© Мария Фомальгаут, 2016
© Мария Фомальгаут, иллюстрации, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Половина двадцать второго
Я дал ему хлеба.
Кому ему?
Не знаю. Я ничего про него не знаю, даже имени его не знаю.
Может, у него и нет имени никакого.
Хотя нет, так не бывает. Чтобы имени не было, у каждого хоть какое-нибудь захудалое имячко да и есть.
Хотя кто его знает.
Может, там имен и нет.
Там, у них.
Где у них?
Не знаю.
Короче, мне его стало жалко, и я дал ему хлеба. Хлеб нес домой, проходил мимо этого, посмотрел в изможденное лицо, не выдержал, отдал булку. Я еще боялся, что не смогу я ему отдать булку, не дойдёт до него мой хлеб – нет, дошел, упал ему в руки, он еще кивнул благодарно, улыбнулся…
Так что домой я пошел без хлеба. Ладно, не до хлеба сейчас, ни до кого, ни до чего, если завтра установку не запустим, уже не знаю, что со мной будет, да ничего со мной не будет, дальше будем работать, куда мы денемся…
Смотрю на дракона, отступаю от оскаленной пасти, повторяю про себя – так не бывает.
Как будто от того, что я говорю, так действительно не будет. А вот нет же, а вот будет, и еще как.
Думаю, кинуться сразу прочь из комнаты или подождать. Чего подождать. Ну мало ли. Может, розыгрыш какой-нибудь. Или испытание какое. Или еще что…
– Испугались?
Вздрагиваю. Смотрю на хозяина, ну по крайней мере, мне кажется, что это хозяин, кому еще быть, как не хозяин, кому еще здесь быть, как не хозяину.
– Есть маленько…
– Ничего, ничего… не достанет он вас.
Дракон выпускает столб огня, не успеваю отскочить, сгореть тоже не успеваю, стою в огне, не горю, что за черт…
Осторожно спрашиваю:
– Не… ненастоящий?
Хозяин прищуривается:
– Самый что ни на есть настоящий.
– Тогда… тогда как?
– Пойдемте… покажу вам, что и как.
Иду смотреть, что и как.
Сегодня я его снова увидел.
Правда, он был далеко, я не смог быть дать ему хлеба или еще чего-нибудь. Нет, далеко не в смысле расстояния, а в смысле… как это сказать… в общем, далеко. В общем, иногда он бывает близко к нашему миру, а иногда далеко. Как-то так.
Надо будет с этим разобраться.
Тогда, может, и установка заработает.
– Смотрите.
Смотрю.
– Не бойтесь, не бойтесь, подойдите поближе, что вы там встали…
Подхожу. Боюсь. Сколько живу, столько боюсь всяких стекляшек, как бы не уронить, как бы не разбить, так и вижу уже мысленно россыпью осколки на полу…
– Да что вы на них так смотрите, хоть бы в руки взяли… не бойтесь, не укусят. Или расколотить боитесь? Тоже не бойтесь, не бьются они…
Осторожно беру в руки шар, который кажется стеклянным.
– Цифру видите?
– Не…
– А что видите?
– Два икса…
– Эх вы, это и есть цифра.
– А-а-а, двадцать.
– Верно, двадцать. И что это значит?
– Э-э-э… век?
– Правильно говорите, век… двадцатый.
– Дела давно минувших дней…
– Ну.
– Это все века?
– Они самые. Вы посмотрите, посмотрите, поперебирайте, может, еще чего увидите…
Смотрю. Перебираю. Шары кажутся невесомыми, боюсь выпустить из рук, чтобы не вспорхнули к потолку…
– Так-таки ничего не заметили?
Чувствую, мой начальник начинает во мне разочаровываться. Это плохо, это не надо, чтобы он разочаровывался…
Хлопаю себя по лбу.
– Заметил. Два тринадцатых.
– Верно.
– Копия? Ошибка?
