Глава 2. Понятие и способы судебно-арбитражного толкования норм гражданского права
2.1. Понятие толкования норм гражданского права
Толкование невозможно определить без установления его предмета. Между тем этот вопрос является спорным. По мнению одних, толкованию подлежат все законы – старые и новые, «темные» и ясные[63]. По мнению других, толкование необходимо только в отношении неясных («темных») законов[64].
Как свидетельствует А. Ф. Черданцев, последняя точка зрения в российской литературе поддержки не нашла по ряду причин.
Во-первых, поскольку категория неясных норм основана на «непосредственном восприятии», сфера ее применения – непосредственное общение, но не судебное правоприменение.
Во-вторых, непосредственное восприятие профессионалов, основанное на опыте правоприменения, нивелирует ясные и неясные законы.
В-третьих, неопределенность самой категории «неясное», имеющей ярко выраженный субъективный момент: оценка закона в этом плане зависит не только от личности правоприменителя, но и условий, в которых он действует[65].
Полагаем, что не со всеми отмеченными здесь соображениями можно согласиться.
Прежде всего это касается категории «непосредственного восприятия» закона. Видимо, здесь речь идет об уяснении словесного (буквального) содержания закона[66]. Если определенное словесное содержание закона приравнивать к понятию ясного закона и видеть в этой определенности препятствие к уяснению его действительного смысла, то такая позиция представляется неверной.
Между тем определенность содержания и действия закона зависит не только от использованных в нем слов и предложений, но также от соблюдения законодателем логических требований при формулировании нормативных предписаний, от соблюдения им правил законодательной техники.
Таким образом, если у правоприменителя при ознакомлении с законом не возникает проблем с уяснением его словесного (буквального) содержания, но отсутствует ясность в аспекте логическом или специально-юридическом, такой закон нельзя признавать в целом «ясным».
Следовательно, в основе конструирования, а затем и противопоставления толкования ясных и неясных законов лежит не принципиально различная концепция, как может показаться на первый взгляд, а подмена понятий, различное представление об объеме категории ясного закона. Если сферу применения данного понятия ограничивать лишь словесным смыслом закона, то, конечно, такая «ясность» не должна быть препятствием при необходимости для иного аспекта толкования закона. Если под ясностью понимать отсутствие сомнений в действительном (реальном) содержании и действии закона, имея в виду помимо словесной и его логическую и формально-юридическую стороны, то можно с уверенностью сказать, что ясные законы толковать не имеет смысла.
Иное дело, что наличие или отсутствие сомнений относительно содержания или действия закона определяются не только факторами объективного порядка, например, качеством законодательства, наличием устоявшейся правоприменительной практики по соответствующему вопросу и т. п., но и факторами субъективными – знаниями, опытом, умением конкретного правоприменителя.
Как бы то ни было, но реальная ситуация такова: правоприменитель, считая закон ясным, толковать его не будет. Для него основой толкования является любая форма неясности закона, результат толкования – получение определенного представления о содержании и действии толкуемого закона.
Изложенное понимание предмета толкования может в определенной мере примирить отмеченные выше концепции, показать во многом искусственность их противопоставления.
Таким образом, в содержательном смысле толкование представляет собой процесс познания, основанный на сознательном применении специально выработанных правил. Исходным началом (основой) толкования является установленная неопределенность (неясность) гражданско-правового предписания, его финальным моментом (целью) – устранение этой неопределенности, достижение ясности в понимании содержания и действия правовой нормы.
Под толкованием нормативных юридических актов обычно понимается деятельность по установлению содержания нормативных правовых предписаний в целях их практической реализации[67].
Вместе с тем структура толкования в литературе осталась спорной. Так, В. Н. Вопленко различает три элемента толкования: уяснение нормативного предписания, его разъяснение и акт толкования[68]. По мнению С. С. Алексеева, акт толкования представляет собой лишь внешнюю форму разъяснения, толкование как деятельность по установлению действительного содержания нормативных предписаний складывается из двух элементов: а) уяснения содержания нормативного предписания и б) его разъяснения[69]. При «уяснении» правоприменитель познает содержание нормативного предписания «для себя», а при «разъяснении» – внешне, в определенной форме выражает свое понимание (интерпретацию) содержания нормативного предписания[70], иначе говоря, толкует норму права для других.
В целом подобная структура толкования обосновывается также и тем, что оно осуществляется в целях практической реализации права. Эта цель определяет и характер познания, и его результаты, в том числе и их проявление в виде разъяснений.
Полагаем, что не со всеми из приведенных мнений можно согласиться.
Как уже отмечалось, отнесение «уяснения» к категории толкования практически не вызывает в литературе возражений. На наш взгляд, уяснение выступает элементом толкования лишь при определенных условиях.
Во-первых, получение информации о тексте закона, конечно, является его уяснением, но если при этом не возникают проблемы понимания его содержания и действия, процесс толкования не возникает. Следовательно, такое уяснение лежит за рамками толкования. Иначе говоря, уяснение, которое не связано с необходимостью решения проблемы неопределенности (неясности) правового регулирования, не является элементом толкования.
Во-вторых, уяснение закона как элемент его толкования означает достижение понимания закона (устранение неопределенности его нормативных предписаний) путем применения специальных методов – приемов и способов толкования.
Таким образом, на наш взгляд, категория «толкование» уже понятия «уяснение» по двум причинам: предметом толкования является лишь неясный закон, между тем как уясняется любой закон; механизм толкования связан с определенными общепринятыми методами (приемами, способами) толкования, уяснение же может привести к пониманию закона и без сознательного использования средств толкования. Следовательно, толкование права – это особый, специфический аспект уяснения права.
Эта особенность заключается также и в том, что толкование права тесным образом связано с его разъяснением – выражением вовне результатов «интерпретации» права правоприменителем.
Вместе с тем необходимая связь «толкования» и «разъяснения» еще не означает поглощения одного другим. Представляется, что здесь мы имеем тот случай, когда толкование (как особая форма уяснения прав) и разъяснение (как особая форма доведения результатов интерпретации права до неопределенного круга лиц) играют в механизме правоприменения, правового регулирования в целом различную роль.
