Сфумато. Глава 7 (Ю. Л. Купер, 2015)

Глава 7

– Как драгоценное? – с хитрой ухмылкой спросил Лука.

У меня этот вопрос вызвал грустную улыбку. Казалось нелепым, что он интересуется здоровьем мертвого. Я попытался подняться, но не смог – чувствовал я себя довольно неважно. Кружилась голова и подташнивало, как бывает при морской болезни. Словно я находился на корабле в штормовую погоду.

Вроде мы не так уж много выпили вчера с Жераром в ресторане мотеля. Лука куда-то исчез, а вокруг в гамаках-койках лежали незнакомые мне люди. Было похоже, что мы находимся на борту какого-то корабля. Многих рвало прямо на подушки.

Я обратил внимание на мужчину и женщину. Они почему-то лежали вдвоем в одной койке, похожей на огромную авоську. Лица мужчины я не видел: он лежал спиной ко мне. Женщина испуганно выглядывала из-за его плеча.

Казалось, что они были заняты «этим». Хотя я не могу утверждать, поскольку авоську раскачивало так сильно, что это могло только казаться. Даже ее сдавленные стоны могли просто быть реакцией на сильную качку.

– Где мы? – спросил я лицо, выглядывающее из-за плеча мужика.

Мужик неожиданно обернулся ко мне.

– Ты что, проснулся, что ли? – спросил он спокойно и с легкой досадой человека, которого оторвали от серьезного дела. – Мы посреди океана, между Южно-Сахалинском и Шикотаном. Или тебе на карте показать? – И, повернувшись спиной, продолжил раскачиваться в авоське-люльке со своей соседкой.

Мужик сильно смахивал на Кирилла. «Может, это он? – подумал я. – Но как он попал сюда? А ты сам-то как оказался здесь?» – спросил я себя, понимая, что тоже нахожусь в таком же гамаке.

– Люся приглашает нас в баню, – не поворачивая головы, произнес мужик. – Обещает подогнать сестру. Ты, надеюсь, не против?

– Давай не загадывать, – произнес я, не разжимая губ, изо всех сил сдерживая тошноту.

Качка постепенно стихала, я вылез из гамака-авоськи и поплелся на палубу. Повсюду валялись блюющие школьники. Казалось, весь корабль был покрыт морской пеной. Я с трудом дотащился до борта и, уже устав сдерживаться, отдал всего себя на милость ветра и соленой волны. В этот момент я готов был поверить в существование ада.

Стоя на мокрой палубе, я вдруг ясно и отчетливо вспомнил, что уже переживал подобное состояние. Я вспомнил и себя на холодной палубе, и Кирилла в гамаке-качалке в обнимку с Люсей, ее масляные глаза, не моргая смотревшие из-за плеча Кирилла…

Причалили мы в полной темноте. Кромешная мгла и всплески волн напоминали о кошмарной дороге.

Нас пересадили в катер, который должен был доставить на Большую землю. Его урчание успокаивало.

Люся, уверенно, по-хозяйски, расставив свой скарб, состоящий из пары облезлых чемоданов и мешка, с привязанными к нему авоськами, уселась на него, как на диван. Взяв за руку своего дорожного героя-любовника, усадила его рядом с собой. Они так и сидели рядом, держась за руки, всю дорогу. Люся, видимо, не хотела расставаться с Кириллом ни на минуту.

Я плохо помню момент швартовки, но потом мы долго в темноте брели по дощатым настилам острова Шикотан. Только луна освещала наш путь. Люся – впереди с мешком за плечами. За ней плелся Кирилл, нагруженный рюкзаком и двумя Люсиными чемоданами. Я замыкал шествие. На мои предложения помочь хотя бы с одним чемоданом Кирилл отрицательно качал головой, видно, хотел произвести на Люсю впечатление надежного и сильного мужика. Хотя это было лишним. Еще там, в корабельной койке, похожей на гамак, несмотря на неблагоприятные метеорологические условия, у нее было достаточно времени, чтобы оценить его мужские достоинства.

Люся шла впереди уверенной кряжистой походкой, возможно, выстраивая схему моего знакомства с замужней сестрой. Она неоднократно, еще на корабле, зачем-то упоминала о необузданной ревности мужа сестры. Я невольно представлял его темнокожим мавром, а ее прозрачно-белой Дездемоной.

– Вот мы и пришли! – громко выдохнула Люся, опустив мешок на крыльцо дома барачного типа.

Не успели мы войти и щелкнуть выключателем, как она сказала:

– Вы пока располагайтесь. Будьте как дома, а я сбегаю за сестрой, – и скрылась в потемках. Но тут же неожиданно просунула голову в дверь: – Баня во дворе.

В комнате Люси господствовала высокая кровать с неимоверным количеством подушек и кружев. Казалось, что взобраться на нее можно, только приставив лестницу. Кровать стояла у маленького окна с узорчатым тюлем. На стене над кроватью – знакомый до слез сюжет на коврике: сосновый бор и медведи. Коврик был выполнен в довольно оригинальной манере – то ли из шелка, то ли из нейлона. Поверхность его отливала кичеватым блеском.

Кирилл по-хозяйски достал из Люсиной авоськи водку и пригласил меня жестом к выходу.

– Подождем их лучше в бане, – коротко и деловито сказал он.

Мы пересекли темный двор, освещенный светом из окошка, и вошли в баню, которая представляла собой просто тьму кромешную, пахнувшую сыростью и соленой рыбой. Кирилл зажег спичку в поисках выключателя, но, видимо, электричества здесь не было. Зато была печь, на которой стоял огарок свечи, и дрова, аккуратно сложенные возле топки. На полке мы обнаружили пару граненых стаканов, мыло «Красная Москва», спички и забытые женские трусы.

