Глава II
Елизавета – цесаревна ставшая императрицей
Анна Петровна скончалась в возрасте 20 лет. Ее младшая сестра Елизавета прожила долгую жизнь, стала императрицей и просидела на троне двадцать лет – и это не худшие годы для России. Но была ли она счастливее?
Герцог Лирийский, увидевший юную Елизавету, составил о ней такое впечатление: «Принцесса Елисавета, дочь Петра I и царицы Екатерины, такая красавица, каких я никогда не видывал. Цвет лица ее удивителен, глаза пламенные, рот совершенный. Шея белейшая и удивительный стан. Она высокого роста и чрезвычайно жива. Танцует хорошо и ездит верхом без малейшего страха. В обращении ее много ума и приятности, но заметно некоторое честолюбие».
Елизавета Петровна
А вот какой увидела Елизавету в зените ее славы и могущества другая принцесса – София Августа Амалия Фредерика Ангальт-Цербстская, супруга великого князя и наследника престола Петра Федоровича, получившая в России имя Екатерины Алексеевны: «На другой день… мы пошли в палатку к Императрице и застали ее с управителем… на которого она в ту минуту бранилась… Управитель стоял бледный и дрожал; Императрица не щадила бранных слов и была в исступлении от гнева… Разгневавшись, она обыкновенно начинала делать намеки, на кого ей вздумается, и чем дальше, тем яснее, причем произносила слова чрезвычайно быстро. Между прочим она говорила, что ей очень хорошо известно, как нужно управлять имением, что она научилась этому в царствование Императрицы Анны, что, не получая больших доходов, она не позволяла себе роскошничать, и не делала долгов, боясь погубить свою душу, что если бы она в то время умерла с долгами, то никто не стал бы платить за нее, и душа ее пошла бы в ад, чего она не хотела; что для этого, будучи у себя дома и запросто, она нарочно ходила в самом простом костюме, в сереньком платье и белой тафтяной кофте, этим делала экономию и никак не позволяла себе наряжаться в богатое платье в деревне или в дороге. Это уже явно относилось ко мне и потому что на мне тогда было лиловое с золотом платье. Я проглотила пилюлю. Мы все не смели вымолвить слова; Императрица чрезвычайно раскраснелась, и глаза у нея сверкали от гнева. Шут ее Аксаков положил конец этой диссертации, продолжавшейся с лишком полчаса. Он вошел в палатку и поднес ей в шапке маленького ежа. Императрица подошла посмотреть, громко вскрикнула, промолвив: настоящая мышь! и опрометью убежала во внутренность палатки: она смертельно боялась мышей».
Что же произошло? Что превратило прекрасную, полную энергии, задора и лукавства девушку в брюзгливую и склочную старуху, смешную и страшную одновременно?
Переменчивая судьба юной принцессы
Правление императрицы Екатерины I не было ни долгим, ни славным. Большую часть его она провела, пьянствуя со своей придворной дамой Настасьей Голицыной. То, что при жизни Петра было лишь кратким и редким развлечением, стало после его смерти потребностью. По-видимому, Екатерина была искренне и глубоко привязана к своему «старику» и с готовностью сошла за ним в могилу. Но перед этим она успела поучаствовать в торжественном открытии Петербургской Академии наук и тем хотя бы отчасти оправдала ожидания, возложенные теми, кто видел в ней наследницу Петра. Верным сторонником и помощником несчастной императрицы оставался Александр Данилович Меншиков. Перед смертью Екатерина написала в завещании: «Цесаревнам и администрации вменяется в обязанность стараться о сочетании браком великого князя с княжною Меншиковою». Светлейший уже видел свою дочь Марию следующей императрицею и думал, что будущее его и его семьи обеспечено. На самом деле никто не мог предсказать капризов истории. Уже через год после того, как умерла Екатерина, а юный Петр взошел на престол, Меншиков и его семья отправились в ссылку. Теперь наибольшее влияние на Петра оказывал московский боярский род Долгоруких, а именно – молодой, 22-летний Иван Алексеевич Долгорукий, сестру которого Екатерину в 1729 году объявили государыней-невестой и обручили с царем. И снова столь тщательно составленные планы в одночасье пошли прахом. Юный Петр II умер от оспы, а Долгорукие отправились в Сибирь.
Жена английского посланника леди Джейн Рондо писала домой: «Все семейство Долгоруких, в том числе и бедная «императрица на час», сослано. Их сослали в то самое место, где живут дети Меншикова. Так что две дамы, которые одна за другой были невестами молодого царя, имеют возможность встретиться в ссылке. Не правда ли, хорошенький сюжет для трагедии? Говорят, детей Меншикова возвращают из ссылки, и та же охрана, что сопровождает туда Долгоруких, будет сопровождать обратно Меншиковых. Если это правда, то это великодушный поступок, так как их отец был столь непримиримым врагом нынешней царицы, что даже лично оскорблял ее своим поведением и высказываниями.
Вас, вероятно, удивляет, что ссылают женщин и детей. Но здесь, когда подвергается опале глава семьи, вся семья также попадает в опалу, имущество, принадлежавшее им, отбирается, и они из знатности опускаются до условий самого низшего круга простолюдинов; и если замечают [в свете] отсутствие тех, кого привыкли встречать в обществе, никто не справляется о них. Иногда мы слышим, что они разорились, но никогда не упоминают о тех, кто попал в немилость. Если, благодаря везению, им возвращают благосклонность, их обласкивают, как всегда, но никогда не вспоминают о прошлом».
Но встречи двух «порушенных» невест не произошло – Мария Меншикова уже умерла в Березове, а следом за ней скончался ее отец.
Но перед теми царедворцами, которым повезло избежать ссылки, в полный рост встала новая проблема, требующая безотлагательного решения: кто теперь будет занимать российский трон?
19 января 1730 года, сразу после смерти Петра, в первом часу ночи в Москве началось секретное заседание Верховного тайного совета (орган управления, созданный при Екатерине Алексеевне), который и должен был решить этот вопрос. К восьми утра решили пригласить на царствование герцогиню курляндскую Анну. Кто была она и почему имела права на российский престол «через голову» родных дочерей Петра?
Еще в 1710 году дочь покойного царя Ивана и Прасковьи Федоровны Анну Иоанновну, одну из «его величества племянниц», проводивших свое детство в Измайлове под покровительством Петра, выдали замуж за герцога Курляндского (маленькое государство на западе современной Латвии). Празднества продолжались без малого четыре месяца, но молодая чета так и не смогла вернуться в Курляндию – герцог умер в дороге, в 40 верстах от Санкт-Петербурга, на мызе Дудергоф. Вдовая герцогиня по распоряжению Петра приехала в столицу Курляндии Митаву одна и осталась там жить. От ее имени Курляндией управлял российский представитель П.М. Бестужев-Рюмин.
Содержание ей отпускали скудное, и она жаловалась Петру, что не может «себя платьем, бельем, кружевами и по возможности алмазами не только по своей чести, но и против прежних вдовствующих герцогинь курляндских достаточно содержать», меж тем как «партикулярные шляхетские жены в Митаве ювелы и прочие уборы имеют неубогие, из чего герцогине, при ее недостатках, не бесподозрительно есть».