Разъяснение правовых норм является следующим за толкованием элементом механизма правоприменения. По содержанию разъяснение – это доведение результатов интерпретации права до неопределенного круга лиц. Первостепенное значение здесь приобретают вопросы формы изложения данной информации и ее обязательности. Причем форма и обязательность разъяснения взаимосвязаны, вопросы о них включаются в проблему «акта толкования».
Различие между толкованием (уяснением) и разъяснением подчеркивают даже те авторы, которые традиционно объединяют их в единую категорию толкования. Так, B. C. Нерсесянц под толкованием норм права понимает уяснение и разъяснение ее подлинного содержания, подлежащего реализации, и дифференцирует его на два вида: а) толкование – уяснение норм права и б) толкование – разъяснение норм права. Рассматривая первый вид толкования (уяснение), он анализирует вопросы объекта, метода, предмета, способов толкования. Толкование-разъяснение он рассматривает лишь в аспекте специальных форм внешнего публичного выражения результатов уяснения нормы[71].
В литературе существуют различные взгляды на природу толкования. Одни считают, что воля законодателя, однажды выраженная в нормах права, остается неизменной, стабильной. Ее и нужно применять. Другие полагают, что норма, однажды изданная, отрывается от своего творца, начинает жить собственной жизнью, независимой от законодателя. Поэтому следует исходить из воли закона, изменяемой, приспособляемой к новым условиям[72]. По мнению третьих, толкование неизбежно включает оба указанных момента, их соотношение зависит, прежде всего, от конкретных социально-исторических условий[73].
В связи с этим хотелось бы отметить следующее. Право как явление, существующее во времени, может устаревать, не отвечать потребностям современного развития общества. В таких случаях для позитивного регулирования вновь возникших отношений существует, как правило, лишь законодательный путь.
Вместе с тем иногда достаточно «просто» не применять закон, поскольку исчезли (существенно изменились) общественные отношения, на которые он был рассчитан. Закон не применяется, поскольку отсутствует адекватный ему предмет правового регулирования.
Если иметь в виду указанные и подобные им основания, а также отмеченные пределы «модификации» закона посредством толкования, следует признать, что по общему правилу правоприменитель должен исходить из воли законодателя, получившей адекватное отражение в правовых нормах. Лишь в конкретных социально-исторических условиях, главным образом при существенном изменении предмета правового регулирования, допустимо в правоприменительном порядке признание правовой нормы бездействующей.
Иная ситуация возникает тогда, когда ограничиваться «негативной» реакцией правоприменителя (признанием закона недействующим) в конкретной сложившейся ситуации нельзя, когда требуется принять решение как если бы действовал иной закон. В этом случае, на наш взгляд, не исключается вариант установления пробела в праве и применения для разрешения конфликта соответствующего правового механизма.
Кроме того, необходимо иметь в виду, что в ряде случаев законодатель использует специальный инструментарий, позволяющий учитывать «пульс жизни» при применении правовых норм. Речь идет, например, об использовании оценочных понятий (разумности, добросовестности, целесообразности, соразмерности и т. п.). Их использование прямого отношения к толкованию правовых норм не имеет, хотя в определенной мере связано с категорией неопределенности в праве. Разница здесь в том, что неопределенность вносится законодателем посредством оценочных понятий намеренно, преодоление этой неопределенности происходит с использованием иных, чем толкование, методов.
Таким образом, толкование должно исходить из суверенности, стабильности и неизменности воли законодателя, адекватно выраженной в соответствующей норме. Лишь конкретные социально-исторические условия могут обусловить неприменение нормативных предписаний в соответствующих обстоятельствах, либо его применение с учетом указанных правил о пробелах. Толкование не должно модифицировать волю законодателя, ее цель – устранить возникшую неопределенность в силу неясности (дефектов) формы права (словесной, логической и собственно юридической).
2.2. Способы судебно-арбитражного толкования норм гражданского права
Преодоление неясности правовой нормы должно происходить с использованием определенных методов – правил (приемов) толкования. Приемы толкования имеют свою специфику в зависимости от того, какой правоприменителем выбран способ толкования.
Таким образом, узловым в системе рассматриваемых понятий является способ толкования, который обычно определяется как относительно обособленная совокупность приемов, которые в соответствии с особенностями права позволяют раскрыть содержание правовых предписаний в целях их реализации.
Определяя соотношение терминов «способ» и «прием», С. С. Алексеев отмечает, что прием – это отдельное мыслительное действие, способ – совокупность однородных приемов, образующих обособленный канал специального познания правовых предписаний[74].
Соглашаясь в принципе с таким определением, хотелось бы уточнить два момента. Во-первых, очевидно, речь должна идти не просто о познании правовых предписаний, но таком специальном познании, которое имеет целью устранение неясности права. Следовательно, на понятие «способ толкования» и его дифференциацию, видимо, должна влиять характеристика этой неясности.
Во-вторых, толкование как мыслительный процесс неразрывно связан с характером интеллектуального инструмента толкования – знанием.
Таким образом, «способ толкования» определяется, с одной стороны, характером имеющейся неясности правовых предписаний, а с другой – характером знаний, применяемых толкователем для ее (неясности) устранения. А если это так, то указанные аспекты толкования должны находиться в прямой зависимости: характер неопределенности нормативных предписаний предопределяет характер знаний, используемых толкователем для ее преодоления.
Если правоприменитель сомневается в содержании и действии нормативно-правового предписания в силу определенных языковых, логических и собственно-юридических факторов, то есть все основания полагать, что соответствующая неясность должна устраняться соответствующим (адекватным) способом. Иначе говоря, языковая неясность преодолевается языковым способом, логическая – логическим, правовая – специально-юридическим.
Таким образом, способ толкования можно было бы определить как особый метод преодоления правовой неясности, обычно соответствующий ее форме (языковой, логической, специально-юридической).
Отсутствие единого подхода к определению способа толкования не могло не сказаться и на их классификации. Так, Е. В. Васьковский считал, что существует две «стадии»[75] толкования: словесная, определяющая смысл закона исключительно на основании значения употребленных в нем слов, и реальная, которая применяется для установления действительного, внутреннего смысла норм[76].
