Стресс, выгорание, совладание в современном контексте. Раздел I. Стресс, посттравматический стресс и совладающее поведение ( Коллектив авторов, 2011)

1.1. Состояние и перспективы исследований психологического стресса

Интерес к проблеме психологического стресса в последние десятилетия увеличивается в связи с ростом драматических событий и явлений в нашей жизни из-за нарастающих воздействий экстремальных факторов экологического, техногенного, социального, политического и другого характера, вызывающих изменения в психическом статусе, развитие неблагоприятных психических состояний и заболеваний психогенной природы. Эти воздействия и психические реакции на них влияют на состояние личностной сферы и межличностные отношения, отражаются на работоспособности, профессиональной эффективности и безопасности труда, состоянии здоровья и профессиональном долголетии.

Проблема психологического стресса населения, в том числе специалистов различных областей профессиональной деятельности, приобретает все возрастающую научную и практическую актуальность. Технический прогресс в промышленности, на транспорте, в энергетике и военном деле сопровождается повышением роли человека в достижении высокой эффективности и качества деятельности, безопасности труда. Комплексная автоматизация работы систем управления, широкое применение вычислительной техники, использование информационных моделей индивидуального и коллективного пользования, интенсификация труда коренным образом меняет его характер – упрощаются жестко алгоритмизированные функции специалиста, но возрастает количество возможных проблемных ситуаций и темп работы. Повышается профессиональная и индивидуальная значимость и ответственность за результаты и последствия деятельности.

Труд человека связан с периодическим, иногда довольно длительным и интенсивным воздействием (или ожиданием воздействия) экстремальных значений профессиональных, экологических и других факторов, которое сопровождается негативными эмоциями, перенапряжением физических и психических функций, деструкцией деятельности. Наиболее характерным психическим состоянием, развивающимся под влиянием указанных факторов, является психологический стресс профессиональной природы. Информационно-когнитивные основания специфики современных видов профессиональной деятельности – операторской, творческой, управленческой т. п. – определяют необходимость рассматривать некоторые особенности проявления стресса в профессиональной деятельности.

Стресс является реакцией организма и психики не столько на физические свойства, факторы ситуации, сколько на особенности взаимодействия между личностью и окружающим миром (Lazarus, Launier, 1978; Бодров, 1995, 2000). Это в наибольшей степени продукт наших когнитивных процессов, образа мыслей и оценки ситуации, знания собственных возможностей (ресурсов), степени обученности способам управления и стратегиям поведения, их адекватному выбору. И в этом заложено понимание того, почему условия возникновения и характер проявления стресса (дистресса) у одного человека не являются обязательно теми же для другого, а причины и признаки стресса у одного того же человека различаются в разных стрессогенных ситуациях.

Психологический стресс как особое психическое состояние является своеобразной формой отражения субъектом сложной экстремальной ситуации, в которой он находится. Специфика психического отражения обусловливается, в частности, процессами деятельности, особенности которых (их субъективная значимость, интенсивность, длительность протекания и т. д.) в значительной степени определяется выбранными или принятыми целями, достижение которых побуждается содержанием мотивов деятельности.

Нами психологический стресс рассматривается как «функциональное, психическое состояние организма и психики, которое характеризуется существенными нарушениями субъективного состояния, биохимического, физиологического, психического статуса и поведения человека в результате воздействия экстремальных факторов психогенной природы (угроза, опасность, сложность, вредность условий жизни и деятельности)» (Бодров, 2006а, с. 21).

Несмотря на важное научное и практическое значение психологического стресса, в нашей стране за последние четыре десятилетия опубликовано относительно небольшое количество фундаментальных и аналитических работ по этой проблеме. К ним следует отнести исследования Л. И. Анцыферовой, В. А. Бодрова, Л. Г. Дикой, Л. А. Китаева-Смыка, Т. Л. Крюковой, А. Б. Леоновой, В. И. Медведева, Н. И. Наенко, Н. Н. Суворовой и др. Существенно больше исследований по проблеме психологического стресса проведено и опубликовано за рубежом (C. M. Aldwin, T. A. Beehr и J. S. Newman, S. Folkman и R. S. Lazarus, P. L. Rice, H. Selye, M. J. Smith и мн. др.).

Исследования закономерностей развития и преодоления психологического стресса имеют относительно короткую историю. Однако за этот относительно короткий период были созданы и обоснованы различные теории и модели биологического, физиологического, психологического, социального стресса. Основу исследований в этой области заложили работы B. Кеннона о гомеостазе и Г. Селье о стрессе как общем адаптационном синдроме.

Некоторые теоретические положения проблемы развития и преодоления психологического стресса

Сравнительный анализ теорий и моделей стресса свидетельствует об определенной этапности развития учения о стрессе, преемственности научных позиций и в то же время о различиях во взглядах на доминирующие причины, механизмы регуляции и особенности проявления стресса (Бодров, 1995).

Исследования проблемы психологического стресса в значительной степени основываются на положениях когнитивной теории (Folkman et al., 1979; Lazarus, 1966, 1991; Rosenham, Seligman, 1989; и др.). Основное содержание этой теории сводится к положению о том, что когнитивные процессы определяют качество и интенсивность эмоциональных реакций за счет включения механизмов оценки значимости реального и антиципирующего взаимодействия человека со средой, а также личностной обусловленности этой оценки. Следует признать, что современные представления о сущности психологического стресса, основанные на положениях когнитивной теории стресса, носят наиболее глубокий и универсальный характер. Такое положение обусловливается, во-первых, серьезным научным вниманием ведущих специалистов (физиологов, психологов и др.) к данной проблеме, обширным количеством теоретико-экспериментальных исследований и реализацией в них идей и взглядов на закономерности психического отражения явлений действительности, на механизмы регуляции различных форм активности человека, личностную детерминацию психических состояний и поведения, когнитивные закономерности формирования знаний, психических образов, оценочных суждений и т. д. Во-вторых, теория психологического стресса, несмотря на необходимость ее дальнейшего развития, уже сейчас отражает и объясняет многие особенности возникновения этого состояния в экстремальных условиях жизни и деятельности, значение индивидуальных особенностей личности в этом процессе, взаимосвязь стресса и различных нарушений здоровья и работоспособности человека и мн. др. вопросы. В работах по данному направлению сохраняются проблемы характера когнитивного отражения стрессогенных ситуаций разной сложности и содержания, а также особенностей личностной детерминации процесса развития стресса различной, в том числе профессиональной, природы.

Изучение механизмов развития психологического стресса позволяет рассматривать процессы когнитивной регуляции этого состояния как системную категорию. Системообразующий фактор такого процесса – соотношение субъективных оценок степени экстремальности ситуации, которые отражаются в чувстве тревоги, напряженности, страха и т. п., а также способности их преодоления, купирования. Оценка является когнитивным медиатором реакции на стресс, опосредуя требования среды и иерархию целей индивида. Формирование представлений о реальной или потенциальной угрозе, ущербе, потере, сложности ситуации вызывает когнитивные процессы, которые обеспечивают интеграцию и интерпретацию информации о субъективно значимых событиях. Эти преобразования информации на основе функционального взаимодействия различных психических процессов сопровождаются избирательным отношением к ней, приданием информации определенных значений, построением на ее основе психических образов ситуаций, восполнением информационных «пробелов» в памяти, снижением ее неопределенности и т. д. (Бодров, 2006а).

Характер оценочных суждений о требованиях ситуационных воздействий и ресурсах личности, необходимых для удовлетворения этих требований, обусловливается такими особенностями субъекта, как его эмоциональность, «личная схема» и степень ожидания неприятных событий, самооценка эффективности личного поведения и собственных реакций в экстремальной ситуации («эффективное» и «результирующее» поведение – Bandura, 1977). Предрасположенность субъекта к повышенной эмоциональной возбудимости и реактивности проявляется у лиц с преобладанием «пессимистического объяснительного стиля» и негативной направленности самооценки здоровья и самочувствия. Данный уровень регуляции психологического стресса обусловливается активационными процессами, которые формируют личностное отражение, проявление когнитивной системы развития этого психического состояния.

Представленные суждения о когнитивной системе регуляции развития психологического стресса следует рассматривать всего лишь как схему, которая требует развития. Можно предположить, что механизмы регуляции процессов преодоления стресса будут отличаться от описанных выше, в частности, в связи с возрастанием роли не только когнитивных, но и личностных ресурсов человека.

Одно из современных направлений развития теории психологического стресса связано с разработкой концепции роли ресурсов человека в зарождении, развитии и преодолении этого психического состояния. Ресурсный подход в целях изучения особенностей психической активности человека был разработан Дж. Д. Брауном и Е. К. Поултоном (Brown, Poulton, 1961) и в последующем развит М. Дж. Познером и С. Дж. Бойсем (Posner, Boies, 1971), Д. А. Норманном и Д. Дж. Бобровым (Norman, Bobrov, 1975), С. Е. Джексоном и Р. С. Шулером (Jacson, Schuler, 1995) и др. Данный подход наиболее интенсивно разрабатывается применительно к изучению процессов приема и преобразования информации, особенно при совмещенной деятельности человека. Постулируется, что система обработки информации в каждый момент времени располагает изменяющимися, но ограниченными ресурсами. Интерес к так называемым ресурсоподобным свойствам связан, во-первых, с ограниченностью средств обработки информации, которыми располагает человек в каждый данный момент времени, и, во-вторых, с возможностями гибкого распределения и с перераспределением человеком этих средств между разными этапами, стадиями, каналами, уровнями в ходе преобразования информации.

Следует различать объективно наблюдаемые и регистрируемые ресурсоподобные свойства процесса в преобразовании информации и ресурсы как гипотетическую переменную, вводимую для объяснения этих свойств. Для обозначения данной переменной использовались различные термины: внимание, мощность, усилие и, наконец, ресурсы. Вопрос о том, что скрывается за гипотетической переменной «ресурсы», каков ее онтологический статус, является центральным с теоретической точки зрения. Первый вариант ответа на этот вопрос имплицитно подразумевает, что за понятием «ресурсы» скрывается вполне определенное объективно регистрируемое материальное явление (например, активирующая функция ретикулярной формации, изменение кровотока, процессы метаболизма гликопротеина в мозгу и т. д.). Другой вариант ответа связан с пониманием ресурсов как именно теоретического конструкта, отражающем некоторое системное (т. е. идеальное) качество, присущее системе обработки информации или энергии и характеризующем ее свойство ограниченности и распределяемости средств обработки информации и метаболизма веществ в организме; выделение этого объективно существующего, хотя и идеального качества позволяет подойти к принципиальной возможности оценивать, например, количественную меру «вовлечения» различных средств обработки информации в решаемую задачу, т. е. определять информационную загрузку человека. Согласно третьему варианту, под ресурсами стали понимать ресурсы регуляции, т. е. некоторый функциональный потенциал, обеспечивающий устойчивый уровень выполнения выходных показателей в течение определенного времени.

