Я эту даму помню ещё с прошлого посещения. Не уверен, помнит ли она меня. Клиентов тут до и после меня были сотни, разве всех упомнишь? Но неважно, сейчас главное узнать, что произошло. А сначала – унять мелкую гадкую дрожь во всём теле, которая враз накатила от такой ошеломляющей новости.
Третий корпус я нашёл быстро; разыскать кабинет Тамары Сергеевны тоже не составило труда. К счастью, она оказалась на месте. Женщина лет сорока пяти, стройная, ухоженная, одетая в деловой бежевый костюм. Она сидела за компьютером, что-то строчила на клавиатуре. Её серые глаза изучающе глянули через очки в модной оправе.
– А, так вы тот самый старый друг, о котором…
– Да-да, тот самый, – кивнул я. – Так что с Е.Г.?
– Вы понимаете… Он сейчас в коматозном состоянии. Знаете, что это такое?
– В коматозном… – механически повторил я, так как сознание отказывалось принимать услышанное. – Как же так? Ведь мы с ним ещё седьмого числа говорили…
– Всё и было нормально. А восьмого он провёл очередной свой эксперимент, только с увеличенным временем. Он же на себе всё испытывал. Не знаю, в курсе ли вы… Сенсорная депривация. И во время эксперимента впал в глубокую кому. Почему – не знаем.
– Вот чёрт… – я выдавил это, потому что ничего лучше в голову не пришло.
«Сенсорная депривация» – да, мне был знаком это термин. Е.Г. упоминал его несколько раз, когда речь заходила о том самом новом направлении его исследований. Однако в подробные пояснения он ни разу не вдавался, каждый раз закругляя разговор на эту тему в том духе, что мне нужно приехать и узнать всё на месте. Ну, вот я и приехал…
Конечно, я заранее предпринял некоторые усилия, чтобы узнать, что это за штука такая. В своём журналистском деле я всегда считал нужным хоть немного быть осведомлённым насчёт темы, в кою намерен влезть с профессиональным интересом. Поэтому кое-что прочитал. Не могу сказать, что изучил предмет углублённо, но некоторое общее представление о нём составил.
Насколько я понял, сенсорная депривация – это такой специфический метод воздействия на психику, или, как говорят специалисты, психоэмоциональной регуляции. Суть в том, что человека искусственно изолируют от всех внешних раздражителей. То есть он находится какое-то время в таких условиях, что к нему не поступает никаких сигналов извне. Якобы такое воздействие, а вернее, ограждение от всяких воздействий, очень интересно влияет на работу центральной нервной системы. В небольших дозах это благотворно сказывается на психике, успокаивает и расслабляет. Но если депривация длится долго, мозг изменяет свою работу, – и чем дольше, тем сильнее. Происходит следующее: мозг, поскольку его работа не прекращается, использует собственные резервы, и, образно говоря, заполняет образовавшуюся сознательную пустоту собственным содержанием. При этом сознание как бы перенаправляется внутрь и вытаскивает оттуда всякое такое, что в обычных условиях спрятано в глубинах нашего существа. Вот тогда и происходят самые интересные вещи. Человек получает совершенно необычные переживания, которые зависят от его индивидуальных качеств, от его личности. Возможны и побочные эффекты, и отрицательные последствия типа галлюцинаций, неврозов и прочих неконтролируемых состояний. Так что подвергать человека такому испытанию надо со всеми мерами предосторожности.
Ещё я запомнил, что такие опыты начали проводиться ещё в пятидесятых годах в США. Не сказать, чтобы во всём мире депривацию стали широко применять. Хотя оздоровительный эффект от неё считается доказанным: она помогает бороться со стрессами и комплексами, способствует обретению уверенности в себе и даже якобы стимулирует творческий потенциал личности. Опять-таки, если проводить её грамотно и осторожно. Но с официальной медицинской наукой этот метод как-то не очень стыкуется, – видимо, по причине того, что затрагивает области за её пределами. Вероятно, также из-за тех самых отрицательных последствий.
Всё же к возможностям сенсорной депривации всегда сохранялся интерес, особенно со стороны всяких неформалов от медицины и исследователей изменённых состояний сознания. На Западе она давно вошла в арсенал отработанных психотерапевтических методик. А в нашей стране не особо где применяется. Да, депривацию используют в процессе тренировки космонавтов, и вообще тех, кто вынужден по роду деятельности долго пребывать в замкнутом помещении. Скажем, нахождение в сурдокамере – это и есть частичная депривация. Но вот так, чтобы полностью, на всю катушку, – о таком в отечественной медицине мне слышать не приходилось. Может, это где-то и практиковалось, но мне на эту тему ничего накопать не удалось. Е.Г. был единственным из известных мне соотечественников, который этим всерьёз занимался.
