Глазковский погром: как это было
Источники
Одним из наиболее информативных опубликованных источников о событиях 16—18 декабря и их последствиях является серия материалов в иркутской газете «Восточное обозрение»15. Это краткие новостные заметки, объявления и, что особенно интересно, показания очевидцев – рабочего железнодорожного депо и владельца одного из разгромленных домовладений. К сожалению, публикация этих свидетельств по не вполне понятным причинам не была завершена. Возможно, их отодвинули на второй план более «горячие» новости, такие как покушения на гражданского вице-губернатора (23 декабря) и исполняющего дела полицмейстера (26 декабря). С объявлением же в городе военного положения и ретирадой в Россию, ввиду приближения карательного эшелона Меллер-Закомельского, главного редактора газеты И. И. Попова, в силу вероятно вступили самоцензурные соображения, поскольку «Восточное обозрение», как либеральный рупор в освещении событий акцентировалась на бездействии властей. Впрочем, 24 января 1906 года издание все равно было закрыто постановлением временного генерал-губернатора Даниловича16.
«Иркутские губернские ведомости», 1905, №4230
Вторым источником сведений выступает официальный печатный орган – «Иркутские губернские ведомости». Они, конечно, были не так оперативны и красочны в деталях, однако в чем-то более точны в силу прямого доступа к полицейской информации. Недаром «Ведомости» неоднократно поправляли «Восточное обозрение», часто слишком спешившее донести до читателей сенсационные новости.
И, наконец, очень интересным и подробным источником является часть «Отчета о деятельности Иркутского Аптечного Склада Красного Креста» доктора Александра Никитича Червенцова17, оказавшегося волею случая в эпицентре событий 16—18 декабря. Отчет был опубликован в 1909 году в книге «Красный крест в тылу армии в Японскую кампанию 1904—1905 годов», причем содержит даже несколько фотографий.
Реконструкция событий 16—18 декабря 1905 г.
16 декабря. Пятница
В начале девятого часа утра пятницы 16 декабря 1905 года, едва взошло солнце18, а 22 градусный мороз19 был особенно ощутим, под мостом на Мало-Александровской20 улице близ дачи бухгалтера горного управления Ф. И. Кроновича21 был обнаружен труп ефрейтора 4 Заамурского железнодорожного батальона Николая Кузьменко с огнестрельным ранением в грудь и ножевым – на горле. Следы крови на снегу вели к дому Шустова на той же улице. В нем располагалась мелочная лавка и чаевая, содержимые «жителем селения Грен, Телавского уезда, Тифлисской губернии, Николаем Хахутовым»22.
«Дача Кроновича» неоднократно фигурировала в документах заседаний иркутской городской думы на рубеже веков23. Сегодня это дом по адресу ул. Профсоюзная, 16. В 1905 году он снимался городской управой под глазковское начальное училище24.
Буквально в течение часа у места предполагаемого убийства собралась толпа, состоявшая главным образом (но не исключительно) из железнодорожных рабочих, кондукторов, смазчиков и т. п. Причем, по свидетельству одного из очевидцев имела место прямая «мобилизация» – с 9 утра или даже ранее в депо25 начали приходить люди, говорившие, что «в одной из черкесских лавок убили солдата» и комендант станции «зовет рабочих помочь арестовать и обыскать убийц». Более того, кое кто прямо заявлял, что комендант зовет «разбить черкесов», то есть имела место установка на конфликт с «черкесами» («кавказцами»), являвшимися, среди прочих, держателями мелочной торговли, заведений общепита и гостиничных «нумеров» в районе вокзала.
Общий настрой был таков, что железнодорожники (а в иркутском депо их насчитывалось порядка восьми-девяти сотен26) начали массово сниматься с работы и двигаться к дому Шустова. Причем по пути им приходилось миновать труп Кузьменко, не убранный еще и к 10 утра, а лишь прикрытый шинелью27. Это могло стать дополнительным раздражающим фактором, поскольку железнодорожные войска формировались преимущественно из рабочих-железнодорожников, и они в какой-то мере воспринимались как «свои».
В какой момент начались собственно беспорядки, не вполне ясно. Дальнейшая хронология событий восстанавливается с трудом. Нет уверенности даже в том, что полиция вообще присутствовала при начале погрома. Можно предположить, что всё началось с отправки подозреваемого «в город», что могло быть воспринято возбужденными людьми, как попытка увести его от ответственности.