Анна Иоанновна
О митавской затворнице вспомнили только в 1730 году, после смерти Петра II. По предложению Д.М. Голицына и В.Л. Долгорукова Верховный тайный совет пригласил Анну на российский престол. Почему именно она, а не одна из дочерей Петра? Возможно, петербургская и московская знать так и не решила для себя, можно ли считать принцесс законнорожденными, ведь было хорошо известно, что девочки не «багрянородные», а «привенчанные»: они родилось за несколько лет до заключения официального брака между Петром и Екатериной.
Анну заставили подписать «Кондиции» (соглашения), согласно которым, без Верховного тайного совета она не могла объявлять войну, заключать мир, вводить новые подати и налоги, производить в чины выше полковника, жаловать вотчины, без суда лишать дворянина жизни, чести и имущества, вступать в брак, назначать наследника престола. Прибыв в Москву и убедившись в верности гвардейцев (она тут же провозгласила себя шефом Преображенского полка и поднесла каждому преображенцу стакан водки из своих рук) и дворянства, вручившего ей 25 февраля 1730 года челобитную с просьбой о восстановлении самодержавной власти, Анна показала норов, присущий Романовым, и разорвала «Кондиции», а придя к власти, жестоко расправилась с Долгорукими и Голицыным, пытавшимися диктовать ей свою волю.
Анна, по признанию историков, как и многие женщины рода Романовых, обладала «инстинктом власти», разумеется, не врожденным, а приобретенным в превратностях жизни. Перенеся немало унижений, она научилась не верить льстивым словам «доброжелателей», а всегда помнить о своих интересах и защищать их без страха и стеснения, но с упорством и с хитростью. Она создала при себе кабинет министров, в который включила канцлера графа Головкина, вице-канцлера графа Остермана и действительного тайного советника князя Черкасского.
Кабинет министров взял на себя управление российской экономикой и добился определенных успехов. Например, при Анне Иоанновне Россия вышла на первое место в мире по выплавке чугуна, обогнав Англию, а в Европе, ведущей постоянные войны, всегда был спрос на чугун для пушек. Россия также экспортировала лен, полотно, парусину, канаты и пеньку.
Именно при Анне Иоанновне Петром Еропкиным создана знаменитая трехлучевая планировка Петербурга, а Петергоф украсил знаменитый фонтан «Самсон», символизирующий победу России над Швецией и сооруженный в ознаменование 25-летия этой победы.
Анна Иоанновна не любила водки и боялась пьяных. Но веселиться она умела так, как умел это ее дядя Петр, как умели веселиться в начале XVIII века. Потомкам это веселье часто казалось буйным или даже варварским. Особенно знаменитой стала история с Ледяным домом, построенным для шутовской свадьбы калмычки Авдотьи Бужениновой (царица дала ей эту фамилию потому, что женщина была толста, прожорлива и особенно любила буженину) и Михаила Голицына, опального князя, разжалованного в шуты за то, что он (первым из русских бояр) женился на итальянке, католичке, да еще и незнатного происхождения. И все же эти дикие забавы оставались лишь продолжением шутовских свадеб карликов при Петре. Правда, тогда молодоженов не запирали в ледяном доме, а, напоив вином, заставляли драться между собой до крови.
Но бывали у Анны и более интеллектуальные забавы – и тоже вполне в духе Петра. Например, астроном Жозеф
Никола Делиль приносил во дворец «ньютонову трубу», то есть телескоп, и императрица с удовольствием смотрела в нее на Марс, Юпитер с его галилеевыми спутниками и Сатурн с кольцами.
«Десятилетнее ее царствование с внешней стороны представлялось современникам как бы продолжением славного царствования Петра Великого, как по внешней, так и по внутренней политике. Действительно, среди западноевропейских держав Россия в ее царствование не только удержала положение, занятое ею при первом Императоре, но еще более закрепила его», – пишет биограф Анны, русский историк конца XIX века Дмитрий Александрович Корсаков.
Там, где при прежних правителях совершился отход от установлений Петра, все вернулось на прежнее место под руководством и контролем прежних сподвижников Петра, прежде всего Андрея Ивановича (Генриха Иоганна Фридриха) Остермана и Буркхарда Миниха.
Анна не была красавицей в общепризнанном смысле этого слова. Но так же общепризнанно, что корона способна придавать в глазах людей шарм лицам самым заурядным. Наталья Шереметьева, невеста одного из опальных Долгоруких, глядя из окна своей светлицы на то, как едет на коронацию женщина, которая собирается безжалостно сослать всю семью ее жениха в Сибирь, видит такую картину: «Престрашного она была взору! Отвратное лицо имела. Так велика была: меж кавалеров идет, всех ростом выше и чрезвычайно толста».
А леди Джейн Рондо встречает в Петербурге совсем иную женщину: «Она почти моего росту, но несколько толще, со стройным станом, смуглым, веселым и приятным лицом, черными волосами и голубыми глазами. В телодвижениях показывает какую-то торжественность, которая вас поразит при первом взгляде, но когда она говорит, на устах играет улыбка, которая чрезвычайно приятна.
Она говорит много со всеми и с такою ласковостью, что кажется, будто вы говорите с кем-то равным. Впрочем, она ни на одну минуту не теряет достоинства монархини; кажется, что она очень милостива, и думаю, что ее бы назвали приятною и тонкою женщиною, если б она была частным лицом».
Испанский дипломат герцог де Лириа вносит в портрет, нарисованный Джейн Рондо, новые краски: «Царица Анна была вдовствующею герцогинею Курляндскою, когда была возведена на престол, и дочерью царя Иоанна, старшего брата Петра I. Она толста, смугловата, и лицо у нее более мужское, нежели женское. В обхождении она приятна, ласкова и чрезвычайно внимательна. Щедра до расточительности, любит пышность до чрезмерности, отчего двор ее великолепием превосходит все прочие европейские. Она строго наблюдает повиновение к себе и желает знать все, что делается в ее государстве; не забывает услуг, ей оказанных; но вместе с тем хорошо помнит и нанесенные ей оскорбления. Словом, я могу сказать, что она совершенная государыня, достойная долголетнего царствования».
Еще один портрет нам дает прожившая три года в Петербурге англичанка Элизабет Джастис: «Ее величество высока, очень крепкого сложения и держится соответственно коронованной особе. На ее лице выражение и величия, и мягкости. Она живет согласно принципам своей религии. Она обладает отвагой, необычной для ее пола, соединяет в себе все добродетели, какие можно было бы пожелать для монаршей особы, и хотя является абсолютной властительницей, всегда милосердна».
Императрица предоставила ведение дел созданному ей правительству во главе с курляндским дворянином Бироном, ставшим для нее самым ближайшим другом и фаворитом. Но не менее чем с Бироном она была дружна с его женой. Семья Биронов жила в Летнем саду, в Летнем дворце Петра, и императрица нередко начинала день с того, что пила кофе в комнатах мадам Бирон.
Императрица Анна строго поделила свою жизнь на официальную и частную. На официальных церемониях она являлась монархиней огромной империи, женщиной, сочетающей величие и роскошь в одежде с любезными манерами. Такой ее запомнили многочисленные иностранные гости Петербурга.
Двор также должен был соответствовать императрице. Запрещалось появляться на официальных приемах в одном и том же костюме более двух раз. Платья шили из золотой и серебряной парчи или бархата, зимой украшали мехами и всегда – драгоценностями. К тому же портные-иностранцы были малочисленны и задирали цены за свою работу. В ту пору ходила поговорка: «Этот кафтан – деревня». Это означало, что за покупку тканей и пошив костюма пошли деньги, полученные от продажи целой деревни крепостных – около 200–300 рублей (одно из платьев госпожи Бирон стоило 500 рублей).