Развивая идею множественности ресурсов, Д. Навон и Д. Гофер (Navon, Gopher, 1979) и В. А. Бодров (2000) сформулировали ряд постулатов концепции человеческих ресурсов:

а) «человеческая система» в любой момент обладает определенным количеством возможностей по преобразованию энергии и информации, которые называются ресурсами;

б) деятельность характеризуется количеством использованных ресурсов и адекватностью их применения;

в) трудовая задача в конкретный момент определяется для конкретного человека рядом параметров информации (качество и количество стимулов, кодирование, размещение и т. п.) и человека (профессиональные способности, сложность, значимость и т. п.), соотношение которых обусловливает ресурсообеспеченность деятельности;

г) функция деятельности характеризуется соотношением качества рабочей информации (как результата сопоставления условий выполнения задачи и возможностей субъекта) и величиной ресурсов.

Проблема психологического стресса с позиции ресурсного подхода нашла отражение в его ресурсной модели, согласно которой стресс возникает в результате реальной или воображаемой потери части ресурсов, которые включают поведенческую активность, психические, соматические, профессиональные возможности, личностные характеристики, вегетативные и обменные процессы (Freedy, Hobfoll, 1994). В ресурсной модели стресса привлекательной является принципиальная возможность оценить стресс через категорию потери, расхода ресурсов. Однако остается неясным, в какой степени различия в стрессогенных ситуациях отражаются на составе и количестве востребованных ресурсов, как на этом процессе сказывается исходное значение ресурсов, имеются ли все же эффекты перераспределения ресурсов и в чем они заключаются.

Следует отметить, что данная модель стресса получила концептуальное обоснование только применительно к экстремальным условиям социальных процессов. Представляет интерес, в какой степени другие виды экстремальности могут быть раскрыты через категорию человеческих ресурсов.

При анализе положений ресурсной теории стресса возникают вопросы о сущности процессов расхода ресурсов (как это происходит и в чем выражается), о специфичности ресурсов, об индивидуальных различиях в интенсивности расхода в однотипной ситуации, об изменении расхода ресурса в различных ситуациях и т. п. Ответы на подобные вопросы можно искать, в частности, в развитии и использовании представлений о «поверхностной» и «глубокой» адаптационной энергии (Селье, 1979). Предположение о существовании двух мобилизационных уровней адаптации поддерживается рядом исследователей (Китаев-Смык, 1983; Медведев, 1979). Эта адаптационная энергия представляет собой часть наличного ресурса индивида (энергетического, когнитивного, личностного, поведенческого), который оперативно мобилизуется на обеспечение требований стрессогенной ситуации. Данная часть ресурсов человека может рассматриваться как его скрытый и актуализированный в конкретной ситуации резерв, способный компенсировать эффекты неблагоприятного воздействия внешних факторов среды (ситуации) и субъективной сложности оценочных процессов (Бодров, 2000, 2006а).

Особенности ресурсного обеспечения любой деятельности, в том числе по преодолению стресса, связаны с повышением или снижением уровня активации функций организма и психики. Разные классы стрессогенных факторов отражаются в системах неспецифической (тонической) и специфической (фазической) активности (Шапкин, 1999). В нормальных условиях обе системы ресурсного обеспечения работают по принципу взаимной компенсации (снижение активности одной системы ведет к повышению другой); при нарушении режима труда, сна и т. п. страдают процессы неспецифической активации, а при воздействии неблагоприятных факторов содержания и условий деятельности ухудшаются процессы специфической активации.

О механизмах психической регуляции психологического стресса

В проблеме психологического стресса еще недостаточно изучен вопрос о механизмах регуляции его реакций, проявлений и последствий. Исходя из когнитивной теории, признаки стресса их характер и интенсивность определяются не столько силой экстремальных воздействий, сколько величиной ресурсов человека. Категория «ресурсы человека» в литературе излагается, как правило, в форме перечисления способностей, побуждений, опыта, знаний и т. п., которые обеспечивают преодоление стресса. Однако такой качественный подход явно недостаточен, так как он не раскрывает величины ресурсов, его трудно сопоставить с физическими, психофизиологическими, энергетическими характеристиками экстремальных воздействий. Возникает задача разработки аппарата измерения человеческих ресурсов, количественной оценки их системной оптимизации в экстремальных условиях.

В изучении механизмов регуляции психологического стресса следует отметить внимание к процессам информационно-энергетического взаимодействия физиологических и психологических систем деятельности и, в частности, к усилительной роли различных факторов в развитии метаболических и вегетативных процессов. Именно это положение сближает взгляды физиологов и психологов на природу психологического стресса и на роль психического отражения экстремальной ситуации и субъективной значимости событий, которые определяют интенсивность воздействующих факторов и запускают адекватные реакции физиологических систем жизнедеятельности.

Конкретный вклад в развитие представлений о механизмах регуляции психологического стресса внесли исследования закономерностей нервно-психического напряжения и положения концепции о его системной организации. Однако эта концепция нуждается в дальнейшем развитии с позиций изучения закономерностей личностной детерминации данного состояния, а также значения сенсорно-перцептивного канала запуска процесса формирования напряженности. Такую роль при психологическом стрессе может играть система представлений о травмирующих событиях (психические образы событий), «вторичные» (отставленные во времени) эмоции, процессуальные сложности решения ситуационных задач и т. д.

Концепция Г. Н. Кассиля (1983) о нейро-гуморально-гормональной регуляции стресса получила широкое признание. Однако представленная автором функциональная система регуляции внутренней среды организма человека актуализируется при длительных интенсивных стрессовых ситуациях. Но неясно, как она работает при остром стрессе, при хронических переживаниях, связанных с утратой, угрозой, сложностью ситуации и т. п. Возникает также вопрос: а имеются ли какие-либо специфические элементы взаимосвязи в данной системе регуляции, характерные для состояния стресса.

Центральное место в когнитивной системе стресса занимают вопросы о стрессовых оценках и средствах преодоления (купирования, противодействия) стресса. Доказательства и заключения о составе и содержании компонентов регуляции процесса развития и преодоления стресса содержатся в ряде положений. Первое положение – о понятии угрозы экстремального воздействия, т. е. субъективного предвосхищающего суждения о возможности неблагоприятных последствий от воздействия, и о когнитивных процессах преобразования информации. Второе положение касается стрессовых оценок, определяющих значение и влияние процесса, купирующего стресс: первичная оценка – характеристика типа ситуации, вторичная оценка – определение соотношения между требованиями ситуации и способностью к их преодолению, переоценка – коррекция первичной и вторичной оценки. Третье положение отражает типы событий, ситуаций, которые характеризуют особенности стрессовых оценок: травмирующей потери и утраты, угрозы экстремального воздействия, сложности проблемы и задачи. Четвертое положение сводится к обоснованию факторов, влияющих на стрессовые оценки, это а) эмоции, связанные с данным событием, б) неопределенность ситуации, в) значимость события. Пятое положение определяет детерминирующее влияние индивидуальных характеристик человека на стрессовые оценки и его купирующие возможности, включающие когнитивные, мотивационные, эмоционально-волевые, темпераментальные, характерологические особенности, предшествующий опыт, знание способов и стратегий поведения при экстремальных воздействиях и т. д.

Причины возникновения психологического стресса в профессиональной деятельности

Возникновение психологического стресса определяется воздействием на человека экстремальных факторов, связанных с содержанием, условиями, организацией профессиональной деятельности. Для развития стресса важным условием является состояние мотивационно-потребностной, эмоционально-волевой и когнитивной сферы субъекта труда, которые обусловливают субъективную значимость экстремальной ситуации, наличие готовности и возможности ее преодоления, способность выбора рациональной стратегии поведения в этих условиях и т. д.

Экстремальные ситуации могут быть кратковременными, и тогда актуализируются программы реагирования, которые в человеке всегда «наготове», и длительными, которые требуют адаптационной перестройки функциональных систем, иногда субъективно крайне неприятной, а подчас неблагоприятной для здоровья. При кратковременных сильных воздействиях происходит интенсивное расходование «поверхностных» адаптационных резервов. Если этих резервов недостаточно для ответа на экстремальные требования среды, а темп мобилизации «глубоких» резервов недостаточен для возмещения расходуемых адаптационных резервов, то человек может погибнуть при совершенно неизрасходованных «глубоких» функциональных возможностях. Длительный стресс характеризуется постепенной мобилизацией и расходованием как «поверхностных» резервов, так и «глубоких» ресурсов.

Психологический стресс может возникнуть при выполнении человеком продуктивной деятельности и является своеобразной формой отражения субъектом сложной ситуации, в которой он находится. Эта ситуация в целом или ее отдельные элементы становятся значимыми для человека, что и является предпосылкой для возникновения у него напряженности. Психологическая специфика состояния напряженности (стресса) зависит не только от силы внешних воздействий на человека, но и от личностного смысла цели деятельности, оценки ситуации, в которой он находится. По определению В. Д. Небылицына (1976), экстремальные раздражители представляют собой крайние (предельные) значения тех элементов ситуации, которые или создают оптимальный фон для деятельности, или, во всяком случае, не вызывают ощущения дискомфорта. Однако оценка (ощущение) того предела, при котором эти элементы, их сдвиги в крайние значения становятся «предельными», является сугубо субъективной, индивидуальной величиной. В зависимости от индивидуального типа психической реактивности, характера эмоционально-поведенческого реагирования различных индивидов одно и то же объективно экстремальное воздействие вызывает существенно различные реакции.

Причины возникновения профессионального стресса связаны с экстремальными воздействиями, прежде всего, факторов рабочего процесса, а также с влиянием организационных, социальных, экологических и технических особенностей трудовой деятельности. По механизмам развития профессиональный стресс человека можно отнести к категории психологического стресса, в основе которого лежат нарушения информационно-когнитивных процессов регуляции деятельности. И в этой связи все те жизненные события, которые сопровождаются психической напряженностью (независимо от сферы жизнедеятельности человека), могут быть источником психологического стресса или оказывать влияние на его развитие в профессиональной деятельности.

Анализ данных литературы и результатов проведенных нами исследований позволил нам определить основные причины профессионального стресса, связанные с неблагоприятным состоянием, экстремальными значениями факторов (компонентов) организации, содержания, средств и условий деятельности, их чрезмерным воздействием на конкретного человека и несоответствием его функциональных возможностей требованиям деятельности:

1 Организационные характеристики – структура, управление, цели, результаты производственного процесса;

2 Рабочие характеристики – содержание и средства работы, физико-химические, технические и социальные условия труда;

3 Индивидуальные характеристики – профессиональные (уровень знаний, навыков, умений, опыта, удовлетворенности работой), морально-нравственные качества, психологические качества (мотивация, профессиональные способности, психические состояния, когнитивные процессы и др.), физиологические функции, физические качества.