«Был…» Я вздрогнул, когда это слово мелькнуло в моих мыслях.
– Так вы хотите сказать, что это с ним случилось из-за… этих его экспериментов? – пробормотал я наконец, собравшись с мыслями.
– Наверняка, отчего же ещё? – пожала плечами женщина.
– Может, у него были какие-то проблемы со здоровьем, о которых никто не знал? – предположил я, хотя такое казалось и мне самому не очень-то правдоподобным.
– Да не имел он никаких проблем! Сами ведь тоже периодически обследуемся, так что все были ли бы в курсе, если что. Ну, немолодой уже мужчина, за пятьдесят, понятно. Но повторяю, у него-то всё было в порядке. Он вообще вёл здоровый образ жизни: не пил, не курил, йогой занимался, обливался холодной водой… Ходил много по окрестностям, почти ежедневно. В этом плане даже образец был, можно сказать. Так что да, – полагаю, и не только я, – он себя довёл до ручки с помощью длительной депривации. Не рассчитал свои силы…
Я помолчал минуту, соображая, как вести себя дальше. Ситуация выглядела до дикости абсурдной. Что же, я проделал такой долгий путь в эту глушь, чтобы выслушать это печальное известие и убираться восвояси? А с другой стороны, какой смысл мне тут оставаться и что делать? У меня тут, кроме Е.Г., никого нет, да и приехал-то я, собственно, к нему и с его подачи. И вот такое…
– Тамара Сергеевна, – осторожно прокашлявшись, наконец произнёс я, – а он сейчас где? Я могу его увидеть?
– Пока в отделении интенсивной терапии. Посторонним вход туда запрещён, сами понимаете. Проводим меры по выводу из комы, но пока безуспешно. Удалось только стабилизировать дыхание… ну и другие основные функции организма. Что ещё сказать… Главные рефлексы сохраняются. А в сознание так и не приходит.
– М-да, плохо всё это… – протянул я, скорее чтобы заполнить паузу: в голову не приходило никаких дельных мыслей по поводу происходящего.
– Самое скверное, – добавила Тамара Сергеевна, – что мы не можем понять причину, по которой он впал кому. Собрали консилиум, мониторим состояние непрерывно уже третьи сутки… но пока ясности нет. Возможно, это нарушение мозгового кровообращения. С другой стороны, отдельные признаки свидетельствуют о резкой гормональной недостаточности гипофиза… Ладно, не буду вас пичкать медицинской терминологией. В любом случае, это только симптомы, а что их вызвало, мы не знаем. Вообще, подобные клинические случаи, насколько я знаю, в отечественной медицине не описаны. По крайней мере, ни я, ни мои коллеги не сталкивались.
– Вы имеете в виду…
– Я имею в виду случаи, когда депривация приводит к таким последствиям. По логике вещей, такого не должно быть. Но сами видите, реальность оказывается сложнее, и мы не всё знаем.
– Да уж, сложнее, это даже и не врачу понятно… – хмыкнул я. – Слушайте, может это прозвучит глупо… но что если он проводил этот эксперимент как-то по-особому? Ну, с какими-нибудь дополнительными нагрузками, допустим?
Тамара Сергеевна покачала головой.
– Вы знаете, это ведь далеко не первый его опыт сенсорной депривации. Весь последний год он этим активно занимался. Он всегда всё сначала отрабатывал, что называется, на собственной шкуре. Как настоящий учёный. Я могу сказать, что таких погружений он провёл не меньше пятидесяти. Погружался не только сам, – допускал и некоторых сотрудников, и даже посетителей нашего центра. Так что методика была хорошо отработана к настоящему моменту. И, конечно, всё делалось под наблюдением. Если бы была хоть какая-то опасность, – уж поверьте, он первым бы это запретил.
– Вы сказали «погружения», – заметил я. – Это вы так депривацию называете?
– Да, у нас помещение для депривации находится ниже первого этажа, заглублено метра на три в грунт. Поэтому и называем так.
Вот оно что! Е.Г. мне об этом не рассказывал. Наверное, собирался меня удивить при встрече. Но не встретил, и удивляться мне приходится совсем по другому поводу.