Летние дни Анна Иоанновна проводила в Петергофе или в Летнем саду, где для нее по проекту Бартоломео Франческо Растрелли построили новый дворец на берегу канала, напротив Марсова поля. Жила она там уединенно, в компании только своих фрейлин и приближенных, и развлеклась, стреляя птиц из окна дворца. Стреляла она, по словам современников, весьма метко.
Элизабет Джастис, посещая Зимний дворец (это не тот Зимний дворец, который знаком нам, а его предшественник, стоявший на том же месте и также построенный Растрелли) видит царицу во всем ее блеске и рядом с нею – двух принцесс-сирот.
«Дворец великолепен; в нем ее величество дает аудиенции всем должностным лицам и по определенным дням обедает там, – писала Элизабет. – Дворец очень обширен и величествен. Потолки превосходно расписаны. Трон очень просторен; балдахин богато расшит золотом и имеет длинную бахрому. Кресло, в котором сидит императрица, бархатное; остов его золотой. Там есть также два других кресла, для принцесс. Одна стена комнаты обита красивой позолоченной кожей, покрытой различными прекрасными изображениями, и другая стена, зеркальная, со всевозможными птицами перед ней, тоже выглядит очень мило. Из окна открывается красивая перспектива на реку и плывущие корабли.
Для развлечения дважды в неделю идет итальянская опера, которую содержит ее величество. Туда допускают только тех, кто имеет билеты. Я имела честь дважды видеть ее величество в опере. Оба раза она была во французском платье из гладкого силезского шелка; на голове у нее был батистовый платок, а поверх – то, что называют шапочкой аспадилли из тонких кружев с вышивкой тамбуром и с бриллиантами на одной стороне. Ее величество опиралась на руку герцога Курляндского (Бирона. – Е. Я.), ее сопровождали две принцессы, затем остальная знать.
В центре партера стояли три кресла; в среднем сидела ее величество, а по бокам – принцессы в роскошных одеждах. Принцесса Анна была в малиновом бархате, богато расшитом золотом; платье было сшито, как и подобает инфанте. Оно имело длинный шлейф и очень большой корсет. Кудрявую головку Анны красиво покрывали кружева, а ленты были приколоты так, что свисали примерно на четверть ярда. Ее шемизетка была собрана шелком в складки и плотно прилегала к шее. У нее были четыре двойных гофрированных воротника, на голове бриллианты и жемчуг, а на руках браслеты с бриллиантами. Одежды принцессы Елизаветы были расшиты золотом и серебром, а все остальное не отличалось от одежд принцессы Анны.
Одеяния знати – как мужчин, так и дам – очень богаты. Некоторые дамы были в бархате, и большинство имели на отделке платьев крупные жемчужины. На других были гладкие силезские шелка, отделанные испанскими кружевами. Мужчины обычно носили бархат, расшитый золотом и серебром, каковым умением русские знамениты, как знамениты показной пышностью и парадностью. Думаю, что в этом русский двор невозможно превзойти».
После отъезда Анны и ее смерти на чужбине Елизавета оказалась практически пленницей своей двоюродной сестры Анны Иоанновны. Многие иностранцы, приезжавшие в Петербург, сразу замечали в свите императрицы юную царевну. Они также не упускали из виду, что царевна живет отнюдь не по-царски: у нее нет своего двора, она стеснена в средствах. Как нам уже известно, позже сама Елизавета будет говорить, что в те времена она больше всего боялась умереть, не расплатившись с долгами, так как тогда ее душа была бы проклята и не попала бы в рай.
Джейн Рондо, имевшая возможность близко познакомиться с Елизаветой, пишет: «Вы узнаете, что я часто бываю у принцессы Елизаветы и что она удостоила меня своим посещением, и восклицаете: „Умна ли она? Есть ли в ней величие души? Как она мирится с тем, что на троне – другая?“. Вы полагаете, на все эти вопросы ответить легко. Но я не обладаю Вашей проницательностью. Она оказывает мне честь, часто принимая меня, а иногда посылает за мной. Сказать по правде, я почитаю ее и в душе восхищаюсь ею и, таким образом, посещаю ее из удовольствия, а не по обязанности. Приветливость и кротость ее манер невольно внушают любовь и уважение. На людях она непринужденно весела и несколько легкомысленна, поэтому кажется, что она вся такова. В частной беседе я слышала от нее столь разумные и основательные суждения, что убеждена: иное ее поведение – притворство. Она кажется естественной; я говорю «кажется», ибо кому ведомо чужое сердце? Короче, она – милое создание, и хотя я нахожу, что трон занят очень достойной персоной, все же не могу не желать, чтобы принцесса стала по крайней мере преемницей».
Поначалу Елизавета жила в селе Покровском под Москвой. Там она гуляла и пела с деревенскими девушками, охотилась на зайцев в Александровской слободе, каталась на коньках и была внешне весела и беззаботна, но ни на секунду не забывала о том, что для Анны она – соперница и угроза. И когда Анна вызвала ее в Петербург, Елизавета не сомневалась, что это решение породили не только и не столько родственные чувства, сколько желание держать потенциальную заговорщицу поближе к себе. Одно время Анна планировала выдать Елизавету за… шаха Ирана Надира, но потом отказалась от этой идеи. Однако принцесса понимала, что все время ходит по лезвию ножа. Малейшая ошибка, одно неосторожное слово – и Елизавету ждал насильственный постриг в монастырь. И продолжалось это более десяти лет. Но все же молодость брала свое. Елизавета познакомилась с красивым малороссом – певчим Алексеем Разумовским – и влюбилась в него. Юный возлюбленный стал одним из участников заговора, который должен был освободить Елизавету и привести ее на трон ее отца. Вместе с ним в заговоре участвовали лейб-медик Иван Герман Лесток, а также братья Александр и Петр Шуваловы и граф Михаил Илларионович Воронцов.
О созревающем заговоре никто не подозревал. Английский посол Финч писал своему правительству: «Елизавета слишком полна, чтобы быть заговорщицей». В то же время французский посланник маркиз де Шетарди помогал заговорщикам деньгами, так как считал, что такая смена власти в интересах его страны. На деньги Шетарди Елизавета подкупила солдат и офицеров Преображенского полка. Она немало времени проводила в казармах, разговаривала с солдатами запросто, звала их «дети мои», крестила их новорожденных и щедро раздавала деньги. К тому же преображенцы чтили память Петра и ненавидели «немцев», пришедших к власти при Анне Иоанновне. Елизавета могла на них положиться.
Новая преграда – внучка Иоанна
Но вот в 1740 году Анна Иоанновна умирает, и трон переходит… нет, не к дочери Петра, а к совсем другой женщине. К принцессе Елизавете Екатерине Кристине Мекленбург-Шверинской. Чтобы понять, кто она и почему ее предпочли Елизавете, придется отступить немного назад.
У царя Ивана V Алексеевича и царицы Прасковьи Федоровны Салтыковой была еще одна дочь, Екатерина, – старшая сестра императрицы Анны Иоанновны, племянница и крестница императора Петра I. Мы уже встречались с ней в Измайлове, где парадные портреты ее и ее сестры писал голландский живописец Корнелис де Брюйн, видели и в траурной процессии, сопровождавшей гроб Петра.