«Толпа стала требовать выдачи ей Хахутова, над которым хотела учинить самосуд. Однако полицейскому чиновнику удалось отправить Хахутова, тайком от толпы, в 1 [полицейскую] часть»28.
Правда, в другом описании указывается, что
«арестованного Хахутова, страшно избитого, околоточному надзирателю едва удалось спасти от ярости толпы»29.
«Тайком» и «страшно избитого» уже плохо сочетаются, а, кроме того, по свидетельству анонимного участника событий, избиваемых обитателей дома Шустова защитили и сдали под охрану военных члены городской дружины самообороны:
«Я держался того мнения, что всех кавказцев без причинения им побоев арестовать, обезопасив их таким путем. … В это время из угла вытащили кавказца небольшого роста. Мы тотчас же окружили его, защищая от ударов, и благополучно довели до вагона, если не считать двух ударов со стороны каких-то личностей. Следом за нами к вагону привели страшно окровавленного кавказца, за ним третьего. Всех их посадили в вагон, а толпу разогнали, чтоб она не убила арестованных. … Сдав арестованных кавказцев на попечение военного караула, я отправился с кучкой своих товарищей на место погрома»30.
О полиции в этом описании нет ни слова. То, что именно околоточный отправил Хахутова за реку сомнений не вызывает, но его заслуги как спасителя «от ярости толпы» не столь очевидны.
Как бы то ни было, уже к 10 часам утра толпа приступила к разгрому лавки Хахутова. Причем в «классическом» для начала погромов стиле – с порчей и уничтожением имущества, поисками подтверждений своим подозрениям, которые могли быть использованы в качестве оправдания для дальнейших самосудных действий.
«В толпе говорили, что в лавочке найдены три винтовки, башлык, папаха и др. солдатские вещи. Толпа все сокрушала: разбивала двери, выворачивала полы, все ища чего-то»31.
Глазковское предместье на плане Иркутска 1908 г.
В течении следующего часа погром распространился на Кругобайкальскую32 и Александровскую33 улицы, сохраняя свой преимущественно деструктивный характер:
«На Кругобайкальской улице, по обеим ее сторонам, стоял народ; погром происходил всех лавок, которые находились против водокачки недалеко от церкви. Видно было, как одна сторона улицы внимательно следила за другой, где всё время неслись дикие вопли толпы, какие-то предметы летели на воздух и слышались выстрелы»34.
«На месте погрома мне представилась дикая картина истребления самых разнообразных товаров. Одни, забравшись в лавку, выбрасывали оттуда товары, другие тут же их уничтожали. Различные материи, новые резиновые калоши – все рвалось и резалось ножами в клочья. Все хрупкое вдребезги разбивалось»35.
По мере эскалации беспорядков число их участников увеличивалось за счет присоединения демобилизованных солдат, находившихся в районе станции, и местных обывателей вполне определенного образа жизни:
«К рабочим присоединились несколько подозрительных личностей, как напр. пьяный, с подбитыми глазами, оборванец и два-три мелких торговца»36.
Усиливалось ожесточение, подогреваемое спиртным из «разбиваемых» лавок.
«Вот из лавочки выскакивает кавказец и что есть силы пускается бежать по улице. Удары палками сваливают его с ног, а выстрелы уже в лежачего, беспомощного человека приканчивают его. … толпа продолжает бесчинствовать. Вновь раздаются выстрелы, после которых воздух оглашается страшным нечеловеческим криком женщины. … Бегу вперед и вижу валяющуюся по земле уже немолодую женщину черкешенку. Она безутешно рыдает. Тут же лежит окровавленный труп седого кавказца, как оказалось – ее мужа»37.
«…оттуда выбежал какой-то „черкес“, раздались выстрелы и прежде, чем он успел перебежать улицу, „черкес“ упал, на него бросились какие-то люди, которые его добили. Видны были еще два лежавшие на улице трупа, валялись вещи из разгромленных лавок»38.
Разгром винной лавки. Иллюстрация из журнала Life 1905 г.
Избиение начинало переходить в откровенный грабеж и дикие эксцессы.
«…подбежал товарищ и сказал, что у убитого кавказца какой-то солдат отрезает пальцы с золотыми кольцами. „На войне, – говорит, – мы всегда так делали“ … Я собственными глазами видел обрубки пальцев на правой руке какого-то кавказца»39.
