Салтнер
[25]
Я распахнул дверцу, не дожидаясь, пока заглохнет мотор, и вихрем ворвался в дом. Аннелизе сидела посредине салона, в моем любимом кресле.
Я поцеловал ее, не говоря ни слова. От нее пахло кофе и железом.
Клара заглянула в комнату и бросилась Вернеру на шею.
– Мама та-ак кричала, – сообщила она.
– Уж наверное, не без причины, – отозвался Вернер.
– Она та-а-ак сердилась, – зашептала Клара, – говорила такие плохие слова. Особенно одно, как его…
– Клара! – Аннелизе нечасто обращалась к девочке таким резким тоном. – Иди к себе в комнату.
– Но я… – возмутилась та, и личико ее сморщилось.
– Почему бы нам не испечь штрудель? – вмешался Вернер, погладив Клару по щеке. – Разве ты не хочешь научиться печь штрудель так же, как твоя бедная бабушка?
– Бабушка Герта? – Клара просияла. – Та, которая теперь на небе? Конечно хочу.
Вернер взял ее за руку и увел на кухню.
Только тогда Аннелизе заговорила:
– Ненавижу.
– Кого?
– Всех.
– Успокойся.
– Успокойся?!
Я поскреб шрам над бровью.
– Просто хотелось бы знать, что стряслось.
Она расплакалась. То были не тоненькие всхлипы, надрывавшие мне душу в тот день, когда я поклялся взять творческий отпуск на год. То были яростные рыдания.
– Я пошла к Алоизу, хотела купить немного консервов, банку-другую солений. В прогнозе по радио обещали снег, и… – она шмыгнула носом, – на меня накатило что-то вроде синдрома белки. Мама всегда делала запасы перед тем, как выпадал первый снег, ведь никогда не знаешь, как оно повернется. А потом…
Раз она заговорила о матери, подняв запретную тему, видимо, случилось что-то в самом деле серьезное.
– Я стояла за полками. Ты ведь знаешь магазинчик Алоиза, представляешь, сколько там всего нагорожено?
– Я покупаю там сигареты.
– В какой-то момент слышу, как Алоиз и Луиза Вальднер…
– Бабища, которая принесла нам песочный пирог с черникой, когда меня выписали из больницы?
– Она самая.
– О чем они говорили?
– Чесали языком.
Я закрыл глаза.
– Что они сказали?
Она ответила еле слышным шепотом:
– Что это ты во всем виноват.
– А потом? – сухо осведомился я.
– Потом? Потом я вышла из-за полок. И давай их костерить. А эта хавронья сказала: ты, мол, языком-то трепать сильна, но всем ясно, что твой муж – убийца.
Убийца.
Вот именно. Убийца.
– И?..
Аннелизе широко раскрыла глаза:
– По-твоему, что я должна была сделать? Я забрала Клару и ушла. Господи боже мой, будь моя воля, я бы им выцарапала глаза. И знаешь, что я тебе скажу? Жаль, что я их не прибила. Сначала ее, потом этого… – Она зарыдала. – Мне жаль, мне так жаль…
– Не переживай. Ничего страшного. Люди… сама знаешь, каковы они.
– Госпожа Вальднер… Она прочла молитву на похоронах моей матери.
Мне пришел на память рассказ Вернера. То, что госпожа Вальднер сказала обо мне, – цветочки по сравнению со слухами, какими делились любезные обитатели Зибенхоха над могилами Эви, Курта и Маркуса. Я крепко обнял жену.
– Как это восприняла Клара?
– Ты ее можешь понять, нашу девочку?
Я улыбнулся:
– Я понимаю только то, что люблю ее. Этого довольно.
Остаток дня я вел себя терпеливо, раскованно и абсолютно неискренне.
Помогал Кларе месить тесто для штруделя, весело болтал с Вернером, который чистил яблоки.
Я целый день был тем, что называется cool[26].
Когда восхитительный аромат сладкого пирога заполнил кухню, а Вернер собрался уходить, я, воспользовавшись случаем, предложил подвезти его до Вельшбодена.
– Хочешь услышать конец истории? – спросил он, когда мы сели в машину.