Мать очень любила ее и ласково звала «свет-Катюшкой». В отличие от замкнутой Анны, «свет-Катюшка» выросла живой, общительной и немного легкомысленной девушкой, обожавшей танцы, катания и прочие развлечения. Ей сильно досаждала полнота, и по рекомендации Петра она пыталась поститься и ограничить себя во сне, но могла продержаться лишь несколько дней.
В январе 1716 года Петр выдал «свет-Катюшку» за герцога Мекленбургского – господина еще одного северо-германского княжества, соседнего с Голштинией и Шлезвигом.
Свадьба получилась не совсем добровольной: герцог хотел жениться на овдовевшей к тому времени Анне и присоединить к своим владениям герцогство Курляндское. Однако Петр настоял на том, чтобы невестой стала Екатерина, и герцогу пришлось подчиниться. Пикантная подробность: в то время как герцог сватался к царским племянницам, еще жива была его первая супруга, немка София Гедвига, урожденная принцесса Нассау-Фрисландская, с которой он даже не успел развестись, но уже выгнал из дворца, так как они решительно «не сошлись характерами».
Со второй женой у герцога тоже не получилось семейной идиллии. Царица Прасковья Федоровна жаловалась Екатерине Алексеевне на зятя: «Прошу у вас, государыня, милости, – писала она 23 апреля 1721 года, – побей челом царскому величеству о дочери моей, Катюшке, чтоб в печалех ее не оставил в своей милости; также и ты, свет мой, матушка моя невестушка, пожалуй, не оставь в таких ее несносных печалех. Ежели велит Бог видеть В<аше> В<еличест>ство, и я сама донесу о печалех ее. И приказывала она ко мне на словах, что и животу своему не рада… приказывала так, чтоб для ее бедства умилосердился царское величество и повелел бы быть к себе…».
«…Сердечно соболезную, – отвечал Петр, извещенный о бедах племянницы. – Но не знаю, чем помочь? Ибо ежели бы муж ваш слушался моего совета, ничего б сего не было; а ныне допустил до такой крайности, что уже делать стало нечего. Однако ж прошу не печалиться; по времени Бог исправит и мы будем делать сколько возможно».
Однако в должное время герцогиня известила Екатерину Алексеевну: «Примаю смелость я, государыня тетушка, В. В-ству о себе донесть: милостию Божиею я обеременила, уже есть половина. И при сем просит мой супруг, тако же и я: да не оставлены мы будем у государя дядюшки, тако же и у вас, государыня тетушка, в неотменной милости. А мой супруг, тако же и я, и с предбудущим, что нам Бог даст, покамест живы мы, В. В-ству от всего нашего сердца слуги будем государю дядюшке, также и вам, государыня тетушка, и государю братцу царевичу Петру Петровичу, и государыням сестрицам: царевне Анне Петровне, царевне Елисавете Петровне.
А прежде половины (беременности) писать я не посмела до В. В-ства, ибо я подлинно не знала. Прежде сего тако-же надеялася быть, однако же тогда было неправда; а ныне за помощию Божиею уже прямо узнала и приняла смелость писать до вас, государыня тетушка, и до государя дядюшки, и надеюся в половине „ноемврии“ [ноября] быть, еже Бог соизволит».
Екатерина немного ошиблась с подсчетами – только 7 декабря 1718 года она родила дочь Елизавету Екатерину Христину Можно представить, какой радостью было это известие для бабушки и как тревожно ей было за дочь и внучку Когда девочка немного подросла, Прасковья Федоровна стала посылать ей трогательные письма, в которых обращалась к ней «Друг мой сердечный внучка!» и «Внучка, свет мой!» и рисовала на бумаге свои глаза, потому что «бабушка твоя старенькая хочет тебя, внучку маленькую, видеть».
Поскольку отношения в герцогской семье не налаживались, а бабушка (пожалуй, первый раз в жизни) проявила недюжинную настойчивость, в 1722 году Екатерина Ивановна вместе с четырехлетней дочерью приехала в Москву погостить, да так и загостилась навсегда.
Старушка-царица успела порадоваться встрече с внучкой, но скоро— уже в 1723 году— умерла. Поскольку у Анны Иоанновны не было своих детей, корону должна унаследовать дочь Екатерины – как потомок старшей линии наследования, внучка царя Иоанна. Для этого она приняла православие и новое имя – Анна Леопольдовна. (Анной бывшую Елизавету Екатерину Кристину назвали в честь тетки.) Вскоре Екатерина умерла и похоронена рядом с матерью в Александро-Невской лавре.
Джейн Рондо пишет в Британию: «Дочь герцогини Мекленбургской, которую царица удочерила и которую теперь называют принцессой Анной, – дитя, она не очень хороша собой и от природы так застенчива, что еще нельзя судить, какова станет. Ее воспитательница – во всех отношениях такая замечательная женщина, какую, я полагаю, только можно было сыскать…
Анна Леопольдовна
Принцесса Анна, на которую смотрят как на предполагаемую наследницу, находится сейчас в том возрасте, с которым можно связывать ожидания, особенно учитывая полученное ею превосходное воспитание. Но она не обладает ни красотой, ни грацией, а ум ее еще не проявил никаких блестящих качеств. Она очень серьезна, немногословна и никогда не смеется; мне это представляется весьма неестественным в такой молодой девушке, и я думаю, за ее серьезностью скорее кроется глупость, нежели рассудительность».
По воспоминаниям одних современников, Анна Леопольдовна была глупа, невежественна и неряшлива: доходило до того, что она являлась в церковь на службы, не сменив утреннего халата на более подобающий в этом случае костюм. Другие отмечали, что она застенчива и очень любит читать немецкие и французские книги. Но русский двор и, по-видимому, Анну Иоанновну интересовало только одно – плодовитость племянницы.
И вот 3 июля 1739 года Анна Леопольдовна стала супругой Антона Ульриха, герцога Брауншвейг-Беверн-Люнебургского, второго сына герцога Фердинанда Альбрехта Брауншвейг-Вольфенбюттельского и племянника покойной Шарлотты Кристины Софии Брауншвейг-Вольфен-бюттельской, несчастной жены царевича Алексея. Юного принца загодя привезли в Россию (ему тогда исполнилось 14 лет), чтобы он и будущая супруга успели привыкнуть и привязаться друг к другу. «Но это, мне думается, привело к противоположному результату, поскольку она выказывает ему презрение – нечто худшее, чем ненависть», – пишет Джейн Рондо. Принц, как и его невеста, был юношей болезненно застенчивым (возможно, потому, что страдал заиканием), да к тому же невзрачной внешности. Однако Джейн Рондо отмечает также, что принц «вел себя храбро в двух кампаниях под началом фельдмаршала Миниха». Впрочем, это не прибавило ему очарования в глазах принцессы, но дело решило то, что Бирон стал сватать за нее своего сына и Анне Леопольдовне пришлось «выбрать меньшее из двух зол». Интересно, что Анна Иоанновна при всей своей любви к Бирону (на чем бы эта любовь не была основана) не стала настаивать на том, чтобы его сватовство было принято. Видимо, она прекрасно понимала, что брак с представителями весьма влиятельной в Европе Брауншвейгской династии гораздо выгоднее, чем союз с герцогами Курляндскими.
