ЕВГЕНИЙ БУЗНИ
Эпистолярный роман
ЕВГ. БУЗНИ
СУДАНСКАЯ ТРАГЕДИЯ ЛЮБВИ
Эпистолярный роман
Это история неразделённой любви, произошедшей в Судане с молодым переводчиком, которая почти полностью повторилась с журналистом, поехавшим в Судан, спустя сорок лет. Мистические совпадения позволяют читателю сопоставить события, имевшие место в жизни героев с почти полувековой разницей.
МОСКВА
2017
Вместо предисловия МУМКЕН, КОХАНКО!
Сознавая смысловой перегруз названия, которое дал своему роману Евгений Бузни: «Суданская трагедия любви», – я не только не хочу упрощать его ради простого изящества, но готов ещё и усложнить. Например, так: Судано-Славянская трагедия… Или даже так: Украино-Суданская…
Помилуйте: где Судан, где Украина? Не безумеют ли пространства в глобальном выворачивании? Нет ли тут сюрреалистической уловки?
Нет. И чтобы показать это, я процитирую из романа Бузни маленький фрагмент, в котором как в капле отражается пересечение потоков:
В городке, где жили наши специалисты, дорожки между домами убирали бедные индианки. Один наш молодой инженер пригласил понравившуюся ему девушку убрать в доме, там вымыл её в ванной, занялся с нею любовью и на прощанье заплатил сто рупий. Всё бы было ничего, но на следующее утро перед его домом выстроилась целая очередь улыбающихся смущённо девушек, желавших заработать таким способом. Этот факт был замечен, и парня тут же отправили в Союз за неслужебные сношения с иностранцами.
При всей хорошо продуманной бесхитростности этого эпизода, в нём опытной рукой литературного профессионала высвечена, помимо сексуальной и денежной сторон (вполне ожидаемых), ещё и сторона санитарно-гигиеническая, куда более свежая. Сторона идеологическая – само собой: в середине 70-х годов советскому инженеру, обнаружившему такой эротический темперамент, путь заграницу бывал заказан.
Однако эпоха Перестройки диктовала своё: развивающиеся страны вставали в советский фарватер, ширился обмен студентами, темнокожие девушки приезжали в Союз и поступали в вузы, наши молодые специалисты, их друзья-однокашники, всё чаще выезжали к ним «на Юг».
Те и другие возвращались домой, не очень-то озабоченные последствиями. Между тем, последствия обнаруживались довольно скоро: стали появляться на свет синеглазые негритяночки, они вырастали в ослепительных красавиц, не зная, куда подевались их отцы, да и отцы мало что знали о своём экзотическом потомстве.
Чтобы стянуть разлетевшиеся концы, Евгений Бузни мобилизует такой испытанный жанровый инструмент, как письма.
Письма пишутся, хранятся, складываются в заветную пачку, перевязываются ленточкой.
Во время очередного переезда пачка ненароком вылетает из вещей и шлёпается в дорожную грязь. Откуда её подбирает любознательный журналист и начинает искать авторов и адресатов. Жанр определён в подзаголовке: «Эпистолярный роман».
В конце концов, герои романа, на сорок лет постаревшие, и их выросшие дети, находят друг друга. Обливаясь слезами радости, знакомятся, сходятся, празднуют новые брачные союзы за длинными застольями в разветвлённых восточных семьях, где братья и сёстры от вторых, третьих, четвёртых жён (сколько разрешает религия) принимают их как близких родственников… и не хотят вспоминать, через какое опустошающее, огненное поле прошли, отыскивая друг друга.
Вспоминает – повествователь: журналист, знающий, что такое горячие точки, раненный, перевязанный – автор и герой телерепортажей, – он начинает так:.
– Мир устроен поистине удивительно. Всё в нём загадочно, сложно и непонятно. Особенно судьбы людей. Они по какому-то необъяснимому закону или по стечению случайных обстоятельств сходятся и расходятся, переплетаются в замысловатые клубки с тысячами узелков соприкосновений, хотя каждая судьба имеет своё начало и свой конец. Но лабиринты жизней настолько запутаны, что порой абсолютно нет никакой возможности найти эти самые начала и концы судеб, которыми управляют то одни, то другие люди.
Почему это так?
Понять и объяснить трудно. Какой-то лабиринт…
– Я не могу понять ход истории, и есть ли у неё закономерности…
Такого зачина достаточно, чтобы мы стали искать закономерности, окидывая взглядом то самое поле, через которое перешли герои своею жизнью.
Полей – два.
Одно – Судан. Центр Африки.
Другое – Украина. Центр Европы.
Рассечены оба военными конфликтами. Одно – по линии Север – Юг. Другое – по линии Запад – Восток.
Журналист-повествователь ищет героя, перебираясь из Хартума в Вау и обратно, а герой обнаруживается в Киеве, куда он перебирается из Крыма, чтобы поучаствовать в Майданских разборках.
Герою уже под шестьдесят. Его дочери, выросшей в Судане, под сорок. Самое время познакомиться и сравнить жизненные пути.
Надеясь на чувство юмора у читателей, Евгений Бузни предлагает линию сходства с… санитарным уклоном (недаром же присноописанный советский персонаж мыл свою избранницу в ванной). Вот и сравним.
Судан
В столице почти нигде нет водопровода и канализации…Туалеты вовсе отсутствуют. Жители справляют нужду на обочинах дорог и в любом другом удобном для них месте. Скрываться при этом от чьих-то глаз тут не принято.
Неужто в Киеве найдётся что-нибудь в этом духе?
Находится!
В госпитале, куда привезли раненного на Майдане героя романа, кто-то не дошёл до туалета и опорожнился на пол…
В Судане оно понятно, там несусветная жара, и от века принято облегчаться на улицах. Древняя привычка.
В Киеве?…
По случаю выходного дня туалеты превращаются в места, куда невозможно войти. Больные ведь бывают разные. Не каждый справляется со своими нуждами, как того хочется. Вот и происходит так, что вокруг или в самом туалете, дверь которого не запирается по причине отсутствия защёлки, а унитазы без крышек, то кровь разбрызгана, то всё испачкано испражнениями, и убрать за такими больными оказывается некому… В этот день дежурит по больнице заведующий отделением. Безобразие на полу появилось недалеко от его собственного кабинета. Он не может не заметить, но заходит к себе и читает там газету, пока в течение двух часов решается, кому же из обслуживающего персонала придётся всё-таки прибрать в коридоре, по которому постоянно ходят больные. В конце концов, один из медбратьев после внушительного разговора с ним пациента больницы, надевает резиновые перчатки и наводит в коридоре порядок!
Ах, если бы порядок ограничивался коридором в госпитале. Так выследили же! Не дострелили на Майдане – придут и добьют в палате! И сердобольные медики перепрятывают раненного по другому адресу. Подальше от бандеровцев.
Вот теперь сравним поля боя там и тут, не задерживаясь больше на перекличке туалетов.
Непримиримость, разделившая в Судане северян и южан, в юмористическом варианте выглядит так: северянин (араб) воюет, чтобы обрести в офисе кабинет и стол, а главное – возможность приказать слуге (южанину):
– Принеси чай!
Разумеется, среди северян есть и такие кандидаты в господа – относящиеся к южным племенам как к грязной рабочей силе, которую надо заставить работать. Но ведь столько же среди северян и таких искренне убеждённых интеллектуалов, которые уверены, что арабы несут чернокожим туземцам истинную цивилизацию, а те упираются по невежеству или недомыслию. Меж тем, южане сопротивляются вовсе не по недомыслию, а скорее по трезвому расчёту на свежеразведанную нефть, доходы от которой могут уплыть на север.
И пограничные отряды южан, вооружённых отнюдь не только копьями и дротиками, а уже и винтовками, – это вполне современные воинские силы, хотя бойцы и могут иногда облечься (по жаре) в традиционные набедренные повязки…
Опять я про туалеты… ладно!
Южная негритянка лицом вся покрыта «пупырышками» прадедовских наколок, с пришпиленными в ноздре и на подбородке непонятными кнопками, но на шее у неё – крест. Потому что южане успели стать приверженцами католической веры, арабы же с севера несут ислам, который, помимо мировой религиозной доктрины, разрешает забивать людей камнями, отрезать конечности и т.п., чего южане принять не могут.
Русские при каждом повороте политической ситуации оказываются то в друзьях, то во врагах местного населения, и неожиданный плевок от пробегающего негра – лишь прелюдия, а то ведь в окнах сидят снайперы и стреляют по телеаппаратуре, которую издали могут принять за оружие.
Вот и решай тут, кто прав, а кто виноват.
Так не то же самое и на Украине, где энтузиасты Майдана и плюют друг в друга, а снайперы целятся в журналистов? И так же не сообразишь, кто прав, кто виноват?
В картинах гражданской войны, раскровянившей этот наш край, Бузни опирается на актуальные очерки, отнюдь не отошедшие ещё с телеполос и газет в преданья старины глубокой. И горит, и жжёт! И это не та демократия, о которой мечтали (и мечтают) интеллектуалы Запада (и Востока), – западенцы пришли на Майдан не с лозунгами, а с палками и коктейлями Молотова, а если с лозунгами, то с такими, от которых несёт фашистским духом. И воистину Востоку есть, что ответить. Самое же страшное, что до разумных доводов дело не доходит, а решают боевики, отмобилизованные, проплаченные, а то и убеждённые.
И майданская толпа с ними?
И толпа.
Боевики идут дальше – они захватывают здания министерств, бьют окна и двери, громят всё подряд. За ними и с ними идёт взбудораженная толпа. Её восхищает то, что можно безнаказанно крушить, бить, ломать. Она не слышит призывы правительства к переговорам. Не успокаивается частичными уступками. Ей теперь нужно всё и сразу. Она не замечает гибнущих солдат. А если замечает, то в пылу разбуженного гнева говорит: «Так им и надо, пусть не воюют против нас». Бушующая толпа бездумна. Глаза горят. Руки сами тянутся к камням, кирпичам, кольям, палкам, к оружию. Люди начинают упиваться смертями, разгромом…
И тут Евгений Бузни точным диагнозом разделяет: где там толпа, подхваченная безумием, и где народ.
«Народ безмолвствует».
Пушкин помогает выговорить это. В считанных кварталах от Майдана люди продолжают жить и работать (по возможности и по необходимости), переживая и пережидая майданское отчаяние. Это, я думаю, самое глубинное, самое проницательное, самое пронзительное переживание Бузни как романиста.
Любовь хоронится в письмах, а народ должен вынести и выстрадать своё государство. Это – дело эпох и поколений. Что там получится, если придёт Европейский Союз, – бог весть. Не понравится – отойдут украинцы от Евросоюза. Но это тоже потребует времени. И тут не поможет ни легендарно-трагичный Мазепа с его поворотами, ни легендарно комичный Хрущёв с его подарками. Государство складывается веками, народ справляется с судьбой, и да поможет нам тысячелетнее единство, идущее от Древней Руси, и общая земля – Славянский Восток, родная «краина» всех, кого собрала здесь История.
Засим возвращается Евгений Бузни на тот Восток, который раскололся в Судане на Север и Юг, а в мечтах наверное остаётся нерасколотым.
Роман увенчивается гимном Африке. Этот гимн перекликается с гимном России и… Советской Державе.
Мальчишки гоняются друг за другом, другие уже увязались за мной, протягивая ко мне руки и бубня одно и то же. Но меня предупредили в посольстве, что стоит одному дать копейку и от тебя не отвяжется целая толпа. Эти дети – будущее Африки. Сейчас они просят подаяния без какого-либо стеснения, а через секунду будут смеяться и прыгать, не понимая всего ужаса такой жизни. Им неизвестна другая, они ещё не знают, что можно спокойно ходить в школу и быть уверенным, что голод не стянет тебе живот, что можно носить красные галстуки и с замиранием сердца стоять на пионерской линейке, салютовать красному знамени и памяти павших героев, ходить в туристические походы и петь пионерские песни у костра…
У костра надо забыть всё то, что в советские годы было упрятано в лагерные зоны. Юные ленинцы далеко не всегда знали о той цене, что уплачена была за красные галстуки. Это теперь без Гулаговскаого Архипелага нет Советского Союза, а в годы сталинской диктатуры счастливо горит пионерский костёр, и это естественно…
И в Африке такое возможно?
Всё, что в нашей стране кажется таким естественным, и что иногда мы даже сами не ценим, здесь совершенно отсутствует. Если этим детям бросят на улице пиастр, они кинутся отнимать его друг у друга, и никто не обратит на них внимания. Грязные, почти раздетые, они будут через несколько лет не просить, а требовать и отстаивать свои права, как это делают сегодня студенты Хартумского университета. Вполне возможно, что нынешние мальчишки станут просто бандитами, добывая себе на пропитание силой и беззаконием.
А какие законы уважает нынешний российский предприниматель, кроме закона денег? Что же до будущего, то ещё вопрос, как станут добывать себе средства существования наши московские мальчики, когда вырастут.
Так вернёмся вместе с Евгением Бузни в Африку? Там хотя бы всё просто. Особенно когда глядишь с самолёта:
Богатство магазинов и нищета горожан.
А если, преодолев жару, спустишься в посёлок… Ни с самолёта, ни даже из машины ничего ведь не увидишь… Чтобы почувствовать Африку, надо идти пешком. Вот тогда всё почувствуешь. Если ещё и наступишь на змею, которая не догадается убраться с твоей дороги… Или если наткнёшься на жирафа… Нет, на леопарда… Нет, на крокодила, сторожащего добычу на мелководье, где брод. Да и в лодке надо плыть с опаской – спустишь от жары ногу в воду – схватит и утащит на дно, с концами.
А в доме – безопасно?
Безопасно. Пока не наткнёшься на тарантула, который тоже живёт в доме.
Нет, настоящая красота Африки – это джунгли.
Джунгли здесь практически непроходимы. Но и богаты же они своим разнообразием. Одни названия деревьев чего стоят: красное, чёрное эбеновое, железное, шерстяное, хлебное, масличное. В сени этих гигантов можно встретить крокодилов и бегемотов, буйволов и леопардов, слонов и носорогов, львов и гепардов, тысячи обезьян, сотни видов птиц: страусов, марабу, аистов, пеликанов – это необыкновенный, медленно уходящий от нас в небытие мир природы. Уходящий, потому что человек неустанно губит всё то, что некогда его породило и что служило ему верой и правдой.
Уходящий… Губит… Вот откуда горестный скепсис Бузни, отказывающегося понимать и оправдывать лабиринт современной цивилизации.
Хорошо было человеку, по этой земле два с половиной миллиона лет назад!
Быть может, этому нашему предку довелось видеть такие же растения, что видим мы.
А теперь? Можно ли любовью одолеть всю ту круговерть, которая душит современного человека и делает его любовь – трагедией?
Отвечает роман на этот вопрос – магически всесильным и мистически загадочным словом: «Мумкен».
Что в переводе с языка суданцев означает: «Можно».
Я взял это слово в заголовок моей статьи в сцепке с другим словом: «Коханка». Оно понятно без перевода – и русским, и украинцам, и тем африканцам, которые успели полюбить нашу страну и её историю.
Лев Аннинский
ВСТУПЛЕНИЕ, С КОТОРОГО НАЧИНАЕТСЯ ВСЁ САМОЕ НЕПОНЯТНОЕ
Мир устроен поистине удивительно. Всё в нём загадочно, сложно и непонятно. Особенно судьбы людей. Они по какому-то необъяснимому закону или по стечению случайных обстоятельств сходятся и расходятся, переплетаются в замысловатые клубки с тысячами узелков соприкосновений, хотя каждая судьба имеет своё начало и свой конец. Но лабиринты жизней настолько запутаны, что порой абсолютно нет никакой возможности найти эти самые начала и концы судеб, которыми управляют то одни, то другие люди.
Бывает так, что мимо одной судьбы пройдёт случайный прохожий, обронит так, между прочим, одно лишь слово, и тем самым изменит всё направление неожиданно попавшейся ему навстречу чьей-то жизни, а сам не знает и не ведает о том, уходя дальше. Непостижимые тайны кроются в нашем бренном существовании, делая одних людей скептиками, других суеверными, третьих пьяницами, четвёртых весельчаками, пятых революционерами, и так по всем направлениям удивительной, восхитительной, замечательной своей непредсказуемостью жизни, когда, ежеутренне просыпаясь, пытаешься раскрыть для себя загадку предстоящего дня, но так и не попадаешь в её сердцевину, так и не справляешься с нею до конца, всегда оставляя хоть что-то нераспознанным, неузнанным. А узнать ой как хочется, и продолжаешь жить в надежде, что это сбудется и всё прояснится. Однако приходит другой день, и появляются новые загадки, о которых тоже, кажется, крайне необходимо получить для себя ответ.
Вот и сейчас я вынужден коснуться одной тайны – тайны находок. У нас в народе говорят: «Никогда никто не знает, где найдёт, где потеряет». Это абсолютно верно, ах, как верно, однако всё же хочется, всегда мечтается что-то найти такое, чтобы аж дух захватило от радости, мол, нашёл, нашёл-таки, чего никогда не видел.
Нет, не приключенческие романы рождают кладоискателей, а вечное, дарованное человеку с рождения стремление к поиску необычного, что вырывает из рутины жизни, бросает в неизведанное, заставляет писателей фантазировать, описывая необыкновенные путешествия, принуждает иных людей становиться учёными с единственной целью найти что-то новое, без которого и сон не сон, и жизнь не жизнь.
Всё это я говорю к тому, что совершенно случайная моя находка положила передо мной как на ладони судьбы людей, которых я совершенно не знал и, могло так случиться, что никогда бы и не узнал, но…
Да, так вот об этой находке. Собственно говоря, её и находкой нельзя назвать в прямом смысле, поскольку я ничего не искал в то время. Хотя, как мною было уже упомянуто, человек всегда что-то ищет глазами, ушами, душой. Вы скажете, что душой ничего не ищут? Но вы же не станете отрицать поэтическую фразу: «Душа к душе стремится»? А коли стремится, то и ищет ту душу, к которой потянет. Стало быть, и душа находится в вечном поиске ответной души. И если что-то встретилось тебе, то это и будет находкой.
Так что в этот раз, когда я, будучи в одной из своих командировок, оказался на оживлённой трассе, ведущей в Крым, где-то между Запорожьем и Мелитополем, случилось то, что происходит иногда почти с каждым колёсным транспортом.
Место открытое. Жилых домов поблизости на виду не было. Речку какую-то небольшую только что пересекли по мосту, и пошли поля.
Я к тому описываю некоторые подробности этого обстоятельства, что до сих пор не могу понять ход истории и есть ли у неё закономерности. Так что вдруг некий читатель прочтёт эти строки, и его осенит догадка, которая поможет понять до конца суть запутанного клубка связавшихся со мною судеб.
А случилось вот что. Машина наша, весело мчавшаяся в Крым, ухитрилась неожиданно охрометь на одно колесо, и мы с водителем, прежде чем взяться за работу по хирургической операции замены инвалидной покрышки запасной целой, решили немного пройтись вдоль дороги, чтобы размять засидевшиеся в долгом пути органы наших тел, оживить ток крови по жилам. Думаю, каждому когда-либо передвигавшемуся на дальние расстояния в автомобильном транспорте, знакомо это состояние восторга души при выходе из машины, когда хочется потянуться руками, распрямить плечи и, может, даже подпрыгнуть или побежать, как бы проверяя всё ли в порядке, всё ли способно нормально двигаться, не засиделся ли до невозможности ощущать себя словно птица в полёте.
Погода стояла отличная. Была самая чудесная пора весны, успевшей принарядиться в сарафан свежайшей нежной зелени. Сливы и яблони, украшая кое-где собой дорогу, словно первые модницы, добавляли к зелёному наряду белые кружева цветения. В совершенно невидимом прозрачном воздухе и вместе с тем необыкновенно ярком от сияния солнца слышалось щебетанье, чириканье, свист, вливающиеся в дружное стрекотание кузнечиков и периодическое жужжание шмелей да пчёл, проносящихся своими воздушными трассами. У всех весной была масса дел. Дурманящая сладость ароматов никому не давала покоя. Это весна. Небо видится огромным опрокинутым бокалом из тонкого чешского стекла, голубизна которого особенно по краям до дрожи в сердце волнует душу своей чистотой и тонкостью переливания красок.
Ни о каких кладах в такие минуты не мечтаешь, ибо сама жизнь предстаёт таким прекрасным неоценимым явлением, что большего клада и найти, кажется, невозможно.
Мы шли по обочине, утопая в мягкости опушённой травой почвы. По сверкающему отражениями асфальту мимо проносились сотни, тысячи людских судеб, развивая бешенные скорости в своих волгах, жигулях, москвичах, ЯЗах и КрАЗах, фордах и нисанах. Какие только машины ни встретишь на этой популярнейшей транспортной артерии Москва – Симферополь, вытянувшейся указующим перстом на юг?