С точки зрения «классификационной» использование в данном контексте термина «реальное» толкование представляется нам неудачным. Если категория «словесное» толкование отражает одну из форм существования нормы права, и, следовательно, один из способов устранения этой неясности, то термин «реальное» толкование лишь в определенной мере отражает его (иного способа или способов) толкования результат – устранение правовой неясности на основании установления действительного смысла нормативного предписания.
Более предпочтительным нам представляется подход Савиньи, который различал в толковании четыре «элемента»: грамматический, логический, исторический, систематический[77]. По крайней мере, два способа («элемента») толкования соответствуют формам существования права (языковой, логической). Эти способы толкования сочетаются также с соответствующими формами неясности права.
Что касается отмеченных систематического и исторического аспектов толкования права, то они имеют значение для правоприменения, на наш взгляд, лишь постольку, поскольку они способствуют устранению неясности действия нормативных предписаний путем привлечения знаний о внешних для толкуемого предписания факторах. Речь в данном случае идет либо об иных (смежных) нормативных предписаниях данной правовой системы (систематическое толкование), либо о нормативных предписаниях, исторически предшествующих толкуемому (историческое, или сравнительно-правовое толкование).
Поскольку неясность действия нормативного предписания является неопределенностью юридической, и средства ее устранения – знания, касающиеся сопоставления сравниваемых нормативных предписаний, также являются юридическими (хотя и со значительными элементами систематики и истории), на наш взгляд, и систематическое, и историческое толкование должно относиться к специально-юридическому толкованию[78].
А. Ф. Черданцев обосновывает наличие пяти способов толкования: языкового, логического, систематического, исторического и функционального[79].
Помимо отмеченного выше, подчеркнем неоднозначность понятия «функциональное» толкование. Если признать, что «функциональный» аспект толкования может устранять (как и «системный») неопределенность действия (функционирования) нормативного предписания, то такое понятие может иметь право на существование. Различие между ними заключается в том, что при систематическом толковании сопоставляются нормативные предписания действующей правовой системы, а при функциональном – внешние по отношению к действующему праву факторы – предшествующие нормативные предписания (историческое толкование), цели нормативного предписания (целевое толкование).
Иное дело, когда в функциональное толкование включается такой инструментарий, который, на наш взгляд, не имеет отношения к толкованию (хотя и находится в сфере правоприменения). Речь идет, например, о применении оценочных правовых понятий. Действительно, они создают некоторую неопределенность в механизме правового регулирования, но она (неопределенность) возникает, как правило, по воле законодателя, сознательно. Толкование не приспособлено к ее устранению, тем более что нормативное предписание само по себе обычно совершенно понятно, неопределенным является лишь предполагаемый результат правоприменения.
Указанная ситуация, полагаем, охватывается не толкованием, а категорией «судебного усмотрения», когда правоприменительному органу предоставляется право определить меру судебной защиты в зависимости от указанных законодателем обстоятельств.
По мнению С. С. Алексеева, основными способами толкования являются грамматический (филологический), логический, систематический, специально-юридический, историко-политический и функциональный[80].
С. С. Алексеев, и это необходимо особо отметить, одним из первых обосновал не только самостоятельный характер специально-юридического способа толкования, но и его структуру, а также обратил внимание на близость к нему систематического и историко-политического толкования.
В. С. Нерсесянц к способам толкования относит следующие восемь: юридико-исторический, грамматический, логический, систематический, исторический (историко-политический), юридико-терминологический (специально-юридический), функциональный, телеологический (целевой)[81].
Отличие от предыдущей градации в значительной мере «техническое»: с одной стороны, выделяется юридико-историческое толкование (в отличие от историко-политического), с другой – специально-юридическое толкование сводится лишь к терминологическому. Что касается чисто терминологической стороны, то повторы «исторического» в нескольких способах толкования кажутся нам неудачными, впрочем, как и узкий смысл термина «специально-юридическое толкование».
Обзор литературы по указанному вопросу, высказанные в связи с ним положения позволяют сделать некоторые выводы.
В основу классификации способов толкования должен быть положен характер знаний, используемых правоприменителем для устранения неясностей правовых предписаний. Имея в виду дифференциацию неясностей правовых предписаний на языковую, логическую и специально-юридическую и учитывая непосредственную связь между формой неясности и формой знаний, используемых для ее устранения, возможна классификация способов толкования на языковой, логический и специально-юридический. Если первые два способа толкования являются практически общепризнанными, то специально-юридический, как особый способ толкования, широкого признания не получил.
Перечень приемов, позволяющих установить подлинную волю законодателя, выраженную им в правовой норме, вряд ли может быть определен раз и навсегда. Вместе с тем, если говорить о способах толкования, в рамках которых все многообразие приемов выяснения подлинной воли законодателя вряд ли исчерпаемо, как об основных «каналах» преодоления правовой неясности, все же было бы целесообразно «привязать» способ толкования к форме правовой неясности. Соответственно, языковая, логическая и специально-юридическая неясность права должна предопределять языковой, логический и собственно-юридический способы толкования.
Традиционно языковое толкование рассматривается как приоритетное прежде всего потому, что основным информационным каналом познания права является его языковая форма. Естественно, что именно поэтому правоприменитель может столкнуться, прежде всего, с языковой формой неясности права[82].
Язык, в том числе и права, имеет лексический (слова составляют лексический инструмент языка), синтаксический (определяющий способ сочетания слов в предложении), стилистический (стиль проявляется в подборе слов и употреблении синтаксических конструкций) и другие элементы[83].
Применительно к языковому толкованию необходимо подчеркнуть два момента. Во-первых, язык права должен отвечать определенным общеязыковым требованиям, его неясности должны устраняться прежде всего с учетом этих требований. Во-вторых, языковые неясности правовых норм, помимо общих методов, устраняются приемами, носящими специально-юридический характер.
Имея в виду первый аспект проблемы, отметим следующее.