– Лучше побыстрее вернуться к Аннелизе. Загляну к тебе вечерком, если не возражаешь.
Когда мы приехали, Вернер сказал:
– Только не делай глупостей, Джереми.
Я попрощался, дал задний ход, выехал из имения и на полной скорости направился к крошечной лавочке Алоиза. Я не собирался делать глупости. Я просто хотел дать ему в морду.
Меня остановило сверкание проблескового маячка в зеркале заднего вида.
Лицо, показавшееся в окошке, было мне знакомо, как лица почти всех деревенских жителей, но, как и во всех остальных случаях, имя припомнить не удавалось.
Мужчина за пятьдесят, лысоватый, с редкой бородой. Когда он попросил меня предъявить документы, мелькнули мелкие, ровные зубы.
За его спиной, у обочины, затормозил черный «мерседес». Я различил за окном только неясный силуэт. Тонированные стекла.
Идиотское любопытство незнакомца еще пуще меня раззадорило.
Я протянул человеку в форме водительские права, удостоверение личности и паспорт, которые всегда носил с собой. Тот проглядел документы с рассеянным видом. Не за этим он меня остановил, ясное дело.
– Я превысил скорость?
– На таких-то поворотах? Ну, если бы вы были местным…
– Но я не местный.
Он добродушно покачал головой:
– Будь вы местным, я бы взял у вас пробу на алкоголь. И если бы уровень оказался выше допустимого хотя бы вот настолько, – он показал микроскопическое расстояние между большим и указательным пальцем, – я бы конфисковал у вас транспортное средство, уж поверьте мне.
– В первый раз, – заявил я, показывая значок, красовавшийся у него на груди, – меня останавливает на дороге за превышение скорости егерь Лесного корпуса.
– Здесь у нас это обычное дело. Зибенхох…
– …маленькая деревня, я это, кажется, уже понял. Мне все об этом беспрерывно твердят.
Мужчина пожал плечами. Он был похож на доброго дядюшку. Дядюшку, который на Рождество переодевается Санта-Клаусом. Если бы я не лелеял планы мести, он бы вызвал у меня симпатию. Но я был взбешен.
Я был в ярости.
Наконец мне удалось разобрать имя на отвороте куртки защитного цвета. Крюн. Аннелизе говорила о нем, называла «командир Крюн».
Я уже видел мельком, как он патрулировал улицы на этом своем гробу с проблесковым маячком или парковался у какого-нибудь бара. Баров в Зибенхохе было много, и в них всегда толпился народ.
– В моих краях, – продолжал я все в том же шутливом тоне, – вас бы называли шерифом, не так ли?
Егерь хохотнул:
– Шерифом? Мне нравится. Да, так оно и есть. Я слежу за движением, навожу порядок и охраняю лес. Иногда оказываю первую помощь и даже исповедую. Знаете, как обстоят дела? Администрация на все закроет глаза, только бы сэкономить деньги налогоплательщиков. Но никто никогда на вашего покорного слугу не жаловался. Люди обычно больше доверяют знакомым лицам. Особенно…
– …в маленьких деревнях.
Крюн вздохнул:
– Genau. В Зибенхохе мы все худо-бедно друг друга знаем. Понятно, к чему я клоню?
– По правде говоря, нет.
– Серьезно?
– Если я превысил скорость, выпишите мне, пожалуйста, штраф, и я поеду своей дорогой.
– Вы торопитесь, господин Сэлинджер?
– У меня кончились сигареты. Скоро Алоиз закроется, а я не хочу провести всю ночь в мечтах о «Мальборо». Вам этого довольно?
– Вы всегда можете спуститься в Альдино. Там есть круглосуточная станция техобслуживания, а при ней бар. Для дальнобойщиков. Кофе там пить не посоветую, но сигареты можно купить. «Мальборо». «Лаки страйк». «Кэмел». Глаза разбегаются. Просто рай для курильщика.
– Спасибо за информацию. Так насчет штрафа…
С его лица исчезло выражение доброго дядюшки, который в сочельник, кряхтя, переступает порог. Теперь передо мной стоял суровый страж порядка.