И вот из одной молекулы этой кровеносной вены украинского края, явившейся в виде громадного грузовика, заполненного до отказа ящиками, шкафами, чемоданами и узлами, торчащим торшером, засунутым второпях, словом, обычным домашним скарбом, переезжающим с одного адреса на другой, и едва прикрытым поверх недостаточно широким брезентом, вздувающимся на ветру, из этого смерча, пронёсшегося мимо нас, сорвался и побежал по дороге, как бы пытаясь догнать беглеца, небольшой белый пакетик.
Я тут же закричал:
– Эй, стойте! Возьмите пакет! – и замахал руками.
Но это было смешно, по-моему, даже птицам, потому что услыхать меня мог скорее самолёт, буравивший небо своим клювом, оставляя за собой в небе дорожку белых опилок, чем ревущее чудо автомобильной техники, исчезнувшее из наших глаз столь же быстро, как появилось.
Мы подошли к пакету. Он успел отлететь жалобно в придорожный кювет. Я поднял находку. Это оказалась пачка писем, аккуратно перевязанных розовой ленточкой.
Мне захотелось ещё раз закричать во весь голос:
– Эй, возьмите письма!
Но мимо просвистела длинная вереница чёрных Мерседесов и прочих иномарок в сопровождении верещащих машин с мигалками, и на секунду всё стихло.
Пока я с любопытством, присущим всем журналистам, рассматривал пачку писем, аккуратно перевязанную розовой ленточкой, что подсказывало женскую руку, ибо не станет же мужчина перевязывать свои письма столь романтическим образом, мой компаньон-водитель уже принялся за своё дело: достал домкрат и прилаживал его под машину, дабы освободить ослабевшее в долгой дороге колесо от тяжести автомобиля. Я положил находку в свой дорожный кейс и принялся помогать в решении колёсной проблемы. Решили.
Снова дорога мчится навстречу, исчезая под нашими колёсами. Мастер движения Ваня спокойно держит обе руки на баранке, контролируя ситуацию, легко обгоняя ползущий, как мне кажется, грузовой транспорт и отдельных частников, берегущих личные автомобили или ещё не уверенные в своих возможностях.
Мы на редакционной Ауди. Она комфортна и быстра. Ваня с большим водительским опытом, начинал ещё в советские годы, да и называть его правильнее было бы Иван Михайлович, учитывая почти пенсионный возраст. Но так уж случилось, что пришёл он в редакцию в качестве шофёра чуть ли не с первого дня работы новой газеты, и его сразу стали называть Ваней, да так и представляется он теперь по привычке «Ваня без отчества». Дела газеты его откровенно никогда не интересовали. Я даже не уверен в том, что он читает свежие номера. Поэтому то, что он говорит мне сейчас, явно никакого отношения не имеет к теме моей командировки, хотя задание моё как раз связано с дорогой в Крым.
Богатая туристическая фирма заказала статью о прелестях отдыха на Южном берегу Крыма в противовес ставшими популярными турами в Турцию, Египет, Таиланд и другие дешёвые места отдыха. Да, украинский Крым стал дороже и менее популярным. Кому-то, может, самим крымским властям, пришло в голову поправить положение, и вот я мчусь за их деньги по весьма приличной трассе, которую, правда, нельзя пока сравнивать с супер отличными международными трассами, где по центральной линии широкой бетонированной полосы проложены светящиеся пунктиры, не позволяющие ошибиться, по какой полосе ехать, в самую тёмную или ненастную ночь.
Я делаю вид, что внимательно слушаю беззаботную болтовню Ивана без отчества, а на самом деле мысли мои заняты только что найденным пакетом писем. Не терпелось раскрыть хотя бы одно и прочитать. «Разумеется, – думал я, – в этом есть что-то нехорошее – читать чужие мысли без разрешения, но у кого же спросить? Да и письма ли это на самом деле? А вдруг это какие-то отчёты, старые счета, то есть давно ненужные бумаги, которые кто-то попросту выбросил из кабины, а я, как дурачок, кинулся, чтобы найти адресата и вернуть?» Рука потянулась было к кейсу, чтобы проверить предположение. Но другая мысль опередила руку: «Кто же станет аккуратно складывать стопочкой и перевязывать ненужные бумаги красивой розовой ленточкой? И почему сразу пришло в голову, что это письма? Ну, понятное дело: видно было, что это листы, сложенные по крайней мере вчетверо, и первая страница исписана ровным почерком. Обращения не было, так это же не начало письма».
Сам я давно писем не писал. А зачем? Сегодня почти повсеместно властвует электроника. Сел за компьютер, включил и вот уже живёшь в ином мире: пиши письма, кому хочешь – и оно через считанные секунды будет у того, с кем хочешь поделиться мыслями. И он может тут же ответить. Более того – включаешь скайп и, пожалуйста, смотри на своего собеседника, общайся лицо в лицо, глаза в глаза. Какой смысл писать письма?
Между прочим, дорогой читатель, я так легко употребил слово «скайп», поскольку ежедневно пользуюсь его услугой, и совсем вылетело из головы, что огромное количество людей, как жителей нашей страны, так и по всему миру, совершенно не знают нового слова техники, а потому и не понимают написанного.
Да, время не просто шагает, а буквально летит вперёд. Когда-то заговорили о видеотелефонах. Тогда можно было позвонить в другой город с междугородной телефонной станции и увидеть своего собеседника на экране. Но это было весьма дорого и далеко не повсеместно. Теперь же любой, у кого есть компьютер и миниатюрная видео камера, может, комфортно устроившись у себя дома, во мгновение ока связаться с другом или родным человеком, находящимся за тысячи километров от этого места, и видеть его, как говорят сейчас, в режиме реального времени и разговаривать запросто, словно он сидит рядом. Это, конечно, далеко не то же самое, что говорить по телефону, не видя ни блеска глаз, ни насмешливой улыбки, ни вздёрнутого носика любимой девушки, ни окружающей её обстановки.
Нет, это не всем понятно. Как-то пришёл я к своему другу, известному поэту, и он просит меня отнести его последние стихи в редакцию журнала. Сам уже по возрасту ходить не может. Я и говорю ему:
– Так мы же можем отправить стихи по электронной почте.
– Как это? – спрашивает.
– Да очень просто, – говорю, – я сосканирую стихи на компьютер и отправлю в редакцию. Через минуту они будут уже перед глазами редактора.
– Ты шутишь, – отвечает мне друг, у которого и компьютера нет, а когда я предложил купить его, то широко известный поэт, не стеснённый в средствах, наотрез отказался, заявив:
– Мне эти современные штучки непонятны и не нужны.
Да-да, техника развивается настолько быстро, что не всякое сознание за ним поспевает.
Сама идея писать письма родилась в доисторические времена, на заре существования человечества. Когда первобытный человек взял в руки палку, которая разогнула его и сделала собственно человеком, он уже тогда счёл необходимым общаться друг с другом путём изображения на скалах различных животных и людей, изображений эпизодов жизни. Это была информация для других. Но информации становилось всё больше, и всю её нельзя было отразить рисунками. Появилась клинопись. Древние писари выводили буквы на века по дощечкам, покрытым воском, палочкой, которую называли стило. Но это ещё были отчёты для всеобщего обозрения. И значительно позже пришли на помощь перо и бумага. Тогда-то люди научились писать друг другу письма, вкладывая в них свои души. Миллиарды писем разлетались по земле в разные стороны, разнося с собой чужие мысли. Одни письма сжигались, другие бережно складывались, но истлевали со временем, третьи публиковались в собраниях сочинений именитых писателей. Да мало ли что могло произойти с клочками бумаги, на которых то ли бисерными буковками, то ли размашистым широким почерком выражались чувства любви или ненависти, низкопоклонного почтения или абсолютного презрения.
Но я отвлёкся от оброненных писем, хотя всё вышеизложенное имеет отношение к тем странностям, о которых я собираюсь рассказать.
Вы обращали когда-нибудь внимание на то, что события в мире как бы вращаются по спирали? Они вообще-то разные, однако часто бывают похожими друг на друга, словно повторяются, но в какой-то иной плоскости, в каком-то более совершенном виде, то есть на более высоком уровне. Не случайно же некоторые люди убеждены, что уже жили когда-то, а теперь живут снова. На мой взгляд, это чепуха, не стоящая серьёзного обсуждения, но ведь многие убеждены в обратном. И то, о чём я буду рассказывать читателю, как раз противоречит моим собственным взглядам на жизнь. Я-то считаю, что всё происходившее является не чем иным, как обычным совпадением, но я только повествователь, а выводы делать читателю. Так что в путь, дорогой собеседник!
ГЛАВА 1 ПЕРВАЯ СЛУЧАЙНОСТЬ, КОТОРАЯ ЗАСТАВИЛА СЕРЬЁЗНО ЗАДУМАТЬСЯ
Статья моя, а точнее очерк о приятном путешествии в Крым на машине и о прелестях полуострова в сопровождении красивых фотографий моего же исполнения была опубликована и вполне возможно повлияла на некоторый рост числа туристов в этом году. Я описал восхитительную природу края, его вечнозелёное убранство из елей, сосен, кипарисов, вдыхать ароматы которых одно удовольствие, не говоря о полезности для организма дышать смесью озона морской воды и того, что дарит нам, не уставая, зимой и летом вечнозелёная растительность. Правда, я не упомянул при этом, что в самой Ялте, например, или в Евпатории сейчас основное внимание уделяется как раз не природным особенностям, а развлекательной стороне туристов и выкачиванию из них денег всевозможными способами, превратив набережную в сплошной торговый центр и площадку экстравагантных выступлений разных индейцев, клоунов, жонглёров мячами и вниманием не подозревающей подвоха публики.
Мне очень не понравилась эта вакханалия уличных музыкантов, художников, танцоров, фотографов, гадателей, дрессировщиков обезьян и удавов, продавцов пляшущих на нитках кукол, сувениров, цветов. Какое тут море? Его не только не слышишь, но, наверное, и не видишь за всеми развлекалками. От обилия предложений, за которые надо платить деньги, кружилась голова. Сюда нужно ехать только состоятельным людям. Собственно, для них и нужно было делать рекламу. Для них я и делал своё дело, напрочь забыв о пачке писем, заброшенной глубоко в чемодан.
Это был не только новый Крым. Это была и новая Россия, чьё население разделилось на два основных класса: класса создателей всего необходимого, то есть трудящегося человечества, постоянно озабоченного ростом цен, не имеющего возможности ездить по курортам мирового значения, и класса потребителей, тратящего деньги не столько по потребности, сколько по интересу, поскольку цены для них не имеют особого значения. Для них теперь была Ялта, да и весь Крым, если говорить о его курортных уголках.
Но я писал заказ именно последних, а, стало быть, только то, что могло привлечь толстые кошельки. Я должен был жонглировать вниманием читателя, и потому мысли о чём-то другом пришлось отбросить временно в сторону. Нетронутая пачка писем легла в ящик рабочего стола и затихла. Но, как иногда говорят, нет ничего более постоянного, чем что-то отложенное на время. Вспомнить о письмах мне удалось, когда главный редактор вызвал к себе в кабинет и предложил срочно лететь в командировку.
На голову выше меня ростом, как, впрочем, и положением (я простой корреспондент, а он – главный), вдвое шире меня, так что сразу было видно по фигуре и по лицу, что он начальник (тут уж не перепутаешь), главный остановил на мне проникающий в самоё нутро взгляд, говоря:
– Вот какое дело. Ты, мне говорили, неплохо владеешь английским.
Я скромно кивнул головой, ответив:
– Это есть, шеф. После журфака учил язык на курсах. Получил диплом.
– Вот-вот, – продолжал главный, удовлетворённо откинувшись грузным телом на спинку кресла, – владеешь. Ну, ты у нас не один такой умный. Но тебя мы ещё за рубежом не пробовали. Сам знаешь, желающих поехать куда-то полно. Выбор есть.
Не знаю, стоит ли пояснять читателю, как сильно забилось моё сердце от сознания близкой возможности зарубежной командировки? Давняя мечта, которая не сожгла ещё душу только по причине частых поездок по стране, которые не оставляли времени на тоску по более дальним путешествиям. Стать разъездным корреспондентом по разным странам мира, повидать весь свет – это ли не счастье? Но вступительное слово главного по поводу наличия многих претендентов было явным намёком на то, что от меня чего-то ждут помимо знания английского языка.
– Шеф, – воскликнул я восторженно, представляя себя уже шагающим с фотоаппаратом по Лондону, – если что нужно с моей стороны помимо текста и фото, так только скажите. Кого-нибудь застрелить, зарезать, свалить с трона?
Я думал, что последние слова звучат хорошей шуткой, но главный поморщился.
– До такого ты ещё не дорос. Всё гораздо проще. Ты знаешь, что мы выступаем часто спонсорами, шефами, помогаем инвалидам и так далее?
Энтузиазм мой несколько ослабел от этих слов, так как понял, что речь пойдёт о дележе моей зарплаты и тут же получил подтверждение мыслям.
– Зарубежная командировка хорошо оплачивается нами, но нужно же из чего-то и фонд создавать.
Теперь главный не смотрел мне в глаза, отведя взгляд на окно, за стеклом которого, очевидно, ему виделся этот фонд.
– Понятно, шеф, – бодро ответил я, сразу сообразив, что командировка может так же легко уплыть от меня, как неожиданно появилась. – Фонд – дело святое. Сколько потребуется, столько и внесу. А куда и когда ехать?
Главный посмотрел на меня, расплываясь в доброй улыбке:
– Я знал, что договоримся. Ты парень молодой, у тебя всё впереди.
Ясное дело, для почти семидесятилетнего редактора мои сорок лет – это молодость.
– А лететь, не ехать, нужно в Африку. Слышал такую страну Судан? Говорят, правда, курица не птица, Судан не заграница, но для начала это тоже хорошо. Хотим разобраться, что там сейчас происходит? Через пару недель полетишь. Иди в секретариат, получай задание, оформляй визу, командировку, перед отлётом ко мне. А по поводу фонда не распространяйся. Мы свой имидж перед обществом должны поддерживать, но не станешь ведь каждому объяснять, что и как делается. Это в прежние времена за всё отвечало государство. В нонешние дни всё иначе.
Шеф любил вставлять слова из народной речи, тем самым как бы приближаясь к народу, опускаясь к нему. Скажи он «нынешние» – это выглядело бы как политическое высказывание, которое можно было бы расценить и негативно. А так слово «нонешние» звучит уже будто шутка и, слыша его, ты уже не думаешь всерьёз о том, что за свою поездку за рубеж надо дать шефу на лапу, которую он мягко обозвал фондом помощи инвалидам и так далее.
Впрочем, для меня всё это было далеко не новым, ибо и в газету, ставшую весьма заметной в жизни страны, попасть журналистом было не просто. Там тоже требовалась помощь какому-то фонду. Но мы к этому успели привыкнуть, поэтому меня не удивляло то, что для быстрого оформления документов – сроки-то были сжатыми – приходилось и за подготовку загранпаспорта платить нужному человеку, за ускоренную визу – другому, за необходимые справки – третьему, четвёртому, пятому.
Короче говоря, вылет мой был назначен на десятое декабря. За окном мела метель и стояли двадцатиградусные морозы. Оставалось три дня. Вечером, устроившись дома за своим столом, выдвинул ящик, чтобы проверить, что я не успел сделать перед отъездом, и на меня глянула укоризненно пачка писем, перевязанная красной ленточкой. Почти машинально развязал пачку, взял лежавшее сверху письмо, решив прочитать хотя бы одно, чтобы получить какое-то представление об этой корреспонденции до отъезда. «По крайней мере, – подумал я, – будет, о чём поразмышлять в самолёте». И первые же строки, написанные шариковой ручкой, меня потрясли удивительным совпадением, и оно оказалось не единственным.
Во-первых, письмо писалось десятого декабря. Я должен был вылетать в этот же день. Письмо писалось из Судана. Я должен был лететь в Судан.
Неужели письма передо мной написаны из той самой страны, куда я сейчас отправляюсь, из страны, о которой я только и делал последние дни, что читал в Интернете и покупал все книги в магазинах, чтобы досконально познакомиться с почти неизвестным для меня государством? Информация лежала в моём столе, а я охотился за ней по магазинам. И почему я вылетаю именно десятого декабря, как и написавший эти письма человек, только с разницей, что становится понятным, в несколько десятков лет? Возможно, я родился тогда, когда писались эти письма. Вопросов было столько, что они едва умещались в голове.
Но вот это первое письмо, начатое нестандартно. Автор, очевидно, был поэтической натурой. Хотя, почему «был»? Может, он и сейчас живёт и здравствует. Раскрываю и читаю желтеющие от старости страницы.
Я приветствую тебя, мой дорогой Джо,
с пятнадцатой параллели
тридцать четвёртой широты
нашего земного шарика!
Сегодня десятое декабря тысяча девятьсот семьдесят известного тебе года. Я в Судане, в его столице Хартуме. Ударение попрошу ставить в названии столицы на букву «у». Кстати, знаешь, почему так назвали город? Он расположен в месте слияния двух рек Белого и Голубого Нила, которые, если посмотреть на карту напоминают хобот слона. Слово Хартум на арабском языке означает именно этот самый хобот слона. Так мне рассказали. Но у меня это вызывает некоторое сомнение. Неужели кто-то мог дать название городу, глядя на карту? Вполне возможно, что есть и другое объяснение происхождению названия. Попозже постараюсь выяснить. Но главное то, что, наконец, сбылась мечта поэта.
Понимаю твою жгучую зависть, но ничего не поделаешь: жребий пал на меня. Счастливый или нет, увидим дальше. Как же я благодарен секретарше директора, которая показала мне письмо из министерства с просьбой направить переводчика английского языка для работы в республике Судан. Не покажи мне она его, я бы сейчас здесь не был, так как директор спокойно ответил бы на это письмо, что нашему НИИ самому нужны переводчики, и отправлять кого-то за рубеж нет никакой возможности. Не сомневаюсь, что ответ нашего именитого профессора был бы именно таким, и его приняли бы в министерстве спокойно. Однако в кабинет директора вошёл с письмом я – человек, которого в институте называют «вхож к директору». Конечно, у нас прекрасные отношения, я много переводил ему писем и других материалов, да и на рыбалку вместе ходили. Ну, объяснил шефу, что моя работа за рубежом добавит мне практику живого разговорного языка, то есть повысит квалификацию, а это очень даже неплохо для всех. Неплохой аргумент, не правда ли? Пришлось, правда, подыскать себе замену на время длительной командировки. Это я предвидел и потому, когда услышал прямой вопрос «А кто будет вместо тебя?», сразу предложил кандидатуру.
Да, но при этом произошла одна неприятная история, о которой не стал тебе сразу рассказывать. Она меня мучает до сих пор.
Понимаешь, когда я начал оформлять свои документы для командировки, неожиданно ко мне подошёл мой коллега Алик, которого, кстати, взяли на работу недавно с моего согласия переводчиком (к нам, ты знаешь, не так-то легко устроиться) и сообщил, что письмо из министерства с просьбой командировать переводчика в Судан организовал он и потому его должны были туда послать, а не меня. Я объяснил Алику, что сам лично видел письмо, в котором не было никаких фамилий.
Алик говорит: «Ты пойми, что так положено писать без имени. Но организовывал-то всё я, и в министерстве имели в виду меня, а не тебя. Так что ты пойди к директору и откажись. А в следующий раз пошлют тебя».
Я говорю: «Алик, ты с ума сошёл? Что же ты мне сразу этого не сказал? Я бы никогда поперёк дороги не стал. Но я уже закрутил машину. Мы успели направить письмо в министерство с указанием моей кандидатуры. Кто ж теперь пойдёт на попятную? Мы ведь не в шахматы или шашки играем, где можно переходить».
Но парень долго меня ещё уговаривал отказаться, хотя мы его взяли к себе после недавнего возвращения из зарубежной командировки в Египет. Вообще-то совесть надо иметь. Он уже был за рубежом, а я нет. Да и скажи он мне о готовящемся письме раньше, я бы только помог ему. Всё-таки без моего согласия старшего переводчика, каковым я являлся, директор его никуда бы не послал. А так получился казус, в котором я ни коим образом не виноват. Но он обиделся, подал заявление об уходе, и его взяли работать инструктором в горком партии.
Потом с директором у меня был разговор на эту тему. Он пригласил меня в кабинет и показал второе письмо из Министерства, в котором действительно указывалось, что просят направить переводчиком Алика. Я спрашиваю: «Ну, и что теперь делать?» Он отвечает: «Ничего. Я своих решений не меняю. Поедешь ты».
И вот я здесь. Ура!
