Глава 3
Проснулась я от идущего из кухни непонятного, но очень вкусного запаха – там что-то жарилось. Накинув халат, я заглянула туда: около плиты стояла Варвара Тихоновна и переворачивала что-то на сковороде, а в своем кресле сидел Васька и старательно умывался, значит, уже поел. Обернувшись на мои шаги, она, улыбаясь, сказала:
– Вот и хорошо! Вот и славно! Сейчас вы их горяченькими и поедите.
– Чего? – не поняла я.
– А блинчики с творожком. Я уже и в магазин сходила, и на базар, и Васеньку покормила, – отчитывалась она.
А я смотрела на ее светящееся радостью лицо и думала: «А ведь она это все искренне, от души… Ей, как и любому из нас, надо для счастья не так уж много. И самое главное в этом – быть нужной. По-настоящему, по большому счету, а не из корысти, неважно какой: мелкой или крупной». И я улыбнулась ей в ответ:
– Доброе утро, Варвара Тихоновна. Как же давно я не ела домашних блинчиков с творогом!
Оставив машину на стоянке около судоремонтного завода, я подошла к дверям административного корпуса и увидела прикрепленный скотчем к стеклу большой лист бумаги, на котором крупными буквами от руки было написано объявление, что заводу требуются на работу береговые матросы с окладом 600 рублей в месяц.
Что за чудеса? Ведь матрос – это всегда что-то, связанное с водой, никак не с берегом, да и зачем заводу, который на ладан дышит, кого-то на работу приглашать, пусть и на такой мизерный оклад? Ну да меня это не касается, решила я и вошла в вестибюль. Меня уже ждали – около турникета стоял Михаил.
– Добрый день, Елена Васильевна. Спасибо, что приехали.
– Что? – язвительно поинтересовалась я. – Вышеозначенный уже бьет копытом от нетерпения?
– Я рад, что у вас такой боевой настрой, – улыбнулся он.
Да, что бы ни говорили, а ФСБ – контора серьезная: ни дураки, ни слабаки там не водятся.
– Пошли, Михаил Владимирович. Как говорят бывалые люди: «Раньше сядешь, раньше выйдешь, и отсидишь не хуже других». Хочется поскорее развязаться с этой историей. Кстати, ничего нового не произошло?
– Нет, – ответил он, когда мы поднимались по лестнице на второй этаж. – И я даже не знаю, хорошо это или плохо.
В коридоре около дверей приемной стояли два здоровых парня, при взгляде на которых становилось ясно, что недостаток серого вещества с избытком компенсируется у них мышечной массой. Еще двое таких же находились в приемной, где за столом сидело нечто в приличных организациях совершенно невозможное: очень коротко стриженная молоденькая брюнетка в крошечных шортиках и таком же топике, в пупке которой переливалась всеми цветами радуги стекляшка, развалясь в кресле, рукой с невероятной длины ярко-зелеными ногтями лениво листала каталог «Отто». Я не смогла сдержаться и хмыкнула.
– Зато Николаю нравится, – жеманно произнесла она и, переведя взгляд на Чарова, томно спросила: – Миша, а ты говорил обо мне с папой? Ты не забыл, о чем я тебя просила? Я так мечтаю сниматься в кино… Все говорят, что у меня это изумительно получится.
– Конечно, Анжелочка. Разве я могу забыть просьбу такой очаровательной девушки, как ты? Как только начнутся пробы, я сам тебя к нему отвезу, – не моргнув глазом, соврал тот.
– Ах, я так мечтаю познакомиться с Власовым! – от полноты чувств она закатила глаза и глубоко вздохнула тем местом, где у нормальных женщин обычно находится грудь.
Глядя на все это, я развеселилась. Если я и ехала сюда с неприятным чувством, что мне придется делать что-то против своего желания, то теперь я была даже благодарна Михаилу, ну, где я еще смогла бы увидеть такой балаган? К сожалению, он быстро закончился.
– Мы с тобой чуть попозже обязательно поговорим об этом подробнее, а сейчас нам к Николаю Сергеевичу надо. Он один? – лучезарно улыбнулся Чаров.
– Семеныч у него, – презрительно поджав губы, сказала девица. – И как только его Николай терпит? Не представляю.
Мы с Михаилом вошли в кабинет, и я искренне порадовалась, что за дымчатыми стеклами моих очков сидящий за столом мужчина не сможет увидеть выражение моих глаз. Ну и рожа! Не дожидаясь приглашения, я прошла и села на стул рядом с длинным столом для заседаний, стоящим вдоль стены.
