Как я – мать – могу отдать вам сына? Это невозможно!
– Да какая ты мать! – вдруг воскликнула свекровь. – У ребенка одни двойки! Мать! До развода довела! Мать она, видите ли! Ребенка отца лишила…
– Хватит! – заорала я. – Я вам Гришу не отдам – и кончено!
Но кончить так легко не получилось. Они всё сидели, то увещевая меня, то браня, то запугивая. Потом еще долго свекровь звонила каждый день, взывая к моей ответственности, состраданию и благоразумию. А то вдруг уговаривала подумать о себе, подумать о сыне, наконец о них, для которых мой сын остался «последней радостью» – и все это означало одно: отказаться от ребенка и заняться устройством личной жизни «с чистого листа», как они выражались.
В конце концов родственники совсем истрепали мне нервы. Что было очень некстати, потому что я почти каждый день ездила по собеседованиям, пытаясь понравиться работодателям. Мне требовались сосредоточенность и контактность – а после схваток с родителями мужа я чувствовала себя наголову разбитой неудачницей, и меня никуда не брали. Так что я уже была близка к отчаянию, когда пришла неожиданная помощь: старый друг отца рекомендовал меня своему товарищу, директору большого холдинга, и я наконец устроилась менеджером отдела сбыта в его компании.
– Коллектив у нас хороший, молодой, – в первый рабочий день бодро информировала моя начальница. – Надеюсь, вам у нас понравится.
Сразу после этого теплого приема она обо мне забыла, напоследок поручив своей сотруднице Илоне. И у меня началась «трудовая жизнь». Я приходила в офис, садилась за стол и весь день сидела без каких-либо занятий, в то время как Илона меня игнорировала. В обеденный перерыв сломя голову неслась домой, чтобы проконтролировать Гришу. Толку от этой меры было столько же, как от сидения на работе, где все на меня косились как на совершенно никчемное, безнадежно ленивое, взятое в отдел по блату существо. Может быть, я как-то неправильно себя вела. Но у меня не было никакого опыта, и эта работа должна была стать моим стартом…
Я пыталась привлечь внимание Илоны, получить хоть какие-то инструкции. С выражением крайнего презрения на лице она усаживалась рядом и, вооружившись компьютерной мышью, стремительно проносилась по незнакомому виртуальному пути на моем компьютере, в конце которого спрашивала: «Это понятно?» – «Не понятно», – признавалась я. Она обреченно отворачивалась к окну, как бы желая восстановить истощившиеся в заботах обо мне душевные силы. Затем, изнывая от моей тупости, снова бегала стрелкой мыши от опции к опции, что-то проделывала с клиентской базой. «Это понятно?» – роняла безжизненно. «Нет», – только и могла я ответить. «Ну естественно, – скептически комментировала Илона. – Думать мы, похоже, не любим…»
Так протянулся мучительный месяц. «Наставница» привычно бурчала себе под нос: «Ну что же мы хотим от нашей тупой головки! Ну откуда ж в ней взяться хоть каким-то мыслишкам…» – и все в таком роде. Наконец меня пробрало.
– Спасибо, достаточно, – прервала я поток ее тихих оскорблений. – Вы отлично объясняете.
– Не за что, – хмыкнула она. – Обращайтесь, если что.
С того дня дела мои пошли в гору. Отказавшись от навязанной «помощи» Илоны, я стала обращаться за разъяснениями к другим коллегам и очень скоро овладела необходимым минимумом знаний. Не сказать, что в отделе мне симпатизировали. Наверное, я сама была какой-то неконтактной в тот период. Зато, как только стряхнула оцепенение жертвы, сразу почувствовала себя человеком и увлеченно принялась осваивать новую профессию.
Метаться к Грише в обеденные перерывы тоже перестала. Все равно этот беглый контроль не приносил пользы. Я влетала в квартиру, где из комнаты сына слышались характерные звуки компьютерных «стрелялок». Кричала с порога, чтобы быстрее шел ко мне.
– Сейчас! – тянул мой мальчик, совершенно не желавший отрываться от очередного шутера.