– Я еще не закончил, господин Сэлинджер.
– Вы мне угрожаете?
Крюн воздел руки:
– Я? Что вы. Только даю указания. Мы ведь тут, в Зибенхохе, народ общительный, не прочь поговорить. Особенно с родичем старика Майра. У вас просто прелестная дочурка, господин Сэлинджер. Как ее звать? Клара?
Я крепко стиснул руль.
– Да.
– Знаете, что лучше всего в маленьких деревушках вроде нашей, господин Сэлинджер?
Несколько секунд я сверлил его взглядом, потом взорвался.
– Мне на это наплевать, – прошипел я, – я просто хочу купить эти проклятые сигареты и вернуться домой.
Крюн оставался невозмутимым.
– Не угодно ли выйти из машины, сударь?
Я повернул к нему голову так резко, что шея хрустнула.
– По какому праву? – прокаркал я.
– Я бы хотел подвергнуть вас тесту на алкоголь. Мне кажется, вы не в состоянии вести машину.
– Не намерен я подвергаться никакому гребаному тесту, командир Крюн.
– Выходите, господин Сэлинджер. И я призываю вас не использовать подобную лексику в присутствии представителя власти. Завтра вы сможете подать жалобу в соответствующие инстанции, я с удовольствием выдам вам необходимые бланки. А сейчас выходите.
Я вышел.
– Руки за голову, – скомандовал Крюн.
– Вы меня арестуете?
– Вы насмотрелись фильмов, господин Сэлинджер. Но с другой стороны, это ваша работа. Руки за голову. Поднимите левую ногу и удерживайте равновесие, пока я не скажу.
– Это смешно, – возмутился я.
– Так принято, – холодно ответил он.
Я подчинился, чувствуя себя полным идиотом.
Театральным жестом Крюн вытащил хронометр и стал следить за представлением.
Оно длилось больше минуты. Проезжавшие мимо автомобили притормаживали, и, несмотря на рокот моторов, я мог расслышать шуточки, которыми обменивались сидевшие в машинах. Наконец Крюн удовлетворенно кивнул.
– Вы не пьяны, господин Сэлинджер.
– Могу я вернуться в машину?
– Вы можете выслушать меня. Потом поедете своей дорогой. Если вам все еще захочется ехать туда, куда вы ехали.
Я промолчал.
Крюн надвинул на лоб каскетку.
– На этой дороге предел скорости шестьдесят километров в час. Меньше чем через километр, за тремя поворотами, начнется так называемая населенная зона. Там допустимый предел скорости – сорок километров в час. Вы слушаете, господин Сэлинджер?
– Спасибо за информацию. Я сохраню ее в сердце своем.
– Соблюдая допустимую скорость, вы доберетесь до минимаркета Алоиза за двенадцать минут. Может быть, за тринадцать. Вопрос: оно того стоит?
Я вздрогнул.
От командира Крюна не укрылось мое изумление.
– В Зибенхохе не бывает тайн, господин Сэлинджер. Не для меня. Не для шерифа. – Он сделал шаг мне навстречу. – Знаете, почему я вас остановил, господин Сэлинджер?
– Давайте выкладывайте.
Крюн потер подбородок.
– Я узнал о размолвке, о дискуссии на повышенных тонах, которая состоялась сегодня между вашей женой и госпожой Вальднер. Размолвке, в которую оказался вовлечен также господин Алоиз, владелец магазинчика в нашей деревне. Ничего такого, поймите меня правильно. Только вот когда я увидел, как вы едете в деревню, не то чтобы на полной скорости, но, как я зафиксирую в протоколе, на скорости предельно допустимой, я подумал: а вдруг вы почувствовали настоятельную потребность поквитаться. А это, господин Сэлинджер, совсем нехорошо.
– Я просто хотел кое-что разъяснить.
– Не морочьте мне голову: я не так прост. Я все о вас знаю. – Тут он осекся, голос его задрожал. – Все, что вы сделали. Там, внизу.
Острая боль в затылке. Ледяная игла.
– И что же я такого сделал?
Крюн прикоснулся к своему значку.
– С точки зрения уголовного кодекса – ничего криминального.