Отмечались факты нападений и на «посторонних» граждан:
«Тут же голосит женщина, у которой какой-то рабочий намеревался отнять багаж»40.
В то же время с исчезновением эффекта внезапности и смещением событий к вокзалу, в районе которого концентрация «кавказских» заведений, видимо, была наибольшей, начинается сопротивление и с обеих сторон в ход пошло огнестрельное оружие. Хотя многие владельцы торговых заведений просто спешно закрывали их и разбегались41.
К 11 часам утра погромная волна достигла района вокзала. Толпа численностью около 300 человек начала разбивать гостиницу «Лондон» и находящийся рядом магазин.
«При этом из домов, занимаемых черкесами, велась беспрерывная стрельба из ружей и револьверов, на что толпа отвечала также выстрелами. На площади лежали убитые и раненые»42.
Попытки противодействия погрому, как уже упоминалось, начались практически сразу. В толпе было какое-то количество и «сознательных» граждан. Однако уговоры, что вполне типично для подобных ситуаций, не давали никакого эффекта, лишь подвергая опасности самих противников погрома.
«…я уговаривал публику расходиться, кричал рабочим, чтоб они отправлялись на работу, что им нечего здесь делать. Но все было напрасно. Мои уговоры не действовали. Напротив, со всех сторон я слышал в ответ: – А ты кто такой, что заступаешься? Или самому пулю в лоб хочется?»43.
Действовать более активно им не позволяла явная малочисленность. Кроме того, те из них, которые состояли членами «городских»44 дружин самообороны, вероятно, были дезориентированы происходящим: в октябре-ноябре самооборона была нацелена прежде всего на защиту стачечников и охрану митингов от нападений «черной сотни», в меньшей степени – на предотвращение ночных грабежей и разбоев. Здесь же все перевернулось с ног на голову – среди бела дня громили те, кого предполагалось защищать.
Единственным действенным средством прекращения беспорядков могло стать только вмешательство властей, ближайшим представителем которых был комендант станции. К нему и обратились уже в самом начале погрома. Однако все, что предпринял не так давно назначенный исполняющим обязанности коменданта штабс-ротмистр Степанов45 – вывел 40 находившихся в его распоряжении солдат и оцепил вокзал. Впоследствии это решение служило поводом для обвинений в попустительстве и чуть ли не поддержке погрома, однако с точки зрения буквы закона ничего иного от него ждать и не приходилось. Охрана станции являлась для коменданта не просто главной, но единственной задачей. И убийство, и вызванные им беспорядки происходили за полосой отчуждения железной дороги, действовать за пределами которой, тем более с применением или угрозой применения оружия, Степанов мог только с санкции местных властей46.
Главной проблемой было то, что в предместье не было войск (во всяком случае таких, на которые можно было положиться, учитывая только что подавленную солдатскую забастовку и срочную демобилизацию запасных). Сообщение с центральной частью города сильно осложнялось тем, что понтонный мост, связывавший ее с «железнодорожным» левобережьем, был снят еще днем 10 декабря ввиду начинающегося ледостава47. Паромная (плашкоутная) переправа налажена не была48, а пароходная и, тем более, лодочная были небыстрыми и небезопасными:
«В дни ледостава разлившаяся кипящая Ангара представляет жуткое зрелище. Над водой все время стоит густой туман. Под прикрытием тумана по черной воде проносятся большие льдины. В их неожиданном появлении и заключается опасность переправы»49.
С началом погрома околоточный (с Хахутовым?) отправился за Ангару, а Степанов послал за поддержкой к коменданту сборного пункта иркутской внутренней эвакуационной комиссии Кривцову. Сборно-эвакуационный пункт представлял собой бараки на так называемой «Переселенческой ветке» или «Переселенческой платформе», где-то в районе современной улицы Тургенева50. Войск не было и там, так как события пришлись на «окно» между эвакуационными эшелонами. Была только охрана пункта, которую Кривцов и отправил на станцию под командованием прапорщика запаса.