Понятия и представления должны обозначаться словами, смысл которых определяется словоупотреблением – господствующим (общепринятым) способом их обозначения. Здесь при изучении смысла слов необходимо обращаться к этимологии, синонимам, антонимам, омонимам. Следует иметь в виду, что словоупотребление изменяется в зависимости от времени и пространства, слово может использоваться в качестве основного или переносного, обычного или исключительного, родового или видового, обыденного или специального. В литературных произведениях могут встречаться слова, употребление которых вовсе неизвестно. В этих случаях филологическая герменевтика предлагает следующие способы устранения «темных» (неясных) слов: обращение к параллелизмам, применение дедуктивного метода и некоторые другие[84].
Как справедливо указал Е. В. Васьковский, если законодатель не указал, в каком смысле следует понимать то или другое слово, то определение его неочевидного смысла производится по общим правилам филологической герменевтики[85].
Так, способом преодоления неясности языка в силу неоднозначности слов является правило о том, что словам (выражениям) закона следует придавать то значение, которое они имеют в соответствующем литературном языке, если нет оснований для иной их интерпретации. Если в законе использованы технические или иные специальные термины, значение которых не определено законодателем, то следует придавать им тот смысл, который они имеют в соответствующих отраслях знаний.
Что касается синтаксического элемента речи, то его «вклад» в неясность языка заключается в обосновании выделения «абсолютного» и «относительного» значения слов с учетом того, что абсолютное значение слова имеют сами по себе, а относительное они приобретают вследствие связи с другими словами[86]. Поэтому значение сложных выражений следует устанавливать в соответствии с синтаксическими правилами языка, на котором сформулирована интерпретируемая норма.
Стилистический элемент речи выражается в особенности слога литературного произведения. Как известно, разный слог присущ разным нациям, родам (видам) литературных произведений, отдельным авторам. Для стиля юридического языка характерны две особенности. Во-первых, как отмечает Е. В. Васьковский, простота проявляется в стремлении выражать мысль прямо и ясно, без помощи таких оборотов и украшательств, как сравнения, аллегории, метафоры, синекдохи, гиперболы, восклицания и др. Во-вторых, юридическому языку присущ технический характер, при котором присутствует обилие специальных терминов[87].
Анализ опубликованной практики Высшего Арбитражного Суда РФ показал, что устранение арбитражными судами языковой неясности нормативных актов с использованием общих правил филологической герменевтики является весьма редким явлением.
Так, арендодатель обратился в арбитражный суд с иском к арендатору о взыскании договорной неустойки за просрочку внесения арендных платежей. Ответчик, возражая против предъявленного требования, сослался на то, что договорная неустойка не подлежит применению, так как подписанный с истцом договор аренды здания в силу ст. 651 ГК РФ не является заключенным в связи с отсутствием его государственной регистрации.
Арбитражный суд, рассмотрев доводы сторон, отказал в удовлетворении иска по следующим основаниям.
Согласно п. 2 ст. 651 Кодекса договор аренды здания или сооружения, заключенный на срок не менее года, подлежит государственной регистрации и считается заключенным с момента такой регистрации.
Между истцом и ответчиком был заключен договор аренды здания, в котором срок его действия определен с 1 июня 2000 г. по 31 мая 2001 г.
Срок действия договора составлял ровно один год, поэтому данный договор в силу п. 2 ст. 651 ГК РФ подлежал государственной регистрации и из-за отсутствия таковой не мог считаться заключенным.
С учетом изложенного условие договора о неустойке не могло быть применено арендодателем.
Указанное разъяснение было опубликовано со следующим заголовком: срок действия договора аренды здания (сооружения), определенного с 1-го числа какого-либо месяца текущего года до 30-го (31-го) числа предыдущего месяца следующего года, в целях применения п. 2 ст. 651 Кодекса признан равным году[88].
Между тем составители данного письма не обратили внимания, что в заголовке обобщения они употребили конструкцию «с 1-го до 31 числа» как равную году, между тем в тексте обобщения равным году признан другой срок, поскольку здесь сказано «с 1-го по 31 число».
Данная техническая ошибка, к сожалению, сказалась и на практике.
Так, Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ рассмотрел протест на постановление Федерального арбитражного суда Московского округа от 17.09.02 по делу № А41-К1-8587/02 Арбитражного суда Московской области.
В заседании Президиума приняли участие представители открытого акционерного общества «Московское производственное объединение „Смена“» (далее – объединение) и негосударственного образовательного учреждения «Средняя общеобразовательная школа „Венда“» (далее – школа «Венда»).
Президиум установил следующее. Объединение обратилось в Арбитражный суд Московской области с иском к школе «Венда» (с учетом уточнения истцом предмета иска) о признании договора аренды от 17.09.01 № 37 незаключенным и обязании освободить 8 капитальных строений площадью 1 225,8 кв. метра (базу отдыха).
Решением от 11.07.02 в иске отказано. Федеральный арбитражный суд Московского округа постановлением от 17.09.02 решение отменил, иск удовлетворил.
В протесте предлагалось указанное постановление суда кассационной инстанции отменить, решение суда первой инстанции оставить в силе по следующим основаниям.
Как следует из материалов дела, объединение и школа «Венда» подписали договор от 17.09.01 № 37 на аренду базы отдыха с правом выкупа. В п. 11.1 договора стороны определили срок его действия с 17.09.01 до 16.09.02. В подписанном сторонами приложении от 20.09.01 № 1 к договору содержится подробная характеристика арендуемых помещений.
В соответствии со ст. 655 ГК РФ объединение по акту сдачи-приемки от 20.09.01 передало школе «Венда» указанные в договоре здания.
Суд первой инстанции, отказывая в иске, сослался на достижение сторонами соглашения по всем существенным условиям договора аренды и отсутствие необходимости государственной регистрации договора, заключенного на срок менее одного года. Суд сделал вывод о том, что срок действия договора определен сторонами по 15.09.02 включительно. Это дало ему возможность считать договор заключенным на срок менее года.
Суд первой инстанции при разрешении спора исследовал все обстоятельства по делу и доводы сторон и установил следующее.
Указанный в договоре срок аренды (с 17.09.01 до 16.09.02) действует по 15.09.02 включительно. При этом суд исходил из того, что предлог «до» используется здесь стороной в значении «не включая дату, следующую после этого предлога». Данный вывод суда подтверждается материалами дела.
