Глава вторая
НАЧАЛО
Я приехал на аэродром сразу после полудня. Машина промчала меня в дальний конец летного поля и остановилась у вертолета с опознавательными знаками метеорологической службы на фюзеляже.
Около вертолета распоряжался знакомый уже мне парень из Криминал-департамента. Он что-то выговаривал двум детинам в синих комбинезонах, тупо уставившимся на лежащий около люка разбитый ящик. Вокруг валялись банки с каким-то соком. Отругав виновников этого происшествия, парень обернулся и, увидев машину, быстрым шагом направился к нам. Я вспомнил, что Клаппер не назвал мне его звания, и, выйдя из машины, решил пустить пробный шар.
– Мне нужен капитан Гонзалес, – сказал я парню, когда он подошел. – Моя фамилия Смит.
Он кивнул и сказал:
– Это я, только здесь я, с вашего позволения, просто Гонзалес. Вокруг все штатские, а вертолет принадлежит метеорологам… Вы уже готовы?
– Да, – сказал я и взял с сиденья свой портфель.
– Прекрасно! Вылет через четверть часа. Вам придется подождать. Еще не…
Дикий рев ударил вдруг по ушам и заглушил его последние слова. Я от неожиданности вздрогнул. Оказывается, механики вздумали опробовать двигатель. Гонзалес повернулся и побежал к ним, размахивая руками и что-то крича. Роль штатского он исполнял весьма недурно.
Через пару минут рев стих, и наступила тишина. Только двое в синих комбинезонах препирались о чем-то, собирая рассыпанные банки.
Я достал из кармана сигареты, закурил и стал прогуливаться вокруг машины. Гонзалес куда-то исчез. Синие комбинезоны собрали свои банки и тоже ушли. Около вертолета никого не осталось. Начал накрапывать мелкий нудный дождь. Я забрался в машину и попытался заговорить с шофером. Тот отвечал односложно и с явной неохотой.
Наконец, минут через пятнадцать послышался шум мотора, и к вертолету подкатила еще одна машина. Из нее выскочил Гонзалес. Он дал какие-то указания невесть откуда появившимся людям, из машины вытащили небольшой красный тючок и засунули его в зев люка. Гонзалес подошел ко мне. Его лицо лоснилось от пота. Он достал носовой платок и стал им вытираться.
– Ну как? – спросил я.
– В порядке, – сказал он. – Чуть не забыли для вас электроодежду… Все, теперь можно отправляться.
Я взял свой портфель и полез в вертолет. В салоне стояли два кресла. Все остальное место было занято аппаратурой и тюками разного веса и калибра, по-видимому, предназначенными для метеостанций. К тому же, у меня сложилось впечатление, что этими тюками пытались хоть как-то замаскировать назначение приборов. Большинство приборов были мне совершенно незнакомы; среди тюков торчали отовсюду какие-то никелированные ручки, коричневые тумблеры, циферблаты с разноцветными стрелками и прочая дребедень, словно я попал в кабину космического корабля… Да, с тех пор, как я учился, метеорологическая техника солидно шагнула вперед. Впрочем, мне показалось, что некоторая часть этой электронной мешанины явно предназначена для радиоперехватов. Я бы, наверное, долго еще стоял и озирался по сторонам, но тут в салоне появился Гонзалес, захлопнул створку люка, в ту же секунду пол подо мной поплыл в сторону, и я плюхнулся в кресло. Мы были в воздухе.
Аэродром быстро скрылся в пелене дождя. Серая завеса застила мир, словно спрятала нас от любопытных взоров. Гонзалес исчез в кабине пилотов. В иллюминатор смотреть было совершенно неинтересно, и я, поудобнее устроившись в кресле, стал ждать, пока Гонзалес даст мне обещанные Клаппером разъяснения. Двигатели гудели монотонно, и я, кажется, задремал. Во всяком случае, когда я открыл глаза, мой инструктор уже сидел в кресле напротив и протягивал мне красную папку.
– Вот это, – сказал он, – просил передать вам инспектор Ромс. Прочтите прямо сейчас, перед посадкой вернете ее мне.
Я хотел было съязвить насчет скорострельности некоторых полицейских чинов, но папка оказалась неожиданно тонкой и легкой. Пришла пора дремать Гонзалесу, а я, раскрыв гладкие красные корочки, углубился в изучение дела.
Справившись за полчаса с содержимым папки, я основательно задумался. Похоже было на то, что официального расследования не велось вообще, во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление. Более того, я лично не осмелился бы утверждать что-либо об убийствах на основании этих данных…
Я взглянул в иллюминатор. Снаружи по-прежнему плотно висел серый кисель. Я прикрыл глаза.
Итак, что же мы имеем?.. Первый радист разбился насмерть, свалившись в пропасть. Его, конечно, мог столкнуть вниз этот сумасшедший метеоролог. Вот только с какой стати?.. Я вспомнил слова Клаппера. Что-то с нервами… С нервами, видите ли, у него что-то!.. У меня тоже иногда бывает что-то с нервами, ну и что? Да о чем тут говорить… В наше время что-то с нервами у большинства добрых граждан. Все всё время чего-то боятся… Мои соседи боятся воров и грабителей. Знакомый лавочник всю жизнь боится рэкетиров, так и умрет в страхе. Мать всегда боялась, что меня укокошат. Клаппер наверняка боится, что когда-нибудь, через много-много лет все-таки придет к нему расплата за содеянное… Я вот боюсь, что только зря потеряю время на этой метеоточке…
А чего, интересно, боялся второй радист? Что заставило его сбежать со станции и ночью в пургу пробираться без теплой одежды по горам?