– Вы спросили про какие-то другие условия эксперимента, – продолжала женщина. – Я уже вам сказала, что необычным в этом погружении было только длительное время. Не менее четырёх часов. Но он ведь шёл к этому долго, постепенно увеличивая время пребывания в камере. С первого раза мало кто выдерживает более пятнадцати минут. Подают сигнал, что им уже хватило.
– Да, я читал, что мозгу к такому режиму сразу привыкнуть трудно, – кивнул я.
– Это гораздо более серьёзное испытание для психики, чем может показаться, – усмехнулась Тамара Сергеевна. – Известны случаи, когда люди, вынужденно проводившие долгое время в шахте или пещере, просто сходили с ума.
– И я что-то о подобном слышал…
– Но то психика ломается, а тут мы столкнулись с прямым физиологическим воздействием, понимаете? И этот случай беспрецедентный.
– Понимаю, – вздохнул я, – но кому как не вам знать, что психологическое и физиологическое тесно связаны? Ну, самовнушение, гипноз и всё такое?
– Вы правы, – грустно согласилась Тамара Сергеевна. – Вопрос степени и качества этой взаимосвязи… Знаете, один из самых тёмных в медицине. Да и вообще в науке.
Мы помолчали. Я мучительно соображал, какие вопросы ещё уместно было бы задать. Понятно, что ей сейчас не до меня с моими расспросами, и затягивать разговор не стоило бы. Но хотелось сразу как можно яснее представить себе картину того, что произошло.
– Так он пробыл там все четыре часа?
– Все четыре, – подтвердила она, – и даже немного больше. Когда они истекли, – а наблюдавшие, естественно, знали, что именно на такое время было рассчитано очередное его погружение, – так вот, когда это время закончилось, ему подали специальный звуковой сигнал. Так уже много раз было. Но на сей раз он не отреагировал. Мы поначалу не придали значения, ведь показания всех датчиков – а они во время сеанса подключены к телу, – были в норме. Подождали еще несколько минут, снова посигналили – никакой реакции. И вот тут кровяное давление у него начало резко падать, а пульс и дыхание замедляться. Операторы наблюдения всерьёз забеспокоились. По инструкции в случаях, если что-то пошло не так, человека немедленно извлекают из камеры. Так пришлось поступить и с вашим другом. Кстати, первый раз за всё время, как была оборудована камера для депривации. Когда его достали, он был без сознания и уже почти не дышал. Пришлось на время подключать его к аппарату искусственной вентиляции лёгких, запускать сердце, колоть адреналин… Ну весь стандартный комплекс мер по реанимации. Главные жизненные функции удалось восстановить, но, к сожалению, не более того.
– А прогнозы какие? – осторожно спросил я, поймав себя на мысли, что боюсь услышать ответ.
– Прогнозы… – женщина развела руками. – Никто ничего определённо сказать не может. Нет ясной клинической картины – в этом всё дело. Пока поддерживаем состояние «скорее жив, чем мёртв». А как долго это может продлиться и чем закончится – ну, что сказать… будем делать всё возможное и надеяться на лучшее.
Я сидел несколько секунд и переваривал свалившуюся информацию.
– Понятно… – пробормотал я. – Спасибо, Тамара Сергеевна, за разъяснения. Я всё-таки, с вашего позволения, не буду уезжать сразу. Хотя бы потому, что никто меня обратно прямо сейчас не повезёт. Да и мне всё-таки хотелось бы с ним повидаться, пусть он меня сейчас не узнает. Я же к этому визиту давно готовился…
– Конечно, – впервые за всю беседу она улыбнулась, – раз вы наш гость, то, несмотря на всё случившееся, мы должны вас принять. Сколько вы рассчитывали у нас пробыть – две недели, кажется?
– Да, мы с Е.Г. договаривались, что я приеду на пару недель. Без всяких сопроводительных бумаг, естественно… Но раз стряслась такая беда, то вряд ли столько пробуду. Не вижу смысла.
– Как вам будет угодно. Но в любом случае, в пределах этого срока имеете право проживать у нас и пользоваться услугами центра. О том было прямое распоряжение Е.Г. до того как… ну, понимаете. Ваша комната семнадцать в пятом корпусе. Вот ключи, можете прямо сейчас идти и располагаться. Если у вас ко мне больше нет вопросов.
– Вопросов пока нет, благодарю вас, – ответил я, принимая ключи. – Но может, ещё будут.