Так, объединение направило в адрес школы «Венда» письмо от 22.04.02 № 09-01-01/93, в котором прямо указало, что договор аренды заключен на срок менее одного года. Также и школа «Венда» при заключении этого договора считала срок его действия таким же. Поэтому ни одна из сторон не обращалась в соответствующий орган за государственной регистрацией договора.
Кроме того, школа «Венда» во исполнение условий договора перечислила объединению сумму выкупа (1 150 000 рублей) платежными поручениями от 03.04.02 № 57, от 05.04.02 № 59, от 08.04.02 № 60. Указанная сумма была возвращена объединением, но школа перечислила сумму на депозитный счет нотариальной конторы (платежное поручение от 20.08.02 № 151).
Таким образом, суд кассационной инстанции принял постановление об удовлетворении иска без учета волеизъявления сторон при заключении договора аренды, ошибочно истолковав п. 11.1 договора, как заключенный на срок не менее одного года, тем самым допустив нарушения ч. 2 ст. 287 АПК РФ, что в соответствии со ст. 304 АПК РФ является основанием для отмены постановления от 17.09.02.
Учитывая изложенное и руководствуясь ст. 303–305 АПК РФ, Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ постановил: постановление Федерального арбитражного суда Московского округа от 17.09.02 по делу № А41-К1-8587/02 Арбитражного суда Московской области отменить. Решение Арбитражного суда Московской области от 11.07.02 по названному делу оставить в силе[89].
Между тем в постановлении Президиума не была отмечена мотивировка Федерального арбитражного суда Московского округа, которая была дана им в следующем виде: значение предлогов «до» и «по» в целях применения п. 2 ст. 651 ГК РФ в спорном случае следует понимать как равное с учетом п. 3 информационного письма Президиума ВАС РФ от 11.01.02 № 66.
По другому делу был принесен протест на постановление Федерального арбитражного суда Поволжского округа от 30.10.01 по делу № А49-2922/01-116ак Арбитражного суда Пензенской области. Центральным в деле было толкование ст. 149 Налогового кодекса РФ в части статуса общественных организаций инвалидов в налоговых правоотношениях. В указанной статье предусматривается, что не подлежит налогообложению, в частности, реализация товаров, производимых и реализуемых общественными организациями инвалидов, среди членов которых инвалиды и их законные представители составляют не менее 80 %. В протесте отмечалось, что исходя из содержания данной нормы Кодекса от налога на добавленную стоимость освобождается реализация общественными организациями инвалидов только товаров, произведенных этими организациями.
Реализация покупных товаров не освобождается от налогообложения.
Между тем мотивировка постановления кассации весьма оригинальна. В ней указано, что редакция ст. 149 НК РФ не позволяет четко и однозначно определить, подлежат ли освобождению от уплаты НДС товары, реализуемые общественными организациями инвалидов в случае, если эти товары ими не производились. Согласно названной норме от обложения НДС освобождается реализация товаров, работ и услуг, производимых и реализуемых общественными организациями инвалидов.
Грамматическое толкование указанной нормы, указал суд, позволяет сделать вывод, что слово «производимые» относится к работам и услугам. Поскольку сочетание слов «реализация» «реализуемых товаров» невозможно, следует понимать, что от уплаты НДС освобождается реализация товаров, а также производимых и реализуемых услуг и работ[90].
Таким образом, применительно к языковому толкованию норм права можно сделать следующие выводы.
Во-первых, применение общих правил филологической герменевтики в судебно-арбитражной практике при устранении неясности правовых предписаний не является широко распространенным методом толкования. Возможно, это объясняется достаточно высоким уровнем техническо-языковой стороны действующих нормативных актов. Косвенно этот вывод подтверждается более серьезными дефектами, которые присущи гражданско-правовым договорам, являющимся предметами споров.
Во-вторых, мы не включаем в языковой способ толкования те методы устранения правовой неопределенности, содержанием которых являются особые приемы толкования, позволяющие отнести их к логическому или собственно-юридическому способам толкования[91]. В противном случае сфера применения языкового способа толкования резко увеличивается, а его правила – существенно модифицируются.
В ряде случаев основой правовой неопределенности является не языковая, а логическая неясность правовой нормы. В этом случае «толкование нормы осуществляется посредством логических выводов из текста толкуемой нормы, или из ее текста и текста других норм»[92].
Анализ опубликованной практики Высшего Арбитражного Суда РФ показал, что наиболее частым приемом логического толкования является ссылка на абсурдность буквального толкования правовых норм.
Так, Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ рассмотрел протест на постановление Федерального арбитражного суда Северо-Западного округа от 05.12.2000 по делу № А56-16021/00 Арбитражного суда города Санкт-Петербурга и Ленинградской области. Было установлено следующее.
Общество с ограниченной ответственностью «Барсанъ» и Санкт-Петербургская региональная общественная организация инвалидов «Сидо-М» обратились в Арбитражный суд города Санкт-Петербурга и Ленинградской области с иском к Регистрационной палате администрации Санкт-Петербурга о признании недействительным решения Регистрационной палаты об отказе в государственной регистрации ООО «Барсанъ» и обязании ответчика зарегистрировать названное общество.
Решением от 03.08.2000 исковые требования удовлетворены. Постановлением апелляционной инстанции от 12.10.2000 решение оставлено без изменения. Федеральный арбитражный суд Северо-Западного округа постановлением от 05.12.2000 названные судебные акты отменил, в иске отказал.
В протесте заместителя председателя Высшего Арбитражного Суда РФ предлагалось постановление суда кассационной инстанции отменить, решение суда первой и постановление апелляционной инстанций по названному делу оставить в силе.
Президиум протест удовлетворил по следующим основаниям.
Как следовало из материалов дела, решением от 22.05.2000 Регистрационной палатой администрации Санкт-Петербурга повторно отказано в государственной регистрации общества «Барсанъ», учрежденного одним лицом – региональной общественной организацией инвалидов «Сидо-М».
Отказ в регистрации общества «Барсанъ» мотивирован отсутствием в уставе общества сведений о номинальной стоимости доли участника; несоответствием положений устава (п. 6.1) о делении доли на части ст. 14 Федерального закона «Об обществах с ограниченной ответственностью», а также отсутствием в уставе в нарушение ст. 12 названного Федерального закона сведений о составе и компетенции органов управления общества, о высшем органе управления общества, о порядке принятия этими органами решений, в том числе по вопросам, решения по которым принимаются единогласно или квалифицированным большинством голосов.