– А что, – спросил я, – существуют другие точки зрения?
В форме он там или нет, я уже был готов наброситься на него. Он, вероятно, это понял и заговорил не в таком омерзительном тоне. Добрый дядюшка явился снова.
– Мы друг друга не поняли, господин Сэлинджер. Ведь так?
– Да, – пробурчал я: адреналин все еще бушевал в моих венах.
– Я не хочу, чтобы вы себя чувствовали здесь чужим. Вы зять старика Майра. Вернера в Зибенхохе очень уважают, и мы счастливы, что Аннелизе решила немного пожить у нас. К тому же у вас прелестная дочка. Фрау Гертруда, библиотекарша, просто обожает ее. Говорит, что никогда не видела такой развитой девочки.
– Благодаря всему этому я могу сойти за местного?
– Скажем, вы чуть-чуть этого уровня не достигаете. Но ценитесь гораздо выше, чем обычный турист. Понимаете, о чем я?
– Нет, – отрезал я.
– Буду с вами откровенен, именно имея в виду ваш статус… почетного гостя. В Зибенхохе то и дело дерутся. То и дело. И моя задача – не просто посадить в холодную какого-нибудь пьяницу или позвать врача, чтобы тот его подлатал. Моя задача – избегать проблем. Предотвращать их. По крайней мере, я так думаю. – Немного помолчав, он продолжил: – Я знаю, что люди говорят о вас. Особенно после того, что случилось на горе Ортлес. Но это одни разговоры.
– Вы в этих разговорах принимаете участие?
Добрый дядюшка покачал головой:
– Это не важно, господин Сэлинджер. Здесь и сейчас – не важно. Будь ваша воля, вы давно бы уже врезали мне по яйцам. Думаете, я слепой? Вы вне себя от бешенства. Сейчас для меня важно, чтобы вы вернулись домой. Выспались бы хорошенько и забыли о болтовне двух стариков, которым больше нечего делать целыми днями, как только сплетничать. Не обращайте внимания. Не надо соглашаться с ними.
– Соглашаться?
– В моей работе нужно быть немного психологом, господин Сэлинджер. Одними мускулами ничего не добьешься. И психолог, который живет во мне, говорит, что если кто-то направляется на предельно допустимой скорости к торговой точке, принадлежащей человеку, высказавшему о нем некое нелестное суждение, то это суждение, вероятно, его так или иначе задело. Если вы, Сэлинджер, поколотите человека, который, хоть это и не видно на первый взгляд, на десять лет старше вашего тестя, это утешит вас на короткое время, но в конечном итоге подтвердит правоту Алоиза, да и многих других людей здесь, в Зибенхохе.
Хотя сама мысль об этом страшно возмущала меня, в глубине души я знал, что так оно и есть.
Да, я себя ощущал убийцей. Поэтому хотел пойти к тому сплетнику и задать ему хорошую трепку. Не из-за слез Аннелизе, не из-за Клары, как я себе твердил весь день, но потому, что я чувствовал: эти сплетни не лишены основания. Я бы выплеснул на него ненависть, которую испытывал исключительно к себе самому. Поведение труса.
Я стал себе самому противен.
Глубоко вздохнул. Уровень адреналина упал.
Вглядевшись в Крюна, я увидел его в истинном свете. Человек в форме, который всячески старается избежать неприятностей.
– Вы молодец: я теперь понимаю, почему вас зовут «командир Крюн». Вы правы, – признал я. – Мне бы хотелось угостить вас пивом как-нибудь на днях. Судя по всему, я ваш должник.
Командир Крюн заметно расслабился. Протянул мне руку:
– Зови меня Макс. Ничего ты не должен мне, это моя работа.
– Спасибо, Макс. Ты по-прежнему зови меня Сэлинджер, так даже жена ко мне обращается, – улыбнулся я.
Я уложил Клару, почитал ей сказку, поцеловал Аннелизе, погруженную в какую-то телевизионную мелодраму, и попрощался, сказав, что обещал Вернеру разгромить его в шахматы. Надел пиджак и вышел, чтобы дослушать до конца историю о том, что случилось 28 апреля 1985 года.
Падал снег.