Можно предположить, что находившиеся на станции 40 человек и прибывшие со сборного пункта еще 30 были железнодорожной охраной51. Как бы еще и не того самого батальона, в котором служил Кузьменко. Это могло бы объяснить и нежелание Степанова отпускать их из-под своего непосредственного контроля и довольно пассивное поведение этих охранников. Подошедшие со сборного пункта военные были направлены Степановым «пройтись по предместью» с предписанием не открывать стрельбы и не производить арестов52. Проку от этой демонстрации было немного, и в конце концов дружинники попросили их продвинуться по Александровской в сторону циклодрома (нынешний парк им. Парижской Коммуны) с целью отсечь дальнейшее распространение погрома53.
В это же время (11:30) к вокзалу прибыли пристав 1 полицейской части, в «зону ответственности» которого входило Глазковское предместье – титулярный советник Николай Ареньевич Иванов54 – с пятью городовыми. По его оценке, толпа уже достигла численности в 2,5 тысячи человек. Вполне вероятно, что это было преувеличением, но реально оценив свои силы, он занял выжидательную позицию, по-видимому отправив в город очередную просьбу о подкреплении55.
Дальнейшие события концентрировались уже непосредственно у вокзала и их центром стал комплекс строений, располагавшихся на углу улицы Кругобайкальской и привокзальной площади (сейчас угол ул. Терешковой и Челнокова). Здания принадлежали иркутскому мещанину, грузину Николаю Соломоновичу Онанашвили. В угловом доме по-видимому размещался магазин, в следующем двухэтажном здании с июля 1904 года находился аптечный склад «Красного Креста» и его службы56, в соседнем, существующем и сегодня, каменном двухэтажном – гостиница «Южный Кавказ», в чьем подвале размещалась часть склада «Красного Креста», и во дворе этих двух строений – ресторан.
Гостиница «Привокзальная». Снимок Google Maps, 2013
Первым, между 11:00 и 11:30, не взирая на присутствие полицейских чинов и выставленный Степановым у дома военный караул, был разгромлен угловой магазин.
«Толпа была значительная и, не смотря на присутствие караульных солдат, доканчивала погром указанного дома… Громилы, если это были рабочие, все попадавшее им под руку уничтожали или бросали караулу – табак, папиросы, хлеб и т. п. Грабеж принял огромные размеры. Солдатам объясняли причину погрома и подстрекали их к грабежу»57.
Погромные «активисты» пытались побудить толпу к штурму «Южного Кавказа», требовали от пассажиров (большей частью офицеров) покинуть номера, что те и стали делать со всей возможной поспешностью58.
Сам Онанашвили несколько раз обращался с просьбами о защите к Степанову, собирался даже откупиться от погромщиков, но в конце концов
«по настоянию своей русской прислуги, скрылся, перескочив через забор. Ночевал он в одном русском семействе, а затем перебрался в город»59.
К полудню избиения прекратились и погром перешел в следующую фазу – основным мотивом теперь служила нажива:
«Если до полудня можно было говорить о разгроме, как о мести кавказцам за убийство солдата, то после полудня начался самый откровенный грабеж. Если до полудня застрельщиками являлись некоторые деповские рабочие, то после 12 ч. выступили погромных дел мастера, по-видимому, прибывшие к этому времени из города. Началось самое наглое расхищение имущества кавказцев»60.
Дружинники и присоединившиеся к ним граждане как могли противодействовали грабежу: пытались отбирать растаскиваемые вещи, разбивали и разливали спиртное61. Параллельно с помощью санитаров аптечного склада «Красного Креста» (оттуда брали бинты и вату для перевязок) и военных врачей, приведенных заведующим этого склада доктором А. Н. Червенцовым со сборного пункта, началось оказание первой помощи раненым (как «кавказцам», так и «русским»), некоторые из которых были отправлены в ближайшую – железнодорожную62 – больницу63.
Во втором часу дня на место событий явился исправляющий должность иркутского полицмейстера подполковник Николай Антонович Никольский64. Был ли он недостаточно информирован или просто понадеялся на свой авторитет, но воинских подразделений с ним не было. Что конкретно он предпринял для прекращения беспорядков неизвестно, однако результат, по свидетельству анонимного дружинника, был обратным желаемому:
«В этот момент я в первый раз увидел полицеймейстера. Он о чем-то говорил с толпой. … Назади в это время толпа что-то закричала. Оглядываюсь и вижу такую картину. Полицеймейстер Никольский, схватив в руки шапку, изо всех сил убегает от толпы, которая изрыгает по его адресу различные ругательства»65.
Более того, несколько позже комендант станции Степанов в своих показаниях прямо обвинит Никольского в невольном провоцировании толпы на дальнейший грабеж.