Первая и апелляционная инстанции признали мотивы отказа в государственной регистрации необоснованными, поскольку устав ООО «Барсанъ» соответствует нормам ГК РФ и Федерального закона «Об обществах с ограниченной ответственностью» и содержит обязательные положения, предусмотренные ст. 12 названного Федерального закона.
Суд кассационной инстанции согласился с выводами суда первой и апелляционной инстанций о том, что уставом общества определена номинальная стоимость доли участника общества, и с тем, что положения устава о делении доли на части соответствует ст. 21 Федерального закона «Об обществах с ограниченной ответственностью».
Вместе с тем суд кассационной инстанции признал обоснованным утверждение Регистрационной палаты о несоответствии устава общества требованиям п. 2 ст. 12 Федерального закона «Об обществах с ограниченной ответственностью». По мнению суда кассационной инстанции, наличие сведений, предусмотренных данной нормой, необходимо в уставе общества независимо от того, создано общество одним лицом или несколькими.
Поскольку устав ООО «Барсанъ» указанных сведений не содержит, суд счел отказ в регистрации общества по мотиву несоответствия его устава ст. 12 упомянутого Федерального закона правомерным.
Президиум указал, что данный вывод основан на неправильном применении закона. Статьей 39 Федерального закона «Об обществах с ограниченной ответственностью» установлено, что в обществе, состоящем из одного участника, решения по вопросам, относящимся к компетенции общего собрания участников общества, принимаются единственным участником общества единолично и оформляются письменно. При этом положения ст. 34–38 и 43 настоящего Федерального закона не применяются, за исключением положений, касающихся сроков проведения годового общего собрания участников общества.
Таким образом, вопросы, относящиеся к компетенции общего собрания участников общества в обществе, состоящем из одного участника, разрешаются участником общества единолично.
В уставе 000 «Барсанъ» применительно к п. 2 ст. 2, ст. 12 упомянутого Федерального закона указаны сведения о составе и компетенции органов управления общества. В частности, определены вопросы, относящиеся к исключительной компетенции участника общества как лица, осуществляющего функции общего собрания участников общества; установлен порядок и срок принятия решений по этим вопросам; определены порядок назначения и компетенция исполнительного органа. Уставом также предусмотрена и возможность избрания ревизора.
Другие мотивы, по которым обществу «Барсанъ» решением от 22.05.2000 отказано в государственной регистрации, всесторонне и полно исследовались при рассмотрении дела. Судами трех инстанций они обоснованно признаны несостоятельными.
При таких обстоятельствах, указал Президиум, постановление суда кассационной инстанции от 05.12.2000 по настоящему делу подлежит отмене, решение суда первой инстанции от 03.08.2000 и постановление апелляционной инстанции от 12.10.2000 – оставлению в силе[93].
Анализ данного дела показывает, что с точки зрения языкового толкования неясности в содержании ст. 12 названного Федерального закона не содержится. Вместе с тем в том случае, когда общество состоит из одного участника (а такая ситуация допускается), соблюдение некоторых требований данного пункта является абсурдным. Несмотря на то, что в постановлении Президиума данный вывод прямо не выражен, он явно вытекает из его смысла[94].
Другое дело. Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ рассмотрел протест на решение от 26.10.99, постановление апелляционной инстанции от 23.12.99 Арбитражного суда Удмуртской Республики по делу № А71-210/99-Г9 и постановление Федерального арбитражного суда Уральского округа от 29.02.2000 по тому же делу. Было установлено следующее.
Закрытое акционерное общество «Торговое предприятие „Спорткультторг“» (далее – предприятие) обратилось в Арбитражный суд Удмуртской Республики с иском к обществу с ограниченной ответственностью «Коммерческий банк „Ижкомбанк“» (далее – общество) о взыскании 148 487 рублей действительной стоимости доли истца в уставном капитале общества в связи с выходом из него предприятия, а также о взыскании с ответчика 13 611 рублей процентов за пользование чужими денежными средствами.
В процессе рассмотрения дела истец увеличил размер исковых требований до 501 329 рублей, в том числе 429 200 рублей – действительной стоимости доли истца в уставном капитале ответчика и 72 129 рублей процентов за пользование чужими денежными средствами. Размер действительной стоимости доли был определен истцом из расчета 3,2577 % – размера его доли (на момент выхода из общества) от стоимости чистых активов общества (23 086 000 рублей по состоянию на 01.01.99) за минусом фактически выплаченных ответчиком истцу 322 873 рублей.
Решением от 26.10.99 иск удовлетворен частично: в сумме 42 487 рублей 93 копеек долга, состоящего из действительной стоимости доли истца и процентов за пользование чужими денежными средствами, с учетом ранее перечисленных ответчиком истцу 322 873 рублей в уплату части действительной стоимости его доли.
Суд установил действительную стоимость доли истца по итогам деятельности ответчика за 1998 г. по состоянию на 01.01.99 в размере 360 141 рубля из расчета размера доли истца в уставном капитале ответчика по состоянию на тот же период (01.01.99). При этом размер доли истца на момент выхода его из общества был уменьшен до 1,56 %, определенного на день подсчета подлежащей выплате действительной стоимости доли.
Постановлением апелляционной инстанции от 23.12.99 решение оставлено без изменения. Принят отказ ответчика от апелляционной жалобы. Федеральный арбитражный суд Уральского округа постановлением от 29.02.2000 названные решение и постановление апелляционной инстанции изменил в части размера процентов за пользование чужими денежными средствами, установив их в сумме 6263 рублей 20 копеек. В остальной части судебные акты оставлены без изменения.
В протесте предлагалось все указанные судебные акты отменить, дело направить на новое рассмотрение. Президиум принял постановление об удовлетворении протеста по следующим основаниям.