Понимаю твоё скептическое отношение к моему отъезду, но это же только на год. А не так часто выпадают подобные случаи. Тебе не хотелось соглашаться со мной в разговоре по телефону, так что я повторяюсь. Прости, пожалуйста. Как же я мог отказаться, когда уже всё закрутилось? И в министерстве меня встретили очень приветливо. В отделе загранкомандировок куратор Алексей Павлович внимательно осмотрел меня, оценивая мою внешность, и сказал то, что нельзя забыть:
– Вы мне кажетесь серьёзным человеком, и рекомендации вам дали хорошие. Но прошу иметь в виду следующее: вы нам дороги, как переводчик в прямом и переносном смысле. Иностранные фирмы, куда мы посылаем своих специалистов в порядке экономической помощи, платят за работу только наших инженеров, которые, к сожалению, не владеют иностранными языками. Платить за работу переводчиков иностранцы отказываются, поскольку в этом случае им было бы выгоднее приглашать специалистов из Америки или Англии, работающие без перевода. Вот почему наше государство соглашается само оплачивать услуги переводчиков, идя навстречу слабо развитым странам и продвигая свою технологию, свои заводы и, не забывай, свои идеи. Ты будешь представлять Советский Союз. Ты владеешь языком. По тому, как ты будешь вести себя и разговаривать, будут судить в первую очередь о нашей стране и нашей культуре.
Любопытно, что примерно тоже самое мне говорил какой-то инструктор в ЦК партии. Туда нужно было идти обязательно перед отъездом. Я никогда не думал, что такое огромное значение придаётся каждому, выезжающему за рубеж независимо от того, является ли тот или иной отъезжающий коммунистом. Я-то, как ты знаешь, ещё комсомолец. Сначала, правда, ГКЭС направил меня в какой-то кабинет в полуподвальном помещении для проверки на знание языка. Симпатичная женщина дала мне прочитать и тут же перевести небольшой текст. Я перевёл, не очень обрадовав её своим вариантом. Видимо и волнение моё дало себя знать, так как от заключения этой женщины зависело, признают ли меня годным для работы переводчиком, да и опыта подобных переводов на ходу у меня, конечно, ещё маловато. Но, посоветовавшись со своей коллегой, тоже слушавшей мою речь, она пришла к выводу, что в Африке, куда меня направляет Министерство пищевой промышленности, моих знаний выпускника романно-германского отделения может вполне хватить, тем более, что я горячо стал доказывать непреложную истину о великом значении практической работы, когда и ничего не знающий человек при сильном желании всё узнаёт и всё умеет. Словом, дали моим знаниям положительную оценку, тем самым утвердив моё направление.
Между прочим, потом у меня был неожиданно довольно неприятный момент в ЦК партии. Поскольку зима в Москве началась ещё в ноябре, то декабрь встретил весьма приличными морозами. Я надел красивый тёплый свитер. Пришёл в здание Центрального Комитета партии в назначенный час. Меня предупредили, что прибыть должен в бюро пропусков ни раньше, ни позже указанного времени. Прошёл по широким коридорам власти, открыл нужную дверь, и через секунду услышал замечание в свой адрес от поднявшегося из-за стола высокого мужчины в строгом чёрном костюме:
– Вы куда пришли, молодой человек? Почему в таком виде? Вы что не понимаете, что в ЦК партии надо приходить опрятно одетым в костюм с галстуком?
Я, конечно, страшно растерялся, а мужчина подошёл ко мне, протянул руку и попытался немного сгладить резкое начало:
– Ладно, сегодня я вас принимаю так, но на будущее, а я думаю, что вы не последний раз здесь, имейте в виду, что к нам, как на гулянку, не ходят. И помните о своей внешности за границей. Наши специалисты – инженеры, техники – не всегда об этом заботятся. Но у них такая работа. Они и мазутом могут испачкаться, и по шатким мостикам бегать, показывая, что и как делать. Это их дело. А за вас мы в ответе. Вы обязаны и выглядеть всегда хорошо, и вернуться целым и невредимым. И ещё очень важно. Когда наши специалисты в работе проявляют несдержанность, когда их захлёстывают эмоции так, что у них изо рта вырываются наши крепкие русские словечки, вы не должны всё точно так же переводить. Будьте дипломатом. Сглаживайте выражения, переводите суть.
Так что, славный мой Джо, видишь, как к нам относятся и чего от нас хотят? Ну, думаю, у тебя это всё тоже впереди. Кстати, в дополнение к теме об отношении. Я бывал раньше в Москве в командировках, и обычно меня устраивали в гостиницу в районе ВДНХ. Там целый комплекс высотных зданий под гостиницы. Всё там относительно комфортно, однако без особого блеска. А в этот раз гостиницу мне заказывал отдел загранкомандировок министерства. Так я попал в одну из лучших гостиниц Москвы на Калининском проспекте, построенную специально для сотрудников Совета экономической взаимопомощи, то есть СЭВ. Великолепный одноместный номер, скромный, но со вкусом. Огромное окно от потолка до пола с видом на центр города, постоянно копошащийся машинами, но где-то далеко внизу – я на восемнадцатом этаже.
Но пишу дальше, а то будешь обвинять в многословии, столь же неуместном в письме, сколь было уместно совсем недавно на наших студенческих парах английского языка. Ах, как он мне пригодился!
И так, первый день за границей. Этот памятный для меня день начался в полёте. Впервые я видел под собой мёртвую тысячи раз описанную в литературе пустыню. С самолёта её можно отлично рассмотреть. Вспоминаются сразу строки Пушкина «В пустыне жаркой и скупой на почве зноем раскаленной Анчар, как грозный часовой, один стоит на всей вселенной». Но анчар я, конечно, разглядеть не смог, как ни пытался, ибо с такой высоты даже Останкинскую башню вряд ли можно заметить, а не то что деревце.
Интересен этот перелёт из Москвы вглубь Африки в декабре. В нашей столице двадцать два градуса мороза. По уши облачённый в тёплые одежды я мёрз от холодных порывов ветра, постоянно плюющегося снегом. Особенно он разошёлся на проспекте Калинина. Там задувает, словно в гигантскую трубу, и крутит метелью так, что не знаешь, куда повернуться, чтобы спрятаться. То слева чихнёт, то справа дунет и всего облапливает снегом, как ни кукожишься, как ни сгибаешься. Но я хитро поднимаю высокий воротник и показываю ветру кукиш. В это самое время замечаю, что с моего воротника потекли холодные струйки воды за шиворот. Я не сообразил, что на воротнике уже было много снега, и растаявший он тут же проник в укромные места моего тела, не терпящие щекотки. Так что не я ветру, а он мне показал, кто здесь хозяин. Пришлось мне прятать свой кулак в карман. Бр-р-р. Аж сейчас, когда пишу, холодно, хотя погодка здесь далеко не морозная и не просто плюсовая, а тридцать градусов в тени. Это Африка, а не Европа. Но продолжим рассказ.
Лечу в Ту-124. Лайнер первоклассный. Но обращаю внимание на то, что никто из пассажиров не раздевается. Сидят, как вошли, в свитерах, пиджаках, а некоторые даже в пальто. Кто-то укладывается спать – перелёт-то ночной – достают с полок одеяла, закутывают ноги. Что делать? Видимо, жаль было сразу расставаться с московским морозцем, вот и прихватили чуток с собой.
Сижу, слегка позванивая косточками от холода. Но это только первые минуты полёта. Потом температура нормализовалась. Спать не хочется совершенно. Шутка ли – впервые чёрт те куда несусь? Внизу сплошная борода белых облаков. Ни земли тебе, ни огонька. Хоть бы границу увидеть. Не видно, не смотря на то, что сверху в дыру неба яркий блин луны вставили, красивый такой, румяненький. А вот и звёздный меч Ориона. Уж и насмотрелся я на него ночами в нашем маленьком городишке. Тут он выглядит таким ярким, словно только что начистили перед битвой. Руби и кроши им всё.
Спрашиваю между делом проходящую стюардессу, когда будем пересекать границу нашей Родины. Интересно всё же почувствовать переход и хоть мысленно сказать «До свидания». Но, боже мой, оказывается, мы её давно пролетели, а я-то думал, что всё ещё любуюсь красотами своих родных просторов. Какая оплошность – проморгал границу и не махнул ей рукой на прощанье.
Однако готовимся к посадке в Бейруте. Вот она первая зарубежная столица. Под крылом самолёта вдоль моря тянется длинный ручеёк мигающих огоньков. Куда он льётся без конца и края и где впадает в море огней, не видно. Срезаем крыльями последние километры над землёй, внизу проносятся тесно слепленные высокие дома, прямоугольные формы которых напоминают спичечные коробки – у нас не так – и вот мы задрожали по лётному полю.
Аэропорт часто называют лицом страны. Попробую описать тебе это личико. Кстати, не забудь, что тут идёт война и не игрушечная. У трапа нас встречают таможенники. По полю возле здания аэровокзала прогуливаются солдаты с автоматами наперевес. Перед входом в автобусы всем вручают транзитные талоны с отрывными корешками, на которых написано чьей-то ласковой рукой «refresh». Что имелось в виду, понял немного позже.
Заходим в зал. Слева бар, справа книжный киоск, посередине столы и кресла. Ну, кто куда, а я, как ты догадываешься, сразу к книгам. Во-первых, обрати внимание, никакого прилавка. Для нас это тоже уже не ново. Книги размещены на вращающихся стойках по десять-пятнадцать экземпляров каждого названия. Все стойки тематические. На одной детективы. Это самые популярные книжицы в мягких обложках из серии «пингвин бук» типа романов Агаты Кристи. Её продукции здесь полно.
Другая стойка приключенческая. Это я определил по названиям. Благо все книги на английском языке: морские приключения, горные приключения, приключения на озере, на реке и так далее. Одна стойка посвящена вопросам секса. Целая подборка, рассказывающая о тонкостях брачной жизни. На стеллажах возле стены «выставка-продажа» порнографических журналов «Play Boy».
Я, разумеется, не кинулся голодным волком на то, чего не встретишь в нашей стране, а скромно пробежался «возмущённым» взором по обложкам. Последний раздел, то есть он стоит первым, но в шкафчике за стеклом, я обнаруживаю политическую литературу, рассказывающую об Африке, о связях Ливана с другими африканскими странами, о взаимоотношениях с Советским Союзом и другие.
По соседству с книгами стоит столик, за которым два продавца – вполне современно одетых молодых парня, может быть, чуть смуглее европейцев. Расплачиваться можно любой валютой. Тут же висит листок с курсом обмена валют. В списке различных валют нашего рубля нет, так что мы пока зрители в этом мире, а смотреть есть на что.
Подхожу к бару. Крупный, я бы даже сказал, толстоватый бармен с маленькими усиками проворно выхватывает у меня из руки посадочный талон, ничего не спрашивая, отрывает корешок с надписью «refresh», что означает «освежись», и вручает вместе с талоном бутылку пепси-колы. Стало быть, я могу прополоскать своё горло. А пить и в самом деле хочется. Сажусь за стол, вынимаю из бумажного кулёчка соломинку и медленно тяну освежающий, приятно покалывающий изнутри напиток.
Напротив усевшихся в кресла пассажиров, чуть ли не посреди зала несколько арабов в длинных белых одеяниях типа хитонов (узнал потом – они называются джелобия) начали молиться. Одни стояли на коленях и, молча, периодически кланялись до пола. Другие поднимались на ноги, как бы завершив молитву, но потом снова опускались на колени. Пожилой араб, как и все в белом хитоне, молился деловито, но видно было, что ему чего-то не доставало. Он всё время ёрзал, стоя на коленях, поглядывая по сторонам. Наконец, он поднялся и ушёл, но вскоре вернулся, неся в руках белую подстилку, положил её перед собой, опустился теперь на неё и продолжил молитву.
Некоторые молящиеся переговариваются между собой, кто-то кричит о чём-то через весь зал другому арабу. Одни арабы уходят, другие появляются и начинают свою молитвенную процедуру. Не знаю, сколько это у них продолжалось, так как молодая симпатичная девушка в короткой юбочке и форменной кофточке энергично замахала нам рукой, приглашая в самолёт. Объявление о посадке в динамиках прозвучало, но было на английском языке, который не все наши пассажиры понимали.
Мы направились к выходу на поле, но ливанский солдат тут же перегородил его столиком. Двое других подошли к небольшому аппарату у стены и начали включать и выключать кнопки и тумблеры. У них, видимо, что-то не получалось. Аппарат напоминал самоделку, и солдаты явно не знали, что с ним делать. Наконец, посоветовавшись с лицом в гражданской одежде, они оставили покое свою «адскую машинку», отодвинули с прохода стол и стали пропускать пассажиров, ощупывая женский пол глазами, а мужской руками, чем несколько смущали сильную половину человечества.
Самое интересное было в том, что именно моя персона доставила таможенникам минуту беспокойства, когда рука одного из них наткнулась на мой оттопыривающийся карман пиджака. Тебе ли не знать, что все мои вместилища костюма всегда заполнены увесистыми блокнотами, которые у досматривающих вызывают подозрения, поскольку, наверное, напоминают форму пистолета. Но я спокойно пояснил, что это блокноты, коротко бросив «notebooks», и меня пропустили, не требуя доказательств.
И снова я в родном самолёте в уже полюбившемся кресле. А тут и ночной завтрак подоспел, что было весьма кстати, поскольку голод начал посвистывать в пустом желудке. Ну, то да сё, пора бы и вздремнуть, так уж и Каир на горизонте. И теперь в иллюминаторе не ручеёк, а целое море огней, ибо город не вытянут резиновым жгутом подобно Бейруту, а брошен плашмя своими огромными квадратными глыбами зданий на плоскую равнину. Так он и застыл.
В Каире двенадцать градусов плюс. Подумалось, что не очень балует Африка теплом. Хотя, конечно, на дворе ночь. На трапе из самолёта пришлось застегнуть плащ, дабы ветер не летал в моих подмышках.
Здание аэровокзала всё в строительных лесах, но уже просматривается современный европейский стиль. Внутри богатство и роскошь, многочисленные рекламы, прилавки золотых украшений, французской парфюмерии, японских магнитофонов, местных сувениров, литературы. Между прочим, не заметил ни детективов, ни порнографии. Да, это другая страна.
По всем залам бегает расторопный кельнер, предлагая поесть, но желающих трапезничать после завтрака в самолёте немного. Объявляют посадку на английском и неожиданно на русском языках. Все валим гурьбой. Никто никого не проверяет. Спокойно занимаем свои места. Тут я замечаю, что хочется спать. Неудивительно – около шести утра. Всю ночь бодрствовал. Окунаюсь с головой в сон.
Просыпаюсь от милого предложения стюардессы поесть, но не хочется, и отказываюсь, о чём пожалел через несколько часов. А пока смотрю в иллюминатор – картина рассвета необыкновенна. Никогда ничего подобного не видел. Кругом пустыня. На ярко белой полосе горизонта вдруг вспыхивает факел, поднимается вверх, расширяясь на глазах, и совершенно неожиданно из какого-то марева или дымки буквально вывалился огромный огненный шар, который сразу же начал подниматься над горизонтом. Фантастическое зрелище. Но пустыня под солнцем не зажила, не заискрилась. И не удивительно – песок её отнюдь не сахарный. Ни дорог, ни рек, ни посёлков на сотни километров вокруг. Но в конце концов это должно было случится – появляется сначала зелёная полоска, за нею голубая полоска реки и город. Огней нет – всё и так видно. Девять часов утра. Перелёт закончен. Расстаюсь с последним кусочком советской России – самолётом, так бережно доставившим меня на другой континент земли.
Я в Африке. Жара. Мы начинаем, по образному выражению одного товарища, который только что вернулся с Кубы, плавать в собственных штанах от пота. По-моему, на английском языке эта мысль прозвучит так же смешно, как на русском, но главное, точно отражает состояние.
Раздеваться на ходу мы, конечно, не стали. Всё это было позже. Но должен тебе сказать, что я ещё не совсем отошёл от перемещения с континента на континент, и есть кое-какие дела, так что извини, но завершу своё первое письмо, дабы отправить его поскорей с отлетающими в Москву, которым, как ни странно, начинаю завидовать. Так, очевидно, рождается ностальгия.
Свои первые впечатления от приезда, от города и африканцев (они тут и белые, и чёрные, и какие только хочешь) опишу в следующем письме. Думаю, ждать долго не придётся.
Привет!
Твой Юджин
ГЛАВА 2 КОЕ-ЧТО ПРОЯСНЯЕТСЯ, НО ВОПРОСЫ ОСТАЮТСЯ
Чтение писем прервал телефонный звонок. Моя пассия хотела узнать, чем я занимаюсь и не рвануть ли нам в кафешку. Встречаемся как обычно в домжуре, ведь мы оба работаем в газете, что же нам не встречаться в доме журналиста? Подруга моя стройна, элегантна, красива. Дружим давно, с институтской скамьи факультета журналистики МГУ, а принять решение жить вместе как-то ни мне, ни ей всё не приходит в голову. Такое впечатление, что каждому что-то мешает сказать простые слова «давай поженимся». Может быть, она ждёт эти слова от меня, а я откладываю и оттягиваю. Наверное, если слова любви не вырываются из груди сами собой, то, может, и не стоит о них думать? Но мысли сами приходят в голову, не спрашивая, стоят они того или не стоят.
– Зайчонок, – говорю я ласково, усевшись на стул и ставя наши дежурные чашечки кофе, – хочешь, я прочитаю тебе письмо из прошлого? Оно поразило меня только что и, полагаю, тронет и твою серьёзность.
Анна широко улыбается, глядя на меня, кивает головой в знак согласия, но говорит совсем другое:
– Наверное, так и будет, только сначала возьми нам по рюмочке коньяка и бутерброды с сыром. Надо же отметить твой предстоящий отъезд. Я, конечно, приду проводить тебя, но это само собой. И я хочу услышать, какие у тебя возникали проблемы с этой командировкой, о которых ты мне намекал по мобильнику.
Спустя пять минут, заказ моей дамы был выполнен: на столе появился графинчик с коньяком, ломтики горбуши, сыр, хлеб, масло, маслины, салат оливье.
– Отмечать, так отмечать – сказал я.
– Ну, а что за проблемы обеспокоили короля моего сердца? – спрашивает Анна после того как мы звонко свели наши рюмки вместе за успех путешествия и сделали по глотку мягкого армянского коньяка.
Я пожимаю плечами.
– Была одна неприятность. На следующий день после разговора с главным ко мне подошёл Ашот Саркисян из отдела политики, отозвал в сторону и говорит:
– Ты согласился ехать в Судан? Откажись.
Ну, я покрутил пальцем у виска:
– С ума что ли сошёл? – говорю. – Чего я буду отказываться? Пять лет ждал, что куда-нибудь поеду.
А Ашот настойчиво повторяет:
– Откажись. Тебе же лучше будет. Это ведь моя идея была направить нашего корреспондента в Судан, разобраться, что у них с югом происходит. Я и должен ехать. А тебя пошлют куда-нибудь ещё.
– Ну, я ему посоветовал самому пойти куда подальше. Вот деятель. Я уже оформляться начал, а он тут со своими предложениями. Да откажись я от этой командировки после того, как согласился, меня уже вообще никуда не будут посылать, кроме как к чёрту. Тогда как он сам всего месяц назад вернулся из Лондона. Теперь в Африку хочет погреться на солнышке среди зимы.
Анна смотрит на меня в упор серьёзными глазами, спрашивая:
– Ты всё продумал? Ваш Ашот армянин?
– Разумеется, раз Саркисян. А что?
– Ты как первый день на свет родился. У них же здесь своя диаспора в Москве, своя мафия, свои связи. Мне кажется, он на это и намекнул, когда сказал «тебе же лучше будет».
– Ты так это поняла?
– А как иначе? Прямая угроза.
– Тьфу, чёрт! Я над этим и не задумался. Просто послал его сгоряча.
– Национальные меньшинства, дорогой Женя, посылать надо обдуманно. Они народ горячий, особенно кавказцы. Неровён час: пырнут ножом в темноте или чего доброго пальнут из проезжающей машины – и нет твоей командировки, а поедет он, твой Ашот. Теперь время такое – всего можно ожидать. Надо было расходиться по-доброму, а не посылать друг друга.
– Что ты меня пугаешь? – возмущаюсь я. – У меня бицепсы почти с детства боксом накачены. Да и не станет никто из-за командировки целую трагедию раскручивать. Ты лучше послушай, какое удивительное письмо я сегодня прочитал.
Достаю из кармана пиджака вложенные уже мною в современный длинный конверт страницы письма и начинаю читать вслух, останавливаясь иногда и поясняя совпадения:
– Смотри, он вылетел десятого декабря, и я вылетаю тогда же… Он в Судан, и я туда же… Он переводчик, и я, хоть не совсем переводчик, но с английским… он впервые, и я… Даже отказаться от поездки просят его, как и меня.