На примере изучения информационного стресса человека-оператора установлено, что по роли в формировании стресса все его причины можно разделить на:

– непосредственные, которые служат объективно неблагоприятным фактором информационного взаимодействия человека и техники, источником экстремальной рабочей нагрузки и «пусковым моментом», начальным этапом развития стресса;

– главные, отражающие неблагоприятные индивидуальные особенности субъекта деятельности, которые определяют возможности возникновения состояния стресса у конкретного человека, механизмы регуляции и способы преодоления этого состояния;

– сопутствующие, которые способствуют появлению и проявлению непосредственных и главных причин стресса, а также предрасполагают субъекта деятельности к развитию у него этого состояния (Бодров, 2000).

Преодоление (совладание) психологического стресса

Учение о противодействии стрессу связанно со взглядами многих отечественных и зарубежных психологов на деятельную, самостоятельную, конструктивную сущность личности (Анцыферова, 1994; Бодров, 2000, 2006а; Крюкова, 2004; Медведев, 1979; Aldwin,1994; Lazarus, 1966; Rice, 1987; и др.).

Проблема преодоления стресса, его профилактика и коррекция, восстановление нормального функционального состояния в западной литературе получило отражение в понятиях «coping stress» (преодоление стресса) и «coping behavior» (поведение по преодолению, совладающее поведение). Сущность «coping» заключается в наиболее эффективной адаптации человека к требованиям стрессогенной ситуации, а с позиций превентивного преодоления – в создании и поддержании ситуации (содержание задач, условия и организация жизни и деятельности субъекта) в соответствии с функциональными, конституциональными, психологическими и другими возможностями человека. Эта проблема включает изучение индивидуальных различий в формировании и реализации процессов превентивной и оперативной (коррекционной) защиты организма и психики от стрессогенных воздействий, развития и проявлений различных стратегий и стилей поведения в этих условиях, личностной детерминации процессов преодоления, роли индивидуальных ресурсов и функциональных резервов организма и психики в становлении и проявлении способов преодоления стресса и другие вопросы.

Изучение феноменов преодоления стресса охватывает широкий круг вопросов, однако целый ряд аспектов этой проблемы еще недостаточно изучен, а именно: рассмотрение преодоления стресса как процесса противодействия привычным условиям жизни и деятельности; определение преодоления как процесса формирования личностных ресурсов субъекта и регуляции их проявления; выявление особенностей взаимного различия и взаимосвязи результатов преодоления и активации психолого-физиологических ресурсов человека; изучение индивидуальных особенностей проявления ресурсов, стратегий и стилей преодоления и их взаимодействия и т. д.

Процесс преодоления стресса следует рассматривать, по крайней мере, на трех уровнях. Во-первых, на уровне личных и социальных ресурсов, которыми располагает индивид для противодействия стрессу. Личные ресурсы – это, прежде всего, представления о собственных способностях, умениях, самоэффективности в решении проблемы, а также уровень оптимизма в оценке возможности ее разрешения. Социальные ресурсы включают оказание социальным окружением практической и эмоциональной поддержки в стрессовой ситуации. Во-вторых, преодоление стресса часто отождествляется с процессом проявления специфических когнитивных и поведенческих стратегий, которые используются для управления стрессовыми условиями и эмоциональными реакциями на эти условия. В-третьих, преодоление стресса осуществляется в условиях проявления индивидуального стиля поведения или реакции индивида, т. е. индивидуально своеобразных способов реализации одних и тех же стратегий преодоления.

Стратегии преодоления стресса могут быть направлены на выполнение ряда функций, включая изменение стрессогенных условий, отвлечение внимания от стрессовой ситуации и т. п. Предложен ряд классификаций различных функций преодоления стресса на макро– и микроаналитическом уровнях. Так, Р. Лазарус, С. Фолькман, Р. Лонье различали стратегии, сфокусированные на стрессогенной проблеме (в форме усилий воздействия на ситуацию, разрешение проблемы) или на эмоции (в форме усилий, направленных на регуляцию эмоциональных состояний, связанных со стрессом). Анализ стратегий на микроуровне позволил их систематизировать по видам. Например, были определены такие виды стратегий преодоления, как социальная поддержка, поиск необходимой информации, переоценка ситуации, избегание нежелательной проблемы, снижение нервно-психической напряженности, решение проблемы и др. (A. Stone, Y. S. Greenberg, E. Kennedy-Moore и M. Newman). Р. Лазарус и его коллеги установили следующие виды стратегий: конфротивное преодоление стресса, избегание (отдаление), самоконтроль, поиск социальной поддержки, принятие ответственности, решение проблемы, ее переоценка. Л. И. Анцыферова выделила стратегии преобразующие, приспособительные, самосохраняющие, метастратегические, а также стратегии нравственного совершенствования.

Предложенная нами классификация стратегий преодоления стресса основана на их систематизации по признакам: а) превентивной, оперативной и комплексной направленности воздействий; б) ориентированности приемов регуляции поведения по преодолению на личность (собственные эмоциональные переживания, реакции и установки в отношении стрессогенных ситуаций), на решение проблемы (на оценку или вмешательство в ситуацию), на поведение по избеганию трудных ситуаций; в) активности или пассивности форм преодоления; г) характера мобилизованных на преодоление личных ресурсов (психологических, физиологических, социальных, профессиональных). Некоторые стратегии достаточно четко дифференцируются по перечисленным признакам, другие же отражают полиморфизм признаков и обладают многофункциональными свойствами (Бодров, 2006а). Классификация стратегий поведения по преодолению стресса представлена в таблице 1.

В связи с разнообразием условий проявления экстремальности в субъект-объектных отношениях, особенностями механизмов регуляции состояния стресса разработано большое количество различных методов и средств преодоления стресса (Вальдман с соавт., 1979; Дикая, 2003; Леонова, Кузнецова, 1993; Марищук, Евдокимов, 2001; и др.). На основании анализа литературных материалов и результатов собственных исследований нами разработана классификация приемов профилактики и коррекции состояния стресса (Бодров, 2006а).

1. Профилактическое (превентивное) направление

1.1. Приемы группового опосредованного воздействия

1.1.1. Эргономическое проектирование деятельности (ее содержания, средств, условий, организации);

1.1.2. Оценка и формирование профессиональной пригодности (психологический отбор, экспертиза, обучение, тренировка, адаптация к труду и др.);

1.2. Приемы индивидуального непосредственного воздействия 1.2.1. Обеспечение здорового образа жизни (рациональный режим труда, отдыха, питания, закаливание, физкультура, активный отдых и др.);

Таблица 1

Классификация стратегий поведения по преодолению стресса

1.2.2. Адаптация к экстремальным условиям;

1.2.3. Социальное и медицинское обеспечение

2. Коррекционное (оперативное) направление

2.1. Методы и средства внешнего индивидуального воздействия

2.1.1. Физиотерапевтическая регуляция (рефлексотерапия, электротерапия, гидротермотерапия, оксибаротерапия);

2.1.2. Массаж;

2.1.3. Эстеторегуляция (функциональная музыка, библиотерапия, арттерапия и др.);

2.1.4. Фармакологическая регуляция (нейролептики – седативные и антипсихотические, транквилизаторы, общеседативные средства, антидепрессанты, психостимуляторы, ноотропные средства и др.)

2.2. Приемы психической саморегуляции

2.2.1. Саморегуляция мышечного тонуса и ритма дыхания, идеомоторная тренировка;

2.2.2. Аутогенная тренировка;

2.2.3. Медитация;

2.2.4. Биологическая обратная связь.

Изучение проблемы развития и преодоления психологического стресса в профессиональной деятельности свидетельствует о том, что наиболее существенные научные достижения в этой области получены благодаря переходу в исследованиях от парадигмы каузального редукционизма к трансакционистской точке зрения. В проблеме стресса особое значение имеют два положения трансакционизма. Во-первых, положение о том, что факторы (переменные) среды (ситуации) и субъекта (его индивидуальных особенностей), процесса и результата их взаимодействия (функционального состояния) влияют друг на друга, как на различных уровнях их анализа, так и внутри каждого уровня. Как считает К. Олдвин (Aldwin, 1994), если психика и тело взаимодействуют, то системы органов, подвергаясь регуляции со стороны мозга, одновременно являются и объектом взаимодействия со стороны психики и всего того, что на нее влияет (например, общество и культура). Так, кажущиеся различными уровни анализа – социокультурный, психологический, биологический – на самом деле взаимосвязаны. Психологическое благополучие человека достигается не только непосредственным распределением ресурсов, но и влиянием культуры и общества на психическое состояние и выраженность стресса. Во-вторых, согласно теории трансакционизма, процессы развития являются частью любого взаимодействия. Многие исследователи стресса ориентировались на непосредственную ситуацию и пытались показать, как, например, отношение к ней влияет на процесс и результат развития и преодоления стресса, т. е. на процесс оценивания ситуации и индивидуальных возможностей человека. Трансакционистская (трансактная) модель предполагает высокую вероятность того, что психика и организм изменяются в результате взаимодействия. Ряд авторов (В. Шонфенг, С. Хобфол и др.) учитывали этот факт в своих моделях стресса и рассматривали преодоление как средство профилактики и борьбы с функциональным (психическим) истощением.

С позиций трансакционизма представляется возможным понять и объяснить ряд сложных и спорных положений проблемы преодоления стресса.

1. Нельзя определить преодоление просто как «стремление к достижению (успеху)» или «избегание». В зависимости от типа стратегии и длительности ее использования может облегчать или осложнять решение проблемы. Стратегии «избегания» могут облегчать решение, если играют роль временного перерыва, отсрочки, которые позволяют набраться сил. Качественные различия в способах «стремления к успеху» могут привести также к их неэффективности или результативности преодоления. Вид и результат стратегии преодоления всегда зависят от ситуации. Люди используют различные стратегии на разных фазах решения проблемы, часто балансируя между «стремлением» и «избеганием». Кроме того, эти стратегии имеют разные результаты в зависимости от обстоятельств. Использование «избегания» в случае контролируемости ситуации может увеличивать психологические трудности и серьезность проблемы, но такая стратегия может быть полезна в неконтролируемых обстоятельствах. Способ «стремление к успеху», вообще-то полезный, может нанести вред, если используется в ситуациях, не поддающихся контролю.

2. Вариативность использования стратегий преодоления частично зависит и от индивидуальных склонностей. Однако в большинстве случаев требования ситуации изменяют стратегии. Существуют групповые (культурные, классовые, профессиональные и др.) различия в понимании реакций «стремление к успеху», не говоря уже о различиях в их оценки. Таким образом, подходы, исследующие исключительно личностное влияние, методологически более чисты, так как их шкалы имеют большую внутреннюю надежность, но их внешняя валидность ниже.

3. Стандартные подходы преодоления чересчур подчеркивают контролируемость внешней среды и эмоций. В то же время лучшей стратегией иногда становится отсрочивание действий, позволяя событиям идти своим чередом. Много незначительных стрессоров по своей природе несущественны, и их игнорирование может являться лучшей стратегией. К. Олдвин (Aldwin, 1994) показано, что значительная часть стратегий преодоления коррелирует с низкой эффективностью, т. е. их использование только ухудшает проблему. Существует опасность подавления естественных эмоций; действительно, в некоторых ситуациях и у некоторых категорий людей поощряется выражение эмоций, их подавление вредно.

