Vladimir Nabokov
STRONG OPINIONS
Copyright © 1973, Dmitri Nabokov
All rights reserved
Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».
© С. Антонов, перевод, 2018
© М. Дадян, перевод, 2018
© О. Кириченко, перевод, 2018
© А. Ливергант, перевод, 2018
© М. Мейлах, перевод, 2018
© В. Минушин (наследник), перевод, 2018
© А. Николаевская, перевод, 2018
© М. Попцова, перевод, 2018
© Д. Федосов, перевод, 2018
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018
Издательство КоЛибри®
Вере
Предисловие
Я мыслю как гений, пишу как выдающийся автор и говорю как дитя. За все то время, что я преподавал в Америке, постепенно вырастая из тощего лектора в Полного Профессора, я не сообщил своим слушателям ни крупицы сведений, которые не были загодя напечатаны на машинке и не лежали передо мной на ярко освещенной кафедре. Мои эканья и меканья по телефону заставляют собеседников, звонящих из других городов, переходить с их родного английского на ломаный французский. На вечеринках, пытаясь развлечь собравшихся занимательной историей, я вынужден каждое второе предложение начинать сызнова для устных вычеркиваний и вставок. Даже сон, который я пересказываю жене за завтраком, – это всего лишь черновой набросок.
Принимая во внимание эти обстоятельства, не стоит просить меня об интервью – если подразумевать под «интервью» беседу двух обычных людей. Прежде такие попытки уже делались, по крайней мере дважды, – один раз с использованием магнитофона, и когда я прослушал запись до конца и закончил хохотать, то понял, что впредь ни за что не стану участвовать в подобных представлениях. Теперь я прибегаю к различным предосторожностям, чтобы обеспечить величавое колыхание мандаринова веера. Интервьюеру следует присылать мне в письменном виде свои вопросы, я письменно дам на них ответы, и эти ответы должны быть воспроизведены дословно. Таковы три непременных условия.
Но интервьюер жаждет нанести мне визит. Он жаждет увидеть, как мой карандаш зависает над страницей, увидеть мой цветной абажур, мои книжные полки, мою старую белую борзую, дремлющую у моих ног. Ему нужны фоновая музыка фальшивой неофициальности и столько сочных подробностей, сколько он сможет если не наскоро записать, то хотя бы запомнить («Н. залпом выпил водки и, ухмыльнувшись, отпустил колкое замечание…»). Хватит ли у меня духу изгнать этот уютный душок? Хватит.
Есть одно превосходное средство от выпадения волос, само по себе невзрачное и маслянистое. Чтобы исправить этот недостаток, производители добавляют в свою продукцию зеленый краситель – подразумевая, что зеленый цвет будет, по косметологической традиции, наводить на мысли о весенней свежести, сосновых лесах, нефрите, древесных лягушках и тому подобном. Однако для того чтобы содержимое флакона сделалось равномерного зеленого цвета, его нужно энергично встряхнуть; в противном случае мы увидим лишь зеленую кайму в дюйм шириной над нетронутым, беспримесным, матовым слоем жидкости. Так вот, я принципиально не встряхиваю флакон перед употреблением.
Точно так же, имея дело с типоскриптом интервью, я игнорирую привнесенный задним числом декор и сохраняю только исходный материал. У меня хранятся машинописные тексты приблизительно сорока интервью на различных языках. Лишь немногим из них, взятым американскими и британскими журналистами, был выдан пропуск в эту книгу. Некоторыми же мне пришлось пренебречь, поскольку в них к моим подлинным ответам изготовитель добавил искусственный краситель человеческого интереса и так основательно все перемешал (и не просто энергично встряхнув, а применив какую-то чудовищную алхимию), что отделить одно от другого оказалось делом совершенно безнадежным. В иных случаях мне все же удалось без особого труда вытравить маленькие благонамеренные мазки, не говоря уже о цветистых журналистских измышлениях, и таким образом мало-помалу устранить все приметы спонтанности, всякое сходство с всамделишным разговором. В результате они превратились в эссе, более или менее ладно разбитые на абзацы, то есть приняли ту идеальную форму, какую должно иметь записанное на бумаге интервью.
Моя художественная проза так редко дает мне возможность высказать свои личные взгляды, что я благосклонно отношусь к периодически набегающим приливным волнам расспросов со стороны располагающих к себе, учтивых и умных посетителей. В этом томе за разделом вопросов и ответов следует порция писем к редакторам, которые, если воспользоваться чеканной формулой, принятой у адвокатов, «говорят сами за себя». Наконец, в книгу включена подборка эссе, которые, за исключением одного, были написаны в Америке или Швейцарии.
Суинберну принадлежит проницательное замечание о «мстительной и подлой шайке рифмоплетов, перегнивающих в критиканов»[1]. Это любопытное явление было характерно для ситуации, сложившейся в литературном мирке русской эмиграции в Париже около 1930 года, когда эстетика Бунина, Ходасевича и еще одного-двух выдающихся авторов подвергалась крайне злобным нападкам пестрой толпы «ангажированных» критиков. В те годы я методично высмеивал тех, кто порочил и принижал искусство, и невероятно наслаждался тем, какое раздражение вызывали у этой клики мои книги; но переводить сегодня мои многочисленные эссе прежних лет с моего изощренного русского на педантичный английский и разъяснять подробности былых передислокаций и стратагем – задача малоинтересная и для меня, и для читателя. Единственное исключение, которое я позволил себе сделать, – это очерк о Ходасевиче.
В итоге предлагаемый том моей незапланированной англоязычной прозы, лишенный ее длинной русской тени, в целом, кажется, отражает более привлекательную личность, чем «В. Сирин», вызывающий смешанные чувства у мемуаристов-эмигрантов, политиков, поэтов и мистиков, которые еще помнят наши баталии в Париже 1930-х годов. Ныне мои суждения, пускай и строгие, выдают кроткий, покладистый нрав; и так и должно быть.