– Николай Сергеевич, это… – начал Михаил.
Но Наумов перебил его:
– Уже понял. Между прочим, могла бы, войдя, и поздороваться.
– Могла бы, если бы ты поднялся мне навстречу, – спокойно ответила я.
Наумов откинулся на спинку кресла и, пристально глядя на меня, ехидно сказал:
– А папенькина голова, кстати, именно на этом столе и стояла.
– Знаю. Жаль, не сообразила цветочков купить – возложила бы с превеликим удовольствием, – с не меньшим ехидством ответила я.
Я вовсе не собиралась начинать разговор с такого откровенного хамства, но говорить вежливо с этим человеком было свыше моих сил, настолько он был омерзителен. Удав Каа из мультфильма о Маугли был просто красавец по сравнению с ним. А Наумов был действительно похож на змею: крошечные злые глубокосидящие бледно-голубые глазки под тяжелыми надбровными дугами и низким лбом, переходящим в раннюю лысину, выпирающие скулы, маленький приплюснутый нос с вывернутыми ноздрями и острый подбородок, и все это в бледно-серых тонах: что кожа, что брови, что остатки волос.
– Что, любуешься? – издевательски спросил он.
– Да уж! Красота тебя не сгубит! Что, у Богданова ни на кого более симпатичного денег не хватило? – поинтересовалась я, закуривая.
– Да кто бы еще согласился с этой шалавой связаться, с ее дочками дебильными? – вскочил с кресла Наумов, напоминавший змею даже фигурой.
– Подробности можешь опустить. Как говорит один мой знакомый: «Не стыдно продаться, стыдно продаться дешево», – процитировала я Панфилова. – Ну и как ты сам считаешь: продешевил или нет, когда на ней женился?
– А я не на ней женился, а на заводе! – огрызнулся он. – Кто же знал, что так повернется?
– Ладно, время – деньги, а мое время стоит очень дорого. Что тебе от меня надо?
– Хочу предложить тебе этим делом заняться. О деньгах не беспокойся: заплачу, сколько скажешь. Этих двух дармоедов тебе в помощь дам – пусть хоть на побегушках свои долги отрабатывают. Ну и мальчиков, конечно, чтобы самой руки не пачкать. Как?
– А зачем тебе это? Ты что, местью пылаешь или думаешь, что сам в списке следующий?
– Какой местью?! Скажешь тоже, местью! Я боюсь! Понимаешь? Боюсь! – крикнул он. – Я не знаю, откуда в этой истории ноги растут! Я не знаю, чего мне ждать и ждать ли вообще! Я не понимаю, что происходит! Если бы предъява какая-нибудь была, наезд, то все ясно, разрулили бы. Так ведь нет ничего, вот что страшно-то!
– А чего ты боишься? У тебя мордоворотов, как грязи.
– А ты думаешь, у папеньки меньше было?! – взорвался он. – И ведь, главное, не дали этой вонючке своей смертью сдохнуть, а ему и оставалось-то всего ничего.
– Это о ком это ты так ласково?
– О Богданове, о ком же еще! Он же от рака загибался, ему больше месяца ни один врач не давал. Он же гнил заживо, а уж смердел!.. – при воспоминании об этом Наумов передернулся. – Поэтому мы и с собранием акционеров поторопились, чтобы все успеть оформить.
– Что оформить?
– Да то, что он уходит и меня вместо себя оставляет, – отмахнулся он – не это его сейчас волновало. – Ну что, возьмешься?
При одной мысли о том, что нужно будет копаться в истории этой семейки, я сама передернулась не хуже Наумова и, поднимаясь, сказала:
– Нет. У меня на ближайшее будущее совсем другие планы.
– Катитесь отсюда! – рявкнул он на Чарова и Солдатова, которые все время нашего разговора тихо, как мышки, просидели в уголке. – Слушай, – сказал он, дождавшись, когда они выйдут, – все говорят, – тут он кивнул на то место, где они сидели, – что ты человек прямой. Скажи, может за всей этой историей Матвей стоять? Понимаешь, хоть Мишка и талдычит, что таких специалистов не существует, но не с Луны же они свалились? А у Матвея, если хорошенько в закромах покопаться, все что угодно найти можно. Может, перетерла бы ты с Матвеем, если это, конечно, он, чего ему от меня надо, – все же знают, что ты с ним по корешам.
– Я Чарову уже говорила, но, если надо, могу и тебе повторить – Павел Андреевич здесь ни при чем. Что еще?