Сняв металлическую крышечку-бескозырку с бутылки, Кирилл разлил водку по стаканам.

– Ну что? За что пьем? – грустно и без энтузиазма произнес он.

Я молчал, будучи не в состоянии выбрать мотив.

Сюда мы добирались почти неделю, включая трое суток на морском вокзале Южно-Сахалинска в ожидании корабля, который был единственным транспортом, связывающим Южно-Сахалинск с Шикотаном. Я думал о нелепости самого факта прибытия на край света и невозможности увидеть загадочный остров, о котором целый год мне рассказывал Кирилл.

Я с нетерпением ждал рассвета. Мне безумно хотелось увидеть этот рай, затерянный в Тихом океане. Но пока я вынужден был сидеть в сырой, провонявшей рыбой бане в ожидании незнакомой мне Люськиной сестры, и придумывать, за что мы должны с Кириллом выпить.

Сестры появились неожиданно и ненадолго.

– Сидите тихо, – предупредила Люся и выбежала вслед за сестрой.

Со двора донесся мужской голос:

– Где вы, суки?! – орал он. – Я вам обоим ноги переломаю!

Звон разбитого стекла, топот пробегающих ног, звон ведра в предбаннике. Потом все стихло.

Мы продолжали сидеть на своих местах, боясь пошевелиться и прислушиваясь к звукам снаружи.

Очевидно, мое знакомство с сестрой Люськи было расстроено ревнивым мужем. Но делиться своими домыслами вслух, и даже шепотом, с Кириллом я не решался, так как тишина могла быть обманчивой. Я молча выпил стакан водки, который до сих пор держал в руках.

Эту ночь мы спали в комнате Люси. Она с Кириллом на высокой кровати. Мне постелили на полу.

Проснулся я от яркого августовского солнца, лучи которого легко пробивались сквозь тюль на окнах. Жужжали мухи, не успевшие прилипнуть к гирляндам коричневых бумажных лент, свисающих с абажура.

Я быстро оделся и, стараясь не разбудить «молодых», вышел на крыльцо. Пейзаж, который открылся перед моими глазами, был фантастичен и в то же время знаком. Он напоминал, скорее всего, кадры фильмов Антониони или картины Тернера. Плотная завеса молочного тумана обволакивала все вокруг: и сопки, и низкие барачные постройки, и, совсем далеко, побережье Тихого океана. Сквозь пелену местами прорывалось солнце. Крабозаводск, так назывался поселок, будто плыл в этом мареве. Он еще не проснулся и от этого казался необитаемым.

Я, не задумываясь, как под гипнозом, пошел по тропинке, ведущей куда-то вниз по направлению к океану. Мне хотелось новой, незнакомой жизни, в которой только я и побережье океана, которого я, кстати, никогда не видел.

Океан показался мне другим, потусторонним миром, похожим на подобие рая. Что сразу потрясло мое воображение, так это эффект коэффициента видимости. Он, этот эффект, заключался в размытости знакомых очертаний, что придавало всему пейзажу налет загадочности и божественности, как при эффекте сфумато. Чем ближе я спускался к побережью, тем больше и больше эффект усиливался.

Я шел по деревянному настилу. Хотелось как можно быстрее ступить на песок. Я не мог объяснить себе тогда возникшее чувство тайного восторга. Думаю, это чувство испытывает ученый перед открытием. Ученый, который годами мучительно пытается найти решение научной проблемы.

В моем случае это была воздушно-туманная пелена, полупрозрачный занавес. Своей светопрозрачностью он будто приглашал меня всматриваться в этот неземной пейзаж.

И вот, наконец, я добрался до побережья и увидел там песок пепельного цвета. Он был усыпан мокрыми водорослями, жестяными ржавыми банками, старыми досками и ящиками, казалось, они пролежали здесь целую вечность. Тут же громоздились остовы ржавых рыбацких шхун. Берег был похож на бесконечное кладбище, тянувшееся далеко-далеко, до линии горизонта.

Сняв кеды и бросив их на песок, я пошел босиком. Иногда останавливаясь, разглядывал причудливые натюрморты, возникающие на песчаном берегу. Казалось, их создала вечность. В их статике была какая-то необъяснимая ясность, естественность и простота. Человек не в состоянии с такой легкой грацией скомпоновать натюрморт. Здесь чувствовалось прикосновение чего-то неземного. Возможно, это было то, что мы называем рукой бога.

Я шел по кладбищенскому побережью, уходя все дальше и дальше от Люськиного дома.

Впереди на сложенных горкой деревянных ящиках сидела группа девушек. Все они были в больших резиновых сапогах, фартуках и чистили рыбу, напевая знакомую песню:

Когда я подошел близко к ним, песня умолкла. Девушки почему-то стали задорно смеяться. Я поздоровался, как это принято в деревне, и продолжил свой путь. И уже в спину они вдруг запели частушку:

И я снова услышал смех.

Лицо одной мне показалось очень знакомым. Конечно, это была та, которая там, на Антимирском Совете, спросила меня: «А ты стал художником?»

Может, это мне просто показалось. Откуда они могли знать, что я художник? Может быть, издали они заметили, что я, остановившись, сделал набросок карандашом дохлой рыбы, запутавшейся в водорослях? А может, мои длинные волосы? Впрочем, какая разница.

Я уходил все дальше и дальше по песчаному пляжу, ощущая под ногами упругость песка. Иногда я замечал следы зубчатых покрышек от машин. Видимо, пляж служил и дорогой. Но, пройдя еще час, а то и два, я не встретил ни души. В ушах звучал только шепот незнакомки: «А ты стал художником?»