«…до появления полицеймейстера толпа совершенно успокоилась и стала расходиться, и только нецелесообразные действия и распоряжения полицеймейстера повели к тому, что толпа возросла до громадных размеров, и погром принял такой грандиозный характер»66.
Правда, эта межведомственная эскапада могла быть реакцией на неизбежный «разбор полетов» с поисками крайнего. Полиция со своей стороны тоже в долгу не осталась. Тот же пристав Иванов свидетельствовал, что Степанов не только не предотвратил погром имевшимися в его распоряжении военными силами, но и до некоторой степени подстрекал к нему.
«Так, когда толпа громил хлынула на лавку Бесеневича (не кавказца), то Степанов закричал: „Ребята, как вам не стыдно, ведь это – не черкесы“»67.
Как бы то ни было, вновь возбудившаяся толпа разгромила и разграбила ресторан Онанашвили, находившийся во дворе «Южного Кавказа», а когда через два часа полицмейстер вернулся с ротой68 солдат, которые начали прикладами ружей разгонять всех присутствующих, еще и лавку турецкого подданного Харлампова на противоположной стороне улицы69.
Досталось всем – и хулиганам, и дружинникам, и простым зрителям70. К четырем часам вечера привокзальная площадь и Кругобайкальская улица были без единого выстрела очищены и оцеплены71. При этом нет упоминаний ни о каких арестах. Свежих пострадавших отправили в железнодорожную, а трупы – в Кузнецовскую больницу, за реку. Собственно, на этом погром и его подавление завершились. Способствовали этому наступившая темнота72 и усиливающийся мороз73.
Войска оставались в предместье до 19:30, после чего полицмейстер снял все караулы. Причиной такого решения Никольского вряд ли могла быть уверенность в прочном умиротворении предместья, поскольку обстановка в городе в октябре-ноябре 1905 года не оставляла сомнений в обратном. Скорее, причиной было то, что он мог распоряжаться лишь теми войсками, которые ему выделялись временно командующим 2-й Сибирской пехотной дивизией генерал-майором Даниловичем и лишь в той мере, в какой ему это позволялось. С войсками между тем было плохо – буквально на днях было подавлено восстание (военная стачка) иркутского гарнизона, в срочном порядке демобилизованы запасные, а из оставшихся выделялись на постоянной основе 4 офицерских патруля в помощь полиции74, не справлявшейся с разгулом криминала в самой центральной части города. Таким образом, Глазково фактически было брошено на произвол судьбы, а, если сказать прямо, – погромщиков.
«караул еще вечером был снят, в разгромленных помещениях рылись со свечами какие-то люди, слышались звон разбиваемых стекол и выстрелы»75.
Страшным итогом «черной» пятницы стали десять трупов: пекарь Тетеос Караказьян, Авек Григоров, Абрам Мураньянц, Яков Аванесов, Филипп Бабаев, Манук Арзаков и Исак Хамразов76, Датразая Исай77, Степан Гогонашвили78, а также скончавшийся 17 декабря в железнодорожной больнице гимназист VI класса Иван Бабаев79.
Кроме того, в железнодорожной больнице находилось пятнадцать серьезно раненых:
«Мастеров, истопник; Давид Машула Ашвили, буфетчик III к.; Спиридон (фамилию не говорит), грузин; Мария Мельникова, 19—20 л., прислуга в номерах; Антон Дейвис, столяр депо; Петр Баткон, из города; Федор Головачев, конторщик; Михаил Пахтил, истопник; Распопин, кондуктор; Александр Королев, служащий из тяги; Фарафанов, из города; Казаков, токарь депо; Михеев, проводник; Иван Кунаев, служащий ж. д.; Борзенко, истопник»80.
Число раненых «несерьезно» и просто избитых (в том числе и при разгоне толпы) неизвестно, но уже и из приведенных данных очевидно, что декабрьские события по числу жертв сопоставимы с октябрьскими. Зато с большим отрывом они опережают их масштабами причиненных разрушений и убытков. Согласно отчету полицмейстера, в ходе погрома 16 декабря было «разбито» 12 заведений – два трактира, две кухмистерские, две чаевые и шесть мелочных лавок81.