Свадьбу отпраздновали со всей возможной пышностью. Когда процессия отправилась в церковь, то на императрице, как отмечает наблюдательная англичанка, было «платье с жестким лифом (называемое здесь роброном), коричневое с золотом, очень богатое и, по-моему, очень красивое. Из украшений – много жемчуга, но никаких других драгоценностей». Жених был одет в белый атласный костюм, вышитый золотом; а невеста – в платье из серебристой, вышитой серебром ткани с жестким лифом. «Корсаж весь был усыпан бриллиантами; ее собственные волосы были завиты и уложены в четыре косы, также увитые бриллиантами; на голове – маленькая бриллиантовая корона, и множество бриллиантов сверкало в локонах. Волосы ее – черные, и камни в них хорошо смотрелись», – сообщает своей сестре Джейн Рондо.
Принцесса Елизавета была одета в розовое с серебром платье, превосходно украшенное драгоценными камнями.
На церемонии обручения она заливалась слезами то ли умиления, то ли сочувствия к юной Анне, вынужденной выходить замуж за нелюбимого.
На свадебном обеде присутствовали только Анна Иоанновна, жених с невестой и Елизавета. Остальные разъехались по домам, чтобы немного отдохнуть, так как процессия началась в девять часов утра, а когда сели обедать, пробило восемь часов вечера. Но в десять все вернулись во дворец, и начался бал, продолжавшийся до полуночи.
Празднование затянулось на несколько дней. Балы, ужины, маскарады в Зимнем и в Летнем дворцах следовали один за другим. Джейн Рондо скрупулезно отмечает, что когда новобрачных провожали в постель, то принцессу облачили «в белую атласную ночную сорочку, отделанную тонкими брюссельскими кружевами», а принц был «одет в домашний халат». А на следующий день, на балу, «они появились в новых, не в тех, что накануне, нарядах. На новобрачной было платье с выпуклыми золотыми цветами по золотому полю, отделанное коричневой бахромой; на новобрачном – камзол из той же ткани». А еще через день, на маскараде, новобрачные были одеты «в оранжевые домино, маленькие шапочки того же цвета с серебряными кокардами; маленькие круглые жесткие плоеные воротники, отделанные кружевами, были завязаны лентами того же цвета». Когда же после большой кадрили все пошли к столу, то «вокруг стола стояли скамейки, украшенные так, что выглядели подобно лугу; стол устроен так же; и стол, и скамейки покрыты мхом с воткнутыми в него цветами, как будто росли из него. И сам ужин, хотя и совершенно великолепный, подавался так, что все выглядело, словно на сельском празднике. Конечно, английским родственницам леди Рондо были интересны все эти подробности, а завершает письмо Джейн такими словами: «Все эти рауты были устроены для того, чтобы соединить вместе двух людей, которые, как мне кажется, от всего сердца ненавидят друг друга; по крайней мере, думается, это можно с уверенностью сказать в отношении принцессы: она обнаруживала весьма явно на протяжении всей недели празднеств и продолжает выказывать принцу полное презрение, когда находится не на глазах императрицы».
В 1740 году принцесса родила сына Ивана, наследника престола. Анна Иоанновна была этому очень рада и приказала поместить новорожденного возле своей опочивальни. Манифестом 5 октября 1740 года принцу Иоанну пожалован титул великого князя и он объявлен наследником всероссийского престола. «А ежели Божеским соизволением, – говорилось в манифесте, – оный любезный наш внук, благоверный великий князь Иоанн, прежде возраста своего и не оставя по себе законнорожденных наследников, преставится, то в таком случае определяем и назначаем в наследники первого по нем принца, брата его от вышеозначенной нашей любезнейшей племянницы, ее высочества благоверной государыни принцессы Анны, и от светлейшего принца Антона Ульриха, герцога Брауншвейг-Люнебург-ского, рождаемого; а в случае и его преставления, других законных, из того же супружества рождаемых принцев, всегда первого, таким порядком, как выше сего установлено».
В том же году после смерти Анны Иоанновны Анну Леопольдовну объявили правительницей при младенце-императоре Иоанне VI. Однако уже в ноябре 1741 года о своих правах на престол заявила «дщерь Петрова» – Елизавета.
Дворцовый переворот
Принц и принцесса переехали в Зимний дворец, куда перевезли и малолетнего императора Иоанна. Регентом при малолетнем принце сначала назначили Эрнста Иоганна Бирона, такова была последняя воля Анны Иоанновны. Ходили, однако, слухи, что Анна Иоанновна подписала этот указ по настоятельной просьбе самого Бирона и будто бы сказала при этом: «Мне жаль тебя, герцог, ты сам не знаешь, на что идешь». И верно: таким положением дел оказалась недовольна гвардия, подстрекаемая Елизаветой. Однако и сам принц Антон Ульрих сочувствовал движению среди гвардейцев против Бирона. Но узнав о готовящемся против него заговоре, Бирон приказал арестовать гвардейцев и бить кнутом в Тайной канцелярии. Антон Ульрих был исключен за это регентом из русской службы.
Анна Леопольдовна нашла союзника в Минихе – человеке честном, решительном, храбром, верном Петру, да к тому же еще весьма склонном к авантюрам. Тот, не раздумывая долго, среди ночи явился к зарвавшемуся регенту вместе с солдатами-преображенцами и взял его под арест. 9 ноября был издан манифест «об отрешении от регентства Империи герцога Курляндского Бирона», объявлявший правительницею Анну Леопольдовну, с титулами великой княгини и императорского высочества. Бирона с семейством отправили в ссылку в Пелым.
В кабинет министров новой правительницы, кроме Миниха и Остермана, вошли князь Алексей Михайлович Черкасский и граф Михаил Гаврилович Головин. Им поручили «все то, что касается до внутренних дел по сенату и синоду, и о государственных по камер-коллегии сборах и других доходах, о коммерции, о юстиции и о прочем, к тому принадлежащем».
Однако Миних откровенно симпатизировал прусскому курфюрсту, знаменитому Фридриху II, и этим воспользовались враги фельдмаршала, чтобы убедить Анну Леопольдовну отправить его в отставку. Позже она объясняла саксонскому посланнику Линару: «Фельдмаршал неисправим в своем доброжелательстве к Пруссии, хотя я много раз объявляла ему свою решительную волю помочь императрице Терезии; также мало обратил он внимания на внушения, чтоб исполнять приказания моего мужа, как мои собственные; мало того, он поступает вопреки и собственным моим приказаниям, выдает свои приказы, которые противоречат моим. Долее иметь дело с таким человеком значит рисковать всем».
Какие решения успела принять Анна Леопольдовна (сама ли, или руководствуясь советами мужа и министров, среди которых «первую скрипку», несомненно, играл Остерман)? Все они, так или иначе, стремились, как это сейчас говорят, «укрепить вертикаль власти» и усилить контроль за исполнением принятых решений. Одним из первых своих указов она попыталась упорядочить процедуру подачи ей челобитных. В указе 27 ноября говорилось: «…тем челобитчикам, которые по своим прошениям во учрежденных местах во определенные указами и регламентами сроки справедливого решения не получат, не по другим каким законным препятствиям, но токмо за единою напрасною волокитою, челобитные свои, со обстоятельным изъяснением… подавали бы прямо нам и определенному для того нарочно при Дворе нашем рекетмейстеру Фенину». А он уже решал, передать ли челобитные в руки правительницы или послать их в Сенат, Синод или другие учреждения. В кабинет велено было подавать ежедневные рапорты о решенных делах не только в Сенате, как делалось прежде, но во всех коллегиях и канцеляриях, «дабы мы могли видеть, с какою ревностью и попечением данные нами указы и высочайшая воля исполняются». Также Анна Леопольдовна повелела присылать в кабинет три раза в год финансовые отчеты из всех департаментов. Еще при Минихе, часто получавшем жалобы от военных частей на плохое качество сукна, был разработан «регламент или работные регулы на суконные и каразейные фабрики», который устанавливал стандартные размеры и критерии качества для выпускаемых сукон, ограничивал рабочий день на фабриках пятнадцатью часами и вводил нормы заработной платы для ткачей.
