5. КАК ЕМУ ПОВЕЗЛО
Пройдя в комнаты и долго выбирая удобную позу для расположения в кресле – так, словно он собирался позировать перед художником, желающим обессмертить его на портрете, – Довнар вежливыми словами начал свой гибельный и неотвратимый путь:
– Я бы, наверное, не осмелился тревожить покой одинокой очаровательной дамы, если бы не одно важное обстоятельство, понудившее меня именно к этому. Собственно, – упивался Довнар своими словами, – я потревожил вас только потому, что я лично и моя драгоценная мамулечка давно желали выразить вам свою признательность за то доброе отношение, которое вы столь щедро распространили на моего младшего брата Вивочку…
Наверное, эти фразы были заранее написаны Довнаром и, заученные наизусть, произносились без малейшей запинки. Гладкие, словно обтесанные слова, хорошо притертые одно к другому, теперь стекали легко и свободно – как течет вода из кухонного крана, и, казалось, не закрой этот кран потуже, вода его вежливых слов будет струиться безостановочно.
– Не стоит вашей благодарности, – сказала Ольга Палем, остановив безудержное течение слов. – Давайте лучше поговорим о чем-либо ином. Вы учитесь, чтобы стать… кем?
Воротничок на шее Довнара имел круто загнутые уголки «лиселей», в узле галстука поблескивала матовая жемчужина.
– Сложный вопрос! – ответил он, переменив эффектную позу на более развязную. – Кем я хочу стать – этого не ведает даже моя любимая мамочка. Сейчас я студент математического факультета местного Новороссийского университета. Однако мир теорем и формул меня, признаюсь, не вдохновляет. Ну допустим, я получил диплом. А что далее?
– Далее… наверное, завидное будущее.
– Будущее? Где вы усмотрели это завидное будущее? В лучшем случае я стану преподавателем в гимназии, благо ни Эйлера, ни Араго из меня никак не получится. А тогда простителен вопрос: что же ждет меня впереди?
– Что? – эхом откликнулась Ольга Палем.
– Ни-че-го… пустота, – энергично отозвался Довнар. – В жизни все-таки следует иметь не кусок хлеба, а лучше кусок роскошного торта. Я помышляю податься в область медицины, ибо врачи гребут деньги лопатой, а потом отвозят их в банк тачками. Смотрите, как живут Боткин или Захарьин…
Он замолк, размышляя, наверное, о том, как живут боткины и захарьины. Ольга молчала тоже. Довнар продолжил:
– Мы существуем на этом поганом свете только единожды, и второй жизни не дано, об этом не следует забывать. Если я стану принимать клиентов под вывеской частного врача, то, согласитесь, это намного прибыльнее, нежели ежедневно втемяшивать в тупиц-гимназистов великое значение Пифагора…
Ольге Палем, послушавшей Довнара, стало даже неловко, ибо все ее знание мира ограничивалось романами с неизбежным поцелуем в конце, после чего главная героиня «задыхалась от бурной страсти». А тут тебе сразу и Араго с Пифагором, да еще Боткин с Захарьиным, названные столь легко, словно Довнар накидал их в тачку лопатой, а сейчас отвезет всех на свалку, чтобы потом резать шикарный торт своей будущей жизни.
– Итак, все ясно! – решительно заявил он, быстро покинув кресло, и прошелся по комнате, явно красуясь.
Ольга Палем, грустная, взирала в окно, и там она видела, как первый осенний лист, забавно кружась в воздухе, вдруг жалко и безнадежно прилип к мокрому стеклу. «Вот и я так же», – подумалось ей. Начиналась осень 1889 года…
Довнар вдруг круто остановился:
– Простите, я не слишком вас утомил?
– Нет, что вы!
– О чем же вы так печально задумались?
– Мне уже двадцать три. А… вам?
– Мне двадцать два.
– И вы пришли… – начала было она.
– Дабы выразить вам душевную благодарность, – был четкий ответ. Довнар постоял. Подумал. Закончил: – За брата.