– Не совсем так же, – мрачным голосом замечает Анна. – Ему, как я поняла, его товарищ не угрожал.
– Ты права, он просто ушёл с работы. Времена другие. И заметь ещё: он нигде никому не платит деньги за то, что его посылают на, так называемое, хлебное место.
Закончив чтение, обращаю внимание ещё на одно совпадение:
– Смотри на подпись – «Юджин».
– Что это? – не поняла Анна.
– Всё просто. Это английский эквивалент имени Евгений, то есть его звали, как и меня.
– А он уже умер?
– Нет, этого я не знаю. Вообще о нём мне пока ничего неизвестно, кроме того, что только что прочитал.
– Зато мне известно, – говорит Анна, понижая голос чуть не до шёпота, – что за тобой наблюдают.
Взгляд девушки был направлен поверх моей головы.
– Не крути голову и не оборачивайся резко. Я всё вижу. За стойкой бара уже минут пять, как сидит человек армянской внешности. Не друг ли он твоего коллеги? Здороваться с тобой, как я понимаю, не собирается. Конечно, и это может быть совпадением, но другого плана. Он посматривает на нас, как бы случайно, и пьёт кофе. Мне это не нравится после твоего рассказа.
– Не драматизируй, пожалуйста, – успокаивающе улыбнувшись, говорю я. – Пойду, возьму ещё нам кофе.
Поднимаюсь, иду к бару. На высоком стульчике, слегка вращая своё тело из стороны в сторону, сидит незнакомый мне крепыш. Глянув на его лицо, почему-то сразу подумалось, что маленькие чёрные усики могут быть приклеенными.
Пока Лариса наполняет чашки из кофеварки, небрежно задаю вопрос:
– Чем кормимся, коллега?
Парень криво ухмыльнулся:
– Глаза есть? Пью кофе.
– Нет, я имею в виду, в каком жанре работаешь?
– Я не работаю в жанре. У меня свой бизнес.
Едва скрывая улыбку, чтобы не обидеть неграмотного собеседника, расплачиваюсь, осторожно отношу чашки вспененного напитка за свой столик и со смехом передаю разговор Рите. Она не смеётся, а напротив, даже хмурится.
– Жень, это не смешно. Он, скорее всего боевик, и его поджидают дружки снаружи в машине. А мы оба пешие сегодня. Не очень хорошо.
– А не фантазия ли у тебя в голове?
– Может и так, но лучше перестраховаться. Я позвоню отцу.
Анна раскрывает сумочку, берёт мобильник, нажимает нужную кнопку. Голос её звучит спокойно, деловито:
– Папа, я с Женей в домжуре. У нас может возникнуть проблема… Да это тот Женя. Он через два дня летит в Судан, но успел стать поперёк дороги коллеге армянского происхождения. Тот ему мягко пригрозил, предложив отказаться от командировки, чего Женя не сделал, и вот за стойкой бара сидит незнакомый армянин и наблюдает за нами.
Выслушав ответ, девушка кивнула в знак согласия головой и, сказав коротко «Спасибо, ждём», облегчённо вздыхает:
– Всё нормально. Минут через пятнадцать он будет на машине со своими людьми. Считай, что ситуация под контролем.
– Но зачем, Аня? Возможно же, что ты ошибаешься?
– Дорогой мой, возможно всё, но у меня нехорошее предчувствие, потому лучше подстраховаться. Отец развезёт нас по домам, и я буду спокойна за тебя, так как теперь твой коллега с сотоварищами поймут, что ты не с солнцепёка свалился, и голова у тебя работает.
Между тем человек за стойкой бара разговаривает по мобильному телефону. Разговор слышен, но непонятен – язык чужой. Спустя несколько минут в бар входят двое крепко сложенных молодых людей той же национальности и садятся за соседний с нами столик. К ним присоединяется и тот, что стоял у стойки. Подозвав бармена, заказывают себе армянский коньяк и закуску.
– Смотри, – говорит мне тихо Анна, – их трое, а бармен принёс пять приборов и подставил пятый стул. Что бы это значило?
– Не обращай внимания, – отвечаю. – Это их дело.
Однако дело оказывается и нашим. Крепыш, сидевший у стойки бара, поднимается и подходит к нашему столику. Взгляд мой опять падает на его усики, кажущиеся приклеенными под широким с горбинкой носом. Глаза выглядят несколько злыми, никак не соответствующими словам, произносимым с заметным акцентом:
– Ми отмечаем наш небольшой армянски праздник. Пириглашаем вас за наш стол.
Я успеваю подумать, что Анна оказалась права, руки мои непроизвольно напружиниваются, ладони сжимаются в кулаки. Боксом я занимался много лет и страха перед противником не испытывал никогда, хотя проигрывать приходилось, и дальше первого разряда не пошёл. Но отвечать пытаюсь сдержанно:
– Спасибо, но мы уже уходим.
– Пять минут туда-сюда не имеют значения, а ми будем рад русским гостю, – продолжает крепыш, подсаживаясь к нам на свободный стул.
Двое других за соседним столом внимательно слушают разговор.
Анна говорит более раздражённым голосом:
– Вам же сказали «спасибо за приглашение», но нам надо уходить.
– Ви кофе не пил ещё. Куда спешить? Или не нравится наш лица?
Этого конфликтного вопроса следовало ожидать. Как бы вежливо вы на него ни ответили, как бы вы ни утверждали, что цвет кожи и форма носа для вас не имеют значения, однако вам действительно не с руки пить с незнакомцами, но желающий обидеться человек национального меньшинства сочтёт вас грубияном, оскорбляющим национальную гордость другого народа. Два соседа поднялись со своих мест. Начинаю сознавать, что готовится драка, в которой мои два кулака могут не справиться с шестью не менее натренированными, чем мои. И вдруг слышу за спиной:
– Есть проблемы?
Мы не заметили, как в бар вошли четверо. Впереди, оттолкнув мешавший на пути стул, шёл отец Анны. Он и спрашивал.
– Доча, кто это с вами?
– Не знаю, пап, – громко отвечает Анна. – Приглашают выпить, а нам надо уходить.
– Посидите ещё, – твёрдо впечатывая слова, бросает отец Риты и, обращаясь теперь к вскочившему крепышу, цедит сквозь зубы:
– Убирайся отсюда, Эд. Здесь не твоя зона.
Затем он кивает головой своим сопровождающим:
– Проводите и возвращайтесь. Отпразднуем отъезд журналиста.
Крепыш подобострастно улыбается, говоря примирительным голосом:
– Извини, дядька. Не знал, что это твой дочь. Ми заказал на столик. Пей, ешь, я плачу, мой вина.
Достав из заднего кармана брюк пачку купюр, он отделяет несколько тысячных, бросает на свой стол и идёт со своими партнёрами к выходу. За ним, не говоря ни слова, следуют трое, прибывшие с отцом Риты, который говорит вдогонку:
– Журналист тоже мой человек, Эд. Запомни.
И слышит в ответ:
– Понял, дядька. Извини.
В этот вечер мы долго сидели, разговаривая о моей предстоящей командировке, о том, как я буду греться в Африке среди российской зимы. Об инциденте никто не вспоминал, словно ничего не было. Мне казалось неэтичным спрашивать отца моей пассии, почему его узнали и назвали дядькой. Просто я понял, что у меня неожиданно появилась своя крыша, хотя, конечно, и до этого не жил под открытым небом.
Домой меня довезли, не обращая внимания на возражения в том отношении, что живу я совсем рядом. Хотел было сразу уснуть, но сон не шёл, и я, чтобы успокоить нервы, принялся читать второе письмо из Африки. Оно начиналось странно с эпиграфа.
Не уверен, что так часто начинают письма. Во всяком случае, меня такое начало удивило.
«Легче ветра нежный пух,
а любовь всегда для двух».
12 декабря
Здравствуй, мой юный Джо!
Как видишь, обещание я выполняю и уже на третий день моего пребывания в Судане пишу второе послание.
Извини за несколько легкомысленное стихотворное вступление. Это не плагиат и не цитата. Просто захотелось покопаться в тайниках души и вытащить ясную и чистую, как светлый день, рифму. Эта болезнь, заключающаяся в преклонении перед сказочно-хитрыми сплетениями слов и их окончаний, у меня, к счастью, ещё не прошла и доставляет удовольствие. Но ближе к делу.
После всяких формальностей в суданском аэропорту, где нас сначала никто не встретил, как ожидалось, и мы откровенно не знали, куда деться и что делать, после того, как всё же появился опоздавший переводчик посольства Юра, а я с трудом нашёл в глубинах моих карманов среди блокнотов и блокнотиков мой красный советский паспорт, после всех треволнений на таможне, где вещи наши не проверяли, а на чемоданах спокойно ставили крестики мелом, после погрузки в автобус и проезду по весьма пустынной местности меня с вещами Юра выгружает возле каких-то ворот здания, окружённого каменной стеной.
– Подожди немного здесь, – говорит он, – кто-нибудь приедет и тебя заберут.
С остальными людьми он уезжает, а я остаюсь у закрытых ворот, не имея ни малейшего представления о том, кто, когда и куда меня заберёт. Вижу за стеной высокие тенистые деревья. Сам стою на совершенно пустой улочке, оглядываясь по сторонам. Наконец, подъезжает легковая машина иностранной марки, из окна выглядывает водитель, спрашивает, что я тут делаю.
Объясняю, что прилетел из Москвы и жду, кто меня заберёт. Человек возмущённо сообщает мне, что сюда может никто и не приедет за мной, поскольку сегодня выходной, а мне надо не в торгпредство, которое здесь находится, а в посольство, что расположено на параллельной улице. Человек за рулём, определённо не просто водитель, а кто-то из начальства, потому ругает бросившего меня переводчика, усаживает меня с вещами в свою машину и через минуту я попадаю в наше посольство, знакомлюсь со всеми, кто нас встречает. Озадачиваю всех вопросом, как мне попасть к послу. Не понимаю, почему это всех удивляет, когда говорю, что меня просили в Москве передать письмо лично послу. Удивляется и вышедший из кабинета торгпред, высокий полный мужчина с беспокойно бегающими глазками и большим фигурным сосудом виски в руках. Это, наверное, мой начальник в какой-то степени, поскольку я еду на консервный завод, построенный советскими специалистами, то есть по линии ГКЭС. Аббревиатура, означающая Государственный комитет по экономическим связям, звучит внушительно.
Получаю всё же добро на вход к послу. Ростом он существенно ниже своего несколько напыщенного торгового представителя, но гораздо важнее по должности, что сразу заметно по абсолютно спокойной манере говорить, чувствуя свою значимость. В кабинете работает радиоприёмник. Вещают на английском языке. Посол здоровается со мной за руку, берёт у меня конверт, тут же вскрывает и читает письмо, делая вид или действительно прислушиваясь к тому, что доносится из большого приёмника. Я ничего не понимаю, поскольку и не в теме, и не привык схватывать налету. Опыта ещё нет.
Однако моё пребывание у высокого начальства длится всего несколько мгновений. Посол дочитал небольшую бумагу, кивнул мне головой, сказав «Спасибо» и дав напутственные пожелания успеха в работе на юге Судана, где у нас всего несколько специалистов, работающих на лесопилке и на консервном заводе, производящем сок манго.
От посла иду в бухгалтерию, получаю суданские фунты и пиастры. Впервые вижу иностранные деньги, не понимая их стоимости. Да уж как-нибудь разберусь. Между делом пишу письма и передаю их улетающему сегодня в Москву человеку. Я, разумеется, его не знаю, но он охотно берёт мою корреспонденцию, в том числе и первое моё письмо тебе, обещает сразу же по прибытии в Москву кинуть всё в почтовый ящик. Такая интересная система отправки.
Потом приезжает переводчик Юра, извиняется за то, что оставил меня без присмотра (ему уже влетело за это, как он сказал), и мы отправляемся опять на его микро автобусике через весь город к гостинице «Лидо», арендованную корпораций, на службе которой буду состоять некоторое время. Вот с этой гостиницы и начну описание моей жизни в Африке.
Здесь, в этой гостинице, я получил первый удар в челюсть по нашим непонятно откуда взявшимся поэтическим представлениям о филантропической жизни в зарубежных отелях, напоминающих дворцы, устланные коврами. Обеспеченные сверкающими ванными, уютными номерами, где можно, томно потея в кресле после горячего душа, небрежно позвонить по телефону дежурной и сказать вялым голосом: «Хэллоу, не пришлёте ли мне ужин в номер и бутылочку виски с содовой?».
Реальность меня шокировала. Вход в гостиницу с поэтическим названием «Лидо» (почти как Лида, только с ударением на последнем слоге) расположен на грязной улочке в промежутке между воротами на некий склад по одну сторону и захудалой мастерской фотографа по другую сторону. Унылая, как тоска, деревянная лестница зигзагом ведёт на второй этаж. Тёмный коридор идёт в небольшой холл, где за деревянной стойкой сидит молодой коричневатый араб по имени Идрис. Он очень подвижен, ни секунды не сидит без дела. Кроме арабского, он владеет английским и немного знаком с русским, так как учился некоторое время у нас в России. Рубашка и брюки на нём выглядят вполне по-европейски.
Юра оставляет меня с Идрисом, сказав на прощание, что заедет за мной завтра, чтобы отвезти в аэропорт, и порекомендовав заказать себе на обед сомак, что означает на арабском рыбу, и что самое вкусное из их блюд.
Идрис провожает меня в номер на втором этаже. В комнате два босых негра в длинных джелобиях, имевших, видимо, когда-то белый цвет, шлёпают по полу, пытаясь навести порядок в номере. Один моет тряпкой пол, а другой в то же время щёткой, а точнее длинноволокнистой кистью, смахивает с подоконника, стола, стульев и других предметов пыль, которая разлетается во все стороны, светясь в лучах проникающего сквозь жалюзи солнца.
Пока они неторопливо осуществляют таким образом свою рабочую программу, мы разговариваем с Идрисом. Он спрашивает о погоде в Москве, рассказывает о Хартуме.
Судан, как ты уже заешь, посмотрев на карту, находится почти в центре Африканского континента и является своеобразным перевалочным пунктом и связующим звеном арабских стран. Через него проходят международные авиалинии в Европу, глотающих и выплёвывающих тысячи тысяч туристов и охотников за слоновой костью, сотни инженеров, врачей, учителей, едущих на различные строительные объекты развивающихся стран, сотни представителей частных акционерных компаний. Не так давно через Хартум проходили пути работорговли. Кто знает, может, и сейчас ещё не исчезли остатки чёрного рынка. Если у соседей в Саудовской Аравии по сей день есть рабы и, главное, рабыни, то, значит, откуда-то их надо привозить. А почему бы не из Судана, где так красивы женщины?
Между прочим, я читал недавно роман на английском языке, в котором вполне современную белую девушку выкрали из Америки, перевезли в трюме судна в Африку, где продали какому-то султану для его гарема. Она сумела стать его любимой женой, получить некоторую свободу в действиях, но за измену султану была брошена со скалы в море в мешке. Чудом ей удалось спастись, благодаря тому, что у неё с собой был нож, которым она вспорола мешок и смогла всплыть на поверхность моря. Разумеется, это роман, однако он мог быть основан и на реальных событиях.
Я наблюдаю, как по коридору красиво движется, не идёт, а грациозно несёт своё тело одна из таких красивых молодых арабок. На ногах сандалии, снабжённые современными толстыми платформами. Всё тело обёрнуто в яркий белый материал. Это не платье, а именно кусок материи, но очень впечатляюще усыпанный блёстками. На белом фоне юное совершенно смуглое личико с выпуклыми губами выглядит особенно привлекательным. Высокая причёска могообещающе говорит о том, что волосы хозяйки длинны и красивы. Проходя мимо открытой двери, девушка успела как-то странно посмотреть на меня, словно хотела узнать и не смогла. А вдруг её сегодня украдут и перебросят в гарем для услады султана? Не исключено. А я, такой искренний защитник женщин, сижу рядом, ничего не знаю и ничем не могу помочь. Ужас!
Но мои фантазии прерывают арабы, закончившие гонять пыль по комнате. Мне вручается ключ от номера и меня оставляют одного. Ленточка перерезана, ножницы отложены, выставка суданской жизни открыта.
Прежде всего, осмотрелся, нет ли где скорпионов, змей и прочей нечисти. Ничего подозрительного не обнаружив, разоблачаюсь, так как на мне всё ещё парадный костюм с широким, как лапоть, галстуком. А ведь жара даёт себя знать: я давно уже истекаю потом. Облачаюсь в рубашку с короткими рукавами (это в середине декабря!) и выхожу на веранду. Здесь тоже столик и три плетёных кресла. Можно устраивать приёмы.
Пейзаж кругом довольно грустный. Среди заплёванных улочек с толпящимися машинами и людьми, как гвоздь с разбитой шляпкой, торчит одинокая высокая пальма. На дороге под гостиницей, на тротуарах лежат, сидят, стоят и просто слоняются в разные стороны мужчины в белых балахонах, то есть, как я говорил, джелобиях и женщины, закутанные в куски материи разных расцветок. Иногда можно заметить, как быстрыми шагами проходят в этой босоногой, медлительной, никуда не стремящейся толпе совсем другие люди – подтянутые, одетые в европейские костюмы, резко выделяющиеся своей деловитостью – это явно клерки, представители зарубежных компаний.
Мальчишка в шортах несёт через дорогу стакан напитка красного цвета и подаёт сидящему на земле арабу в чалме. По улице проезжает грузовик, приостанавливается, и тут же его берут на абордаж десятка два набежавших со всех сторон мужичков в белых хитончиках, которые мгновенно заполняют кузов, а опоздавшие повисают сосульками на бортах. Машина так и ушла, почти не останавливаясь.
Между тем, надо ж мне с дороги умыться. Иду к Идрису, интересуюсь, где я могу принять ванну или душ. Всё есть, оказывается. Душевые спарены с туалетами, в которых не работают сливы воды, а потому первое появление в санузле такого плана едва не вызвало у меня неприятные последствия от подступившей к горлу тошноты. Ванная комната находится отдельно, и как раз в ней я вижу ползущего по полированной поверхности ванны нечто, напоминающее скорпиона или что-то вроде того, что начисто отбивает у меня охоту причаститься к цивилизации.
Узнав в довершение ко всему, что горячей воды во всём Хартуме нет, я, ласково улыбаясь, благодарю за оказанное внимание и иду в свою комнату умыться элементарно под краном умывальника, который к счастью в номере имеется.
Пресытившись первыми впечатлениями от отеля, отправляюсь в город. На узеньких улочках огромного, как я понимаю, города мусорные дорожки и кучи мусора вполне заменяют цветники разнообразием красок. Дома максимум в три этажа, но в основном одноэтажные с плоскими крышами. Но это ведь не центр. Та часть города, где я нахожусь, представляется сплошным торговым хаосом. Торгуют чем угодно и где угодно: на всех тротуарах, на каждом углу, под любым деревом. Все двери, выходящие на улицу – это двери магазинов, между которыми порой нет ни малейшего свободного пространства.
Кричат продавцы бананов и апельсинов. Бойкие мальчишки предлагают жевательные резинки и шариковые ручки. Тут же ряды туфель и босоножек, на столике часы и кольца, на земле горками палочки или стебли, которые покупатели разламывают и жуют. Думаю, что это сахарный тростник. Мужчина несёт на голове корзину с большими жёлтыми плодами. Мне пока они неизвестны. Другой мужчина сидит на земле, скрестив перед собой ноги, и ест руками из тарелки. Одни мальчишки гоняются друг за другом, другие уже увязались за мной, протягивая ко мне руки и бубня одно и то же. Но меня предупредили в посольстве, что стоит одному дать копейку и от тебя не отвяжется целая толпа. Эти дети будущее Африки. Сейчас они просят подаяния без какого-либо стеснения, а через секунду будут смеяться и прыгать, не понимая всего ужаса такой жизни. Им неизвестна другая, они ещё не знают, что можно спокойно ходить в школу и быть уверенным, что голод не стянет тебе живот, что можно носить красные галстуки и с замиранием сердца стоять на пионерской линейке, салютовать красному знамени и памяти павших героев, ходить в туристические походы и петь пионерские песни у костра.
Всё, что в нашей стране кажется таким естественным, и что иногда мы даже сами не ценим, здесь совершенно отсутствует. Если этим детям бросят на улице пиастр, они кинутся отнимать его друг у друга, и никто не обратит на них внимания.