17 декабря. Суббота
Второй день погрома, к сожалению, нашел детальное отражение только в упомянутом отчете Червенцова, который по понятным причинам содержит информацию только для привокзальной локации. Газеты ограничились несколькими строками, которые мало что добавляют к реконструкции событий. Что происходило весь день собственно в предместье – неизвестно. Вероятно, просто продолжался грабеж уже «разбитых» или брошенных спасающимися «кавказцами» без присмотра домов. О новых жертвах не сообщалось, а вот количество разоренных торговых заведений в итоге увеличилось до 1982.
Самым характерным во втором дне было отсутствие импульсивности. Толпа начала собираться во дворе Онанашвили с утра, однако, несмотря на отсутствие охраны и то, что ресторан был уже разгромлен вчера, продолжить грабеж при свете нового дня люди решились далеко не сразу. Активистам пришлось уговаривать и снова разжигать страсти:
«…приходил напр. человек и показывал башлык, пояс и фуражку санитара Красного Креста, на фуражке значится: „Канарев“; эти вещи найдены в подвале разгромленного ресторана Онанашвили, а это, будто бы, указывало на ограбление или даже убийство санитара»83.
Изменился и состав погромщиков. Если в первый день их ядром выступали деповские рабочие, то в субботу это был разный чернорабочий элемент и запасные нижних чинов 23-го Восточно-Сибирского стрелкового батальона84. В составе «чернорабочего элемента», конечно же были и откровенно криминальные личности, но можно предположить, что массу создавали обитатели так называемого «Порт-Артура» – района самовольной застройки, ограниченный реками Иркутом, Ангарой и линией железной дороги85. Дислокацией для запасных нижних чинов, возможно, служило Глазковское городское начальное училище имени Святого князя Владимира86, еще весной 1904 года отданное в распоряжение военного министерства.
Только к 12 часам дня толпа решилась на какие-то действия. Начали опять с ресторана. После 15:00, наконец-то добрались до «Южного Кавказа». Караул из двух десятков солдат (вероятно все той же железнодорожной охраны, находившейся в распоряжении коменданта Степанова), к тому времени появившийся у здания, сделал несколько выстрелов в воздух, но погрому не воспрепятствовал87. Пассивность караула возможно объясняется тем, что он был поставлен для охраны вовсе не «Южного Кавказа», а магазина Красовского по адресу: ул. Кругобайкальская, 2, то есть располагавшегося непосредственно по соседству с «Южным Кавказом»88. Официальные «Иркутские губернские ведомости» сообщают, что беспорядки были прекращены в 5 часов дня89, однако этому противоречит отчет доктора Червенцова:
«…с наступлением темноты90, когда грабеж еще продолжался, я ушел. Придя в 8 часов вечера на склад, я видел блуждающие огни во всех этажах разгромленной гостиницы: ночной грабеж продолжался»91.
Намеренным или случайным результатом этих блужданий со свечами стал пожар «Южного Кавказа», начавшийся около 10 часов вечера. Благодаря стоявшему в эти дни безветрию92 и усилиям пожарных удалось отстоять от огня здание аптечного склада, в котором, среди прочих медикаментов хранились запасы эфира. Тушение здания самой гостиницы было занятием безнадежным: в Глазково была лишь одна (пятибочковая) пожарная машина, из города никто прибыть не мог, нормальной водокачки или взвозов для пополнения запаса воды не было. Мало того, «были попытки остановить тушение …: нарочно был перерезан рукав»93, что косвенно свидетельствует о поджоге. В общем, ночь на 18 декабря у вокзала была не слишком спокойной. Опять собрались люди, движимые самыми разными мотивами. С одной стороны:
«…явились несколько молодых людей, с ружьями за плечами, объявив себя „охранниками“; эти люди вели себя безукоризненно, помогали тушить и охраняли здание нашего склада»94.
В то же время были и обратные примеры:
«Когда начался пожар, мы решили взять из своего имущества наиболее ценное и отвезти в Глазковское общежитие сестер, а склад запереть… В то время, когда мы перетаскивали вещи на вокзал, в здание склада, выбив в дверях стеклянную раму, ворвались хулиганы, под предлогом спасения имущества; в результате – пропажа вещей и денег. Во время пожара я обращался к ротмистру Степанову, который на мою просьбу об охране склада заявил, что за полосу отчуждения железных дорог он давать солдат не имеет права»95.
К 4 часам утра «Южный Кавказ» выгорел. Пожарные и дружинники ушли96.