– И это… все? – повернулась к нему Ольга Палем.
«Он боится идти в бедлам Фаньки Эдельгейм и потому пришел ко мне», – вдруг резануло ее чудовищной догадкой.
Но ответ молодого человека прозвучал совершенно иначе.
– Пока все, – сказал Довнар. – Спокойной ночи.
Когда Довнар спускался по лестнице, Ольга Палем слышала, как он насвистывает. Она разделась и легла в постель. Ей тоже хотелось свистеть – так же красиво и так же бравурно, как это делал Довнар, но у нее, глупышки, ничего не получалось.
………………………………………………………………………………………
Утром она навестила Кандинского в его конторе и сразу, уронив голову на стол, начала громко плакать.
– Деточка, что с тобою? – испугался Кандинский.
– Не знаю.
– Ты… влюблена?
– Наверное.
– Так это же очень хорошо. Скажи, кто он?
– Довнар-Запольский. Студент. Математик.
– Поздравляю, – разволновался Вася-Вася, со старческой нежностью погладив ее по руке, так соблазнительно откинутой поверх стопки бумаг с колонками дебетов и кредитов его конторы. – Я ведь когда-то знавал и батюшку этого студента. Вполне порядочная и культурная семья. Впрочем, покойный всегда был под каблуком своей ненаглядной, это уж правда… Скажи, деточка, ты ни в чем не нуждаешься?
– Нет. Спасибо.
– Но ты не забывай своего старого пупсика. Я совсем не желаю, чтобы ты, моя прелесть, в чем-то себе отказывала. Все-таки объясни, ради чего ты сегодня ко мне пожаловала?
Ольга Палем откинула голову, вытерла слезы.
– Просто так. У меня же, Василий Василич, никого больше нет. Я одинока, как бродячая собака… Наверное, помешала вам, да?
– Если говорить честно, то – да! Я так занят, так много дел. Впрочем, – засуетился Кандинский, – мой «штейгер» стоит у подъезда, Илья сегодня трезв, аки херувим, и он отвезет тебя хоть на край света…
Ворохи желтых листьев вихрились в воздухе, все вокруг было так красиво и замечательно, так легко ей дышалось, когда, опустив вуаль со шляпы, Ольга Палем – барыней! – катила по Ланжероновской, а потом рысак вынес ее прямо на Дворянскую и замер на углу Херсонской – возле здания Новороссийского (иначе Одесского) университета.
Ольга велела кучеру обождать, но из коляски богатого «штейгера» не вышла и осталась сидеть, широко раскинув руки по краям дивана. Желтые листья кружились долго…
– Чего ждем-то? – спросил Илья, просморкавшись.
– Судьбы.
– А-а-а… эта штука пользительная. Особливо ежели кому повезет. Я судьбу знаю. Такая стерва – не приведи бог!
– Ах, Илья, Илья, – рассмеялась Ольга Палем, наслаждаясь ожиданием. – Видел ли ты хоть разочек в жизни счастливого человека?
Илья радостно хохотнул ей в ответ:
– Да я тока вчерась был им! Опосля свары с женкою она мне сразу два шкалика на стол выкатила и говорит: «Чтоб ты треснул, зараза худая, и когдась ты лопнешь?» Ну я, вестимо дело, чекалдыкнул и такой стал счастливый. Даже запел.
– Вот и мне, Илья, сегодня хочется петь…
Она дождалась. Закончились лекции в университете, студенты веселой и суматошной гурьбой выбегали на улицу, улавливая падавшие с дерев осенние листья. Наконец показался и Довнар, горячо жестикулирующий, что-то доказывая своим коллегам.
Вдруг увидел ее. Сам остановился, и остановились все.
Ольга Палем рукою в серебристой перчатке поманила его к себе – жестом, почти царственным, словно Клеопатра, подзывающая своего Антония.
Довнар подбежал, почти ошеломленный:
– Вы?