– А вы присмотритесь повнимательнее…
Присматриваюсь. Повнимательнее. Зачем-то принюхиваюсь, тут же брезгливо отодвигаюсь. В лицо ударяет что-то смрадное, затхлое, пропахшее копотью и нечистотами, да-а-а, хорошенькую парфюмерную фабрику у себя хозяин держит…
– А вы следующий понюхайте…
– Да спасибо, нанюхался уже…
– А вы понюхайте, понюхайте, не стесняйтесь…
Не стесняюсь. Нюхаю. Нюхаю еще раз, жадно вдыхаю сладковатый аромат.
Хозяин снова прищуривается:
– Что скажете?
– Они… они пахнут по-разному.
– Верно. А как вы это объясните?
– Ну… вот этот… который приятно так пахнет… он какой-то… рафинированный, что ли… ненастоящий…
– Верно говорите. Ненастоящий. Тринадцатый век, каким его представляли спустя много веков. Замки, рыцари, драконы… корни мандрагоры на перекрестке в полнолуние…
Перебираю остальные века. Попарно. Попарно. Попарно. Кое-где принюхиваюсь, хозяин кидается ко мне, хочет вырвать шар двадцатого века из рук, не успевает, я подношу шар близко к носу, в лицо ударяет что-то едкое, жгучее, удушающее…
Черт…
– Вы поосторожнее… – хозяин тащит меня к окну, открывает рамы, поток ледяного воздуха врывается в комнату, – сейчас бы иприту надышались, или еще чего похуже, посмотрел бы я на вас… о-ох, горюшко вы мое, вас теперь хоть с дозиметром проверяй… Ну что вы, не бойтесь, не бойтесь, проехали… дальше смотрите.
Смотрю дальше. Двадцать первый век. Такой и такой. Век космических поселений и век тотальных войн. Почему-то думаю, что двадцать второго века нет, он же еще не закончился.
Нет. Есть. Вот он, покоится на полке, сияет голубоватым светом неземных городов и порталов в иные измерения. Какие-то мечты каких-то поколений…
Ищу настоящий двадцать второй век, вижу половинку шара. Только половинку. Прошибает запоздалый страх, а-а-а, неужели я разбил…
Нет.
Не я.
Двадцать второй век доходит до пятидесятого года и обрывается.
Спрашиваю:
– А почему на пятидесятом обрывается? Сейчас вроде тридцать третий…
– А потому что после пятидесятого не будет ничего.
Давлюсь собственным голосом.
– К-как не будет?
– Так. Не будет. И все.
Холодеют руки. И вроде давно уже чувствовал, что рано или поздно будет все, только не ожидал, что так быстро, что вот прямо через каких-то семнадцать лет…
– А вымышленный почему целый?
– А что ему сделается?
Киваю. Тоже правда, что ему сделается…
Сегодня он не пришел. Даже обидно, что он не пришел, я ему мясо принес, и масло, и много еще чего, а его не было. Молоко принес, у них же там радиация зашкаливает после войны. Самое обидное – я посмотрел в завтрашний день, увидел, что он придет завтра, изможденный, голодный, будет ждать меня. Только завтра миры разойдутся слишком далеко, и я ему ничего передать не смогу.
Я так и не знаю, кто он.
В дверь звонят.
Хозяин открывает.
Молодой парень мнется на пороге.
– А мне бы это… про средневековье что-нибудь.
– А вот, пожалуйста, – хозяин протягивает ему сияющий шар, – приятно провести время.
– Большое спасибо.
На душе теплеет, помнит еще кто-то про наше хранилище, помнит, хоть единицы, да ходят сюда, хотя со стороны кажется, мы вообще никому не нужны, люди думают, как с голоду не сдохнуть…
Парень уходит. Хозяин поворачивается ко мне.
– Ничего не заметил?
Отчаянно вспоминаю, во что парень был одет – не помню.
– А… что?
– А то. Сколько человек сегодня пришли?
– Четверо, вроде… нет, пятеро.
– А что они брали?