4. Необходимо дифференцировать процесс преодоления и его результат (эффективность). Взятая сама по себе стратегия преодоления еще не является наилучшей. Прилагаемые усилия должны соответствовать требованиям ситуации и важности стрессора. Наиболее эффективно то преодоление, при котором требуется меньше всего усилий, принимая во внимание, что трата сил в тривиальных обстоятельствах не эффективна и ведет к отрицательным результатам. Для компенсации чрезмерно сложной ситуации стрессогенные стимулы вызывают и более активное поведение по преодолению эмоции дистресса. Статистическое исследование отношений между преодолением и его эффективностью требуют более сложных методов оценки; использование простых корреляций или уравнений регрессии, скорее всего, даст сомнительные результаты. Для более точного понимания эффективности стратегии преодоления надо управлять или степенью стрессогенности стимула, или видом использованного преодоления, или же изучать условия, когда эта стратегия становится эффективной.

5. Результативность стратегий преодоления надо рассматривать на разных уровнях, включая физиологический, психологический, социальный и поведенческий. Стратегии могут быть полезны на одном уровне и повлечь за собой неуместные затраты на других. Для конкретной ситуации необходимо найти стратегию, исходя из принципа «минимум затрат и максимум выгоды», что нелегко для многих ситуаций.

6. Влияние тех или иных стратегий преодоление стресса должно быть рассмотрено в динамике. Большинство моделей адаптации построены на принципе гомеостаза; они предполагают, что преодоление служит для восстановления равновесия. Действительно, многие проблемы незначительны по интенсивности воздействия, и их преодоление выполняет, прежде всего, гомеостатические функции. Однако преодоление может также приводить в движение процессы усиления функциональных реакций, которые в конечном счете могут иметь непредвиденные результаты. С одной стороны, легко использовать стратегию, целесообразную в данных обстоятельствах, но это может иметь неблагоприятные долгосрочные последствия. Наоборот, способность переносить, выдерживать актуальный стресс в конечном счете может быть выгодна.

7. Изучение только отрицательных последствий стресса дает однобокую картину преодоления. Общепринятая точка зрения и научные факты показали, что психологический стресс может иметь положительные последствия: повышение физической выносливости, рост мастерства и чувства собственного достоинства, расширение жизненных перспектив, увеличение набора стратегий преодоления для использования в будущих стрессогенных ситуациях. Однако нужен некоторый минимальный уровень ресурсов, чтобы предотвратить появление дезадаптации, а иногда при дефиците необходимых ресурсов неблагоприятное воздействие или простая неудача могут свести на нет любые выгоды. В литературе нередко высказывается мысль о том, что надо считать преодоление стресса не просто расходованием сил и эмоций, но и стимулом для развития.

Дальнейшие исследования развития способностей преодоления стресса на жизненном и профессиональном пути будут иметь большое значение для решения этой перспективной проблемы. Можно предположить, что использование теории когнитивно-социального обучения позволит интегрировать многие факторы развития, которые влияют на процесс обучения преодолению стресса, в частности, понять ряд вопросов его развития.

Необходимо изучать закономерности изменения стратегий преодоления развития человека. Исследования двух конкретных типов преодоления стресса – решения социальных проблем и отвлечения внимания – показали, что развитие этих стратегий связано с особенностями когнитивного развития.

Следует изучить процессы обучения преодолению стресса. Одним из условий, имеющих важное значение, является специфичность разных моделей развития способностей преодоления стресса в зависимости от возраста, пола, социального окружения и других факторов. Знания этих закономерностей будут способствовать выявлению неадаптивных способностей преодоления, коррекции процесса освоения конкретных стратегий поведения и разработке программ обучения адаптивным стратегиям преодоления стресса.

Будущие исследования надо направить на изучение преемственности навыков и способностей преодоления стресса в процессе их развития. Исследования свидетельствуют о том, что ряд сформированных способностей и навыков поведения по преодолению стресса на ранних стадиях развития связан с аналогичными стратегиями и на более поздних стадиях.

Исследования проблемы преодоления психологического стресса направлены на теоретико-экспериментальное обоснование методов и способов противодействия ему. Борьба со стрессом (дистрессом) предусматривает разработку и внедрение различных мероприятий профилактического характера, а также приемов оперативной регуляции (коррекции) этого состояния, которые изложены в работах Ю. А. Александровского, Ю. Г. Бобкова, В. М. Виноградова, В. А. Бодрова, С. Гремлинг и С. Ауэрбаха, Л. Г. Дикой, В. М. Звоникова, Б. Д. Карвасарского, А. Б. Леоновой, В. С. Лобзина и М. М. Решетникова, В. Л. Марищука и В. И. Евдокимова, А. Г. Панова, А. В. Шакула, К. Олдвин, Ф. Райс и других ученых.

В истории цивилизации человек всегда сталкивался с угрозой для своего существования, однако именно ХХ век характеризуется резким увеличением количества антропогенных и техногенных катастроф, «горячих точек» в различных регионах планеты; мир буквально захлестывает эпидемия тяжких преступлений против личности. Эти ситуации характеризуются, прежде всего, сверхэкстремальным воздействием на психику человека и переживаются вначале как травматический стресс, который впоследствии у части людей вызывает разные проявления посттравматического стресса. Своему возникновению понятие посттравматического стресса обязано анализу, в первую очередь, клинических наблюдений последствий влияния на человека экстремальных факторов, в основном военного стресса, а также последствий воздействия антропогенных и стихийных катастроф. Итогом этих наблюдений и их последующего анализа явилось выделение специфического для этих случаев психического расстройства, обозначенного как post-traumatic stress disorder – PTSD (посттравматическое стрессовое расстройство – ПТСР) в американском психиатрическом классификаторе – DSM (American Psychiatric Association…, 1994).

ПТСР возникает как затяжная или отсроченная реакция на ситуации, сопряженные с серьезной угрозой жизни или здоровью. Интенсивность стрессогенного воздействия в этих случаях бывает столь велика, что личностные особенности или предшествующие невротические состояния уже не играют решающей роли в генезе ПТСР.

За последние десятилетия в мировой науке резко возросло количество научно-практических исследований, посвященных травматическому и посттравматическому стрессу. Можно говорить о том, что исследования в области травматического стресса и его последствий для человека выделились в самостоятельную междисциплинарную область науки – психотравматологию.

В отечественной психологии исследования ПТСР ведутся недавно, и их начало совпадает со временем радикальных переустройств нашего общества. Введение ПТСР в 10-й пересмотр Международного классификатора болезней, в соответствии с которым работают отечественные специалисты, интенсифицировало исследовательские работы в этой области, актуальность которых непрерывно растет в связи с растущим количеством жертв травматического стресса (МКБ-10. Классификация психических и поведенческих расстройств, 1995; Клиническая психиатрия, 1998; Абабков, Перре, 2004; Тарабрина, 2009).

Введение ПТСР в классификаторы неоднозначно оценивалось разными специалистами в разных странах; вместе с заметным прогрессом исследований в этой области повышается дискуссионность проблем, с ними связанных. Особенно это касается соотношений семантических полей понятий «травматический и посттравматический стресс» и зависимости уровня реакции от интенсивности стрессора (dose-response model). Также остро дискутируются вопросы о включении чувства вины в регистр посттравматических симптомов, о влиянии мозговых нарушений, эффекте стресс-гормонов, искажений памяти при диагностировании ПТСР, возникшего в результате сексуального насилия в раннем детстве, о влиянии социально-политической обстановки в обществе на постановку диагноза ПТСР и т. п. Несмотря на определенный скептицизм некоторых специалистов, возражающих против выделения ПТСР, количество стран, применяющих в клинической практике диагноз ПТСР, выросло в последние десятилетия с 7 до 39 (Figueira, da Lus, Braga, Mauro, Mendloowich, 2007). Выявленная тенденция роста исследований в области ПТСР связана, прежде всего, с ростом международной террористической активности.

Большая часть работ по ПТСР посвящена эпидемиологии, этиологии, динамике, диагностике и терапии ПТСР. Исследования проводятся на самых разных контингентах: участниках боевых действий, жертвах насилия и пыток, антропогенных и техногенных катастроф, больных с угрожающими жизни заболеваниями, беженцах, пожарных, спасателях и т. д.

Основные понятия, которые используют исследователи, работающие в этой области, – это «травма», «травматический стресс», «травматические стрессоры», «травматические ситуации» и «посттравматическое стрессовое расстройство».

В зарубежных исследованиях понятия «post-traumatic stress disorder», «traumatic stress», «post-traumatic stress» контекстуально зависимы, вне эмпирических работ часто используются как синонимы. В отечественных исследованиях к категории ПТСР обращаются довольно часто; в научно-популярных изданиях используются понятия «травматический» и «посттравматический» стресс или просто «стресс».

Теоретические основы разделения понятий «стресс» и посттравматический стресс»

Анализ и обобщение теоретических подходов к изучению ПТСР и данных эмпирических исследований позволил Н. В. Тарабриной обосновать необходимость выделения термина «посттравматический стресс» как имеющего самостоятельное психологическое содержание, что позволяет ввести его в научный дискурс психологической науки. Посттравматический стресс определен как симптомокомплекс, характеристики которого отражают, прежде всего, нарушение целостности личности в результате психотравмирующего воздействия стрессоров высокой интенсивности. Эмоционально-когнитивные личностные изменения при этом могут достигать такого уровня, при котором у человека как субъекта нарушается способность осуществлять основную интегрирующую функцию.

Основой для такого выделения служит критерий наличия в биографии индивида травматического события, связанного с угрозой жизни и сопровождающегося переживанием негативных эмоций интенсивного страха, ужаса или чувства безвыходности (беспомощности), т. е. пережитого травматического стресса, одним из психологических последствий которого и является посттравматический стресс. Основным дифференциально-диагностическим параметром, характеризующим ПТСР на психологическом уровне, являются эмоционально-личностные изменения человека, которые отражают нарушение целостности индивидуальности. Было показано, что только высокий уровень выраженности посттравматического стресса корреспондирует с клинической картиной ПТСР и, согласно отечественной клинической психологии, представляет психологическую картину ПТСР (Тарабрина, 2009).

Однако последствия пребывания человека в травматических ситуациях не ограничиваются развитием острого стрессового расстройства (ОСР) или ПТСР (которому, как правило, коморбидны: депрессия, паническое расстройство и зависимость от психоактивных веществ); диапазон клинических проявлений последствий сверхэкстремального воздействия на психику человека, безусловно, шире и выражается широким континиумом разных форм психической дезадаптации.