Вице-канцлер Головкин и некоторые другие приближенные лица советовали Анне Леопольдовне принять титул императрицы; она отложила это до дня своего рождения, 7 декабря. Антон Ульрих предостерегал ее от заговора Елизаветы, но Анна то ли не приняла это всерьез, то ли решила, что можно уладить этот конфликт, просто проявив немного больше внимания и дружелюбия по отношению к принцессе.
23 ноября 1741 года на куртаге (придворной вечеринке) Анна Леопольдовна вызвала Елизавету в свои покои, чтобы поговорить с ней по-семейному. Она сказала, что до нее доходят слухи о готовящемся заговоре, и прямо спросила Елизавету, принимает ли та в нем участие. Разумеется, Елизавета была очень испугана, она стала убеждать Анну, что никогда не замышляла ничего против ее сына и стала жертвой клеветы. Ей удалось рассеять подозрения доверчивой правительницы, и тем не менее она понимала, что больше нельзя откладывать решительных действий.
Ночью 25 ноября 1741 года Елизавета надела поверх платья гвардейскую кирасу и явилась в казармы Преображенского полка. Историки расходятся во мнении о том, с какими именно словами она обратилась к солдатам. Одни передают, что цесаревна сказала: «Други мои! Как вы служили отцу моему, то при нынешнем случае и мне послужите верностью вашею!». Другие приводят такую краткую речь: «Ребята! Вы знаете, чья я дочь, ступайте за мной». Ясно одно: преображенцы были готовы поддержать ее во всем. Елизавета взяла крест, опустилась на колени, а за нею преклонили колена и все остальные. Елизавета сказала: «Клянусь умереть за вас, клянетесь ли вы умереть за меня?».
Преображенцы с принцессой отправились в Зимний дворец. Так как Елизавете было трудно идти по глубокому снегу, солдаты подняли ее на плечи. Семеновцы, стоявшие в тот день на карауле, пропустили преображенцев во дворец, не только не оказав никакого сопротивления, но даже не подняв тревоги.
Елизавета Петровна в Царском Селе
Анна Леопольдовна спала. Спали и ее дети: царевич Иоанн и маленькая принцесса Екатерина, которой тогда исполнилось только пять месяцев. Елизавета сама разбудила Анну, которая умоляла только не делать зла ни детям, ни фрейлинам. Цесаревна посадила ее в свои сани и отвезла ее и детей в свой дворец. Скоро во дворец цесаревны привезли Антона Ульриха и других арестованных.
В вышедшем через несколько дней манифесте Елизавета объявляла, что из-за того, что на троне очутился младенец, государство оказалось на грани гибели. «…Чрез разные персоны и разными образы происходило, от чего уже как внешние, так и внутрь Государства беспокойства и непорядки, – писала она, – и, следовательно, немалое же разорение всему Государству последовало б; того ради все Наши, как духовного, так и светского чинов верные подданные, а особливо Лейб-Гвардии Наши полки всеподданнейше и единогласно Нас просили, дабы Мы, для пресечения всех тех происшедших и впредь опасаемых беспокойств и непорядков, яко по крови ближняя, Отеческий Наш Престол Всемилостивейше восприять соизволили, и по тому Нашему законному праву, по близости крови к Самодержавным Нашим вседражайшим Родителям, Государю Императору
Петру Великому и Государыне Императрице Екатерине Алексеевне, и по их всеподданнейшему Наших верных единогласному прошению, тот Наш Отеческий Всероссийский Престол Всемилостивейше восприять соизволили…»
Анна Леопольдовна, ее муж и их дети содержались в крепостях – Дюнамюнде (Рига) и Раненбурге (на границе Липецкой и Рязанской области), а потом – в холмогорском монастыре недалеко от Архангельска. В тюрьме у Анны Леопольдовны родились еще два сына – Петр и Алексей. Родив последнего, Анна заболела родильной горячкой и умерла. Ей было всего 28 лет. Ее торжественно похоронили в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры. Но оставались ее дети, а пока они были живы, оставался возможен новый дворцовый переворот. Так что Елизавета вновь не могла быть спокойна. Она не спала ночами, боялась собственных приближенных и не верила никому.
«Веселая царица была Елисавет»…
Эти строки Алексея Толстого намертво приклеились к «дщери Петровой», словно ярлык. На самом деле вы, вероятно, уже поняли, что Елизавете часто было не до веселья.
Подросшего Ивана перевезли в Шлиссельбург, где он находился в полной изоляции и под постоянной строгой охраной. Там он содержался до 1764 года, когда подпоручик Василий Яковлевич Мирович попытался освободить Ивана. Однако стражникам выдали секретную инструкцию умертвить арестанта, если его будут пытаться освободить (даже предъявив указ императрицы об этом), поэтому в ответ на требование Мировича о капитуляции они закололи Ивана и только потом сдались.
После смерти Иоанна Елизавету терзало раскаяние. Она то ездила с двором в паломничества по монастырям, замаливая грехи и пытаясь спасти свою душу, то веселилась до упаду, стараясь забыться, то гневалась по любому пустяку, наводя страх на придворных.
Остальное «брауншвейгское семейство», как звали их в России, оставалось в Холмогорах. Нередко они нуждалась в самом необходимом. Забегая вперед, скажу, что позже, после того как на престол взошла Екатерина II, Антону Ульриху предложили удалиться из России, оставив лишь детей в Холмогорах; но он не покинул их и умер в России в 1774 году. В начале 1780 года Екатерина II решила отправить детей Антона Ульриха к их тетке – королеве Датской Юлиане Марии. Они отбыли на фрегате «Полярная звезда», получив серебряную посуду, украшения и подарки, кроме того, им назначили денежное содержание из русской казны (по 8 тысяч рублей в год на каждого).
Елизавета короновалась в Успенском соборе Московского Кремля 25 апреля 1742 года. Коронование совершал новгородский епископ, но корону на себя Елизавета возложила сама, как это всегда делали русские цари. Царствование ее было долгим и славным, не было смертной казни (императрица, возможно, все так же заботясь о спасении своей души, собственноручно заменяла смертные приговоры ссылкой). Россия стала одним из крупнейших экспортеров железа, возникли первые банки, отменили внутренние таможни. Реформу подготовил Петр Иванович Шувалов, а его двоюродный брат Иван Иванович Шувалов учредил Академию трех знатнейших художеств в Санкт-Петербурге и разработал вместе с Ломоносовым проект создания первого русского университета в Москве. Также в то время создан Первый русский для представления комедий и трагедий театр. До этого театры были, либо самодеятельные, как при Наталье Алексеевне, либо итальянские и французские, как при Анне Иоанновне. Теперь же на столичной сцене выступала русская профессиональная труппа под руководством Федора Волкова и исполняла трагедии Сумарокова и комедии самого Волкова.