– Так это… про средневековье все… про прошлое…
– Тоже верно. А про будущее кто-нибудь что-нибудь просил?
– Не… нет.
– Вот именно. Не нужно людям будущее… не нужно…
– Да кому оно такое нужно…
– Вот еще один туда же… видишь… – хозяин поднимает половинку шара, – если это погибнет к чертям, хоть этот останется… – бледная рука хозяина поднимает второй шар двадцать второго века, – я вижу, у тебя мозги как надо вставлены, тебе, я вижу, будущее интересно…
– Есть маленько.
– Вот. Ты и будешь дальше сочинять. Как оно там будет. в двадцать втором веке.
– Я?
– Ты.
– Да я как-то…
– Нечего, нечего мне тут. Как в стол писать, так это мы можем, а как чего хорошее сделать, так боимся…
– Как-то так…
– А нечего бояться… так и всю жизнь пробояться можно…
Сегодня я его встретил.
На перекрестке.
У меня как назло с собой только мясо было.
Перелистываю страницы.
– А это кто до меня писал?
– А это до вас тут автор один был.
– А с ним что случилось?
– Умер, что…
Меня передергивает.
– От… от чего умер?
– От старости, от чего… не бойтесь, никто его не грохнул, что вы побледнели так сразу…
Спрашиваю еще кое-что, что хотел спросить давно.
– А как они в наш мир всякое передают?
– Какое всякое?
– Ну… мне тут один человек хлеб передавал…
Хозяин не понимает.
– К-какой человек? Какой хлеб?
– Ну… он на работу шел… и мне то хлеба подбросит, то еще чего… оттуда…
– Что вы чушь несете, где это видано, чтобы оттуда передавали что-то.
Хочу сказать – я же видел.
Не говорю.
Сегодня я принес ему кофе. И сухие сливки.
И решил показать ему кое-что.
В его же хранилище…
Понимаю, он мне что-то показать хочет, важное что-то. Иду за ним, натыкаюсь на запертую дверь.
Мне становится не по себе.
– А… мне хозяин… не разрешит… наверное…
Он снова настойчиво показывает на дверь.
Ищу по ключницам ключ, должен же быть, должен… вот он, родимый.
Поворачиваю в замке.
Открываю.
Стеллажи, стеллажи, стеллажи. Шары, шары, шары. Поменьше и поблекче тех, вековых, но все равно видимые, ощутимые. Сначала думаю, что вижу перед собой года, тут же спохватываюсь, нет, не года, тут другое что-то…
Ну да.
Другое.
Имена, имена, имена. Дата рождения, дата смерти. Люди, люди, люди. Нахожу шар покойной матери. Почему-то долго держу в руке.
Перебираю людей, людей, людей. Ищу собственный шар, от волнения не сразу понимаю, что шары лежат не по годам, а по алфавиту. Наконец, выискиваю свой шар. Смотрю, не понимаю, как дата смерти, откуда дата смерти, я же еще не…
А вот.
Дата смерти.
Завтра.
– А почему…
Оборачиваюсь, хочу спросить своего спутника, понимаю, что спрашивать некого.
Он ушел.
Спрашиваю себя, зачем я показал ему это.
Понимаю, что не знаю.
От слова совсем.
– Спать иди, сколько писать-то можно…
Это хозяин. Недоумевает, почему я спать не иду, почему сижу допоздна, время уже за два часа ночи перевалило…
– Да… надо писать… пока пишется…
– Чего пока пишется, ты мне живой-здоровый нужен… пишется ему…
– Да я еще немного…
Хозяин пожимает плечами, идет в сторону спальни. Спохватывается, возвращается, закрывает стеллажи на ключ, не доверяет мне, ой, не доверяет…
Растираю виски.
Заставляю себя писать.
Не могу же я сказать хозяину, что мне осталось… всего-ничего…
Главный выслушивает меня, коротко кивает.
– Вы с ума сошли.