Действительная стоимость доли истца, подлежащая выплате в связи с выходом его из общества, определена судом с нарушением требований статей 14, 26 Федерального закона от 08.02.98 № 14-ФЗ «Об обществах с ограниченной ответственностью». На основании п. 2 ст. 14 упомянутого Закона размер доли участника общества в уставном капитале общества определяется в процентах или в виде дроби и должен соответствовать соотношению номинальной стоимости его доли и уставного капитала общества. Действительная стоимость доли участника общества соответствует части стоимости чистых активов общества, пропорциональной размеру его доли.
Пунктом 2 ст. 26 того же Закона предусмотрено, что в случае выхода участника общества из общества его доля переходит к обществу с момента подачи заявления о выходе из общества. При этом общество обязано выплатить участнику общества, подавшему заявление о выходе из общества, действительную стоимость его доли, определяемую на основании данных бухгалтерской отчетности общества за год, в течение которого было подано указанное заявление.
При таких условиях после выхода участника из общества он перестает быть участником этого общества, в связи с чем размер доли бывшего участника, используемый в расчете подлежащей выплате ему действительной стоимости доли, не может быть изменен с учетом изменившегося после его выхода уставного капитала общества, влияющего на размеры долей оставшихся и вновь принятых участников общества.
Поскольку судебные инстанции не определили действительную стоимость доли предприятия, вышедшего из состава участников общества в соответствии с требованиями названного Закона, оспариваемые судебные были отменены, а дело направлено на новое рассмотрение в суд первой инстанции для проверки расчета истца и определения фактического размера, подлежащих выплате ему суммы долга и процентов за пользование чужими денежными средствами.
С указанным судебным решением согласиться нельзя. Утверждение о том, что размер доли бывшего участника не может меняться с учетом изменившегося после его выхода уставного капитала общества, влияющего на размеры долей оставшихся и вновь принятых участников общества, не только нарушает принцип равенства определения имущественных прав вышедшего, оставшихся и вновь принятых участников общества. Дело в другом. В описанном выше случае возникает абсурдная ситуация, когда после выхода участника в общество вступает новый участник со значительными финансовыми ресурсами, и именно его денежные средства становятся тем источником, за счет которого возникает экономически и юридически необоснованное «обогащение» истца.
Как отметил суд кассационной инстанции, довод истца о необоснованном уменьшении размера его доли вследствие произведенного после подачи им заявления о выходе из общества, но до окончания финансового года увеличения уставного капитала за счет средств, внесенных в уставный капитал третьим лицом, вступившим в общество, не принимается во внимание, поскольку увеличение уставного капитала общества за счет вкладов третьих лиц, принимаемых в общество, в силу ст. 19 Федерального закона «Об обществах с ограниченной ответственностью» влечет изменение размеров долей участников общества[95].
Помимо указанного приема – доведения до абсурда (reductio ad absurdum) – логическая неясность может устраняться и другими приемами. В литературе к ним относят главным образом следующие[96].
Логическое преобразование (или преобразование высказываний) – получение из одних высказываний других путем применения к первым определенных логических операций[97].
Выведение – действие, в результате которого новое знание получается логически из предшествующих знаний[98]. Примером логического выведения может служить дедукция[99]. При полной дедукции из совокупности норм определенного рода выводится общий принцип (применительно к праву – на базе отдельных правовых норм формулируется принцип права). При простой дедукции в праве из общих юридических принципов выводятся конкретные нормативные предписания, например, определяются конкретные объекты, рассматриваемые практикой в качестве источников повышенной опасности.
Выводы из умозаключений степени[100]: кто управомочен или обязан к большему, тот управомочен или обязан к меньшему (argumentum a majori ad minus); кому воспрещено меньшее, тому воспрещено большее (argumentum a minori ad maius)[101].
Выводы из понятий. Нормы права используют в ряде случаев понятия, представляющие собой «свернутые» (сокращенные) суждения. При толковании происходит обратный процесс – развертывание понятий в совокупность детальных суждений. Чтобы сделать вывод из понятия, необходимо сформулировать его признаки, а затем дать определение. Все это позволяет сопоставить данное понятие со сравнимыми и совместимыми понятиями, произвести их атрибутивную и объемную интерпретацию[102].
Умозаключение по аналогии – это логический вывод, в результате которого достигается знание о признаках одного предмета на основании знания того, что этот предмет имеет сходство с другими предметами[103]. Аналогия в области права используется как прием толкования (analogia intra legem), хотя при определенных условиях она может выступать как средство восполнения пробелов в праве (analogia extra legem)[104]. Один из распространенных случаев применения аналогии в толковании обусловлен наличием в законодательстве различного рода неполных перечней признаков (обстоятельств): «и другие», «в аналогичных случаях»[105].
Вывод от противного (argumentum a contrario). Он основан на логическом законе противоречия: не могут быть одновременно истинными две противоположные мысли об одном и том же предмете, взятом в одно и то же время и в одном и том же отношении[106]. Если будет установлена истинность одного суждения, раскрывающего смысл нормы, то можно сделать достоверный вывод о ложности противоречивого суждения.
Соглашаясь в принципе с изложенными положениями, необходимо отметить следующее. Не все отмеченные логические приемы являются, во-первых, в тесном смысле этого слова приемами толкования. Во-вторых, некоторые из них имеют во многом специально-юридический аспект, что позволяет относить их также к специально-юридическому толкованию.
Касаясь первого вопроса, обратим внимание на то, что многие из указанных категорий актуальны прежде всего для устранения правовой неопределенности посредством аналогии, а также для применения оценочных понятий. Это касается прежде всего таких приемов, как «выведение» и «умозаключение по аналогии». «Выводы из понятий» характерны прежде всего для научного (доктринального) толкования.
Что касается «логического преобразования», то поскольку его результат выражается в установлении определенности в специально-юридической сфере, применение этого приема будет проанализировано в главе 3.
И последнее, что хотелось бы отметить. В литературе указано на спорность отнесения логического толкования к самостоятельному способу толкования, имея в виду, что многие из рассмотренных приемов относятся к толкованию языковому[107]. Мы уже отмечали, что выделение логического толкования в качестве самостоятельного способа обусловливается, по крайней мере, следующими обстоятельствами: наличием у нормативного предписания логической формы; возможностью неоднозначного восприятия этой формы (логическая неопределенность предписания); необходимостью применения логического инструментария для преодоления возникшей неясности.