А.Г. Разумовский
Елизавета покровительствовала Ломоносову и его другу – Дмитрию Ивановичу Виноградову, создателю русского фарфора. При ней основана Первая акушерская школа, открыты Пажеский корпус и множество гимназий во всех городах России. Активно шло освоение Сибири и Южного Урала, исследование Камчатки и Аляски.
Но была ли в этом заслуга самой императрицы? Все историки признают за императрицей, по крайней мере, одно достоинство: она умела распознавать в людях способности и находить для них подходящее место.
Красивый, но необразованный малороссийский певчий Разумовский, которого императрица возвела в графское достоинство, сделала кавалером ордена Андрея Первозванного, обер-егермейстером, подполковником лейб-гвардии Конного полка и капитан-поручиком лейб-кампании и, вполне вероятно, своим морганатическим супругом, не имел тем не менее никакого влияния на государственные дела. А другого своего фаворита – умного и образованного Ивана Ивановича Шувалова – она сделала обер-камергером и действительным тайным советником, дала ему (единственному) право докладывать ей о тех вопросах, которые он считал важными. Шувалов готовил многие указы и объявлял Сенату или губернаторам повеления императрицы.
И.И. Шувалов
В первые же годы правления Елизаветы воссоздан петровский Сенат и упразднен кабинет министров как нововведение Анны Иоанновны. Но при этом создан Собственный ее Величества кабинет, который фактически исполнял те же функции, действуя «поверх головы» Сената.
Население России в тот период составляло примерно 19 000 000 человек, около 60 % из них— крестьяне. В 1741 году Сенат предложил Елезавете провести перепись населения, чтобы упорядочить сбор подушной подати – основного источника денег в казне. Перепись проходила около трех лет, и указы, принятые после нее, закрепили право владеть крепостными как дворянскую привилегию. При этом, если помещики жестоко обращались со своими крестьянами (которые так же, как и они, являлись подданными императрицы), их могли привлечь к суду и лишить имения и даже заставить выплачивать материальную компенсацию пострадавшим крепостным. Таким образом, Елизавета пыталась выстроить четкую финансовую и властную вертикаль. Она хорошо усвоила ту идею, что благо государства зависит от благосостояния народа, и стремилась внедрить эту идею в головы дворянства.
«Проштрафившихся» крепостных отправляли в Сибирь для развития земледелия и освоения местных богатств, в частности нерчинских серебряных заводов, а помещикам засчитывали их как поставленных рекрутов, – смесь жестокости и прагматизма, так характерная для XVIII века. В год через Казань пересылалась около 500 человек, которые, прибыв на место, переставали быть крепостными и становились государственными крестьянами.
При Елизавете Россия вела войну со Швецией и добилась выдвижения на шведский престол голштинского принца Адольфа Фредерика, двоюродного дяди русского наследника Петра Федоровича. Она также участвовала в Семилетней войне на стороне Франции и Австрии. Разгневанный Фридрих II называл трех женщин во власти государств, ведущих против него военные действия, – Марию Терезию, маркизу Помпадур и Елизавету – «тремя ведьмами». Но министры Елизаветы Петровны подкупали иностранных журналистов, чтобы те создавали благоприятный образ России на международной арене.
А что же с балами и маскарадами? Конечно, они были, и Елизавета их очень любила. Великая княгиня, жена Петра Федоровича Екатерина Алексеевна, отмечала, что императрица любила появляться в мужском платье, демонстрируя всем свою великолепную фигуру и стройные ноги.
При Елизавете в Петербурге и его окрестностях строились великолепные дворцы, памятники пышного стиля барокко: Екатерининский дворец в Царском Селе (названный так в честь матери Елизаветы, чья небольшая мыза прежде располагалась на этом месте), Большой Петергофский дворец, так называемый «Каменный дом» в Ораниенбауме (сейчас его называют «дворцом Петра III») и Китайский дворец для Екатерины Алексеевны. В Петербурге Бартоломео Франческо Растрелли строил Зимний дворец, а в Литейной части – прекрасный Смольный собор – напоминание о мечте императрицы в конце жизни уйти в монастырь и посвятить свои дни молитвам о спасении души. Мечте, которой так и не суждено было сбыться.
Годы правления Елизаветы – время расцвета русской науки и культуры, время политической стабильности и укрепления государственной власти. И все же, когда императрица умерла, она оставила несколько тысяч платьев, усыпанных драгоценностями, два сундука шелковых чулок, недостроенный Зимний дворец и огромные долги. По словам великого русского историка Василия Осиповича Ключевского, «Елизавета была умная и добрая, но беспорядочная и своенравная русская барыня XVIII века, которую по русскому обычаю многие бранили при жизни и тоже по русскому обычаю все оплакали по смерти».
Свекровь и невестка
Елизавета так и не вышла замуж, а значит, у нее не было и не могло быть законных наследников. Некоторые историки приписывают ей сына от Алексея Разумовского и дочь от Ивана Шувалова, но доподлинно о них ничего не известно. Но России был нужен наследник. И только взойдя на престол, Елизавета решает как можно быстрее вызывать из Киля племянника – сына сестры Анны, того самого голштинского принца Карла Петра, ставшего в России Петром Федоровичем. И очень скоро Петру привозят невесту из Германии – Софию Августу Фредерику Ангальт-Цербстскую.
Голштинский принц Карл Петр (Петр III)
«Маленькая Фике» (так ее звали дома) родилась в 1729 году. Ее отец, Христиан Август Ангальт-Цербстский, состоял на службе у прусского короля, был полковым командиром, комендантом, затем губернатором города Штеттина. Мать, Иоганна Елизавета, происходила из рода Гольштейн-Готторп, и приходилась Петру Федоровичу двоюродной теткой со стороны отца. Очевидно, это родство и стало причиной того, что Фредерику выбрали в невесты Петру (герцогская семья была совсем не богата), но будущий император вся Руси мог не беспокоиться о размерах приданого невестки.
Фредерика – старшая из пяти детей герцога и герцогини. Она росла сорвиголовой, дружила со штеттинскими мальчишками, была защитницей двух младших братьев, Вильгельма Христиана и Фридриха Августа.
Вероятно, Иоганна Елизавета тяготилась своим неравным, по ее мнению, браком с человеком в два раза старше ее и воспитала свою дочь амбициозной и не брезгующей никакими средствами для достижения своих целей. Однако царевна Екатерина Алексеевна (такое имя получила Фредерика в России) добивалась власти с гораздо большей хитростью и изяществом, чем ее простодушная мать.
В написанных много лет спустя мемуарах она говорит, что взяла за основу учение французских философов-энциклопедистов о том, что судьбу человека определяют не его рождение, а природные задатки, воспитание и главное – самовоспитание.
«Счастье не так слепо, как его себе представляют, – пишет она. – Часто оно бывает следствием длинного ряда мер, верных и точных, не замеченных толпою и предшествующих событию. А в особенности счастье отдельных личностей бывает следствием их качеств, характера и личного поведения. Чтобы сделать это более осязательным, я построю следующий силлогизм:
Качества и характер будут большей посылкой;
Поведение – меньшей;
Счастье или несчастье – заключением.
Вот два разительных примера:
Екатерина II,
Петр III».