Я знал, что главный так скажет. На то он и главный инженер, чтобы всякие тут не ходили и дурака не валяли, ишь чего я выдумал, переходник миров ему подавай…
Осторожно говорю:
– Понимаете… это очень важно.
– Это невозможно, – главный инженер смотрит на меня ледяным взглядом, – мы эту установку не для того пять лет собирали, чтобы за пять минут к чертям полетела…
– Мне очень нужно… человека одного из другого мира вызволить нужно, понимаете?
– И что?
Понимаю, что не смогу объяснить, почему это так важно, очень важно, вытащить человека, одного-единственного человека, которого сегодня убьют…
– Да мне и нужно только-то…
И опять не могу объяснить, что нужно только-то, дождаться, пока сегодня два мира подойдут, близко-близко, и открыть переход между мирами, на какие-то несколько секунд открыть, человека одного вытащить, и тут же захлопнуть, всего-ничего…
Они не поймут.
Не поймут, как это важно.
Да я и сам не понимаю. Почему это так важно. Забрать человека. Потому что я ему хлеб носил. Не поэтому. Не знаю, почему…
– Да нету здесь хлеба, нету!
Мой хозяин бросается к окну, только что разбитому камнем, падает с простреленной головой, вот чер-р-р-р-т…
А ведь не отстанут, сволочи, а ведь атакуют, сволочи, черта с два до них дойдет, что нечего здесь жрать, в хранилище, сами мы здесь третий день похлебку из ботвы жрем…
Еще думаю, куда бежать, если окружен, понимаю, что никуда я не побегу, что вот оно, всё случится, как шар обещал…
Отчаянно дописываю последний абзац, как собирают переходник между мирами, как переходят из вселенной во вселенную, – до бесконечности…
Озверевшая толпа врывается в хранилище, еле успеваю вложить листок в шар с двадцать вторым веком. Кто-то прижимает мне нож к горлу, орет в лицо, жрачка где, сука, а если найдем, еще показываю жестами, что нет у меня никакой жрачки, нет…
– Немедленно отключите установку.
Это главный говорит. Не главный инженер, нет, а просто главный. Который над всеми главный. То есть, много их там, главных, а это один из них…
Итак.
– Немедленно отключите установку.
Не отключаю.
Знаю, что должен отключить.
Не отключаю.
Миры подходят близко, до неприличного близко, вот-вот-вот, еще-еще-еще, я вижу его, я касаюсь его кожи, я чувствую его дыхание, нервное, неровное, прерывистое, я слышу крики окруживших его головорезов…
Открываю портал.
Хватаю его за руку. Волоку за собой, скорее, скорее, чтобы не завис между двумя мирами.
Установка выключается с оглушительным скрежетом, давится сама собой, умирает.
Черт.
И еще тысячу раз – черт.
Вспоминаю про него (не знаю его имени, ничего про него не знаю), наклоняюсь, смотрю на спасенного, а где он, а почему нет, а должен быть, должен, должен, просто обязан, миллион раз уже проверяли, и на крысах, и на кроликах, и на всех, на всех, на всех…
Главный подходит ко мне. Говорю, сам пугаюсь своего голоса:
– Он… где он?
– Ты бы до конца дослушал… зря, что ли, сказали тебе, не включай…
Запускаю пальцы в волосы.
– Но что… что пошло не так?
– А ты в лицо его внимательно смотрел?
– Да нет как-то.
– Оно и заметно.
– Изможденное лицо…
– Так ты его не узнал?
Срываюсь на крик:
– Да как я его узнать мог, если я его не знаю?
– Знаешь…
Отчаянно вспоминаю его лицо. Начинаю понимать, что и правда знаю.
Осторожно говорю:
– А правда, интересно получается, почему человек никогда сам себя не узнает… на фотографиях вот тоже, в газете на снимки смотрю, себя ищу, и нету…
Главный кивает мне.
– Бывает.
Спохватываюсь.
– Установка…
– Ничего, ничего, исправите… вы… все… с вашими-то мозгами…
Отворачиваюсь.
До крови закусываю кулак.