Грязные, почти раздетые, они будут через несколько лет не просить, а требовать и отстаивать свои права, как это делают сегодня студенты Хартумского университета. Мне рассказали, что неделю назад студенческая молодёжь устроила демонстрацию в Хартуме, воевала с полицией, швыряя в неё камни, так что в это время было опасно появляться на улице. Но вполне возможно, что нынешние мальчишки станут просто бандитами, добывая себе на пропитание силой и беззаконием. А какие законы уважает голодный человек? И есть ли у нас моральное право упрекать его в таком случае? Не об этом ли писал Лев Толстой в своём романе «Воскресенье»? Он писал о России, а можно отнести ко всему миру.
Середина дня. Весь город прижигает и утюжит солнце, заставляя арабов растягиваться на земле и утомлённо засыпать в том месте, где настигла его жара. Один из них лежит у самой стены, широко раскинув руки. Его расталкивают ногами, очевидно, подумав, что человек умер. Но пациент оказался, как говорится в сказке, скорее жив, чем мёртв, он зашевелился, и тогда ему приказали убраться отсюда. Его тело мешало посетителям заходить в магазин.
Одна деталь улиц меня совсем поразила: туалеты. Они открыты для всеобщего обозрения. То есть участок огороженный стеной, разбит на несколько кабинок без дверей и без знакомых нам указателей «М» и «Ж». Люди заходят справить нужду, не обращая внимания на то, что действия твои ни от кого не скрыты. Наверное, местных жителей это не удивляет, а мне кажется невероятной дикостью.
Десятки магазинов слеплены, как соты улья, в которых непрестанно жужжат, влетая и вылетая, носясь по всем ячейкам, пчелиные покупатели. Товары выложены на витринах, ступеньках, на земле перед дверями, и можно увидеть и выбрать товар, не заходя в магазин. Но уж если заходишь, продавец тут же вскакивает с порога и становится за прилавок предлагать товар. Это всенепременно. У нас как-то продавцы не всегда спешат к покупателю. Менталитет российского продавца несколько иной.
Здесь в магазине можно легко найти экзотические товары типа шкуры льва и крокодила, повсюду лежат японские магнитофоны, китайские зонтики, чешские костюмы, советские фотоаппараты и кинокамеры, американские сигареты – словом, всё со всего мира.
Я ничего не покупаю. Мне хочется есть, но не знаю, где и как это сделать. Вижу какие-то закусочные, но что просить и как платить, если я ничего толком не понимаю в полученных мною деньгах.
Возвращаюсь в гостиницу. Юра говорил, что здесь могут мне что-нибудь приготовить. Спрашиваю Идриса, могу ли я поесть. Он интересуется, где я хочу обедать – у себя в номере или в общей комнате и что дать на обед – рыбу или мясо.
Я не приучен есть в номере, поэтому пошёл в общую комнату. Это была веранда. На полу и в креслах сидели арабы, что-то поглощая с аппетитом. Мне открыли другую комнату со столами и стульями. Здесь была чистота. Ставни на окнах закрыты, так что встретил меня полумрак и относительная прохлада.
Идрис открыл стоящий тут же холодильник и показал, что можно приготовить. Рыбу мне не хотелось, и я прошу мясо. Собственно, то, что он предложил, было печёнкой. Первых блюд не было, что меня расстроило, ибо я целый день после полёта не ел, а обед без первого блюда не представляю. Но ничего не поделаешь. Приходится обходиться тем, что есть.
И часа не прошло, как молодой араб в джелобии принёс мне нож, вилку и жареную печёнку, приправленную фасолью, зеленью, солёным огурцом. Рядом поставил перец и соль.
Печень была явно несолёной и жесткой. Глянув на соль грязноватого цвета, я предпочёл есть, не подсаливая. Скрашивали блюдо фасоль и огурец. Затем я попросил кофе. Это то, что меня вполне удовлетворило. Араб принёс кофейник и молочник, что хватило мне на две чашки вкусного кофе.
А город к этому времени постепенно замедлил темп жизни и буквально замер в потоках солнечных лучей, заливающих и плавящих собой всё и вся.
Люди расползаются по любым уголкам, под любые крыши, тенты, укрытия, которые могут дать спасительную тень. О прохладе речь не идёт. Хотя бы тень. В ужасе люди прячутся от коварных смертельно разящих солнечных пик, острых и неумолимых. Идрис рассказывает мне, что в особенно жаркую летнюю пору, когда температура воздуха в тени не опускается ниже сорока градусов, в местах скопления людей ежедневно умирают те, кто не выдерживают температурного напряжения, умирают совершенно неожиданно, просто падая у всех на глазах, чтобы никогда больше не подняться. Потому в жару все стараются спрятаться в тень, все отдыхают.
Я тоже решаю отдохнуть от успевшей напрячь меня жары. Перетряхиваю простыни постели, всё ещё подозревая присутствие африканской нечисти, которая, как мне кажется, может оказаться в любом уголке. Однако, даже перевернув матрац, ничего страшного не обнаруживаю. Над головой вращается, подмигивая солнечными отражениями, потолочный вентилятор, в стене жужжит малоэффективный кулер типа кондиционера. И наконец, утомлённая моя головушка сливается в единое целое с подушкой.
Мне снится девушка, которая промелькнула мимо моей комнаты. Она танцует вокруг меня в длинном прозрачном платье. Потом она вдруг кричит, плачет, протягивая ко мне руки, я рвусь вперёд, но у меня самого наручники. Нас везут вместе с неграми в дырявом вагоне поезда. Наверное, везут в рабство. Но появляется огромный слон, переворачивает хоботом вагон, всё летит, гремит, я куда-то проваливаюсь, открываю глаза. Начинаю понимать, что за окном с грохотом проезжает грузовик.
Поднимаюсь, выхожу на веранду. Улица опять полна людей. Гудки машин, крики, смех, песни. Дневная жара спала, и все выползают из закутков. Снова открываются магазины, бары, кинотеатры. Жизнь возобновляется.
Было бы, конечно, несправедливо умолчать о том, что в городе есть всё-таки кое-какие деревья и даже парки, которые я в быстром проезде на автобусе не успел рассмотреть. Есть центральная улица с неоновыми фонарями, банками, современными отелями, выгодно отличающимися от моего места пребывания.
После дневного сна продолжаю знакомство с городом, плутаю по улочкам, периодически теряя и находя намеченные ориентиры. Захожу в разные магазины без всякого желания что-то покупать. Впрочем, купил-таки одну вещь – учебник арабского разговорного языка Элиаса на английском языке. Пью пепси-колу. Удивляюсь богатству магазинов и нищете горожан.
Но всё это, далёкий мой Джо, только беглые наброски, ибо надо прожить здесь не один месяц, чтобы узнать и почувствовать, чем дышат и живут, о чём думают и мечтают, люди этой абсолютно незнакомой для меня страны. Надеюсь, не упущу замечательный случай. К счастью, меня уже завтра отправляют на юг Судана в город Вау, где и придётся коротать время на поприще переводческой деятельности. Говорят, что там я увижу джунгли и настоящую Африку с её множеством диких зверей и огромным разнообразием растительности. Не поедят ли меня там?
Чувствую, как читая эти строки, ты нетерпеливо топаешь ногой и устремляешь возмущённый взгляд на далёкий континент, где я исчез, чтобы неизвестно когда появиться. Однако пора кончать это письмишко. В Хартуме стемнело. Завтра отдаю письма переводчику, который за мной заедет, и улечу в тар-тарары.
Дружески жму руку.
Твой африканец Юджин.
Но всё оказалось не так. Я не улетел завтра. Дописываю это письмо в посольстве. А в тот вечер Юра заехал ко мне на пять минут, поинтересовался, как я тут устроился, сказал, что в Вау не смог дозвониться. А мне нужно сделать фотографию для посольства. Удивительно, что об этом не сказали в Москве. Можно было заранее сделать фото и привезти.
В результате получилось так, что на другой день я сначала никак не мог найти эту фотографию. Я искал днём, когда она была закрыта. Потом вечером я на неё наткнулся, попав сначала в другую, где никто не знал английский, и мы ничего не могли объяснить друг другу. Но и в той, где я сфотографировался, нашлись трудности. Когда я пришёл за фотографиями, на месте не было фотографа, а помощник не владел английским языком, и я долго пытался объяснить, что фотографии должны быть уже готовы. В конце концов, помощник покопался в снимках и нашёл четыре моих. Я заплатил 40 пиастров, не зная много это или мало, а помощник просил ещё что-то, видимо, квитанцию, которую мне никто не выписывал. Такой казус.
Следующим утром Юра подъехал на Волге, и мы отправились в центр города за билетами на самолёт до Вау. Выслушав мои горестные замечания по поводу условий жизни в гостинице и питания, он предложил мне пообедать сегодня в нашей русской столовой при посольстве. Я, естественно, сразу согласился, поразившись тому, что он не предложил это раньше. В этой столовой, где готовят наши русские поварихи, приготовили великолепный обед, который я даже не мог полностью съесть из-за его обилия и сытности в сопровождении чудесного местного напитка каркаде. Всё это стоило 40 пиастров, тогда как в гостинице только кофе забирал у меня 25 пиастров.
Билет на самолёт мы купили. Завтра в пять утра я отбываю из гостиницы. Так что заканчиваю письмо и отдаю для отправки. Надеюсь, скоро получишь.
Твой Юджин
ГЛАВА 3 МИР СТРАННЫХ ОЩУЩЕНИЙ
– Женя!
Я оглянулся. По коридору, торопясь ко мне шёл Ашот. Меньше всего мне хотелось встретить в редакции этого человека. А он шёл ко мне, светясь радостью.
– Привет, старина! – сказал он, широко улыбаясь. – Проблема решена. Мы летим с тобою вместе. Шеф согласился, что разобраться в суданской ситуации одному будет трудно.
«Конечно, – подумал я, – страна разбита на два государства, южный и северный Судан. Насколько это серьёзно, что будет с этими отделившимися друг от друга частями, будут ли продолжать воевать или сумеют подружиться? Вопросы очень непростые. Тут и двум журналистам сразу не сообразить, что к чему», а вслух произнёс:
– Деловой ты, Ашот. Всего умеешь добиться.
– О чём ты говоришь, старик? Не пробьёшься, не выживешь. Но ты не тушуйся. Я тебе мешать не стану. У тебя своя программа, у меня своя.
– Не понял, – удивился я, – ты же говоришь, что мы вместе летим.
– Конечно, вместе, старичок, – и Ашот рассмеялся, дружески похлопав меня по плечу. – И статейный отчёт вместе подпишем, но вмешиваться в твою сферу я не стану, если ты не захочешь. Там на месте решим, как действовать сообща. Со мной тебе же будет лучше.
То, что неожиданный попутчик называл меня по журналистской практике стариной, стариком и старичком, давало понять, что он хочет заставить меня забыть о предыдущей встрече с ним, когда слова «тебе же лучше» с предложением отказаться от командировки звучали угрозой. Теперь он обещал помощь. От этого обещания помощи я почувствовал себя нехорошо. Мне показалось, что какая-то опасность спряталась буквально у меня за спиной, а я не могу её увидеть. Внезапно подумалось: «Может, действительно лучше сейчас сослаться на нездоровье и не лететь с этим неожиданным сопровождающим?» Но я с детства не привык поворачивать назад. Если уж ставил перед собою цель, то добивался её, каким бы трудным ни оказывалось её осуществление.
Более того. Меня тянули теперь в Судан письма. Почему они попали ко мне, почему меня послали именно в Судан, откуда писались послания на Родину в Россию? Я успел сжиться с автором. Мне пришло в голову, что я должен повторить его путь, понять какая загадка стоит за строками писем. Я почти чувствовал себя не просто Евгением, а тем самым Юджином, который писал неизвестному мне другу в южный город. У меня тоже оставалась подруга в Москве, от которой я улетал в Африку. Правда, Юджин писал своему другу, но очень уж как-то нежно он к нему обращался. Я бы писал так любимой женщине.
Впрочем, возможно, мне так только казалось. Но я тоже впервые отправлялся за границу. Я был почти как тот юноша, но с огромной временной разницей почти в тридцать лет. Когда именно писались письма, мне пока было непонятно, хотя я предположил, что они могли относиться к периоду моего рождения, а это, естественно, прошлый век во всех отношениях. Всё, что происходило до моего рождения, мною рассматривалось как почти доисторическое прошлое. Парня тогда вызывали перед отъездом не только в министерство, но и в главный орган управления страной – ЦК партии для беседы и, вероятно, проверки на лояльность. Сегодня со мной разговаривали только сотрудники редакции, которых интересовали сугубо личные вопросы. Все хотели мне помочь быстрее оформить командировку, скорее получить визу, организовать вне очереди новый паспорт, добыть медицинскую справку. Все угождали, но не бесплатно. Никого больше в других отношениях моя персона не интересовала.
И всё же я чувствовал себя Юджином. Странным немного казалось лишь его удивление при виде торговли на улицах Хартума. В Москве на Тверской улице тоже на каждом метре что-то продают. А когда я был в Ялте или Евпатории, то там на набережной особенно в вечерние часы торговля всем чем попало, выкрики продавцов, гадалок, рисовальщиков мгновенных портретов или татуировок, уличных музыкантов и прочих развлекателей шумом и разнообразием никак не уступают описанной картине торговли в африканской столице.
Очевидно, во времена Юджина в России было иначе. Да, именно так я стал различать временные периоды: моё время и времена Юджина. Оставалось два дня до моего отлёта. Освободившись, наконец, от организационной суеты, устроившись дома в кресле с чашечкой кофе на маленьком столике, я принялся читать третье письмо из Африки, которое теперь начиналось без эпиграфа, но столь же неожиданно не приветствием, не датой, которая шла дальше, а географическими данными.
Юг Судана.
27-я широта,
7-я параллель.
15 декабря.
Здравствуй, Джо!
Начну письмо с того, чем закончил предыдущее, то есть с отправки в далёкий город Вау. Я должен был выезжать из гостиницы в пять утра, как договорился с Юрой. Попросил дежурного араба разбудить меня в половине пятого. Стук в дверь раздался, когда я уже умылся, побрился и был готов уходить. Будить меня пришли после того, как услыхали, что приехал Юра.
Это я описываю для того, чтобы тебе, если придётся куда-то ехать за границу, не казалось, что всё тут в порядке, и не стоит волноваться, что тебя не разбудят. Не знаю, как в других гостиницах, то тут было, как я описал.
Приехали с Юрой в аэропорт. Сдал чемоданы. Юра отдал мне билет, и уехал, предупредив только, чтобы я не перепутал самолёты, поскольку почти одновременно в шесть утра вылетают самолёты в разные направления. Это было не очень утешительно, учитывая мой первый опыт заграничной поездки, но я спокойно сел в зале ожидания и не пропустил мой самолёт.
Ну, что тебе сказать? Всего несколько дней в Судане, а впечатлений, кажется, хватит на целую книгу. Воображаю, как тебе хочется скорее прочитать страшные истории о дикой жизни.
Я тоже, когда наш самолёт мирно дремал над проплывающей под нами Африкой, с надеждой думал о том моменте, когда в тишину моей комнаты на втором этаже красивого белого дома донесётся откуда-то издали, а то и поблизости, рычание тигра или льва, напоминающее о джунглях в каких-то пятистах метрах от нашего жилища. Утром я просыпаюсь от трубного крика слона, взывающего неизвестно к кому, и выхожу на балкон, потягиваясь перед тем, как начать утреннюю гимнастику, так необходимую для поддержания постоянной готовности к схватке с неожиданно выскочившим леопардом. Внимание моё привлекают две несущиеся по земле тени. Мой зоркий глаз различает стремительно бегущую лань и за нею зверя, напоминающего собой волка. Вот она Африка во всей красе прямо перед моими глазами.
Мечтая таким образом в кресле самолёта и с большим удовольствием поглощая апельсин, я пытаюсь разглядеть далеко внизу под крылом самолёта на необъятном земном просторе коричневого цвета стада диких слонов, жирафов, антилоп или хотя бы крокодилов в реке. Увы, тщета попыток ясна, не мучь себя напрасно. Высота полёта такова, что ни человечика, ни даже гиганта Африки – слона увидеть просто невозможно. Лишь огромные, хорошо различимые языки пламени, облизывают пересохший коричневый рот того, что мне кажется необъятным полем, а на самом деле является саванной, покрытой высоченной трёхлетней травой. Она то и горит, выпуская из огнедышащей пасти то кольца, то струйки дыма, образующие единственные на тот момент облака в небе.
Все эти пояснения даёт мне девушка, только что подсевшая ко мне. Ты не поверишь, Джо, но она оказалась именно той красавицей, которую я успел мельком разглядеть, когда она проходила мимо открытой двери моего номера в гостинице «Лидо». Не могу сказать, что я это сразу понял. Просто выяснилось из разговора.
Девушка укутана с головы до ног в один кусок белой материи, который называется здесь «топ». Он полупрозрачный и под ним угадываются цветастая кофточка и чёрная юбка. Лицо, как я уже писал, смуглое и очень даже милое, несмотря на пухлые губы и широковатый нос. Если все девушки здесь такие, то плохо мне придётся. (Шучу, конечно. Я не сердцеед).
Девушка оказалась дочкой владельца завода, на который я направлен работать. То, что она села рядом со мной, и мы познакомились, было для меня великой удачей и вот почему. В маленьком аэропорту городишка Вау домик, через который нам довелось идти на выход, назвать зданием можно только условно. В нём всего две или три комнатки. Встречающих, как и пассажиров, вышедших из самолёта, было немного. Среди них я не увидел ни одного лица славянской внешности. А должны были встречать, как мне сказал провожавший меня в Хартуме Юра.
Кстати, я писал уже, как он встретил меня по прилёту из Москвы. Пару слов напишу о том, как проводил в Вау. Приехал за мной на машине в гостиницу, отвёз в аэропорт, потоптался передо мной в каком-то смущении, потом выдавил:
– Женя, паспорт у тебя при себе?
– Естественно, – говорю.
А он мне:
– Достань-ка.
Достаю из пиджака, протягиваю. Он берёт, суёт к себе в карман и, как само собой разумеющееся, говорит:
– Он тебе там не понадобится, а у меня будет сохраннее. В Вау тебя встретят наши. Я им дам телеграмму, да они всегда к рейсу приезжают. Делать всё равно им нечего. Это как развлечение.
Потом он посадил меня на скамеечку в зале, ободряюще хлопнул по плечу и со словами: «Мне, сам понимаешь, некогда. Ты язык знаешь, слушай объявления. Как скажут твой рейс, иди на посадку» укатил.
Так вот в аэропорту меня никто из наших не ждал. Честно говоря, такого юмора в кавычках я никак не ожидал. При мне ни одного документа. Никто не встречает. Куда ехать и на чём, я не знаю. Так что появление возле меня этой самой девушки, первой моей знакомой в Африке, которую, как выяснилось, зовут Рита, было для меня настоящим спасением.
Меня она стала называть смешно Зеня. Букву «ж» она не может произнести. Я ей говорю:
– Меня зовут Женя.
А она пытается повторить, и я слышу:
– Зеня.
Я говорю:
– Ж– ж-ж– Женя.
Она:
З-з-з– Зеня.
Ей шестнадцать лет. Она ещё в школе учится. А я сначала думал, что она уже дама. Нет, просто девчонка.
Так что, когда я прошёл к начальнику вокзала, если можно так сказать об этом домике, сообщил, кто я и куда прилетел, и он мне охотно предоставил телефон, связав меня с консервным заводом, и из трубки донеслось, что инженер-электрик, с которым я буду работать, только что ушёл на обед домой, я решительно не знал, что делать, и тут услышал за собой голос Риты:
– Зеня, ваши не приехали. Я отвезу тебя на завод.
Это была неожиданная удача. Из таких вот удач складывается жизнь. А то пришлось бы мне куковать с чемоданами, пока дозвонился бы до русского инженера и он приехал за мной.
Рита знает всего несколько русских слов. Её старшая сестра учится у нас в Советском Союзе в Харьковском мединституте и, естественно, кое-чему научила свою младшенькую. Мы разговариваем на английском. Попутно знакомлюсь и с местным наречием.
Едем в красивом крытом лэндровере. Это, видимо, вездеход. Другие в этих краях использовать трудно: дороги не асфальтированные. Мы сидим с Ритой на заднем сидении. Тут же за спиной стоят мои чемоданы, которые с некоторым трудом затаскивал довольно щупленький водитель. Без моей помощи поднять мой груз со словарями было бы ему трудно. А без словарей общих, технических, энциклопедических, что я буду тут делать?
Я думаю о предстоящей работе на заводе. На самом деле завод этот называют консервной фабрикой. Там готовят соки из ананасов. Отец Риты Джозеф Тумбара. Рита рассказывает, что здесь же на юге Судана есть город Тумбара, названный так в честь её дедушки. Важное, значит, лицо этот Джозеф.