– А чего тут еще? – вздохнул Наумов, и на какую-то секунду мне стало его жалко – такой испуганный был у него вид, но это чувство быстро прошло. – Мне, конечно, и так на безбедную жизнь хватит, но и наследство упускать не хочется. Мне бы только эти полгода до декабря продержаться, а там… Свинтил бы я отсюда подальше, да с концами… И гори оно все синим пламенем – мне жизнь дороже.
– Полгода? – задумчиво сказала я. – Ну, тогда напиши завещание и укажи в нем, что все, что у тебя уже есть, и то, что тебе еще только предстоит от твоих в бозе почивших родственничков унаследовать, ты оставляешь государству. И рассказывай об этом всем, кто спросит и не спросит. Если дело только в деньгах, если это не что-то личное, то люди будут знать, что ничего от твоей смерти не выиграют, а значит, и смысла связываться с тобой у них не будет. Вот тогда, может, сам в живых и останешься.
Наумов задумался, что-то прикинул в уме и расхохотался.
– Слушай, а ведь эти дармоеды правы оказались, когда говорили, что ты можешь дать дельный совет. Не зря я их все-таки кормлю, – и радостно заявил: – Ты с меня имеешь! А если мальчики нужны будут для какой-нибудь работы – позвони, дам.
Полная отвращения к самой себе от совершенного только что для этого мерзавца доброго дела, я вышла из кабинета и увидела дожидавшихся меня в приемной Чарова и Солдатова.
– Михаил Владимирович, проводите меня до машины, если вас не затруднит, – сказала я, делая вид, что не замечаю Пончика, с которого это было, как с гуся вода, потому что он приветливо ко мне обратился.
– Что ж вы, Елена Васильевна, старых знакомых не узнаете? – говорил он, шагая рядом со мной вниз по лестнице.
– А если не хочу узнавать, тогда что? – не глядя на него, спросила я.
– Тогда зря! – убежденно сказал он. – Ведь если бы вы тогда не ушли, то и ковырялись бы в мелкой бытовухе по сей день. И ни Кипра, ни «девяточки» новенькой, ни часиков таких, – он кивнул на мои «Картье», – у вас не было бы. Жить-то вы на вольных хлебах гораздо лучше стали? Или я не прав?
– Может, мне вас еще и поблагодарить надо? – я остановилась и повернулась к нему.
– А вот и не мешало бы. Может быть, я еще в те годы в вас ваше истинное призвание разглядел.
Тут уж я не выдержала и рассмеялась:
– Старый лис из любой ловушки выход найдет!
– Ну, не такой уж и старый! – возразил Солдатов. – Мы с Панфиловым, между прочим, с одного года, – и предложил: – А не выпить ли нам мировую у меня в кабинете?
«А можно, – подумала я. – Заодно и узнаю, что же это за убийства такие необыкновенные», – и сказала: – Я за рулем, поэтому мне только кофе.
Но Федор Семенович, извиняясь, развел руками.
– Электричества на заводе нет, так что кофе не будет:
Солдатов, или Пончик, как его звали за глаза в райотделе, был невысоким, каким-то кругленьким человеком с конопушистым простяцким лицом и небольшими хитрыми голубыми глазками, которые, когда он злился, становились большими и круглыми. Обнаружив однажды, что от некогда буйной шевелюры остался лишь небольшой венчик седых волос, он решил бороться с лысиной радикально, то есть просто побрил голову, и с тех пор вызывающе блестел своей совершенно гладкой головой, что, вкупе с его фигурой, и послужило причиной появления такого прозвища – Пончик.
Наученный жизнью Федор Семенович, и раньше всегда знавший, с кем и как надо ладить, подготовился к нашей встрече заранее, потому что скатерть-самобранка была уже раскинута, но мне после плотного завтрака есть совсем не хотелось, и я ограничилась соком.
– Могу вас обрадовать, – сказала я. – Наумов признал, что не зря вас кормит. Так что, может, для вас все еще и обойдется. Но! С вас причитается!
Они недоуменно переглянулись.
– Для непонятливых объясняю: хочу послушать эту таинственную историю.
– Если с самого начала, Елена Васильевна, то я сейчас кого-нибудь за раскладушкой сгоняю, потому что это не на один день разговор, – предупредил меня Солдатов.
– Федор Семенович, да прекрасно вы меня поняли. Меня только убийства интересуют.
Они снова переглянулись.
– Ладно, – сказал Солдатов. – Слушай. Только давай уж по-старому: я тебя Еленой, а ты меня Семенычем, – раз мир у нас.