– Гришань, времени нет! – взывала я, спешно переобуваясь в тапочки и кидаясь на кухню разогревать обед…
Его мы потом съедали вместе вечером, предварительно заново разогрев. И уроки начинали делать тоже вечером. И голова Гриши была уже непоправимо изнурена многочасовой виртуальной войнушкой.
Бесполезные забеги домой больше не отвлекали меня от работы. Я быстро втянулась в новую деятельность, искренне считая, что именно реализация продукции приносит реальные деньги. Господи, как же мне хотелось преуспеть в этой компании! Подняться в собственных глазах, получить уважение окружающих, доказать, в конце концов, Георгию, что я без него не пропаду… У меня так мало было в жизни достижений, я словно проспала всю свою молодость.
Но мой быстрый профессиональный рост и готовность брать на себя ответственность почему-то не привлекали внимания начальницы, так же как раньше ее ничуть не занимала моя вынужденная бездеятельность. И за направлением на обучение я отправилась прямо к руководителю отдела.
– А почему не к непосредственному начальнику? – бегло поинтересовался Бахметьев, не отрываясь от бумаг.
– Она в отпуске, – рапортовала я. А сама подумала: да хоть бы и нет, эта коала не прервала бы ради меня своей спячки.
Бахметьев наконец мазнул по мне цепким взглядом.
– Пишите заявление, – сказал, – на имя начальника отдела развития.
Вскоре я стала посещать семинары и тренинги, поневоле выбывая из рабочих процессов. Коллеги роптали: новенькая обеспечила себе рост за счет переадресовки нагрузки на других сотрудников. А Бахметьев ни с того ни с сего назначил меня руководителем одной из групп в отделе. Его неожиданное покровительство не прибавило мне популярности, зато новая работа радовала карьерными перспективами и помогала хоть иногда забывать о растерянности, которую я почти постоянно теперь испытывала – с тех пор как случилась беда с папой.
Часто застывала у окна, глядя на деревья и небо, пытаясь унять смятение духа. Папа, думала, с детства приучал добиваться результатов. И что? Была я заботливой женой и хозяйкой – а муж все равно нас с сыном бросил, и Гришка отбивается от рук. Что я делала не так?.. А сам отец? Он был отличным профессионалом и сильным мужчиной – но инсульт превратил его в тихого инвалида. Чего он не учел?.. Или мама – жила себе женщина без забот, кругом опекаемая мужем. Но все изменилось – и вот она сама безропотная нянька при бывшем главе семейства! Из капризной и ленивой эгоистки мама поневоле сделалась молчаливой работящей терпеливицей. И выходит, обстоятельства, которые нам не проконтролировать и не отменить, вовсю распоряжаются нашими жизнями. А мы еще воображаем себя созидателями собственной судьбы! Как бы не так…
Бахметьев – в прошлом из военных – человеком был нестарым, неглупым, незлым и не лишенным чувства юмора. Правда, особенно широкую известность в компании снискали ему не эти качества, а неукротимое женолюбие. Но мне-то что до того! Он в меня поверил, он увидел во мне профессионала… Так я, во всяком случае, думала.
Иногда мы обедали вместе, если одновременно оказывались в столовой. Сотрудники тонко улыбались, принимая наши отношения за начавшийся роман, но мне и это было безразлично. Между тем симпатия Бахметьева потихоньку стала проявляться довольно-таки назойливым вниманием. В обеденный перерыв он уже специально вызванивал меня, и, если я почему-либо отказывалась пообедать, дулся и сетовал на ненадежность «личного состава».
Как-то вечером вызвал звонком. Я поспешила в кабинет, Николай Петрович поднялся навстречу, кивнул на стул, достал из шкафа бутылку коньяка и конфеты, расставил бокалы, уселся рядом.
– Мы ведь так и не обмыли твое назначение, – объяснил приподнято.
Я вежливо улыбнулась. Перед мысленным взором замелькали недоделанные дела и одинокий Гришка за компьютером.
Конец ознакомительного фрагмента.