Необходимо отметить острую актуальность исследований проблем посттравматического стресса, обусловленную, прежде всего, высокой социально-экономической значимостью проблемы в современном обществе, а также потребностью в целостном теоретико-методологическом анализе и интеграции различных направлений в области изучения психологических последствий пребывания человека в травматических ситуациях. Особой актуальностью обладает необходимость разработки научно обоснованной классификации посттравматических когнитивно-эмоционально-личностных изменений в психике человека, что особенно важно при выборе мишеней психокоррекционной и психотерапевтической работы.

Современные представления о ПТСР сложились окончательно к 1980-м годам, однако информация о воздействии травматических переживаний фиксировалась на протяжении столетий.

Критерии, методы диагностики и эпидемиология ПТСР

Существуют проблемы, связанные с созданием классификаций психиатрических расстройств. Отмечается, что к настоящему моменту усиливаются интегративные тенденции при очередном их пересмотре. В настоящее время готовится пересмотр как МКБ-10, так и DSM – IV.

Диагностические критерии ПТСР в МКБ-10[2]:

А Больной испытал воздействие стрессорного события или ситуации (как краткое, так и длительное) исключительно угрожающего или катастрофического характера, что способно вызвать общий дистресс почти у любого индивидуума.

Б Стойкие воспоминания или «оживление» стрессора в навязчивых реминисценциях, ярких воспоминаниях или повторяющихся снах либо повторное переживание горя при воздействии ситуаций, напоминающих или ассоциирующихся со стрессором.

В Больной обнаружил фактическое избегание или стремление избежать обстоятельства, напоминающие либо ассоциирующихся со стрессором.

Г Одно из двух:

1) психогенная амнезия, частичная или полная в отношении важных аспектов периода воздействия стрессора;

2) стойкие симптомы повышения психологической чувствительности или возбудимости (не наблюдавшиеся до действия стрессора), представленные любыми двумя из следующих: а) затруднения засыпания или сохранения сна; б) раздражительность или вспышки гнева; в) затруднения концентрации внимания; г) повышения уровня бодрствования; д) усиленный рефлекс четверохолмия.

Д. Критерии Б, В и Г возникают в течение шести месяцев стрессогенной ситуации или в конце периода стресса (МКБ-10. Классификация…, 1995).

К травматическим событиям непосредственно относятся следующие (но не ограничиваются ими): боевой опыт, насильственные нападения на личность (сексуальное или физическое насилие, ограбление, групповое нападение), пребывание в качестве заложника, террористические нападения, пытки, содержание в концентрационных лагерях, природные и промышленные катастрофы, автомобильные катастрофы, ситуации, когда человеку ставится диагноз неизлечимой, опасной для жизни болезни.

Выделяются два типа травматических событий: 1) краткосрочное, неожиданное и 2) постоянное и повторяющееся воздействие травматического стрессора – серийная или пролонгированная травматизация (например: повторяющееся физическое или сексуальное насилие, боевые действия). Вначале травма переживается как тип 1, но по мере того как травматическое событие повторяется, жертва переживает, помимо негативных эмоций, вызванных ситуацией, страх повторения травмы.

Выделяются разные виды ПТСР: устанавливается диагноз «острый ПТСР», когда продолжительность симптомов менее 3 месяцев; «хронический ПТСР», когда симптомы длятся 3 месяца или более; «ПТСР с отсроченным началом», когда прошло, по крайней мере, 6 месяцев между травматическим событием и началом симптомов. ПТСР может развиваться в любом возрасте, включая детский. Обычно симптомы возникают в течение первых трех месяцев после травмы, хотя начало появления симптомов может быть отсрочено на месяцы или даже годы. Часто нарушение сразу совпадает с критериями острого стрессового расстройства (ОСР), возникающего непосредственно вслед за травмой, симптомы которого имеют место в течение 1 месяца после стрессового события.

Методы диагностики ПТСР. Основными методами, применяющимися в ходе обследования для диагностики посттравматических стрессовых расстройств, являются клиническое диагностическое интервью (SCID) и шкала СAPS. SCID включает ряд диагностических модулей (блоков вопросов), обеспечивающих диагностику психических расстройств по критериям DSM-4 (аффективных, психотических, тревожных, вызванных употреблением психоактивных веществ и т. д.). Конструкция интервью позволяет работать отдельно с любым модулем, в том числе и с модулем ПТСР. В каждом модуле даны четкие инструкции, позволяющие экспериментатору при необходимости перейти к беседе по другому блоку вопросов. При необходимости для постановки окончательного диагноза могут привлекаться независимые эксперты. Авторами методики предусмотрена возможность ее дальнейших модификаций в зависимости от конкретных задач исследования.

Шкала клинической диагностики CAPS (Clinical-administered PTSD Scale), применяется, как правило, дополнительно к СКИДу для клинической диагностики уровня выраженности симптоматики ПТСР и частоты ее проявления. Применение методики не только дает возможность оценить по пятибалльной шкале каждый симптом с точки зрения частоты и интенсивности проявления, но и определить достоверность полученной информации (Тарабрина, 2009).

В мировой психологической практике при обследовании лиц, переживших экстремальные, стрессовые ситуации, применяется большой психометрический методический комплекс по результатам заполнения которого можно судить об особенностях психологического состояния у обследуемых субъектов.

Одним из апробированных методов психодиагностического обследования, который может быть использован в экспертнодиагностической работе с лицами, пережившими травматический стресс, являются русскоязычные версии следующих методик (см.: Психология посттравматического стресса, 2007):

1 Шкала оценки тяжести воздействия травматического события (Impact of Event Scale – Revised – IOES-R) широко применяется в исследованиях ПТСР. Она основана на большом количестве наблюдений, опубликованных М. Горовиц синдрома стрессовых реакций и направлена на измерение трех основных сфер ответных реакций на травматический стресс: феномена навязчивых переживаний (вторжение), феномена избегания любых напоминаний о травме и феномена физиологической возбудимости. IOES-R позволяет выяснить степень проявления симптомов в течение последних 7 дней.

2 Мисиссипская шкала для оценки посттравматических реакций – специально разработанная шкала для оценки степени выраженности посттравматических стрессовых реакций. Она состоит из 39 утверждений, отражающих внутреннее состояние людей, переживших ту или иную травматическую ситуацию.

3 Опросник депрессивности Бека предназначен для оценки наличия депрессивных симптомов и позволяет диагностировать состояние депрессивности у обследуемого на текущий период. Эта методика показала свою диагностическую значимость при работе с лицами, принимавших участие в боевых действия и переживших травматический стресс.

4 Опросник для оценки выраженности психопатологической симптоматики SCL-90-R (шкала Дерогатиса) состоит из 90 утверждений, отражающих наличие определенных соматических и психологических проблем у обследуемого. Шкала SCL-90-R используется как инструмент для определения актуального, имеющегося на данный момент симптоматического статуса индивида. Показано, что SCL-90-R хорошо дифференцирует пациентов с диагнозом посттравматическое стрессовое расстройство.

Эпидемиология. Распространенность ПТСР в популяции зависит от частоты травматических событий, количество которых растет во всех развитых странах. Можно говорить о травмах, типичных для определенных политических режимов, географических регионов, в которых особенно часто происходят природные катастрофы, и т. п. В 1990-е годы показатели частоты возникновения ПТСР отчетливо возросли: если в 1980-х годах они соответствовали 1–2 %, то в недавних исследованиях, опубликованных в США, – 7,8 %, причем имеются выраженные половые различия (10,4 % для женщин, 5,0 % для мужчин). Так, Р. Keccлер c соавт., изучали выборку мужчин и женщин в возрасте от 15 до 24 лет и обнаружили, что 8 % имели ПТСР; при этом у незамужних женщин был больший риск подверженности этому расстройству. ПТСР как следствие травматических событий наблюдалось: у мужчин, если они были свидетелями чьего-то тяжелого ранения или убийства или сами подвергались риску быть убитым, а у женщин, если они подвергались сексуальному нападению. Было также установлено, что 61 % мужчин и 51 % женщин встретились в течение жизни, как минимум, с одним травматическим событием. В работе Р. Кесслера с соавт. (см. таблицу 2) приведены следующие статистические данные (Kessler et al., 1995).

Таблица 2

Частота различных травм и последующего развития ПТСР (без учета половых различий) в репрезентативной американской выборке

Анализ результатов эпидемиологических исследований показывает, что наличие ПТСР коррелирует с определенными психическими нарушениями, которые либо возникают как следствие травмы, либо присутствуют изначально. К числу таких нарушений относятся: невроз тревоги; депрессия; склонность к суицидальным мыслям или попыткам; медикаментозная, алкогольная или наркозависимость; психосоматические расстройства; заболевания сердечно-сосудистой системы. Данные исследований свидетельствуют о том, что у 50–100 % пациентов, страдающих ПТСР, имеется какое-то из перечисленных сопутствующих заболеваний, а чаще всего два или более. Кроме того, для пациентов с ПТСР особую проблему представляет высокий показатель самоубийств или попыток самоубийства.

В результате широкого обследования населения было обнаружено, что процент распространенности ПТСР колеблется в диапазоне от 1 % до 14 % с вариативностью, связанной с методами обследования и особенностями популяции. Обследование индивидов из группы риска (например, ветеранов войны во Вьетнаме, пострадавших от извержений вулкана или криминального насилия) дало очевидное повышение норм распространенности диагноза от 3 % до 58 %. Н. Бреслау с соавт., изучавшие выборки молодых совершеннолетних людей в возрасте от 21 до 30 лет, обнаружили, что 39 % подвергались в течение жизни хотя бы одному травматическому воздействию из тех, которые описаны в DSM-III-R (Breslau, 1991). X. Резник с соавт. изучали национальную выборку взрослых замужних женщин США и показали высокую вероятность развития у них ПТСР. Были выявлены скрытые травматические события (часто сексуальные и физические нападения); 69 %, женщин подвергались вообще каким-либо травматическим воздействиям на протяжении жизни. Кроме того, они обнаружили, что 12 % респондентов имели на протяжении жизни диагноз ПТСР (Resnick et al.,1993).

Ф. Норрис установила, что 69 % из обследованной ею выборки подвергались, как минимум, одному травматическому воздействию на протяжении жизни, 21 % пережили подобные события за последний год и что 7 % – средняя распространенность ПТСР. При этом чернокожие мужчины чаще подвергаются травматическим воздействиям, а молодые люди чаще страдают ПТСР (Norris, 1992). В нашей стране не проводилось общенационального исследования травмы, однако есть все основания считать, что у нас от посттравматического стрессового расстройства страдает не меньший процент населения.