Я, соглашаясь, кивнула, и он начал рассказывать: – Первым, как ты уже знаешь, был Толька. Он мало того, что пил беспробудно, так еще и на иглу подсел. Лечили его, конечно, и не раз, но все без толку. Отец его отселил, чтобы эту рожу кривую каждый день не видеть, купил ему хорошую квартиру в доме с охраной в нашем же районе. Я этих парней сам инструктировал, да и доплачивали мы им, чтобы они, в случае чего, нам отзванивались. Так вот. Тольку поздно вечером 1 июня, крепко хваченного, водитель домой отвез. А утром… – Семеныч повел шеей и хрустнул пальцами – я этот жест еще со времен райотдела помнила, значит, неприятное что-то он сказать собирался. – А утром отец ему звонит, а трубку не берет никто, он – охране. Те говорят, что дома он, не выходил никуда. Ну, мы поехали – может, передоз у него. Квартира изнутри заперта, да так, что снаружи не открыть. Взломали дверь… А он перед орущим во всю мочь телевизором в кресле сидит. Уже холодный. И с дырой во лбу. Думали сначала, что застрелили его, а после вскрытия у него в башке стрелку металлическую нашли. Небольшую такую, сантиметров десять, не больше. Я таких и не видел никогда. Она туда полностью вошла, и из мозгов каша получилась, а отпечатков на ней никаких нет. Специалисты вычислили, что стреляли, хоть и непонятно из чего, с чердака напротив. А поскольку у Тольки окно открыто было, то никто, естественно, ничего и не слышал. А на чердаке тоже никаких следов не нашли. Как тебе?
– Семеныч, так не бывает! – растерялась я. – Это фантастика какая-то! А с остальными что было?
– Что было? Что было? – чуть не взорвался он. – Ритка же спилась начисто, и ее с территории дома, что там, в «Дворянском гнезде», построили, никуда не выпускали с тех пор, как она повадилась по соседям шастать, чтобы бутылкой разжиться.
Я поняла: так называли большой поселок коттеджей, расположенный на Волге под Баратовом, но охрана там, по слухам, такая, что и муха без пропуска не пролетит.
– Позору было! – Пончик покачал головой. – Да и в сад-то выпускать начали только после того, как забор двухметровый поставили, чтобы стыдобу эту никто не видел. Ладно! – он махнул рукой. – Не об этом сейчас. Так вот. В саду ее и нашли. В дальнем закуточке. Шнуром шелковым удавленную. И снова никаких следов. А в пятницу Лариску с детьми грохнули. Девчонок-то пожалели, просто скрутили им головы, как цыплятам, а вот над Лариской просто какой-то псих потрудился, – он невольно передернулся. – Ее…
– Нет, Семеныч, хватит. С меня достаточно! – остановила я его.
За время службы в милиции мне немало пришлось трупов насмотреться, попадались и довольно живописные, особенно после бытовых разборок по пьянке, но от таких жутких подробностей у меня невольно мороз по коже пошел и выпитый сок начал потихоньку нашептывать мне, что ему внутри совсем не нравится и он не прочь бы выйти обратно. Я сглотнула слюну, и Солдатов, поняв меня без слов, плеснул в бокал коньяк и протянул мне:
– На! За рулем не за рулем, а от таких новостей, один черт, не опьянеешь.
От выпитого коньяка я почувствовала себя немного бодрее и рискнула спросить:
– А как богдановская голова на столе оказалась? Я по телевизору видела, как ваши же рабочие об этом рассказывали.
– А потому, что отрезали ее, – буднично заметил он, но тут же взъярился. – Ты можешь себе представить, чтобы в разгар рабочего дня директору отрезали голову в его собственном кабинете, а никто ничего не заметил: ни как зашел убийца, ни как вышел. То есть путь, которым он прошел, понятен – через окно. Но следов-то опять никаких, и совершенно непонятно, чем с одного удара можно снести башку. Не топор же он с собой притащил? – Солдатов удрученно развел руками, – Ну, Елена, как тебе загадочки?
Услышав все эти подробности, я от неожиданности, сама того не заметив, обратилась к Чарову на ты:
– Кажется, я вчера погорячилась, сказав, что завидую тебе. Такого я не ожидала. Это просто фильм ужасов какой-то. Мое мнение: пока не станут известны мотивы, это дело дохлое. Но если поковыряться в истории этой милой семейки, то их наберется на любой вкус, цвет и фасон столько, что выбирай – не хочу. Так что на несколько лет вперед работой вы обеспечены, – и я поднялась со стула.
Конец ознакомительного фрагмента.