– Нет, это не я, – отвечала она, приподняв вуаль.
– Но чья же эта роскошная коляска, чей это рысак?
– Мои…
Их обтекала толпа студентов, слышались возгласы:
– Во, Сашка… везет же дуракам!
– Оторвал от лаптей хромовые стельки.
– Да, братцы, это вам не Танька с толкучки.
– Такая одну ночь подержит, а утром выкинет.
– Садитесь рядом, – сказала Ольга Палем растерянному Довнару. – Мой Илья хотел бы знать, куда вам надо?
– Вообще-то… домой. Мамочка ждет к обеду.
– Какое приятное совпадение! – поиграла глазами Ольга Палем. – Я тоже еду домой, только у меня нет мамочки и обедов я не готовлю, ибо хозяйка я никудышная…
Далее события развивались стремительно. Не было, пожалуй, такого вечера, чтобы Довнар не засиживался у нее до полуночи, и она почти силком выпроваживала его к мамочке, снова слушая его очаровательный свист. Правда, Довнар иногда словно невзначай пытался обнять ее талию, хотел бы и поцеловать, но Ольга Палем с хохотом, а иногда даже с явным раздражением выкручивалась на его объятий:
– В чем дело? Пока лишь жесты. А где слова?
– Какие? – притворно недоумевал Довнар.
– Можно бы и самому догадаться… о словах!
Но с объяснением Довнар не спешил, очевидно, заранее наученный матерью помалкивать, ибо Александра Михайловна не искала для сына любимую женщину, а желала для него лишь покорную наложницу, которая обойдется и так – без порхания амуров над внебрачною постелью.
Впрочем, молодые люди скоро перешли на «ты», оба они чувствовали, что один в другом стали нуждаться. Вскоре мадам Довнар, которая имела служанку Дашу Шкваркину, служившую за 15 рублей в месяц, уступила ее Ольге Палем, которая стала платить на пятерку больше. Это заставило студента Довнара подвести в уме нехитрую калькуляцию:
– Слушай, откуда у тебя лишние деньги?
Ольга Палем не стала выкручиваться, не стала придумывать, она просто и честно созналась, что у нее своих денег нет и не будет, все деньги поступают к ней из кассы Кандинского.
Довнар пересел к ней поближе, ощутив тепло ее тела:
– Значит, это правда, что говорят о тебе люди?
– Да, – не стала она кривить душою.
Довнар призадумался. Она, как женщина, ожидала от него вспышки безумной ревности, заранее согласная вынести удары пощечин, но – вместо этого – получила деловой ответ:
– Это хорошо. Даже очень хорошо, что старик тебя не забывает. Ты оставайся с ним поласковее. Чем черт не шутит, но, может, еще понадобятся услуги гобсека – Кандинского.
– Кому? – душевно напряглась Ольга Палем, в этот момент даже оскорбленная его расчетливым спокойствием.
– Нам, – внятно ответил Довнар…
Это «нам» внутренне потрясло Ольгу Палем: он, который не желает сознаться в своей любви (а ведь любит, любит, любит!), он уже разделил с нею деньги, как делят торговцы выручку на базаре. За окном сыпал мягкий снежок, но в этот миг он словно почернел в ее глазах. Женщина без нужды передвинула горшок с геранью на подоконнике, потом долго барабанила пальцами по оконному стеклу, раздумывая, и воробей, сидевший на ветке дерева, подпрыгивал, готовый улететь подальше…
Наблюдая за этим воробышком, Ольга Палем вдруг болезненно ощутила, что ее чувство, как никогда, именно теперь нуждается в ответном отклике. Да, пришло время, чтобы спросить:
– Я жду… любишь или не любишь? Не лучше ли уж сразу сказать мне «да», чтобы не изнурять меня в ожидании.
Довнар с деланным величием раскурил папиросу «Элегант», долго не знал, куда бросить обгорелую спичку, и наконец он воткнул ее в горшок с цветами герани.