Слушаю Риту и смотрю по сторонам. Пейзаж не очень впечатляет. Саванна, поросшая не такой высокой здесь травой и лишь кое-где одинокие деревья, напоминающие акации. Всё залито жарким африканским солнцем. Проезжаем через Вау, тесный городишко с лепящимися друг к другу магазинчиками на узких улочках, толпящимися чернокожими полуобнажёнными людьми, повозками, легковым и грузовым транспортом. Рассмотреть всё это не успеваю – выезжаем в сторону нашей фабрики. Иной раз замечаешь на обочине сидящую на корточках женщину или стоящего мужчину, справляющего нужду. Саванна открыта для всех, никто никого не стесняется. Это их местная культура жизни.
Рита болтает без умолку. Спрашивает о России, о Москве, обо мне, женат ли, есть ли девушка, сколько я здесь буду находиться.
Но вот подъезжаем к посёлку. Ты, пожалуй, вообразишь, что заводской посёлок напоминает наши современные с дворцом культуры, стадионом, спортивным залом, столовой, магазинами, и где среди белых берёзок втиснуты многоэтажные великаны жилых домов, искоса поглядывающие на тебя глазами окон. Под ними, шурша листьями, стыдливо прикрывающими обнажённые места асфальта, торопятся к магазинам, столовым, клубам беспокойные машины.
Каждое утро сотни людей катапультируют из своих квартир и вливаются со всех сторон в один мощный поток, движущийся по дороге на завод. А вечерами, когда солнце уже давно видит десятые сны, закатившись и ладно устроившись за бугорком, всё на той же дороге появляются молодые девушки и парни группами и парочками, раздаются смех, песни, шёпот и тихо журчащий говорок влюблённых.
Нет-нет. Этот посёлок из другого века. Увяжи, пожалуйста, его с романами Фенимора Купера с его почти голыми индейцами, вооружёнными копьями, луками, стрелами, томагавками и не забудь, пожалуйста, дубинки. Представь себе вигвамы, только не кочующие, а стационарные, круглые как шатры, слепленные у основания из глины, с надетыми поверх остроконечными шапками из тростника, без единого окошка, с дверными проёмами часто без дверей, куда нужно влезать почти на четвереньках. Могут быть хижины и прямоугольной формы, и с маленькими окошками неизвестно для какой цели сделанными, поскольку они забиты изнутри дощечками. Некоторые домики, если их можно так назвать, окружены оградой из связок тростника.
В хорошую погоду костры и котелки с кипящим варевом находятся перед хижинами, в сезон дождей огонь заносится внутрь. Обнажённые по пояс, чёрные до темноты в глазах женщины толкут в ступах зерно. Волосы не грозят попасть в пищу, так как их почти нет. Те короткие завитки, что растут на головах, совершенно непонятно как, заплетены в длинные ряды косичек, если их можно так назвать, ибо они не висят, а плотно облегают головы ото лба к затылку. Иногда, правда, три или четыре маленькие косички торчат на голове, образуя нечто вроде беседки. Это, наверное, у местных модниц.
Если ты всё это себе представишь, то считай, что уже суть ухвачена верно.
Наш поселок отличается от всех остальных тем, что среди сотен таких хижин стоят десятка два одноэтажных домиков, сделанных из какого-то серого кирпича. Как успел выяснить, кирпичи готовятся очень просто. Повсюду на земле валяется много камней. Их собирают, складывают в формочки, заталкивают в промежутки и намазывают с двух сторон глину, и кирпич готов. Вот в этих домиках из кирпича и живут наши русские и арабские специалисты.
Меня поселили вместе с Дедушкиным, которого все просто зовут Дед. Весёлый человек, любит выпить и собирается скоро на пенсию. Он заядлый рыбак, так что моя спиннинговая катушка и набор крючков и лесок привели его в бурный восторг. Ожидаются приятные посиделки на природе. Кроме того он охотник. Можешь себе представить, что меня ожидает. И не кусай, пожалуйста, пальцы от зависти. К тому же некоторые нюансы несколько охлаждают пламя восторга.
К примеру, вышел я в первый вечер за порог взглянуть на закат солнца и вдруг вижу, как молодой негр хватает камень, кричит «Дебиб! Дебиб!» и бросается ко мне. Я, прямо скажем, ещё не знаю характер местного населения, и со страха двигаю назад на веранду. Чёрт их знает, негров, может, ему мой вид не понравился. Но тут замечаю, что негр смотрит не на меня и камень бросает под самую стену. Перевожу взгляд туда и ещё больше пугаюсь. Вдоль веранды ползёт, извиваясь, довольно толстая зеленоватая змея метра полтора в длину. Мысль о том, что я был совсем рядом, бросила меня в жар и вышибла пот. А негр, по-моему, даже со смехом швырял в ползущую ведьму камень за камнем и довольно успешно. Благо, камней кругом полно.
На шум сбежались чёрные мальчишки, выскочил из дома дед и ещё два наших инженера из соседнего дома. А герой, которого, как оказалось, зовут Абдусомак, уже прибил змею, весело поднял её за хвост и стал показывать любопытным.
В тот момент я забыл о своём желании запечатлеть в памяти первый закат солнца на этой земле и сразу ушёл в комнату. Теперь всякий раз, когда выхожу из дома, внимательно смотрю по сторонам. Уж очень не привлекает меня перспектива случайно обеспокоить своим присутствием это маленькое ядовитое чудовище, которое здесь называют «дебиб».
После столь волнующего события, к счастью, было более интересное, то есть вечеринка по случаю моего прибытия. Собрались мы у нашего шефа Анатолия Алексеевича. Я обеспечил Столичной и прекрасными крымскими винами, а женщины, их тут аж семь, приготовили вкусный праздничный ужин. Тут же мне как холостому наметилась партнёрша. Все шутки, естественно, обратились на нас, во-первых, потому что Таня тоже переводчица и тоже, как говорится, холостая. Для меня она не представляет интереса, так как, прежде всего, у неё нос картошкой, причёска под мальчика, а глаза зелёные. Всё это никуда не годится. Кроме того, у неё серьёзный роман с одним арабом, что всех здесь очень беспокоит. Но в этот вечер её вниманием, само собой разумеется, завладел я.
С трудом проглотив порцию шотландского виски, которым меня не преминули угостить, я рассказал о своём неожиданном знакомстве с дочкой директора, о том, как она подсела ко мне в самолёте и как мы мило беседовали о том о сём. Местный остряк Павел Петрович тут же назвал меня сердцеедом и обратил внимание всех на то, что Таня тоже не сводит с меня глаз.
Я сказал, что сегодня все должны смотреть на меня, не отрываясь, так как я впервые пью виски, а они пьют мою водку, от которой успели отвыкнуть. Это понравилось, все засмеялись, и тем я спас Таню от смущения.
В общем, отношения со всеми у меня наладились хорошие. Мы пели, танцевали под магнитофон, читали стихи. Расходились, когда созвездие Южный крест сонно зависло у нас над головой.
В эту ночь я хоть и устал от всех впечатлений, но всё-таки заснул не сразу и успел услышать сначала усилившийся лай собак, а потом глухое мычание гиены. Что это была именно она, мне Дед утром сказал. Эти полосатые искатели мертвечины ходят здесь по посёлку каждую ночь. Об их появлении всегда узнают сначала по лаю собак, а потом, когда они близко, по исходящему от них противному запаху. Говорят, что с ними лучше не встречаться, так как они бывают крупнее и сильнее волка.
Так вот я начинаю приобщаться к дикой жизни Африки. Что из этого выйдет, постараюсь сообщать в следующих письмах, если до этого меня никто не проглотит. (Шучу).
О работе и прочем напишу уже, когда ты соблаговолишь настрочить ответ.
«Не грусти» (слова из песни)
Твой друг Юджин
PS Температура воздуха в тени 35оС. Облаков нет. Сухо. Изредка дует ветер.
PPS Совсем забыл. Время здесь, кажется, идёт в другом измерении. Так жарко, что не думаешь, что где-то зима и подходит Новый год. С наступающим тебя! My best wishes to you!
Письмо заставило меня задуматься. Оно было из другого века. Я знакомился не только со страной, в которую собирался попасть через два дня, но и с той, в которой родился сам, с теми событиями, что происходили до моего рождения. Письмо дышало советским духом, откровенным, без налёта сегодняшней критики, сегодняшнего переосмысления. Автор письма не знал, что произойдёт с Советским Союзом. Больше того, этого не знали и те, с кем он встречался: ни суданцы, ни советские специалисты, приехавшие туда работать. Оба письма полны эйфории от сознания первой поездки за рубеж. Первые впечатления кажутся несколько наивными с точки зрения нашего времени, но их можно понять. Тогда поездки за границу были редкими. Это сейчас чуть не каждый второй так или иначе ездит, то на курорт, то в командировку, то к эмигрировавшим в гости, то к партнёрам по бизнесу, так что для многих эти выезды становятся обычным делом. А тогда каждый выезд тщательно готовился и почти для каждого был событием.
В письме подробно описывалась поездка, и мне интересно было узнать, что было дальше. Я начинал сживаться с автором, представлял себя на его месте. Поэтому тут же взял листки следующего письма, аккуратно сложив прочитанные. И снова начало письма меня удивило своею необычностью. У меня появилось какое-то смутное ощущение, что это неспроста. Автор специально придумывал оригинальное начало письма либо просто в целях оригинальности, либо по какой-то не известной мне причине. Этого я понять не мог. Но читаю, что в нём написано.
Брат мой по духу, коллега, здравствуй!
Сегодня двадцать шестое декабря. Наконец-то получил твоё душевное излияние по поводу моего отбытия в Судан. Пришли письма от Иры, Тани и Галки. Приятно, что все вы продолжаете называть меня шефом. Значит, наша небольшая группа крепко спаяна огнём студенческих переживаний. То, что ты называешь меня гордостью группы, конечно, несколько преувеличенный титул, но, поскольку я первый представляю за рубежом наш союз дружных, то придётся во всю мощь оправдывать твои слова.
Мне кажется, что прошла уже первая тысяча лет с тех пор, как мы расстались. А до встречи ещё так много! Но иногда представляется, что только вчера мы сидели в нашем небольшом гостиничном номере и для лучшего общения устанавливали часы разговора на английском языке, придумывали друг другу английские имена, которые сохранили до сих пор. Интересно всё-таки звучат Джо, Юджин, Кэтрин, Клэр, миссис Маргарет.
Кстати, знаешь, как меня здесь называют? При первом знакомстве с рабочими и начальниками завода я пытался назвать себя по имени и отчеству, но мне тут же сообщили наши русские, что тут всех зовут по именам, так как иностранцам трудно запоминать и произносить наши сложные окончания. Поэтому Павла Петровича зовут мистер Поль, Тараса Григорьевича – мистер Тарас, а меня стали звать просто мистер Женя. Правда, некоторые произносят Зеня, поскольку у них в лексиконе нет звука «ж» и он им трудно даётся. Так со знакомства началась моя работа на заводе, который здесь называется Canning Factory, то бишь по-русски Консервный завод или фабрика, где консервируют сок ананасов и делают другие консервы.
По английской традиции все разговоры начинаются с вопросов о погоде, и я с удовольствием рассказываю о московских морозцах и постоянном тепле нашего уютного маленького городка. Когда я ехал в Судан, не давали мне покоя мысли о том, смогу ли я ладить с неизвестными мне африканцами, пойму ли их и достаточно ли моих знаний английского. Я полагал, что все здесь свободно им владеют. Набрал с собой массу словарей и пособий. Однако первая трудность и даже целая проблема стала передо мной в другом месте, откуда её и ожидать-то было невозможно.
Что касается работы, то всё отлично. Словари пока не требуются. Я хожу и передаю вроде рупора всё, что говорят на английском или русском. Являюсь этаким своеобразным преобразователем. Принимаю потоки информации с двух сторон, трансформирую их и направляю в противоположные стороны, стараясь не изменять силу тока и акценты. Но английским здесь владеют вообще-то немногие окончившие школы или техникумы. При этом все страшно рыкают, то есть произносят «р» там, где она пишется, но не произносится. Например, door произносят «дор» вместо «до-о», что сбивало с толку. Сначала мне приходилось уточнять, что имеется в виду, когда говорят, скажем «хар». А это оказывалось слово her, которое, как ты знаешь, произносится «хё-о». Я сначала пытался объяснять правильное произношение, но понял, что это бесполезный труд, и начинаю привыкать к их рыканью.
А вот действительная опасность притаилась и уже выглядывает из-за мангового дерева, раскинувшего свои мощные ветки над соседним домом. Хотелось бы очень посоветоваться с тобой, Джо, по этому вопросу. А дело вот в чём.
Кажется через неделю после моего приезда сюда наш главный, как мы зовём между собой Анатолия Ивановича (суданцы называют его мистер Анатоль), предложил мне пройтись посмотреть посёлок. Но так как мне уже его показывали, то я догадался, что не это цель нашего похода. Поэтому, когда мы с ним направились не к хижинам из тростника, а в сторону реки, я уже был готов к разговору с сюрпризами. И, как всегда, не ошибся.
А смотреть всё равно было на что. Река Суэ очень красивая. Берега большей частью крутые и высокие. В период дождей уровень воды сильно поднимается. На противоположном берегу траву ещё не сожгли, и полки зелёных солдатиков, раскачиваясь и шумя, взбираются от самой воды на кручи, пряча за своей высокой спиной днём пасущихся коров, а ночью газелей, антилоп, гиен, шакалов и прочее зверьё.
На нашем берегу на жалких акациях, тоскливо торчащих над водой, живут припеваючи маленькие зелёные птички, а над водой носятся очень красивые остроносые пичуги с крылышками, напоминающими кружевные салфетки, да дикие утки. Недалеко от нас что-то вроде пляжа с мелким песком, куда во время большой воды приплывают нежиться крокодилы. Говорят, однажды коровы в этом месте пили воду, и крокодил умудрился напасть на одну и утащить её в воду. Хорошо, что ему пришлась по вкусу тощая корова, а не гнавший её пастух. Коровы здесь худые и дают очень мало молока. Весь корм, наверно, уходит в длинные до метра, кривые рога.
Но эти детали я фиксировал для себя автоматически по привычке наблюдателя. Внимание же моё приходилось сосредотачивать на соображениях Анатолия Ивановича, которые имели ко мне самое непосредственное отношение. Человек он совершенно бесхитростный. На круглом лице на щеках ямочки, глаза под неширокими белесыми бровями небольшие, карие, серьёзные. Начал разговор прямо без обиняков:
– Ты уже, конечно, знаешь, Женя, (мне все говорят «ты», и это хорошо), что наша Таня, как ей кажется, влюбилась в Сэбита. Сначала мы думали, что это лёгкий флирт, и шутили над ними. Когда он приходил к нам в гости, мы, естественно, звали Таню переводить, и они болтали неизвестно о чём на английском. Теперь он появляется каждый день, а Татьяна, видимо, всерьёз подумывает о нём, и они гуляют чёрт-те где допоздна. Я пробовал немного говорить с нею. Но как? В таких делах слова бесполезны, а я так вообще не умею говорить. Был бы я парень, как ты, увлёк бы девку и дело с концом. Она смеётся: «Не всё ли вам равно, какой у меня муж будет?». Ну, ни черта не соображает. Мы же её обязаны в Союз отправить.
Короче говоря, Джо, начал он меня агитировать, если не влюбиться, то хоть сделать вид, что люблю, и отбить её у Сэбита. Как тебе нравится такая перспектива? И это в самом начале моей жизни в Африке, где я собирался полностью отдохнуть от всех житейских наших волнений, от семейных трагедий и взрывов чувств, которыми был переполнен до самой макушки дома. Это происходит в Африке, где всего себя я хотел посвятить языку и природе. Первое, на что я наткнулся – это на извечную проблему любви, но уже в новой для меня форме.
Слушай, почему это мне, до сих пор не разрубившему гордиевы узлы своих сомнений и переживаний, вечно приходится ввязываться в чужие судьбы, успокаивать одних людей, возбуждать других, слушать жалобы друг на друга очень хороших людей и уговаривать их стоять выше мелочей быта, думать сначала о нуждах своего любимого, а потом уже о своих?
Помню, прибежала как-то ко мне девушка, которая сама по себе мне очень нравилась, и сообщила, что её подруга изводит вконец парня, издевается над ним, что может плохо кончиться. Не мог я отказать ей в просьбе, познакомился с вертихвосткой, отвлёк её внимание на себя, едва не поссорившись с очень хорошим человеком, который действительно буквально выходил из себя от её тонких проделок. Когда они мирно расстались вскоре после моего появления, я тоже вышел из игры. Кстати, этот парень потом женился на его защитнице, чему я был несказанно рад.
Но то было другое дело, хоть тоже сложное (а разве в любви бывает просто?), однако теперь передо мной задача несравненно трудней. Прежде всего, тогда налицо было явное несходство характеров и отсутствие желания девушки выходить замуж за парня, которого мучила. Здесь же они, кажется, оба хотят жениться, и потому вправе ли я вообще становиться между ними? Кроме того, мне всегда казалось, что в любви цвет кожи, раса, национальность и прочие различия не имеют значения. Однако это справедливо только для настоящей, возвышенной, идеальной любви, а в практической жизни часто ли мы встречаем такую? Единицы из многих тысяч.
И ведь какая характерная причина всех разладов? Когда люди встречаются до свадьбы, они проявляют все свои лучшие черты характера, стараются угадать и предупредить любое желание любимого человека, часто отодвигая свои на задний план. Зато после свадьбы, когда они становятся мужем и женой, появляются долги и обязанности, они уже выполняют желания друг друга не потому, что любят, а потому, что все следят за тем, что они должны заботиться друг о друге по долгу и обязанности, а не по любви. И поженившиеся сами начинают смотреть не на то, что нужно другому, а на то, как этот другой выполняет его или её прихоти. Теперь всё то, что нравилось прежде, рассматривается критически. Если раньше это был славненький курносенький носик, то теперь это может стать некрасивым курносым носом, а майская зелень глаз превращается в кошачью злую зелень.
И всё это там, где люди имеют одинаковые условия жизни, где кругом много друзей и всегда можно найти в ком-то поддержку, где все люди одинаковы и никто не колит тебе в глаза цветом кожи. Нам, европейцам, не знакомо чувство боли от презрения к тебе за чёрный, жёлтый или красный цвет кожи. А ведь все цветные так или иначе сталкиваются с этим и болезненно переживают малейший намёк на неравенство с белым человеком.
Так вот эта же Таня, живя со своим Сэбитом, при первой же размолвке, неизбежной в семейной жизни, почувствует в первую очередь, может быть, бессознательно неприязнь к чёрному цвету кожи, которая станет камнем в её груди и будет раскаляться в очередных ссорах, пока не взорвётся, положив конец отношениям.
И что же делать? Можно ли ей позволить стать на такой путь? Сумеют ли она и Сэбит справиться с этим пока ещё огромным предубеждением, существующим в нашем мире? Я уж не говорю о политической подоплёке этого дела, о чём намекнул Анатолий Иванович. Он рассказал историю, которая произошла в Индии на строительстве завода с помощью Советского Союза.
В городке, где жили наши специалисты, дорожки между домами убирали бедные индианки. Один наш молодой инженер пригласил понравившуюся ему девушку убрать в доме, там вымыл её в ванной, занялся с нею любовью и на прощанье заплатил сто рупий. Всё бы было ничего, но на следующее утро перед его домом выстроилась целая очередь улыбающихся смущённо девушек, желавших заработать таким способом. Этот факт был замечен, и парня тут же отправили в Союз за неслужебные сношения с иностранцами.
Вот над чем мне пришлось задуматься в первые же дни. Я пообещал тогда главному сообразить, что к чему и сделать всё от меня зависящее. Ты, безусловно, будешь ругать меня за это, но не помочь, когда просят, я не могу. Так что лучше напиши, что ты думаешь по этому вопросу. Операцию пока начинаю разведкой сил и обстановки. Один такой случай подвернулся очень скоро. Поехали мы после работы на охоту. Моя первая африканская вылазка и встреча с дикими зверями. Позволь мне озаглавить эту специфическую часть письма.
ОХОТА
В три часа дня солнце ещё в самом зените. В небе ни признаков облаков. В тени 36 градусов. Это напоминает печь, в которой угли уже раскалены докрасна, и она не сжигает, а плавит всё, что попадёт в её жадную, облизывающуюся огненными языками пасть.
В такое время каждый уголок пространства заполнен огнедышащей массой воздуха. Ты можешь облиться холодной водой и на несколько минут попасть в блаженное состояние прохлады, но не больше. Кожа мгновенно высыхает и если снова увлажняется, то только от обильных потоков пота после выпитого стакана воды.
Всё живое благоразумно убирается в самые укромные тенистые места, кроме мух. Они, черти, липнут к обнажённым рукам, садятся на лицо, плечи, ноги. Но мы весело собираем амуницию, влезаем в лэндровер и мчимся навстречу приключениям. Тогда только мухи отстают, не выдерживая встречного ветра, и мы облегчённо вздыхаем.