18 декабря. Воскресенье
Третий день погромным вообще назвать можно только с натяжкой. По сообщению газеты «Восточное обозрение»:
«Воскресенье в Глазковой прошло спокойно, если не считать бесчинств в разгромленных домах, производимых уличными мальчишками»97.
Настоящей причиной окончательного прекращения беспорядков по-видимому стало прибытие очередного железнодорожного эшелона с эвакуируемыми с востока войсками98. Порядок установился просто «сам собой», за счет того, что присутствие регулярных армейских подразделений означало возвращение в предместье власти. Нижние чины были направлены на разбор завалов сгоревшего здания (в которых обнаружился практически неповрежденный склад кеты), аптечный склад Красного креста эвакуировали на переселенческий пункт99, а прятавшиеся владельцы и обитатели «кавказских» торговых заведений начали возвращаться в свои разгромленные дома.
В тот же день пострадавшие «кавказцы» собрали сходку, решившую организовать собственную дружину самообороны, на вооружение и оснащение которой тут же было собрано 600 рублей. Надо полагать, что идея эта прозвучала еще раньше, поскольку в городе уже распространялись слухи о готовящемся ответном погроме «русских» в Глазково. В связи с этим собрание сразу обозначило свою позицию:
«кавказцы решили образовать собственную дружину, но она отнюдь не будет преследовать тех целей мщения русскому населению вообще и рабочим депо в частности за погром, о которых в городе ходит такая масса самых разнообразных слухов, а предназначается только для охраны от убийц и грабителей мирных граждан без различия национальностей. С этой целью кавказская дружина входит в органическую связь с остальными существующими в городе дружинами»100.
В подтверждение этих намерений небольшой отряд кавказской дружины уже вечером того же дня участвовал в патрулировании центральной части города. Более того, в среду (22 декабря) объединенное совещание железнодорожников и «кавказцев» уже принимало постановление вполне административного порядка о запрете на территории Глазковского предместья и Порт-Артура беспатентной торговли спиртным, закрытии монопольных винных лавок на период с 25 декабря по 7 января 1906 года и об аресте лиц, воспользовавшихся огнестрельным оружием (с его конфискацией). Контроль за исполнением решений как раз и возлагался на «глазковскую самооборону»101.
Интересным, но, к сожалению, не датируемым, представляется в этой связи также эпизод с участием в событиях 16—18 декабря отряда самооброны иннокентьевских железнодорожников102. О нем скупо упоминается в «Обвинительном акте по делу о восстании (военной стачке) части Иркутского гарнизона. Ноябрь – декабрь 1905 г.», причем цель выезда иннокентьевской дружины указана в нем в такой форме: «для участия в погроме Глазковского предместья»103. Кроме того, имеются беллетризированные воспоминания участника этой экспедиции – слесаря иннокентьевского депо Ильи Федоровича Мухартова, опубликованные в 1929 году в журнале «Вокруг света». Несмотря на литературную обработку этих мемуаров они насыщены подробностями и именами, на поверку оказывающихся достоверными.
«В один морозный ноябрьский104 день гудок созвал иннокентьевских рабочих. Столяр Аношко сообщил, что из Иркутска получено тревожное сообщение. На станции Глазково «чёрная сотня» устроила погром. Грабят, поджигают магазины, началась резня. Охраны никакой нет. Надо немедленно ехать на помощь…
Илья во всю прыть сбегал домой за ружьём. Когда он вернулся, был уже готов поезд из шести вагонов. Собралось ехать более двухсот человек. Выбрали двух руководителей, – машинистов Бродецкого и Подгорбунского. Паровоз прицепили такой, как для курьерского поезда, и через четверть часа уже подъехали к станции Глазково. Высоко поднимались в морозном воздухе столбы дыма над горящими магазинами. Около станции – толпа самого подозрительного вида, большинство пьяных, много оборванцев, бродяг.
Иннокентьевские рабочие прошли к разграбленным домам. Грабители рассеялись. Стали собираться местные жители, глазковские железнодорожники. Пожарных было мало, работали плохо. Собравшиеся взялись помогать. Скоро затушили пожары. Тем временем пришли жители посёлка при лесопильном заводе. Сказали, что на их посёлок предполагается какое-то нападение. Отряд разделили на две части: половина осталась на станции, другая пошла к лесопильному заводу. Илья был в числе отправлявшихся к посёлку. По дороге остановились в депо. Протяжным гудком созвали рабочих, устроили небольшой митинг. Предложили иркутскому депо организовать у себя самооборону, так как томский погром, события того дня и многочисленные отдельные грабежи и убийства вынуждают к этому. В посёлок пошли уже вместе с иркутскими железнодорожниками. Продемонстрировали объединение рабочих, вселили страх в громил. В посёлке посоветовали в случае опасности дать гудок. По первому же гудку из депо явится помощь»105.