В первых абзацах своих мемуаров Екатерина разделывается со своим бывшим супругом («С десятилетнего возраста Петр III обнаружил наклонность к пьянству… он был упрям и вспыльчив… не любил окружающих… был слабого и хилого сложения… он большей частью проявлял неверие… не раз давал почувствовать… что предпочел бы уехать в Швецию, чем оставаться в России»). Затем Екатерина начинает описывать свой «путь наверх».
Разумеется, она – полная противоположность Петру. Приехав в Россию, она сразу же составила себе план из трех пунктов:
«1) нравиться императрице;
2) нравиться жениху;
3) нравиться народу».
София Августа-Фредерика Ангальт-Цербстская (Екатерина II)
Для этого, прежде всего, она начала учить русский язык.
«Чтобы сделать более быстрые успехи в русском языке, я вставала ночью с постели и, пока все спали, заучивала наизусть тетради, которые оставлял мне Ададуров; так как комната моя была теплая и я вовсе не освоилась с климатом, то я не обувалась – как вставала с постели, так и училась. На тринадцатый день я схватила плеврит, от которого чуть не умерла… Наконец нарыв, который был у меня в правом боку, лопнул… я его выплюнула со рвотой, и с этой минуты я пришла в себя; я тотчас же заметила, что поведение матери во время моей болезни повредило ей во мнении всех. Когда она увидела, что мне очень плохо, она захотела, чтобы ко мне пригласили лютеранского священника; говорят, меня привели в чувство или воспользовались минутой, когда я пришла в себя, чтобы мне предложить это, и что я ответила: „Зачем же? Пошлите лучше за Симеоном Теодорским, я охотно с ним поговорю“. Его привели ко мне, и он при всех так поговорил со мной, что все были довольны. Это очень подняло меня во мнении императрицы и всего двора».
Таким образом, даже находясь между жизнью и смертью, Екатерина продолжала зарабатывать себе «очки» и, убедившись, что мать ей больше мешает, чем помогает, не препятствовала ее удалению от двора.
Описывая свою жизнь вместе с Елизаветой, Екатерина скрупулезно отмечает все интриги, поклепы и наветы, которые пришлись на ее долю, все бестактности и грубости ее мужа, все праздники, увеселения и подарки, которыми она старалась порадовать Петра и Елизавету: «…мне сказали, что в России любят подарки и что щедростью приобретаешь друзей и станешь всем приятной… ко мне приставили самую расточительную женщину в России, графиню Румянцеву, которая всегда была окружена купцами; ежедневно представляла мне массу вещей, которые советовала брать у этих купцов и которые я часто брала лишь затем, чтобы отдать ей, так как ей этого очень хотелось. Великий князь также мне стоил много, потому что был жаден до подарков; дурное настроение матери также легко умиротворялось какой-нибудь вещью, которая ей нравилась, и так как она тогда очень часто сердилась, и особенно на меня, то я не пренебрегала открытым мною способом умиротворения».
Упоминает она, не чинясь, и свои романы с Сергеем Салтыковым (прозрачно намекая, что он отец цесаревича Павла) и со Станиславом Понятовским. Пишет о том, как тяжела была для нее разлука с маленьким Павлом, которого Елизавета пожелала воспитывать сама.
Она не забывает отмечать, что пристрастилась к серьезному чтению («…целый год я читала одни романы; но, когда они стали мне надоедать, я случайно напала на письма г-жи де Севинье: это чтение очень меня заинтересовало. Когда я их проглотила, мне попались под руку произведения Вольтера; после этого чтения я искала книги с большим разбором»), охоте («По утру я вставала в три часа и без прислуги с ног до головы одевалась в мужское платье. Мой старый егерь дожидался меня, чтобы идти на морской берег к рыбачьей лодке. Пешком с ружьем на плече, мы пробирались садом и, взяв с собою легавую собаку, садились в лодку, которою правил рыбак. Я стреляла уток в тростнике по берегу моря, по обеим сторонам тамошнего канала, который на две версты уходит в море. Часто мы огибали канал, и иногда сильный ветер уносил нашу лодку в открытое море…») и садоводству («Сначала в разбивке сада мне помогал Ораниенбаумский садовник Ламберти, бывший садовником Императрицы в Царском Селе, когда она была еще принцессою. Он занимался предсказаниями и между прочим предсказал Императрице Её восшествие на престол. Он же говорил мне много раз и повторял беспрестанно, что я буду Русскою Императрицею Самодержицею, что увижу сыновей, внуков и правнуков и умру в глубокой старости, с лишком 80 лет; мало того, он назначил год моего восшествия на престол за шесть лет до события. Это был очень странный человек; он говорил с такою уверенностью, что ничем нельзя было разубедить его. Он верил, что Императрица не любит его за то, что он предсказал случившееся с нею; что она его боится и по этой причине перевела из Царского Села в Ораниенбаум».
Об этом хобби Екатерины необходимо сказать два слова. В середине XVIII века роскошные и парадные сады эпохи барокко уступают место так называемым пейзажным английским паркам. «Идеологической базой» этой моды стало учение французских просветителей о «естественном человеке», «благородном дикаре», наслаждающемся гармонией на лоне природы, вдалеке от развращенной цивилизации. Сад вокруг Екатерининского дворца в Ораниенбауме – один из первых образцов английских парков в России и одновременно еще один манифест Екатерины, которым она подчеркивала свою просвещенность и любовь к простоте и истине. Позже она напишет Вольтеру: «В настоящее время я люблю до сумасшествия английские сады, кривые линии, нежные скаты, пруды наподобие озерков и резко определенные береговые очертания, и питаю глубочайшее отвращение к линиям прямым, похожим друг на друга. Я ненавижу фонтаны за ту пытку, которой они подвергают воду, заставляя ее следовать направлению, противному ее естественному течению… одним словом, англомания овладела вполне моею плантоманиею».
В своих дворцах Екатерина устраивала пышные праздники для мужа и для свекрови. Вот описание одного из таких праздников, происходивших в Ораниенбауме 25 июля 1750 года, в честь открытия Оперного дома: «Стол с изрядными кушаньями приготовлен был весьма добропорядочно, после чего представлен десерт, из изрядных и великолепных фигур состоящий. Во время стола играла италианская вокальная и инструментальная камерная музыка, причем пели и нововыписанные италианцы, а при питии за высокие здравия пушечная стрельба производилась. При наступлении ночи против залы на построенном над каналом тамошней приморской гавани великом театре представлена была следующая великолепная иллуминация: во входе в амфитеатр, которой к морю перспективным порядком простирался, стоял по одну сторону храм Благоговейной любви, а по другую – храм Благодарности. Между обоими храмами на общем их среднем месте в честь высоких свойств ея императорского величества стоял Олтарь, на которой от Солнца, лучи свои ниспущающие возженныя, и от радости для вожделеннаго присутствия ея императорского величества воспламенявшияся их императорских высочеств сердца от благоговейной любви и благодарности в жертву приносились, с подписью: огнем твоим к тебе горим.
По обе стороны вышеобъявленных храмов флигели на столбах, как передния галереи с представленными напротив аллеами из гранатовых дерев в приятнейшем виде двух далеко распространяющихся першпектив до оризонта простирались. Там на одной стороне являлась восходящая и от Солнца освещенная Луна с подписью: Тобою светясь бежу. На другой стороне представлена была восходящая на оризонте планета Венера, которая свет свой от солнца ж получала, с подписью: Тобою ясна восхожу».
Так вынужденная выживать, Екатерина превратила выживание в высокое искусство.