Нас семеро. Главный за рулём, рядом в кабине я и Таня, в невысоком кузове Сэбит в качестве переводчика (он знает язык местных племён), и три наших инженера Петро, Юра и Борис. Дед остался философски пить спирт (его любимое занятие), а Павел Петрович ушёл к местной аристократии играть в кан-кан (есть такая картёжная игра). Жёны остались, как обычно, с кастрюлями.
Едем по направлению к маленькому городку Тондж. Меня, привыкшего носиться с бешеной скоростью по нашим бетонным и асфальтовым трассам, здешние дороги шокируют. Вот эта, например. Совершенно непонятные ямы посередине, которые приходится объезжать через кустарники, растущие вдоль дороги. Или едешь по какой-то ребристой дороге несколько километров, и тебя буквально вытряхивает всего. Английский лэндровер в таких случаях незаменим. Через некоторое время начался песок, и машина поплыла из стороны в сторону. Теперь тебя раскачивает, как на волнах.
Пейзаж меняется. До настоящих джунглей довольно далеко. Они значительно южнее. Здесь их начальная стадия. Однако это уже не саванна со сплошным ковром трав и деревьями, разбросанными на сто-двести метров друг от друга. Тут деревья растут потеснее, и они выглядят покрупнее. Кое-где пальмы, баобабы, красное дерево.
Вот манговая роща. Прекрасное место для отдыха, ибо манго самое тенистое дерево. На нём так много листвы, и крона его настолько широка, что, порой, это является надёжным укрытием не только от солнца, но и от дождя.
Въезжаем в рощу как в туннель. Там, где вкусные плоды манго висят на своих длинных шнурочках, можно увидеть и жильё. Так и есть. Справа торчат остренькие шапки тростниковых хижин. Здесь они не отгорожены заборами. Из-под шапочных крыш выкатываются обрадованные появлением машины детишки. Босиком, с лоскутками материи на поясе вместо одежды, они мчатся к дороге, весело крича и махая руками. Мы тоже машем им, но наши взгляды уже устремлены на очень впечатляющую группу впереди.
Вдоль дороги один за другим с копьями в руках идут несколько рослых крепких совершенно обнажённых негров лет пятнадцати-шестнадцати из племени Баланда. Впереди них тоже с копьём в правой руке идёт негр постарше, видимо, командир. Может, собрались на охоту, а, может, военная учёба. Ведь тут совсем недавно закончилась семилетняя война южан с арабским севером. Мы с любопытством смотрим на их улыбающиеся нам лица. Я успеваю сделать один кадр своей фотокамерой.
Наш главный, смеясь, спрашивает Таню, не хочет ли она остановиться и поговорить с воинами. Татьяна краснеет и говорит: «Ну, что вы, Анатолий Алексеевич, они же не только английский, но и арабский не знают».
Это действительно так. Местные племена учат арабский по необходимости и часто не знают его вовсе. Но мы шутим над Таней, убеждая её в том, что язык любви всем понятен без слов. Таня ловко даёт мне по шее, а главному грозит кулаком, ибо он сейчас за рулём и его нельзя выводить из строя.
Селение кончилось. Проезжаем посадки дурры. Так называется зерно, которое является главным продуктом питания бедняков, их хлебом, кашей и даже выпивкой. Из дурры готовят самогон, название которого несколько нехорошо звучит на русском «сука-сука». Если нет дурры – будет голод. Поэтому посадки дурры самый верный признак наличия посёлка.
Сразу за посадками можно встретить зверей. Присматриваемся. Иной раз, когда трава у дороги невысокая, и она не закрывает собой обзор, перед нами открываются изумительные поляны. Словно кто-то развернул ладонь и выставил огромную каплю изумруда, чтобы смотрели и наслаждались. Вот на этих каплях, поросших зелёной травой, и нужно смотреть особенно внимательно.
Сэбит легонько стучит по крыше кабины. Это условный сигнал. Видимо, он что-то заметил. Главный не обратил внимания на стук и продолжает вести машину. Я нетерпеливо кричу ему «Стойте!» Кто-то из сидящих в кузове ударяет кулаком по крыше кабины – над нашими головами прокатывается гром. Главный резко нажимает на тормоз, и мы с Таней летим головами вперёд, едва не разбив лобовое стекло.
Выскакиваем из машины. Дверцы хлопают подобно взрывам снарядов. Сэбит хохочет, показывая рукой вправо. Успеваю заметить что-то мелькнувшее в конце поляны. Борис расстроено сел на скамью и отвернулся. Юра тоже смеётся, а Петро кричит на нас, что лучше бы мы хлопали ушами, а не дверью, по крайней мере не спугнули бы газелей. Главный говорит Петру, что ему самому не мешало бы соображать и не лупить по крыше, как в барабан.
После обмена такими взаимно вежливыми фразами договариваемся, что команду подаёт Сэбит, трогая моё плечо через открытое заднее окно кабины, а я коротко говорю «Стоп!».
Усаживаемся. Поехали. Я всё надеюсь увидеть хотя бы вдали жирафу или страуса. Но тщетно. В конце концов, хочется встретить хоть что-нибудь живое, но ни тебе обезьян, ни тебе носорогов. А ведь они есть, звери, и их много, но не видим.
Глаза с непривычки уже устали рыскать по деревьям. Мысли отвлекаются в сторону. Вдруг чувствую на плече руку. Это Сэбит. «Стоп! – шепчу, – Стоп!» Машина останавливается. Сидим тихо, как мыши. Смотрю, что делается в кузове. Петро достаёт из-под брезента мелкокалиберную винтовку – единственное наше оружие, да и то нам дал директор завода, мистер Джозеф.
Я неслышно открываю дверцу, и мы с Таней осторожно выбираемся из машины. Следим за взглядом Сэбита. Метрах в тридцати от нас под манго стоят две газели. Они, кажется, не обращают на нас никакого внимания и мирно жуют травку.
Искоса вижу, как Петро пытается вставить в винтовку магазин с пульками. Это у него никак не получается. По-моему, это можно было сделать и раньше. Перед поездкой Петро хвалился, что чуть ли не всю жизнь охотился. Впервые вижу, чтоб охотник заряжал ружьё в тот момент, как появилась дичь и надо уже стрелять. Но наконец пули на месте.
Газели успели немного отойти. Петро вылезает из кузова, решив подойти поближе и бить наверняка. Тут ему показалось, что пуля не вошла в ствол. Он наклоняет винтовку и стреляет в землю. Щелчок. Всё сработало нормально. Перезарядка автоматическая, но Петро почему-то опять двигает затвором. Одна пулька вылетает, другая заходит в ствол. Мне кажется, наш инженер впервые имеет дело с таким оружием. Между тем, газели ещё отошли и скрылись за кустами. Но это всё-таки недалеко. Можно охотиться. Винтовка бьёт да ста пятидесяти метров.
Петро закончил свои мучения с зарядкой, поднял ствол и осторожно двинулся к кустам. Перезаряжая, он не заметил точно, где скрылись газели, и идёт не совсем туда. Я шепчу, чтобы он взял левее, но у него, видимо, свой принцип, и потому он идёт прямо на газелей, не видя их. Зато им было всё видно. Через секунду две серые тени, высоко подняв головы с маленькими острыми рожками, летели влево от нас. Они именно летели, пересекая поляну. Столь стремительно и быстро было движение тонких ножек, что мы увидели лишь плавный волнообразный полёт их тел. Петро только успел открыть рот в изумлении. Я щёлкнул фотоаппаратом, и кино кончилось.
Да это был бы прекрасный кинокадр. Какие черти отсоветовали мне взять с собой кинокамеру?
Петро нисколько не смутился неудачей, сказав, что стрелять в бегущих газелей невозможно. А я был даже рад тому, что так вышло. Уж очень красивые были газели. Да их много в этом районе. Не зря же провинция называется Бахр-Эль-Газаль, что означает в переводе на русский «море газелей».
Не теряя надежды, продолжаем путь. Опять появляется жёлтый частокол дурры и за ним сразу несколько хижин. Впереди на дороге две прекрасные газели. Но это уже метафора. Идут две хорошенькие девушки. Любуемся их прямыми спинами и стройными ногами. Обнажённые фигурки блестят, словно вылитые из бронзы статуэтки. Стоило лететь за тысячи вёрст, чтобы увидеть такое собственными глазами.
Девушки, услыхав шум приближающейся машины, не оборачиваясь, бегут вперёд. Ах, что это был за бег! Босые ноги едва касаются земли, легко и плавно подбрасывая тела. Они летят почти так же, как только что виденные нами газели. Прыжок… ещё… ещё, и они резко сворачивают на обочину, скрываясь в кустах. Дети своего края – они получают привычки и умения от леса и его обитателей.
Хоть Анатолий Алексеевич и сбавил скорость, но мой аппарат не успевает снять прекрасную картину: девушки стоят у самой дороги лицами к нам, смеются и поднимают руки. Они приветствуют нас. Оказывается, у них на поясах впереди висят лоскутки материи. Значит, они не совсем раздеты, чего мы не могли сказать при виде их со спины.
Мы удаляемся, и я слышу, как главный говорит мне назидательно:
– Будешь на всех так смотреть, до конца контракта не выдержишь.
Я бормочу что-то насчёт фотоаппарата и упущенного кадра, но его это не убеждает. Теперь все шутки в мой адрес. И, конечно, я не сразу замечаю, что Сэбит второй раз хлопает меня по плечу, не сразу останавливаю машину. Теперь ясно, что проехали, и нет смысла сдавать назад. Стоявшие где-то газели убегут, ибо задний ход машины отличается большим шумом.
Через несколько минут три большущие чёрные птицы пролетают прямо перед нами и садятся совсем рядышком. Машина останавливается. Это персонально для меня. Выскакиваю с аппаратом и бодро иду под деревья поближе к птицам. Они похожи на гигантских воронов, а их широкие чёрные клювы настолько длинны, что чуть ли не вонзаются в землю. Как только они носят такую тяжесть, да ещё летают с нею? Когда видишь их неуклюжую походку, этакую морскую вразвалочку, не верится, что птицы могут подняться в воздух, но мы только что видели их в полёте.
Пытаюсь догнать их, но куда там! Раздаётся треск распахивающихся крыльев, и я снимаю их полёт. Лишь после этого вспоминаю, что я нахожусь не на дороге и не в крымском лесу, где нечего бояться. Здесь, кажется, всюду могут быть змеи. Смотрю внимательно под ноги и возвращаюсь к машине.
Между тем, вечереет. Мы отмахали добрых шестьдесят миль, то есть около ста километров. Решили ещё немного проехать, поужинать и поворачивать назад. Мудро придумали, ибо через минуту справа открылась небольшая поляна, заросшая высокой пампасской травой, и мы увидели в нескольких метрах от дороги вскинутую вверх удивлённую голову антилопы, украшенную длинными острыми рогами.
Стали. Антилопа и не думает уходить. Такой удачный момент я не мог упустить. Чуть не раздавив колени Татьяны, вылетаю из кабины и навожу на цель объектив аппарата. Однако мешает неудобство – трава высокая, я вижу только часть спины и голову антилопы.
В это время Петро целится с машины. Бац! Осечка. Сырой патрон. Снова целится. Антилопа лениво делает прыжок вперёд. Буд-то кто-то легонько приподнял её и опустил. Ещё выстрел. Мимо.
Лесной красавице это уже не нравится. Она делает несколько скачков. Я бегу за нею по дороге и щёлкаю аппаратом. Пытаюсь уловить момент прыжка. Держу камеру над головой.
У изгиба дороги прекрасное животное появляется на открытом месте, пересекает дорогу и плавными прыжками, но очень быстро удаляется от нас, скрываясь за деревьями.
Злополучный охотник-неудачник, оказывается, забыл перевести прицел на винтовке с дальнего на ближнее расстояние и, как объясняет, потому промазал. Но я своё дело сделал, и меня его неудача не огорчает. Злит только, что он начинает всех убеждать, что попал в ногу антилопы и видел, как она захромала сначала.
Борис, как всегда, невозмутим. Он достаёт из сумки помидоры, хлеб, лук и воду. Наш ужин. Я добавляю сало, ещё российское. Таня ухаживает за Сэбитом, подаёт ему соль, яйца и прочее. Пьём из большой фляжки по очереди. Вода тёплая. В жару это неприятно, да ничего не поделаешь.
Сэбит не очень разговорчив. Сам он родом из экваториальной провинции, из племени Каква. Сын султана. Я никогда не думал, что сын султана будет рядом со мной вот так просто посыпать помидор солью, как делают в России. Он был в нашей стране несколько месяцев на практике в Краснодаре и немного знает русский. А с Таней познакомился здесь. Вообще он очень интересный парень. Рослый, голова крупная, черты лица как выточены и отшлифованы. Нос не кажется широким при столь громадных размерах фигуры. На губах постоянно лёгкая всё понимающая улыбка. Невольно думаю, что, наверное, именно таких сильных красавцев особенно ценили работорговцы.
Кстати, неподалеку от Вау есть город Дем-Зубейр, который, по рассказам был одним из сборных пунктов чёрного рынка. Подумать только, что такой сильный и гордый народ оказывался под палками только за то, что он чёрного цвета.
Сэбит мне нравится. И нужно ли мне становиться между ним и Татьяной?
Пока я так размышляю, закопавшись в свои мысли, спутники мои давно поели и ждут меня. Я, как всегда, в еде последний. Не люблю торопиться с пищей.
Обратный путь уже не столь интересен, так как все порядком устали за четыре часа езды. Оживляет дорогу полосатая гиена, хладнокровно ушедшая с дороги в кусты. Я подумал, что она или какой другой зверь типа леопарда могли спокойно дремать там, где я бегал за птицами. Кто их знает, где они в это время сидят? Но, конечно, не станут же дикие звери нападать на человека, когда рядом урчит мотор лэндровера.
А вот он уже не слышен. Что-то главному не понравилось в звуке мотора, он его выключил и пошёл смотреть. Юра соскакивает с фонариком. Проверяют свечи, масло, бензин. Всё вроде бы нормально. Открывают крышку радиатора. П-ф-ф! Совсем нет воды. Вот это да! А где же её взять? Надо ехать до первого посёлка. Но машина теперь не заводится. Вылезаем, толкаем, завели с разбега, поехали.
Справа горит костёр. Останавливаемся. Сэбит идёт к хижине, и минут через десять два парня приносят воду. Интересно, что реки поблизости нет. Возле хижины сделаны глубокие колодцы, но не такие как в России. Входное отверстие очень узкое, куда пройдёт только кружка или котелок. Оно находится вровень с землёй и накрывается куском дерева или камнем. Поэтому я сначала не мог понять, что жители этих хижин пьют, если рядом нет реки, нет водопровода и не видно колодцев.
После заправки водой опять толкали машину, что бы она завелась. Аккумуляторы здесь плохие. Благо нигде нет ни холмиков, ни других подъёмов, и толкать нетрудно. Охота завершилась зайцем, который попал в лучи наших фар и остановился ослеплённый в ожидании своей участи. Она была у него незавидная, так как винтовку взял по общему настоянию Сэбит, который сразу уложил длинноухого.
Не стану описывать, как в погоне за вторым зайцем потеряли и зайца и, главное, дорогу, как потом с помощь Сэбита по неуловимым для нас признакам нашли её и как в одиннадцать часов ночи возбуждённые, без добычи (зайца отдали Сэбиту) вернулись весёлые домой. Больше всех был доволен, конечно, я, ибо сделал снимки, цены которым нет. Ведь без них ты не сможешь поверить и половине того, что я описал.
Я не написал в этот раз о Рите, которая почти каждый день приходит к нам поговорить со мной. Интересная девушка, но об этом как-нибудь в другой раз. А пока…
«С приветствием!
Вас помнящий всегда…»
Цитата из известных стихов Есенина, но совпадает с моими мыслями.
Юджин (на итальянском, кажется, Эухенио, а по-русски Женя).
ГЛАВА 4 ПРЕКРАСНАЯ МЫСЛЬ
Мы сидим в кабинете главного редактора втроём: шеф – грузный, упитанный человек с лицом спелой дыни, на котором едва просматриваются маленькие глазки, прячущиеся под удивительно широкими седеющими бровями, я и Ашот. Внешность моего партнёра по командировке типично армянская. У него довольно длинный с горбинкой нос, слегка припухлые губы, чёрные густые брови, большие почти на выкате глаза. Мне подумалось, что смуглый цвет его кожи может помочь ему в Африке выдавать себя за африканца и легче выуживать из собеседников нужную информацию. Может, это один из аргументов, который он использовал для того, чтобы убедить шефа в его отправке со мной. Но возможны, конечно, и другие факторы, о которых, как говорится, история умалчивает.
Моё лицо исключительно русской внешности, с ямочками на обеих щеках, прямым носом, высоким лбом, бровями дугами и слегка оттопыренными ушами мне доставляло всегда удовольствие, когда я, бреясь, смотрелся в зеркало. Но за рубежом, на континенте, где преобладают лица с другим цветом кожи, это обстоятельство чисто славянской внешности в наше время может восприниматься не всеми положительно. Судя по письмам Юджина, к нему относились очень хорошо, но то и время было другое. Как-то будет сейчас, когда в каждом белом видят олигарха, охотящегося за добычей, а не помощника?
Такие мысли одолевают меня в то время пока шеф, посмеиваясь маленькими глазками, смотрит на нас несколько минут, ничего не говоря. Наконец, он изрекает:
– Ну, что, молодёжь? – Он произносит слово «молодёжь» с ударением на первом слоге не потому, что не знает правила произношения с обязательной ударной буквой «ё», а в порядке юмора, придавая нашему разговору менее официальный характер. – Готовы к подвигу? Сегодня не скажешь, как раньше говаривали «Курица не птица, Судан – не заграница». Теперь это очень даже заграница, да неспокойная.
Мне вспомнилось, что редактор уже говорил про курицу и что Судан не заграница, но напоминать об этом не стал: мало ли у кого какое любимое выражение. Ашот, правда, ухмыльнулся, но тоже смолчал, а шеф, наблюдая наше молчание, повторяет вопрос:
– Так, готовы, я спрашиваю, к поездке или нет? Может, какие вопросы есть?
– Естественно, шеф, готовы, – отвечает Ашот и смотрит на меня. – Деньги на карточки поступили, билеты куплены. Вопросов нет.
Я глубоко вздыхаю перед ответом. В отличие от Ашота, у меня вопрос есть и, как мне кажется, очень не простой. Во-первых, меня очень не радует совместная поездка с Ашотом, не смотря на его дружелюбие в последние дни и тот факт, что он уже ездил за рубеж и, стало быть, может подсказать, как и что надо делать. Что-то подсказывает мне, что его дружеское отношение может плохо кончиться. А во-вторых, мне не дают покоя суданские письма Юджина. И вобрав в себя воздух, как перед прыжком, я, стараясь всеми силами сохранять спокойствие, говорю:
– Мы готовы, но у меня есть одно деловое предложение.
Глазки редактора уставились на меня вопросительно, и он протягивает:
– Та-а-к, слушаю внимательно.
Я проглатываю слюну и продолжаю:
– Почему бы нам, в целях экономии средств, не разделить с Ашотом обязанности? Я буду готовить репортаж по южному Судану, а он по северному. Чем вместе ездить по одним и тем же городам с одними и теми же вопросами, не лучше ли нам разделиться? Я могу сразу же из Хартума отправиться на юг в Джубу и Вау.
Редактор молчит некоторое время, переваривая неожиданное для него предложение, а Ашот вдруг заёрзал на своём стуле, желая, видимо, возразить, но редактор опережает его:
– Ну, вы сначала должны представиться в Хартуме.
– На это уйдёт один день, – быстро отвечаю я.
– Да, конечно, – раздумывая, произнёс редактор. – Вообще мысль любопытная. Как ты думаешь, Ашот?
– Я не знаю, шеф, зачем это нужно. Евгений впервые едет за границу. У него могут возникнуть проблемы.
Ашоту явно не понравилась моя идея, и он занервничал, но редактор у нас отличается самостоятельностью принятия решений.
– Проблемы могут возникнут у каждого, – говорит он отрывисто. – Но на то мы и журналисты, чтобы с ними справляться. Ты тоже когда-то первый раз ездил и без провожатого. А тут может получиться два разных репортажа о юге и севере. Я удивляюсь, как мне самому не пришла в голову эта прекрасная мысль. Так и сделаем. Только, может, лучше Ашоту поехать на юг? – и редактор посмотрел на меня.
Сердце моё упало от одной мысли, что я могу не увидеть Вау, с которым уже фактически сжился, о котором мечтал. И я решаю открыть свои карты.