– Ну, знаешь ли, – стал говорить он, отводя глаза в сторону, – я не привык расточать высокопарные слова, которыми пестрят страницы бульварных романов. В конце-то концов, – убежденно произнес Довнар, – между разнополыми особями существуют именно те отношения, которые и вызывают к жизни именно такие слова, которые ты ожидаешь слышать…
Слова текли, текли, текли – опять как вода из крана, который лучше сразу закрыть, чтобы не погибнуть в их потопе.
– И ты, – спросила Ольга Палем, – сначала желаешь иметь эти отношения, чтобы только потом разукрасить их словами?
– Стоит ли этому удивляться? – ответил Довнар. – Известно, что дом сначала строят, а потом его красят.
– Не старайся придумывать отговорки. Я не милости у тебя прошу, а только слово… одно лишь слово. Умри, но не давай поцелуя без любви. Кто так сказал?
– Не помню, – поежился Довнар с таким видом, словно ему подали к столу нечто заманчивое, но вряд ли съедобное.
– Но сказал их умный человек, так и мы будем умнее. Разве ты, Саша, не знаешь о моих чувствах?
– Догадываюсь, – сухо кивнул Довнар.
– Скажи на милость – он догадывается! – с явной издевкой произнесла Ольга Палем. – Да моя Дунька Шкваркина раньше тебя догадалась… Я же вижу! Все вижу. Ты ходишь вокруг меня, словно кот вокруг миски со сметаной. Ты льнешь ко мне, ты ищешь моего тела, но при этом боишься связывать себя словами любви… Трус! – крикнула она. – Ничего не получишь.
– Это уж слишком, – наигранно возмутился Довнар. – Вот уж не думал, что моя благородная сдержанность будет оценена именно таким образом…
– Теперь уходи, – невозмутимо сказала Ольга Палем.
– Уходить? Не понимаю – куда?
– К своей мамочке…
Сгорбленный, волоча ноги, Александр Довнар ушел. На этот раз она уже не слышала его музыкального свиста…
………………………………………………………………………………………
Было уже далеко за полночь, а Ольга Палем даже не прилегла.
На кухне во всю ивановскую храпела Дунька Шкваркина, у которой, – после прибавки к жалованью – никаких проблем больше не возникало. В печи жарко отполыхали поленья, красные угли погасали, зловеще отсвечивая голубыми огнями. К ночи разыгралась вьюга, стегала в окна пригоршнями снега.
Ольга Палем блуждала по комнатам.
Думала, сравнивала, отвергала, привлекала…
Мучилась!
Неожиданно вздрогнула: кто-то не звонил с лестницы, а лишь тихо скребся в двери, как скребется виноватая собака, умоляющая хозяина не оставлять ее в такую ночь за порогом.
– Кто там? – почти шепотом спросила Ольга Палем.
– Я… опять я.
Довнар вошел, сразу опустился перед ней на колени.
– Прости, – повинился он, не подымая на нее глаз.
– Я действительно люблю тебя… даже очень. Безумно! Но ты права: мама запретила мне выражать свои чувства, чтобы я не связывал себя никакими словами… Прости, прости, прости! Если только можешь, умоляю – не мучай меня. Сжалься.
Не вставая с колен, Довнар расплакался.
Ольга Палем водрузила руки поверх его головы с идеальным пробором, словно на святой аналой перед причастием:
– Значит, любишь?
– Да.
– Клянись!
– Клянусь.
– Тогда, мой любимый, можешь смотреть…
Резкими движениями она стала разрывать на себе одежды, выкрикивая с каким-то упоением, словно молилась:
– На! На! На! Получи же наконец…
И, совершенно голая, переступив через клочья своих платьев, двинулась на него, гордо выставив остроторчащие сосцы женщины, которая все уже знает:
– Если любишь, так… на!
Читатель-мужчина может закрыть мой роман.
Но читательница-женщина, думаю, не оставит его.