Коморбидность и факторы риска ПТСР. В многочисленных исследованиях показано, что развившемуся у человека ПТСР, как правило, сопутствуют (т. е. коморбидны) такие психические расстройства как депрессия, дистимия, паническое расстройства и зависимость от психоактивных веществ. Коморбидность при ПТСР является скорее правилом, чем исключением. Данные коллективного исследовательского проекта ПТСР в США показывают, что 91 % ветеранов войны во Вьетнаме с диагнозом ПТСР по сравнению с 41 % группы ветеранов без ПТСР имеют, кроме него, по крайней мере, еще одно психическое заболевание. Аналогичное исследование, проведенное среди населения, т. е. сравнение групп с ПТСР (другой этиологии, чем боевой стресс) и без ПТСР подтверждает эти данные. Однако существенным ограничением для этих исследований является то, что в них нельзя установить, были ли эти расстройства до возникновения ПТСР. Но, даже если коморбидные расстройства возникли после воздействия травматического события, то они своим возникновением усиливают вероятность развития ПТСР. Прояснить природу и причины психопатологических черт при ПТСР невозможно без решения проблемы причин коморбидности психопатологии.

Эта задача частично решается в исследованиях влияния генетических факторов на развитие ПТСР. В масштабном исследовании Р. Питмен с соавт. изучались монозиготные близнецы, ветераны войны во Вьетнаме; было показано, что выраженность психопатологических черт у ветеранов-близнецов с ПТСР, по крайней мере, в три раза выше, чем в группе без ПТСР. Близнецы с ПТСР показали также значимо более высокий уровень депрессивных расстройств, дистимии и панического расстройства. У них также отмечено большее количество пережитых в анамнезе травматических событий, т. е. они изначально имели более высокий риск возникновения ПТСР. Они также имели более высокий уровень алкогольной зависимости. Можно предполагать, что наличие таких психических болезней, как депрессия, дистимия и паническое расстройство, представляет другие аспекты травматизации, приобретаемые индивидами под воздействием травматических ситуаций (Pitman, 1997).

Гипотеза о существовании наследственной предрасположенности к возникновению ПТСР подтверждается, например, исследованиями, в которых показано, что 30 % всех симптомов ПТСР имеют генетическую основу и что тяжесть ПТСР выше у того, кто имел близнеца с ПТСР. Причем риск выше для монозиготных, чем для дизиготных близнецов. В исследовании Р. Ехуда получены данные, свидетельствующие о том, что вероятность развития ПТСР выше у тех людей, чьи родители сами переживали ПТСР (Yehuda, 1998). По меньшей мере в четырех исследованиях показано, что у лиц с ПТСР наблюдается снижение размеров гиппокампа. Делается попытка объяснить этот феномен, основываясь на результатах исследований, выполненных на животных, в которых отмечается, что стресс у животных вызывает нарушение мозговых структур. Однако необходимо помнить, что эти данные являются результатом корреляционных исследований. Существует как теоретическая, так и эмпирическая поддержка гипотез, согласно которым уменьшенный размер гиппокампа предсказывает травму у лиц с ПТСР (William, True et al., 1993).

Таким образом, есть все основания говорить о том, что среди факторов риска развития ПТСР биологические и генетические факторы обладают наибольшим весом, т. е. являются наиболее точными предикторами возникновения ПТСР.

Характеристика психических функций при ПТСР

Описывая воспоминания больных о травматических событиях, Дж. Шарко назвал их «паразитами ума». У людей с ПТСР драматически нарушена способность к интеграции травматического опыта с другими событиями жизни. Травматические воспоминания существуют в памяти не в виде связанных рассказов, а состоят из интенсивных эмоций и тех соматосенсорных элементов, которые актуализируются, когда страдающий ПТСР находится в возбужденном состоянии или подвержен стимулам или ситуациям, напоминающем ему о травме. В силу того, что травматические воспоминания остаются неинтегрированными в когнитивную схему индивида и практически не повергаются изменениям с течением времени (что составляет природу психической травмы), жертвы остаются «застывшими» в травме как в актуальном переживании, вместо того чтобы принять ее как нечто, принадлежащее прошлому.

В дальнейшем может происходить связывание первых навязчивых мыслей о травме с реакциями индивида на более широкий спектр стимулов, что укрепляет селективное доминирование травматических сетей памяти. Триггеры, запускающие навязчивые травматические воспоминания, со временем могут становиться все более и более тонкими и генерализованными, таким образом, иррелевантные стимулы становятся напоминанием о травме. Например, пожарный отказывается носить часы, потому что они напоминают ему об обязанности быстрого реагирования на сигнал тревоги, или у ветерана войны резко ухудшается настроение при шуме дождя, потому что это напоминает ему сезоны муссонов во Вьетнаме. Это контрастирует с более типичными триггерами травматических воспоминаний, которые имеют типичную связь с травматической ситуацией, например, такую как ситуация насилия для жертвы изнасилования или громкий звук треснувшей головни ассоциируется с выстрелом у ветерана войны.

Телесные реакции индивидов с ПТСР на определенные физические и эмоциональные стимулы происходят в такой форме, будто бы они все еще находятся в условиях серьезной угрозы; они страдают от гипербдительности, преувеличенной реакции на неожиданные стимулы и невозможности релаксации. Исследования ясно показали, что люди с ПТСР страдают от обусловленного возбуждения вегетативной нервной системы на связанные с травмой стимулы. Феномены физиологической гипервозбудимости представляют собой сложные психологические и физиологические процессы, в которых, как представляется, постоянное предвосхищение (антиципация) серьезной угрозы является причиной такого, например, симптома, как трудности с концентрацией внимания или в сужении круга внимания, которое концентрируется на источниках предполагаемой угрозы.

Одним из последствий гипервозбуждения является генерализация ожидаемой угрозы. Мир становится небезопасным местом: безобидные звуки провоцируют реакцию тревоги, обычные явления воспринимаются как предвестники опасности. Как известно, с точки зрения адаптации, возбуждение вегетативной нервной системы служит очень важной функции мобилизации внимания и ресурсов организма в потенциально значимой ситуации. Однако у тех людей, которые постоянно находятся в состоянии гипервозбуждения, эта функция утрачивается в значительной степени: легкость, с которой у них запускаются соматические нервные реакции, делает для них невозможным положиться на свои телесные реакции – систему эффективного раннего оповещения о надвигающейся угрозе. Устойчивое иррелевантное продуцирование предупредительных сигналов приводит к тому, что физические ощущения теряют функцию сигналов эмоциональных состояний и, как следствие, они уже не могут служить в качестве ориентиров при какой-либо активности или деятельности. Таким образом, подобно нейтральным стимулам окружающей среды, нормальные физиологические ощущения могут быть наделены новым и пугающим смыслом. Собственная физиологическая активность становится источником страха индивида.

Люди с ПТСР испытывают также определенные трудности в том, чтобы провести границу между релевантными и иррелевантными стимулами; они не в состоянии игнорировать несущественное и выбирать из контекста то, что является наиболее релевантным, что, в свою очередь, вызывает снижение вовлеченности в повседневную жизнь и усиливает фиксацию на травме. В результате теряется способность гибкого реагирования на изменяющиеся требования окружающей среды, что может проявляться в трудностях в учебной и профессиональной деятельности и серьезно их нарушать. Одним из условий успешного социального функционирования человека является его способность к планированию своих действий, мысленному построению жизненного сценария с учетом имеющихся у него жизненных ресурсов.

Люди, страдающие ПТСР, по-видимому, утрачивают эту способность, они испытывают определенные трудности с фантазированием и проигрыванием в воображении различных вариантов. Исследования показали, что когда травмированные люди позволяют себе фантазировать, у них появляется тревога относительно разрушения воздвигнутых ими барьеров от всего, что может напомнить о травме. Для того чтобы предотвратить это разрушение барьеров, они организуют свою жизнь так, чтобы не чувствовать и не рассматривать умозрительно различные возможности оптимального реагирования в эмоционально заряженных ситуациях. Такой паттерн сдерживания своих мыслей с тем, чтобы не испытать возбуждения, является существенным вкладом в импульсивное поведение этих индивидов.

Многие травмированные индивиды, особенно дети, перенесшие травму, склонны обвинять самих себя в том, что случилось с ними. Принятие ответственности на себя в этом случае позволяет компенсировать (или заместить) чувства беспомощности и уязвимости иллюзией потенциального контроля. Парадоксально, но установлено, что жертвы сексуального насилия, обвиняющие в случившимся себя, имеют лучший прогноз, чем те, кто не принимает на себя ложной ответственности, ибо это позволяет их локусу контроля оставаться интернальным и избежать чувства беспомощности. Компульсивное повторное переживание травматических событий – поведенческий паттерн, который часто наблюдается у людей, перенесших психическую травму и который не нашел отражения в диагностических критериях ПТСР. Проявляется это в том, что неосознанно индивид стремится к участию в ситуациях, которые сходны с начальным травматическим событием в целом или с каким-то ее аспектом.

Этот феномен наблюдается практически при всех видах травматизации. Например, ветераны становятся наемниками или служат в милиции; женщины, подвергшиеся насилию, вступают в болезненные для них отношения с мужчиной, который с ними плохо обращается; индивиды, перенесшие в детстве ситуацию сексуального соблазнения, повзрослев, занимаются проституцией. Понимание этого, на первый взгляд, парадоксального феномена может помочь прояснить некоторые аспекты девиантного поведения в социальной и интерперсональной сферах. Субъект, демонстрирующий подобные паттерны поведения повторного переживания травмы, может выступать в роли как жертвы, так и агрессора.

Повторное отыгрывание травмы является одной из основных причин распространения насилия в обществе. Многочисленные исследования, проведенные в США, показали, что большинство преступников, совершивших серьезные преступления, в детстве пережили ситуацию физического или сексуального насилия. Также показана в высшей степени достоверная связь между детским сексуальным насилием и различными формами самодеструкции вплоть до попытки самоубийства, которые могут возникнуть во взрослом возрасте. В литературе описывается феномен «ревиктимизации»: травмированные индивиды вновь и вновь попадают в ситуации, где они оказываются жертвами.

Преследуемые навязчивыми воспоминаниями и мыслями о травме, травмированные индивиды, начинают организовывать свою жизнь таким образом, чтобы избежать эмоций, которые провоцируются этими вторжениями. Избегание может принимать много разных форм, например, дистанцирование от напоминаний о событии, злоупотребление наркотиками или алкоголем для того, чтобы заглушить осознание дистресса, использование диссоциативных процессов для того, чтобы вывести болезненные переживания из сферы сознания. Все это ослабляет взаимосвязи с другими людьми, приводит к их нарушению и как следствие – к снижению адаптивных возможностей.

Семейный и интерперсональный контекст

ПТСР, как и многие другие психические расстройства, вызывает нарушения в социальном функционировании: семейных, межличностных и профессиональных отношениях. Социальные последствия травматического воздействия были хорошо проиллюстрированы в исследованиях, описывающих выживших жертв концентрационных лагерей (Etinger, Strom, 1973). Они имели менее стабильный трудовой стаж, чем контрольная группа, с более частыми сменами работы, места жительства и рода занятий. Они переходили в менее квалифицированные и менее оплачиваемые слои в 25 % случаев по сравнению с 4 % случаев в контрольной группе. Бывшие заключенные из более низких социально-экономических классов с трудом компенсировали свое подорванное здоровье в отличие от более профессиональных групп.