– Шеф, мне попал в руки интересный материал о юге Судана. Это письма переводчика, работавшего там в прошлом столетии. Мне было бы интересно увязать те годы с настоящим.
– О! – Воскликнул редактор. – Почему же ты мне сразу этого не сказал? И не показал письма. Да уж ладно. Теперь некогда разбираться. Но идея прекрасная. Перепишите командировочные задания соответственно. И быстро, чтобы я успел до ухода подписать.
Ашот выходит из кабинета мрачный, а я в восторге и поэтому не обратил внимания на вопрос коллеги, с которым нам предстояло вместе лететь, но только до Хартума. А вопрос был простой:
– Ты много вещей с собой берёшь? В самолёт разрешено только двадцать килограмм.
– Да, нет, – ответил я со смешком, довольный тем, что обрёл независимость, – возьму с собой дипломат и рюкзачок.
– Смотри, не опаздывай. Хочешь, я за тобой заеду?
Разумеется, мне этого не хочется никоим образом, и я вежливо отклоняю предложение, сославшись на то, что меня будут провожать друзья, что было сущей правдой: Анна обещала позаботиться о моей отправке.
Последний вечер дома проходит в обычных для такого случая переживаниях, связанных с проводами. Является Анна и другие гости, накрытый стол, провозглашение тостов. Когда всё после пиршества уже убрано, остаётся одна последняя ночь перед вылетом, я вновь углубляюсь в чтение писем, чтобы почувствовать себя как можно скорее в будущем через прошлое. С ещё большим нетерпением я раскрываю следующее письмо, начинающееся, как и все предыдущие, весьма неожиданно.
«Летят дни, летят. Ни догнать их, ни обогнать. Сегодня ровно месяц, как я в Судане.
Привет тебе, мой Джо!
Вчера прилетел представитель нашего посольства. Привёз с собой письма и газеты. Вот порадовал! Получил и твоё поздравление в минорном тоне. Тебе жаль, что нечего описывать, что всё по-старому. И между прочим сообщаешь, что начали строительство пятнадцатиэтажного дома и расчищают место под новую гостиницу. Для нашего городка с его стотысячным населением, по-моему, это события немаловажные и для меня, во всяком случае, неожиданные. Разумеется, твои сообщения не столь экзотичны, как мои, но грандиознее по масштабам.
Здесь за месяц, кажется, ни один камень не сдвинулся с места в городе Вау. В нашем посёлке, правда, появились две новые хижины. Но их строительство дело недолгое. Больше времени уходит на сбор тростника для них. Его срезают мужчины на другой стороне реки, а женщины переносят связки на головах, переходя реку вброд. Сейчас, в зимний период, воды в реке немного и потому ни крокодилов, ни бегемотов нет, и женщины спокойно и уверенно ступают босиком в воду. Впечатляющее зрелище.
Огромные тяжёлые связки тростника как бы плывут в воздухе, а под ними движутся, погружаясь по самые груди, женщины. Выйдя на противоположный берег, они ловко сбрасывают с голов свои ноши, раздеваются, если были во что-то одеты, и ополаскиваются в реке. Потом, помогая друг другу, снова поднимают вязанки и несут в посёлок. Нелёгкое это дело.
Но по твоей просьбе, Джо, рассказываю сегодня о городе. Вау находится от нас, вернее, мы от него километрах в пяти. В прошлое воскресенье я решил пройтись в город пешком. Это стало в посёлке сенсацией номер один на несколько дней. Меня потом многие рабочие спрашивали, правда ли, что я ходил в Вау пешком. Причин тому несколько. Во-первых, белые люди считаются здесь все без исключения господами, которые ничего не должны сами носить, сами делать и тем более далеко идти, когда можно ехать на транспорте.
И называют-то здесь белого человека не иначе, как «хаваджа», что в переводе с арабского означает «господин», то есть «хозяин». Слово появилось в период работорговли и, конечно, совсем не подходит в этом смысле к нам. Однако после периода работорговли это слово осталось, но его стали употреблять в более широком смысле, наделяя им каждого белого. Вместе с тем сохраняется и раболепие к любому белому. Тем более, что здесь, если уж появился белый, то он и начальник, и с деньгами. Особенно это относится к арабам, которые сюда пришли захватчиками после семилетней войны между севером и югом. Про арабов говорят, что для них главное – это получить офис, чтобы можно было сесть за стол и приказать слуге: «Принеси чай!».
Вторая причина сенсационности моей пешей прогулки заключается в относительной неспокойности здешних мест, которая идёт, как я понимаю, не столько от остатков первобытного строя, то бишь племён, сколько от цивилизации. Ибо племена будут кого-то грабить и убивать ради выгоды. Другое дело недавняя война, в которой победу одержали арабы. Но именно им на юге особенно трудно. Говорят, что с наступлением темноты ходить по дорогам опасно. И Рита, узнав о моей прогулке в Вау, очень испугалась и просила больше так не ходить. Но я-то ходил днём и не боялся, потому что к русским отношение у местного населения, как я уже писал, великолепное.
Из посёлка в Вау ведут две дороги, которые сходятся перед городом. Я выбрал, как выяснилось позже, более длинную, и с фотоаппаратом на шее бодро запылил вперёд. Асфальта ни в посёлке, ни в городе нет, а пыли вполне достаточно, чтобы в ней утопать по щиколотку, о чём я очень скоро пожалел. Настроение было чудесное. Ещё бы – в середине зимы идти под палящим солнцем в рубашке с коротким рукавом, в шортах, с аппаратом, заряженным цветной плёнкой, да по Африке! Мечта.
Но на всякий случай не забываю, что на этом прекрасном континенте есть свои недостатки в виде дикой жизни, включая, скажем, змей, поэтому иду, озираясь по сторонам и по самой середине дороги. Справа и слева саванна, покрытая густой высокой травой. Но у дороги она была выжжена, очевидно, специально от змей. Однако прошло время, и трава снова отросла, но не так высока вдоль моего пути. Где-то далеко впереди вижу островок манговых деревьев. Там, вероятно, сделаю первый снимок. Перевожу взгляд ближе. Стоп! Что это? В нескольких шагах впереди навстречу ползёт змея. Но она у края дороги. Зеленоватая, метра полтора длинной и пальца в два толщиной. Вообще, в тот момент она показалась мне крупнее, но я уже делаю скидку на страх, у которого глаза велики.
Змея уползла в траву и кто знает, что у неё потом было на уме. Постоял я некоторое время, раздумывая, сколько могу их встретить ещё, но стыдно было возвращаться, и потому пошёл дальше. Каково же было моё изумление, когда по следу, оставленному змеёй, я увидел, что она ползла мне навстречу как раз посередине дороги, и я не мог видеть её в толще пыли, а она сама испугалась меня и свернула благоразумно в сторону. А если бы она спала, да я вдруг взгромоздился ей неожиданно на спину своим лаптем, то показала бы мне она кузькину мать.
С такими мыслями я продолжаю путь. И природа теперь мне кажется менее заманчивой. Но ненадолго. Навстречу идёт человек. Это негр. В руке у него копьё, за локтем висит нож. Всё, как положено для местных племён. Из одежды только шорты. Он средних лет. Впрочем, возраст определить трудно. Голова покрыта короткими завитушками волос. Лоб пересекают четыре горизонтальные полоски. Нижняя губа слегка проваливается в рот, так как отсутствуют нижние передние зубы. Я уже знаю по этим признакам, что это человек из племени Динка, самое многочисленное племя в этом районе и потому господствующее. Почти все руководящие посты в Вау заняты представителями племени четырёх полос на лбу. Полоски либо горизонтальные, либо лучеобразно расходятся от центра лба к вискам.
Я успел к этому времени усвоить самое необходимое из арабского лексикона и приветственно говорю:
– Ассалям алейкум!
Негр радостно отвечает «Уалейкум салям!» и останавливается. Дальше моих знаний арабских слов не хватает, и я перехожу на английский. Но его не знает мой собеседник. Негр участливо интересуется, почему я иду пешком и почему мне не дали машину. Я догадываюсь, о чём он спросил, и объясняю жестами. Представляешь, как это смешно? Показываю ему пальцами, потом топаю ногами, изображая ходока, показываю на себя и восторженно говорю «коис», что означает «хорошо». Обвожу вокруг рукой, кручу головой и показываю на глаза, говоря опять «коис». Денка хохочет, очевидно, догадавшись, что я люблю ходить пешком, и тоже говорит «коис». Тут вполне естественно у нас обоих возникают совпадающие желания: у него – позировать, у меня – увековечивать на плёнке своим аппаратом великолепный образец прошлого (правда, начинаю привыкать к тому, что это и настоящее).
Добираюсь до города. Он невелик. Насколько мне известно, население всего около шестидесяти тысяч человек. Множество тростниковых круглых хижин с конусообразными крышами из скреплённых между собой связок тростника. Довольно простые сооружения. Но ближе к центру маленькие одноэтажные домишки из кирпича с островерхими, но иногда плоскими крышами. Дома похожи на глиняные сарайчики. Они часто окружены невысокими кирпичными стенами. Почти в каждом дворе растут высокие деревья. Это чаще всего манго. Более внушительное здание у канисы, то есть местной католической церкви. Оно повыше других домиков, подлиннее, с пристройками, портиками. По всей длине стен высокие продолговатые окна округлые сверху. Но они закрыты снаружи чем-то типа фанеры от солнечного света. С одной стороны у входа подобно огромному охраннику возвышается пышное дерево пипал.
Асфальта нигде не вижу. Улочки относительно широкие. На одной из главных магазины лепятся друг к другу, иногда просто отгорожены тонкими перегородками. Помещения тёмные. Свет включают при входе покупателя, тут же предлагают купить ткани, рубашки разных расцветок, брюки, сбавляют цену, если говоришь, что взял бы подешевле, и обязательно благодарят за покупку и посещение. Это приятно. У нас в стране с благодарностью похуже. Но тут вся торговля частная. Она вынуждает к вежливости. Товары-то примерно одинаковые в лавочках, так что от умения завлечь покупателя зависит успех торговли.
Повсюду обувь лежит рядом с одеждой, парфюмерией, напитками, галантереей. Но что-нибудь обычно преобладает. Есть магазины и покрупнее. Например, у грека Маноли магазин большой, туда и подниматься нужно по ступенькам. Здесь мы покупаем сахар, когда есть. Иной раз нет завоза, и тогда Маноли нам русским выносил в маленьком кулёчке сахар, чтобы не видели другие покупатели, и давал его бесплатно в счёт будущих покупок. А однажды, когда ещё не привезли сахар, он усадил меня и Петра, с которым мы пришли, возле магазина на табуретки и вынес по чашечке кофе, чтобы мы пили, пока он найдёт немного сахара для нас.
Вообще, в Вау работает, можно сказать, интернационал. Самые крупные магазины здесь у греков Николаса и Маноли. Англичане строят дорогу. Англичане устанавливают холодильники на пивзаводе, который строят бельгийцы. Итальянцы занимаются строительством моста через реку Бахр-эль-Джебель, так называется в здешних местах Белый Нил. Болгары поставляют сырьё для нашего консервного завода (томат-пасту). Китайцы лечат и учат. На днях один китайский преподаватель приводил к нам на завод на экскурсию студентов техникума из Вау. Завод им понравился. Такие тут международные отношения.
В этот раз я в магазины не захожу, так как просто гуляю по улицам. Выхожу на рынок. Это экзотика. Великое множество продавцов сидят на земле со своим товаром. На подстилках сомнительной чистоты самые разнообразные фрукты, и овощи, лепёшки, дурра, мясо, рыба с невероятным количеством сидящих на всём мух. Мы здесь никогда ничего не покупаем. Боимся инфекции. Вперемешку с продуктами лежат наконечники для копий, ножи, стрелы для луков, рыболовные крючки.
Между продавцами узкие коридоры для покупателей. Я иду, иногда делая снимки. Вдруг замечаю, что за мной увязалась девочка лет пятнадцати и что-то непрерывно говорит. Из одежды на ней только короткая юбочка. Полные груди обнажены. Стараюсь, не замечая её, идти вперёд, но она следует за мной, продолжая свою, как мне кажется, убеждённую речь. В это время нас догоняет высокий интеллигентно одетый араб. Я заговариваю с ним, спрашиваю, не знает ли он, что хочет эта девочка. Он отвечает, что то, чего она хочет, мне не нужно и что-то резко говорит девочке. Она неохотно отстаёт от меня, а я отправляюсь в обратный путь, который проходит без приключений.
А вечером пришла Рита и попросила учить её русскому языку. Об этом же просил и Омар, который работает у нас инженером. Мы с ним часто беседуем о жизни в Судане. На днях я показал ему в журнале «Тайм» статью о проблемах секса в Америке у молодёжи до двадцати лет и спросил, как обстоит дело в этом отношении в Судане. Омар обстоятельно рассказал, что на севере страны с этим очень строго, так как там религия сильна и не позволяет разврат. Здесь же на юге всё гораздо проще. Многожёнство очень распространено. Ислам разрешает иметь не более четырёх жён, но у многих племён другая религия. Число жён не ограничено. У многих мужчин племени жёны в разных деревнях и несколько в одном доме. Они, конечно, ссорятся между собой, и это одна из проблем юга.
Если отец умер, сын может взять себе его жену, которая не является ему матерью. Очень часто женятся двоюродные братья на своих сёстрах. Детей в семьях по десять-пятнадцать, а то и больше. Дети могут быть от разных жён. Сам Омар четвёртый сын в семье от четвёртой жены отца. Первые три умерли. Его мать вышла замуж, когда ей было четырнадцать лет. А иногда девочек выдают замуж в двенадцать лет. Это не редкое явление. При этом вождь племени берёт себе в жёны только девственниц. Другие мужчины могут потом брать себе его жён.
Интересные обычаи, так не похожие на наши. Я думаю, что и Риту могут скоро сделать замужней женщиной. Но она пока ходит ко мне почти каждый день. И вот просит учить русскому языку. Я, конечно, согласился преподавать ей вместе с Омаром и другим парнем Эдзедином. В группе учить лучше.
Между прочим, мне казалось, что Рита толстушка. Но позавчера произошло вот что. Рита пришла, как обычно, в обеденный перерыв. Мы с Дедушкиным уже поели. Кстати, готовит нам жена Дедушкина. Сбрасываемся по десять суданских фунтов, покупаем всё необходимое, а она кашеварит. Так вот, Рита пришла, когда мы расположились в креслах на веранде в самом благодушном настроении. Усадили её, Дедушкин возьми и скажи о полноте Риты, что, мол, за муж ей трудно будет выйти при такой комплекции. Я перевёл. А она так серьёзно спрашивает на английском, только имя моё произнесла, как всегда с буквой «З»:
– Зеня, ты тоже думаешь, что я полная?
Я ответил, что все мы видим, что есть. Тогда она попросила нас выйти с веранды на двор. Я, Таня и Дедушкин последовали за нею, не понимая, что хочет показать девушка. А нужно сказать, что приходит она к нам всегда обёрнутая как куколка в белый с какими-то золотистыми прожилками топ, то есть кусок материи. Когда мы все спустились с крыльца веранды, Рита отогнула подвёрнутый край топа и попросила Таню его подержать. Таня взялась за кончик материи, и Рита начала раскручиваться из своего топа, как из кокона. Оборот за оборотом, и наша толстушка превратилась в маленькую худенькую девочку, очень изящную. А топ этот оказался длиной в девять метров. Вот, значит, что создавало ей толщину.
Такого никто из нас не ожидал. На Рите оставалось одетым только нижнее платье типа ночной рубашки, под которой хорошо выделялись крупные груди и словно выточенная фигурка. Шея не казалась теперь короткой. Раньше она скрывалась материей. А сейчас она словно под искусным инструментом резчика по дереву элегантно поддерживала чудную головку, отсутствие на которой пышной причёски казалось естественным и даже прекрасным. Аккуратные ряды завитушек волос, заканчивающиеся длинными косичками – не знаю как они выполняются – тоже вполне красивы. А в Хартуме я её видел с причёской совсем иного плана. Первые дни в Судане мне все лица выглядели на одно лицо, а сейчас я начинаю их отличать и даже выделять среди них красивые.
Мы стояли, молча, онемев от удивления, а наша юная красавица, продолжая удерживать свой край топа, начала в него снова заворачиваться, становясь с каждым оборотом всё толще и толще.
Теперь понятно было, для чего мы вышли с веранды. Такой длинный топ трудно было развернуть в нашем заставленном мебелью помещении. Меня удивила смелость Риты. Это было бы не удивительно, если бы она принадлежала одному из местных племён. Но она же дочь Джозефа Тумбары, владельца завода, то бишь местной элиты. Джозеф рассказывал, что в честь его отца назван город Тумбара. Это большая честь. Во всяком случае, Рита помогла нам раскрыть тайну женщин, которых мы принимали за толстушек, а на самом деле они такими только кажутся.
Татьяна, которая держала один край топа в то время, как Рита разоблачалась, тоже не ожидала получившегося эффекта, и ей он не очень понравился. Она сама тоже худенькая, но выше ростом и весьма некрасива лицом. Но вот же понравилась Сэбиту. Задание, полученное от шефа, отвлечь на себя Татьяну, мне пока не очень удаётся, прежде всего, по причине отсутствия на то моего желания. Вдруг она по-настоящему любит молодого красивого негра, а он её. Мне становиться между ними, не будучи увлечённым переводчицей, как-то нехорошо.
Однако не слишком ли много внимания в письме я уделяю женщинам? Пора и честь знать.
И пора закругляться, друг мой Джо. В небе давно сияет созвездие «Южного креста». Завтра улетает представитель посольства, с которым я и передам письмо на нашу почту в Хартуме. Оттуда оно полетит в Москву и дальше вместе с моими мыслями. А они всегда с вами.
Как там у вас дела? Связываешься ли с Кэтрин, Клэр и миссис Маргарет? Передавай им мой горячий суданский привет!
Всего самого хорошего тебе!
Твой друг Юджин
Как и предыдущие письма, это привело к размышлениям. Я готов был посетить эти места, но увижу ли я то же самое, что видел Юджин? Он был там длительное время, а мне предстояли каких-то три-четыре дня командировки, которые я смогу посвятить Вау. Остальные дни придутся на Хартум, столицу южного Судана Джубу и, возможно, ещё какие-то города. Например, Тумбара, о котором обмолвился в письме Юджин. Хотя, такого города, может, и не существует. По крайней мере, когда я читал о Судане и смотрел карту, то такого названия не видел. Возможно, что его имя было присвоено какому-нибудь населённому пункту более мелкого масштаба, а гордый Джозеф назвал его городом.
Включаю компьютер, захожу в интернет, нахожу город Вау, читаю информацию о нём. Во-первых, узнаю, что численность населения в нём более ста пятидесяти тысяч. Значит, город за эти десятилетия стал втрое больше. Жизнь не стоит на месте даже там, в захолустье земли, где ещё носят набедренные повязки и ходят с копьями. Во-вторых, войдя в программу Гугл, планета земля, нахожу вид со спутника Вау и на сопроводительных фотографиях вижу там новые постройки типа университета (здания такие же одноэтажные с плоскими крышами), мусульманскую мечеть с двумя минаретами, о которой ничего не пишет Юджин (возможно, она появилась в период правления югом арабов), торговый центр по продаже металлических труб, стадион.
В письме Юджин пишет о девушке Рите. Я невольно вспоминаю свою подругу. Они совершенно не похожи друг на друга. Я понимаю, что Юджину понравилась его Рита. В прочитанном только что письме он с увлечением описывает девушку. Мне тоже нравится моя Анна, но я до сих пор не решаюсь связать с нею свою судьбу и не знаю, ждёт ли она от меня предложения. Оба мы заняты своими делами. Я всё время в разъездах, объехал полстраны. Она тоже постоянно в командировках. Встречаемся между поездками.
Моя Анна интеллигентна, аккуратно одета, длинные каштановые волосы всегда охвачены на голове полукольцом, позволяя им свободно ниспадать на плечи. Глаза зелёные Она украшает их, подводя чёрным карандашом, делая их как бы более узкими. Красит ресницы и тонкие брови. Губы всегда покрыты ярко-красной помадой. И она строга со всеми и со мной тоже.
Рита у Юджина другая. Ну, конечно, она совсем юная, почти девочка. Сама приходит к молодому иностранцу. Чувствуется, что испытывает к нему симпатию, даже почти раздевается перед ним. А как смотрят на это её родители? Отец ведь самый большой человек в этом посёлке. Или он ничего не знает о хождениях к русским его дочери?
Такие вопросы роились в моей голове, пока я доставал из конверта очередное письмо, прежде чем ложиться спать. Решил прочесть ещё одно, а остальные оставить до свободного времени в самолёте. Полёт предстоял долгий.
Конец ознакомительного фрагмента.