Я хотел было задать эти вопросы Гонзалесу, но что-то меня удержало. Мне вдруг показалось, что он и не дремлет вовсе, а сквозь прикрытые веки внимательно наблюдает за мной.
И вообще, все это чепуха! Что бы и как бы там ни было, не стал бы Клаппер платить мне такие деньги за здорово живешь. Есть у него на этой станции какой-то крупный интерес. А ну-ка, прикинем… Метеостанция находится где? – недалеко от границы. По ту сторону у нас кто? – красные… Нет, интересно все-таки! Имя Ромс мне совершенно неизвестно, а вот о полковнике Гринберге я где-то уже слышал. И вообще: что, если предположить, что инспектор Ромс появился впервые и исключительно для этой операции?.. Тогда здесь явно торчат чьи-то ослиные уши. Вот только не знаю, чьи – то ли контрразведки, то ли политической полиции? Хотя тут, как говорят русские, хрен редьки не слаще… И то, и то – Служба Безопасности!.. Ну что ж, тогда тревога Клаппера в принципе понятна. Будь я на его месте и будь у меня что-то на этой станции – и тут сразу два трупа… Я бы тоже, пожалуй, забеспокоился. Тогда, вообще говоря, понятно даже, почему он не может послать туда своего сотрудника. Где гарантия, что его люди не под колпаком иностранных разведок?.. Да тут лучшего человека, чем частный детектив, и найти-то трудно!.. И все же пока эта история, скажем прямо, малопонятна, а уж если быть откровенным до конца, так и непонятна вовсе. Ладно, примем за исходную версию то, что нам подсовывают. Лучшего все равно ничего нет…
Неплохо бы наметить план действий… Вести расследование в открытую я не смогу. Обстоятельства не те… Допросить метеоролога, к сожалению, тоже не удастся, во всяком случае, до тех пор, пока у меня не будет прямых улик… надо будет осмотреть оба места, где обнаружили погибших. Это элементарно: поскольку я альпинист, я всегда могу оправдать свои прогулки в горах необходимостью тренировок. Это неплохо… Кстати, допрос тоже возможен. Вернее, не допрос, а расспросы. Ведь если метеоролог нормальный человек, он обязательно должен рассказать новичку обо всем случившемся. Пусть не правду, если он все-таки причастен к гибели радистов, но что-то ведь он должен рассказать. Если он нормальный человек… Что-то не дает мне покоя эта самая его ненормальность… Где же я все-таки слышал это имя: полковник Гринберг?.. Да, ребята, чудеса на свете… Един в трех лицах… исчезнувший когда-то капитан Клаппер, давно забытый мною; известный откуда-то мне полковник Гринберг и, наконец, явившийся из небытия инспектор Ромс… В роли духа снятого… Христианская троица, в душу его!
Мне вдруг вспомнились апрельские события. Нашу роту подняли тогда по тревоге среди ночи. Только все разобрали оружие и построились, в казарму прибежал Клаппер, злой и явно еще не успевший проспаться после вечерней попойки, и приказал офицерам тоже взять с собой автоматы. Пока мы грузились, он бегал от машины к машине и ругался. У него, видимо, сильно трещала голова, потому что он успокоился только тогда, когда Тэд, тоже большой любитель выпить, сунул ему в руки фляжку с виски. Мидлтон тогда еще что-то брякнул по этому поводу, и все дружно заржали.
А потом была ночная дорога. Машины шли на большой скорости, с выключенными фарами, нас здорово трясло, но этого никто не замечал, потому что все думали только об одном: куда нас везут? После часа этой гонки в неизвестность колонна, наконец, остановилась, всех снова построили, и в призрачном свете маскировочных фар командир батальона зачитал приказ. Оказывается, враги нации и агенты мирового коммунизма сделали попытку захватить власть, и правительство приказывает нам, орлам и храбрецам, опоре нации и носителям свободы, выступить на защиту законности и порядка и всыпать красным по первое число, чтобы они навсегда зареклись баламутить наше демократическое государство.
А потом снова была дорога через ночь, и страшный вид Столицы, освещенной не морем огней и сияньем реклам, а вспыхивающими светлячками выстрелов и разрывов снарядов, мертвенным светом ракет и огромными языками пламени разгорающихся тут и там пожаров. А еще через полчаса, уже топая в пешем строю по какому-то переулку, в густом тумане наступающего утра мы нарвались на засаду, и первым, выронив автомат и нелепо взмахнув руками, упал на асфальт Тэд, весельчак Тэд, любимец всего моего взвода. Справа кто-то заорал диким голосом, и в голосе этом были лишь невыносимая мука и предсмертная тоска. Вопль этот оглушил меня и начисто убил во мне все человеческие чувства, остался только страх – животный страх за свою бесценную шкуру.
В себя я пришел в какой-то подворотне; сердце бешено колотилось от быстрого бега и пережитого ужаса. Что вы хотите от новоиспеченного лейтенанта, которому даже в карательных рейдах из-за аппендицита не пришлось участвовать, не говоря уже о чем-либо более серьезном и опасном. Я сидел в каком-то углу и, размазывая по лицу слезы и кровь из разбитого носа, прислушивался, не гонится ли кто за мной. Мне даже нечем было защититься, потому что и мой личный пистолет, и автомат, полученный перед началом операции, пропали. Никто за мной не гнался (в часы великой охоты зайцев не гоняют), и получился из меня стопроцентный дезертир.
Конец ознакомительного фрагмента.