Дж. Девидсон с соавт. проводил эпидемиологическое обследование 2985 жителей Пьемонта (США), целью которого было изучить вероятность развития у них ПТСР. Было выявлено значимое влияние на формирование ПТСР факторов семейной и личной истории: частой смены работы, существования в семье психических расстройств, низкого финансового статуса семьи, злоупотреблений в детстве, отделения от семьи в возрасте до 10 лет (Davidson et al., 1991). Наличие симптомов ПТСР у одного из членов семьи оказывает влияние на ее функционирование. Индивиды с ПТСР, страдая от симптомов заболевания, могут также заявлять о болезненном чувстве вины по поводу того, что они остались живы, в то время как другие погибли, или по поводу того, что они вынуждены были сделать для того, чтобы выжить. Фобическое избегание ситуаций или действий, которые имеют сходство с основной травмой или символизируют ее, может интерферировать на межличностные взаимосвязи и вести к супружеским конфликтам, разводу или потере работы.

В некоторых случаях (например, при стихийных бедствиях, автомобильных катастрофах, убийствах члена семьи) пары или целые семьи переживают одну и ту же травму. В этих ситуациях высока вероятность возникновения нарушений в семейной системе; у наиболее уязвимых членов семьи развивается ПТСР.

Необходимо отметить, что для некоторых людей опыт травматического переживания становится источником мотивации к позитивному личностному росту. Известен случай, когда человек, страдающий от навязчивых воспоминаний войны, стал президентом США. Такой человек – Джон Кеннеди.

Это наименее изученный вопрос в области изучения психологических последствий психотравматизации. Гипотетически можно предположить, что определение факторов, способствующих позитивному личностному росту, – это одна из важнейших теоретико-эмпирических задач исследования посттравматического стресса. Не менее важным является изучение влияния профессиональной деятельности на посттравматическую адаптацию. Для некоторых лиц работа становится средством ухода от прошлого. При этом их карьера может быть весьма успешной, однако такой успех может быть достигнут за счет семьи или межличностных связей. Продолжая страдать от навязчивости прошлого и будучи неспособными концентрироваться на настоящем, эти люди становятся психическими калеками, неспособными к самостоятельному существованию. Установлено, что нарушения социального взаимодействия индивида с семьей, друзьями и коллегами чаще обнаруживались у индивидов с ПТСР, чем у индивидов без ПТСР (Solomon, 1989).

Поддержка семьи и друзей, как было показано, играют важную роль в реакциях жертв изнасилования после травмы (Foa, Riggs, 1993). При этом наличие понимающей женской и мужской поддержки было обратно пропорционально связано с попытками уединиться после нападения; опосредующая роль социальной поддержки выявлена при различных видах психопатологии.

Таким образом, травматическое событие и его последствия оказывают сильное влияние на партнеров и семьи людей, переживших травму, однако семья («семейная стабильность») выступает в качестве мощной социальной поддержки, оказывая компенсирующее влияние на больного члена семьи, включающее когнитивную, эмоциональную и инструментальную помощь.

«Черная дыра травмы», по образному выражению одного из американских исследователей PTSD Р. Питмена, с неотвратимостью притягивает к себе все мысли и чувства субъекта (Pitman, 1988). Можно сказать, что «черная дыра травмы» и есть основная мишень психотерапевтической помощи при ПТСР. ПТСР обычно вызывает нарушения в социальной, профессиональной и других важных сферах жизнедеятельности. Субъект, как правило, не осознает связи симптомов своего состояния с травматическим воздействием, пережитым им в прошлом. При этом воздействие психической травмы осуществляется двумя основными путями: либо это постоянные навязчивые мысли и переживания о травмировавшем событии, либо старательное их избегание. И в том и в другом случае очевидна основная задача психологической коррекции состояния таких лиц – помочь осознать причинно-следственную связь между пережитым травматическим событием и наличествующими у субъекта проявлениями последствий травматического воздействия и далее помочь интегрировать его сознание. Другими словами, необходимо осуществить реинтеграцию нарушенной вследствие травмы психической деятельности. При этом психотерапевтические интервенции направлены на создание новой когнитивной модели жизнедеятельности, аффективную переоценку травматического опыта, восстановление ощущения ценности собственной личности и способности дальнейшего существования в мире. К настоящему времени разработаны конкретные психотерапевтические техники, среди которых когнитивно-бихевиоральная терапия считается наиболее эффективной (Эффективная терапия…, 2005)

Целью психотерапевтического лечения пациентов с ПТСР является помощь в освобождении от преследующих воспоминаний о прошлом и интерпретация последующих эмоциональных переживаний как напоминаний о травме, а также в том, чтобы пациент мог активно и ответственно включиться в настоящее. Для этого ему необходимо вновь обрести контроль над эмоциональными реакциями и найти происшедшему травматическому событию надлежащее место в общей временной перспективе своей жизни и личной истории. Ключевым моментом психотерапии пациента с ПТСР является интеграция того чуждого, неприемлемого, ужасного и непостижимого, что с ним случилось, в его представление о себе (Van der Kolk, McFarlane, Weisaeth, 1996).

Иными словами, психотерапия должна обращаться к двум фундаментальным аспектам посттравматического расстройства: снижению тревоги и восстановлению чувства личностной целостности и контроля над происходящим. При этом отмечается, что терапевтические отношения с пациентами, страдающими ПТСР, чрезвычайно сложны, поскольку межличностные компоненты травматического опыта – недоверие, предательство, зависимость, любовь, ненависть – имеют тенденцию проявляться при построении взаимодействия с психотерапевтом. Работа с травмами порождает интенсивные эмоциональные реакции у психотерапевта, следовательно, предъявляет высокие требования к его профессионализму.

Тяжесть постстрессового синдрома, согласно М. Хоровицу, определяется тем, насколько сильно выражена, во-первых, тенденция к вторжению непроизвольных воспоминаний, во-вторых, тенденция к избеганию и отрицанию. Основная задача психотерапевта заключается в том, чтобы снизить чрезмерную интенсивность этих процессов. Сначала необходимо подчинить контролю возникшее после травматизации экстремальное психическое состояние, а затем встает задача интегрировать травматический опыт в целостную систему представлений о себе и мире, тем самым уменьшается острота конфликта между старыми и новыми представлениями. Общая цель терапии – не осуществление всеобъемлющего изменения личности пациента с ПТСР, а достижение когнитивной и эмоциональной интеграции образов Я и мира, позволяющей редуцировать постстрессовое состояние (Horowitz, 1998).

Психотерапия посттравматического расстройства независимо от конкретно избранного метода лечения характеризуется рядом особенностей. Прежде всего, следует иметь в виду высокие показатели «обрыва» терапии с жертвами ДТП, разбойных и других нападений (50 % случаев). В отличие от других расстройств пациенты с ПТСР после 2–3 встреч не приходят в терапию. Для пациентов, прервавших терапию, характерны интенсивные проявления флэш-бэков; по отношению к другим симптомам значимых различий не обнаружено.

Такая динамика объясняется тяжелой травматизацией, потрясшей основы доверия пациента. Он чувствует себя не в состоянии вновь довериться кому-либо, боясь еще раз быть травмированным (Janoff-Bulman, 1995). Это особенно справедливо в отношении тех, кто был травмирован другими людьми. Недоверие может выражаться в явно скептическом отношении к лечению; чувство отчуждения от людей, не переживших подобной травмы, часто выходит на передний план и затрудняет доступ терапевта к пациенту. Пациенты с ПТСР не способны поверить в свое излечение, а малейшее недопонимание со стороны психотерапевта укрепляет у них чувство отчуждения.

Для пациентов с ПТСР характерны также определенные трудности, связанные с принятием на себя роли реципиента психотерапевтической помощи. Успешность работы с пациентами, страдающими ПТСР, обусловлена: 1) способностью пациента рассказывать о травме, которая прямо пропорциональна способности терапевта эмпатически выслушивать этот рассказ, поскольку любой признак отвержения или обесценивания воспринимается пациентом как неспособность терапевта оказать ему помощь и может привести к прекращению усилий со стороны пациента бороться за свое выздоровление; 2) эмпатичностью терапевта, который поощряет пациента к рассказу об ужасных событиях, не отвлекаясь и не соскальзывая на побочные темы, не буравя пациента удивленным или испуганным взглядом и не демонстрируя ему собственной шоковой реакции. Терапевт не преуменьшает значение спонтанно возникших тем и не отклоняет разговор в те области, которые непосредственно не связаны с травматическим страхом. В противном случае у пациента возникает ощущение, что экзистенциальная тяжесть пережитого невыносима для терапевта, и он будет чувствовать себя непонятым. Терапевтические отношения с пациентом, у которого имеется ПТСР, обладают характерными особенностями, которые можно сформулировать следующим образом:

1) постепенное завоевание доверия пациента с учетом того, что у него наблюдается выраженная утрата доверия к миру;

2) повышенная чувствительность по отношению к «формальностям» проведения терапии» (отказ от стандартных диагностических процедур перед разговором о травматических событиях);

3) создание надежного окружения для пациента во время проведения терапии;

4) адекватное исполнение ритуалов, которые способствуют удовлетворению потребности в безопасности пациента;

5) до начала терапии уменьшение дозы медикаментозного лечения или его отмена для осуществления контроля за психотерапевтическим воздействием;

6) обсуждение и исключение возможных источников опасности в реальной жизни пациента.

Фундаментальное правило терапии ПТСР – принимать тот темп работы и самораскрытия пациента, который он сам предлагает. Иногда нужно информировать членов его семьи о том, почему необходима работа по воспоминанию и воспроизведению травматического опыта, поскольку они поддерживают избегающие стратегии поведения пациентов с ПТСР.

Наиболее разрушено доверие у жертв насилия или злоупотребления (насилие над детьми, изнасилование, пытки). Эти пациенты в начале терапии демонстрируют «тестирующее поведение», оценивая, насколько адекватно и соразмерно терапевт реагирует на их рассказ о травматических событиях. Для постепенного формирования доверия полезны высказывания терапевта, в которых признаются трудности, пережитые пациентом; терапевт в любом случае должен сначала заслужить доверие пациента. Сильно травматизированные пациенты часто прибегают к помощи различных ритуалов для канализации своих страхов (например, двери и окна должны всегда быть открыты); терапевт должен реагировать на это с уважением и пониманием. Снижение дозы медикаментов или полный отказ от них до начала терапии необходим потому, что в противном случае не будет достигнуто улучшение состояния, достоверно связанное с новым опытом понимания происшедшего и новыми возможностями совладания с травматическим опытом.

Еще один заслуживающий упоминания аспект терапевтической работы с пациентами, страдающими ПТСР, – это психологические трудности, которые испытывает психотерапевт в процессе своей работы. Прежде всего он должен интеллектуально и эмоционально быть готовым столкнуться со злом и трагедийностью мира. Можно выделить две основные стратегии поведения психотерапевтов – избегание (обесценивание) и сверхидентификация.