Впрочем, исходя из комплексности процесса толкования, указанное не исключает того, что некоторые приемы логического толкования, выполняя также специально-юридические задачи, являются одновременно и приемами специально-юридического толкования[108].
Помимо языкового и логического толкования, как уже отмечалось, в литературе выделяются и такие способы толкования, как систематический, специально-юридический, функциональный, телеологический (целевой), исторический[109].
Систематический способ толкования представляет собой уяснение смысла правовой нормы с учетом ее места в системе права, в отрасли права, в правовом институте. Возможность его применения прямо следует из системности как особого свойства права.
При специально-юридическом способе толкования норм права все выделяемые приемы толкования применяются для постижения смысла юридической материи правовых норм, при этом исследуются технико-юридические средства и приемы изложения правовых норм, уясняется содержание специальных терминов, юридических конструкций, что открывает смысл нормы в целом.
Функциональный способ толкования опирается на знание обстоятельств, условий, в которых действует толкуемая норма и используется преимущественно для применения норм, включающих оценочные элементы или предоставляющие субъекту свободу выбора того или иного варианта поведения.
Телеологический (целевой) способ толкования состоит в установлении цели нормы и в использовании этого знания для уточнения ее смысла.
Исторический (историко-политический) способ толкования норм права предполагает учет исторических обстоятельств, условий, политической ситуации, существующей во время принятия толкуемой правовой нормы.
В силу ранее отмеченных причин (языковой, логической и собственно-юридической формы правовой нормы и соответствующей дифференциации неясности нормативного предписания) в качестве способов толкования как основных каналов устранения неопределенности гражданско-правового регулирования следует рассматривать языковое, логическое и собственно-юридическое толкование.
Как уже отмечалось, указанные аспекты (способы) толкования правовых норм имеют для правоприменителя значение лишь постольку, поскольку они устраняют юридическую неопределенность нормативных предписаний. Кроме того, знания, используемые правоприменителем в указанных случаях, зачастую носят комплексный (смешанный) характер. Эти обстоятельства и позволяют рассматривать перечисленные выше аспекты толкования в рамках специально-юридического способа толкования.
Категория специально-юридического толкования в юридической литературе раскрывается весьма неоднозначно. По мнению одних, такое толкование является разновидностью общепризнанных способов толкования[110], либо приемом, объединяемым понятием реального или логического толкования[111]. По мнению других, специально-юридическое толкование использует приемы осмысления и учета регулятивно-правового значения специальных юридических понятий, терминов, категорий, определений, конструкций, иных юридико-технических средств, применяемых в тексте толкуемых нормативных актов[112].
Более широкой является позиция, согласно которой специально-юридическое толкование – это уяснение содержания и действия правовой нормы с использованием юридических знаний[113], что историко-политическое и систематическое толкования «смыкаются» («продолжают») специально-юридическое толкование[114].
Рассмотренные ранее положения, изученная судебно-арбитражная практика позволяют высказать следующие соображения.
Специально-юридическое толкование отвечает признакам «самостоятельного» способа толкования, учитывая: а) наличие, помимо языкового и логического, также собственно-юридического аспекта содержания и действия правовых норм (как необходимой предпосылки толкования); б) наличие, помимо языкового и логического, также собственно-юридического аспекта неясности содержания и действия правовых норм; в) наличие у правоприменителя специально-юридических методов толкования (в основе которых лежат знания в области права), являющихся средствами преодоления соответствующей правовой неясности.
Имея в виду анализ проблем толкования нормативного предписания в его статике либо динамике (содержания или действия нормативного предписания), возможно подразделение специально-юридического толкования на юридико-техническое (необходимость учета при толковании юридико-технических особенностей изложения нормативных предписаний) и системно-функциональное. Последнее, в отличие от юридико-технического, направлено на устранение неясностей, связанных с факторами, которые являются внешними по отношению к толкуемому нормативному предписанию.
Если указанные факторы входят в структуру действующей правовой системы, а ясность правового предписания зависит от установления его внутрисистемных связей, налицо системное толкование.
В других случаях эти «сопоставимые» факторы хотя и тесно с правом связаны, все же лежат за рамками нормативной основы механизма гражданско-правового регулирования (например, цели правового регулирования; предыдущее законодательство, регламентировавшее сопоставимые отношения). Здесь правовая неопределенность «функционирования» (действия) правовых норм устраняется функциональным толкованием, например целевым, историческим (сравнительно-правовым).
Вместе с тем, учитывая комплексный характер толкования, в ряде случаев нет необходимости или даже возможности однозначно определять природу того или иного толкования. Так, специально-юридическое «терминологическое» толкование – модифицированная форма языкового толкования, устранение неясностей правового регулирования ввиду использования законодателем правовых конструкций подчас невозможно без учета их системообразующих связей и др.
Специально-юридическое толкование означает уяснение правовых норм с использованием юридических знаний с целью устранения неопределенности содержания и действия права. Оно является необходимым элементом комплексного процесса (механизма) интерпретации правовых норм и выполняет в нем несколько функций. Одна из них заключается в уяснении содержания и действия нормативных предписаний с помощью юридических знаний о средствах юридической техники (терминах, конструкциях, характере нормативности предписаний и др.), и в этом смысле специально-юридическое толкование выступает наряду с языковым в качестве традиционного способа толкования.
Другая функция специально-юридического толкования связана с использованием юридических знаний о закономерностях права, общих началах и смысле гражданского законодательства. Эти знания используются при уяснении гражданско-правовых предписаний, неясности которых не устранены ординарным толкованием. Подобный аспект специально-юридического толкования может быть назван «критериальным» толкованием, когда сомнения в полученных результатах интерпретации правовых норм преодолеваются путем сопоставления понимания конкретного нормативного предписания с общими началами и смыслом гражданского законодательства[115].
Изложенное выше позволяет нам остановиться на наименее исследованных в теории гражданского права вопросах специально-юридического толкования и являющихся весьма актуальными с позиции судебно-арбитражной практики толковании норм гражданского права с учетом общих начал и смысла гражданского законодательства (критериальном толковании), а также толковании норм гражданского права с учетом юридико-технических особенностей их изложения (юридико-техническом толковании).