Исходя из упоминания Мухартовым пожаров, можно предположить, что выезд состоялся именно 18 декабря. Так впечатлившие молодого слесаря «столбы дыма над горящими магазинами», вероятно, имели источником уже выгоревший «Южный Кавказ», остатки которого какое-то время должны были дымиться. Учитывая то, что сам Мухартов в тушении пожара участия не принимал, возможно, что никакого тушения и не было. Собственно, и о погроме в рассказе речь не идет. Только о его последствиях.
Смена слесарей иннокентьевского депо, май 1905. Фото из личного архива А. В. Лукьянова
Интересно так же направление движения дружинников. Рабочий поселок при лесопильном заводе – это несомненно Порт-Артур, на краю которого (ближе к мосту через Иркут) находился лесопильный завод товарищества «Лаптев, Михайлов и Вишняков»106. Каких погромщиков там могли ждать и опасаться в эти дни? В каких громил вселили страх? Версия о том, что этот выезд мог быть вызван именно слухами о мобилизации «кавказцев» для ответного погрома, кажется не особенно противоречащей общей событийной канве.
О том, что такие слухи были и до какой степени они разрастались в условиях отсутствия надежной связи, можно получить представление из воспоминаний известного русского и советского писателя В. В. Вересаева, который по пути со службы в Маньчжурии, где он был военным врачом, прибыл на станцию Иркутск ночью 18 декабря 1905 года:
«Мы были верст за сорок от Иркутска. В вагон вошел взволнованный кондуктор и сообщил, что на станции Иркутск идет бой, что несколько тысяч черкесов осаждают вокзал.
– Какие такие черкесы? Откуда?
Около Иркутского вокзала расположен поселок, населенный кавказцами, – черкесами, армянами и грузинами. Несколько дней подряд в этом поселке шел погром. Ехавшие с нами два иркутских обывателя рассказывали, что кавказцы поселка – профессиональные грабители; кто вечером зайдет в поселок, исчезает бесследно; полиция боится кавказцев, и все грабежи остаются нераскрытыми. Недавно нашли в поселке труп зарезанного солдата. Солдаты с эшелонов и рабочие бросились громить поселок и избивать черкесов. При разгроме лавок будто бы нашли массу солдатских шинелей, винтовок и еще теплый труп унтер-офицера. Черкесы созвали из окрестностей своих земляков и напали на вокзал, чтобы отомстить.
В этих рассказах о еще теплых трупах и бесцельных убийствах солдат звучало что-то странное и знакомое, чувствовались за кулисами чьи-то предательские, кровавые руки. Пассажир, несколько дней назад проезжавший через Иркутск, видел самый погром. Он вышел на крыльцо вокзала. Поселок горел, из лавок расхищались товары; на его глазах солдат-погромщик размозжил железною полосою голову бежавшему черкесу. А около вокзала стояла выстроившись рота солдат под командою офицера и спокойно смотрела. Пассажир спросил офицера, отчего он не остановит погрома.
– Мне не приказано вмешиваться. Велено только охранять вокзал.
…
Мы приехали в Иркутск поздно ночью. На вокзале все было тихо и спокойно.
…
Комендант, не удостаивая нас ответом, говорил, пуская слова через нос:
– … трудно поручиться, удастся ли уж кому-нибудь вообще-то уехать отсюда дня через три-четыре. Сегодня вечером мы отбили от вокзала нападение черкесов. Говорят, их теперь собирается тысяч десять. Если сожгут вокзал и перервут сообщение, то запасные с эшелонов все кругом разнесут, нас перебьют, и что вообще будет, трудно сказать…
Мы вышли от коменданта злые и раздраженные. Куда направиться? Поселок у вокзала сожжен, в город попасть нельзя, потому что по Ангаре идет шуга, и перевоза нет; да и опасно ехать ночью из-за черкесов»107.
Конец ознакомительного фрагмента.