Первая крайняя реакция со стороны терапевта – избегание или обесценивание: «Нет, такого пациента я не вынесу!» Собственные чувства терапевта (страх, отвращение) нарушают его способность воспринимать рассказ пациента, возможно возникновение недоверия к отдельным деталям. Подобная установка ведет к тому, что терапевт не задает никаких вопросов относительно деталей и конкретных переживаний. Таким образом, его защитное поведение является фундаментальной ошибкой в терапии травматизированных пациентов. Нежелание терапевта касаться отталкивающих (с точки зрения общепринятой морали) биографических фактов жизни пациента все более отдаляет от него, тем самым усиливая «заговор молчания», что в итоге может привести к развитию хронической формы ПТСР.

Сверхидентификация – другая крайняя позиция терапевта, связанная с фантазиями спасения или мести и обусловленная «избытком» эмпатии. В результате этой чрезмерной эмпатии терапевт может выйти за пределы профессионального общения с пациентом. Принимая на себя роль товарища по несчастью или по борьбе, он существенно ограничивает свои возможности стимулировать у пациента корригирующий эмоциональный опыт. Опасность такого «перенапряжения» состоит в том, что любое развенчание иллюзий, неизбежное в терапии, может оказать разрушительное влияние на терапевтические отношения, когда цели и правила терапевтического контракта нарушаются.

Реакции неуверенности у терапевта обусловлены его смущением или опасениями усилить травматизацию, боязнью вызвать декомпенсацию пациента при расспросе о содержании и деталях пережитой травмы. При сексуальных травмах подобная реакция терапевта объясняется его стыдливостью, поэтому, когда пациент сообщает, что ему трудно говорить на эту тему, терапевт склонен пойти у него на поводу. Рассказ пациента о травме может вызвать у терапевта нарушения контроля над эмоциями: он не в состоянии собраться с мыслями, от услышанного у него выступают слезы на глазах. У пациента появляются сомнения в действиях терапевта, поскольку последний не может вынести его рассказа. Однако большинство пациентов могут выдержать кратковременный прорыв чувств терапевта при условии, что затем он снова возвращается к своей роли утешителя; слишком сильная эмоциональная реакция терапевта так же вредна, как и слишком слабая.

Работа с травматизированными пациентами требует большого эмоционального вклада со стороны терапевта, вплоть до развития у него подобного расстройства – вторичного ПТСР, в результате того, что он постоянно является как бы свидетелем всех этих несчастных случаев, катастроф и т. п. Вторичное ПТСР проявляется в форме флэшбэков, депрессий, чувства беспомощности, отчуждения, регрессии, цинизма. Высок также риск возникновения психосоматических нарушений, усталости, расстройств сна, сверхвозбуждения и неконтролируемых прорывов чувств. Общее правило для терапевтов, работающих с ПТСР, – дружелюбное отношение к самому себе. Разрешение переживать радость и удовольствие являются необходимым условием работы в данной области, без которых невозможно выполнение профессиональных обязанностей (Калмыкова и др., 2001).

Лечение ПТСР – процесс длительный, он может продолжаться несколько лет. В настоящее время не существует устоявшейся точки зрения на результат лечения. Одни исследователи считают, что ПТСР – излечимое расстройство, другие, что его симптомы полностью не устранимы. Обобщая имеющиеся подходы в психотерапии ПТСР, можно выделить три основные стадии лечения: стабилизация, эксплорация (или «вскрытие» травмы) и интеграция. На стадии стабилизации устанавливается взаимное доверие клиента и психотерапевта; психотерапевтом поощряются любые попытки, предпринятые клиентом, в целях адаптации к стрессу; дается информация о реакциях человека на воздействие психотравмирующих факторов. На стадии постепенного, тщательно контролируемого психотерапевтом «вскрытия» травмы содержанием психотерапевтической работы становится травматический опыт клиента, его «проговаривание». Если возникает необходимость, на этом этапе обсуждаются философские, мировоззренческие вопросы, которые встают перед человеком («Почему это случилось именно со мной?», «Чем я это заслужил?» и т. д.). И наконец, основная задача завершающей стадии психотерапии заключается в осознании и принятии клиентом тех изменений, которые произошли с ним после пережитого травматического опыта, результатом чего является личностный рост клиента, переоценка им самого себя и своих возможностей.

При развитии ПТСР осознание всех аспектов перенесенной психической травмы становится необходимым условием для восстановления интегрированной психической деятельности. В этом периоде психотерапия направляется на создание новой когнитивной модели жизнедеятельности, переоценку травматического опыта, восстановление ощущения ценности собственной личности и возможности гармоничного существования в реальном мире, повышение собственных возможностей, позволяющих преодолевать последствия травматического события.

Из общего анализа исследований ПТСР, очевидно, что развитие этого расстройства и его проявление имеют значительные различия у людей, зависят от смыслового содержания травматических событий и контекста, в котором эти события происходят. Окончательные ответы на вопросы по теме ПТСР могут быть получены в будущих исследованиях, направленных на изучение взаимодействия между эффектами травматических событий и других факторов, таких как ранимость, влияющих на начало и ход психиатрических расстройств. Также важно ответить на вопрос: как и какие личностные черты влияют на возникновение ПТСР, как они руководят уменьшением симптомов после длительного влияния травмы? Приоритетной является проблема демонстрации эффективности предупреждающих мер, так как хроническое влияние травмы имеет большое значение для здоровья нации.

1.3. Личностные свойства и интеллект как предикторы посттравматического стресса

Жизнь в современном обществе сопряжена с высоким риском стрессогенных влияний. Показано, что психологические последствия воздействия на человека экстремальных ситуаций проявляются континуумом, представляющим различные виды и степени психической дезадаптации, одной из которых является посттравматический стресс (Тарабрина, 2008). Одним из наиболее тяжелых стрессоров по силе воздействия и характеру проявления негативных последствий является участие в боевых операциях. Субъективные переживания участников боевых действий отражают сложный конгломерат психологических феноменов, обозначаемых как «боевой стресс» – многоуровневый процесс адаптационной активности индивида в условиях боевой обстановки (Снедков, 1997). Отмечается, что совладание с боевой травмой представляет собой сложный процесс, последствия которого различны: от полной социальной и психической дезадапатации до формирования жизненной мудрости, уникальной системы нравственных ценностей и значительного конструктивного потенциала, реализуемого с максимальной пользой для социума (Соловьев, 2000). Е. О. Лазебная вводит понятие посттравматической стрессовой адаптации как интрапсихического процесса, задачей которого является воссоздание разрушенного внутреннего мира человека, системы его основных жизненных ценностей и связей с окружающим миром (Лазебная, 2007).

Одно из современных направлений в развитии теории стресса связано с понятием психологического ресурса. Ресурсы являются теми физическими и духовными возможностями человека, мобилизация которых обеспечивает выполнение программы и способов (стратегий) поведения для предотвращения или купирования стресса (Бодров, 2006б). Процесс совладания с психической травмой требует сложной системы взаимосвязанных ресурсов: личностных, социальных, психологических, профессиональных, физических и материальных. В настоящем исследовании изучалась роль личностных свойств (в частности, нейротизма), интеллекта и субъектных характеристик в совладании с посттравматическим стрессом.

Известно, что восприятие того или иного психологического воздействия как стрессового, непосредственная или отдаленная реакция на это воздействие, механизмы совладания с психической травмой во многом зависят от индивидуально-личностных особенностей человека (Тарабрина, 2003). В частности, Айзенк в своей модели обусловливания неврозов показал, что у людей с высоким нейротизмом и низкой экстраверсией существует бóльшая предрасположенность к неврозам, так как они сильнее реагируют на эмоционально возбуждающие стимулы и дольше сопротивляются угасанию этих реакций (Айзенк, 1999). Ряд исследователей, изучая возможность прогнозирования посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) на основе личностных черт, пришли к выводу, что менее подвержены влиянию травмы активные, энергичные, устойчивые и выносливые люди, а те, кто имеет высокие показатели по нейротизму и интроверсии, сильнее реагируют на травму (Pitman, Shalev, Orr, 1999).

Посттравматический стресс – многоаспектный и многоуровневый феномен (Тарабрина, 2003), и в его формировании принимают участие не только эмоциональные, но и когнитивные, ценностные характеристики. Говоря о соотношении мышления и эмоций, С. Л. Рубинштейн утверждал, что эмоциональное самочувствие мыслящего субъекта связано с динамикой мыслительного процесса. Эмоции человека представляют собой единство эмоционального и интеллектуального так же, как познавательные процессы обычно образуют единство интеллектуального и эмоционального. С. Л. Рубинштейн отмечал, что в норме сознательная познавательная интеллектуальная деятельность тормозит эмоциональное возбуждение, придавая ему направленность и избирательность; при аффектах, т. е. при сверхинтенсивном эмоциональном возбуждении, избирательная направленность действий нарушается и возможна импульсивная непредсказуемость поведения (Рубинштейн, 2009).

Когда говорят об интеллекте как некоторой способности, то, в первую очередь, опираются на его адаптационное значение для человека. Штерн считал, что интеллект есть общая способность приспособления к новым жизненным условиям. По Ж. Пиаже, развитый интеллект проявляется в универсальной адаптивности, в достижении «равновесия» индивида со средой. Согласно Стернбергу, по отношению к внешнему миру интеллектуальное поведение может выражаться в адаптации, выборе внешней среды или ее преобразовании.

Данные зарубежных исследований показывают, что, чем выше уровень интеллекта, тем меньше вероятность развития посттравматического стресса (Macklin et al., 1998; Saign et al., 2006; McNally, 2006; Hart, 2008). Интеллектуальные способности позволяют осмыслить травматический опыт в индивидуальном ключе как полезный и интегрировать его в структуру личности (Вигура, 2003). Алекс Линли отводит важную роль в процессе совладания с травматической ситуацией мудрости, а также рассматривает ее в качестве возможного следствия позитивной адаптации субъекта к травме (Linley, 2003).

В отечественной психологии интеллект как способность также соотносится с успешностью адаптации человека к новым условиям. В. Н. Дружинин рассматривает интеллект как «ресурс», характеризующий когнитивные возможности индивида. Когнитивный ресурс как теоретический конструкт объясняет проявление общего фактора интеллекта в индивидуальной продуктивности (Горюнова, Дружинин, 2000, 2001).

В исследованиях взаимозависимости формально-динамических (биологически обусловленных) параметров индивидуальности с выраженностью признаков посттравматического стресса у военнослужащих, принимавших участие в боевых действиях в Чечне, отмечено, что группы «Норма» и «ПТСР» значимо различаются по уровню эргичности в интеллектуальной сфере (Епутаев, Иконникова, 2003, с. 220–235). Показано также, что существует взаимосвязь между тяжестью посттравматического стресса и успешностью выполнения когнитивных задач (Vasterling et al., 2002).

В центре внимания отечественных исследователей психологии совладания находится человек «совладающий» – субъект, поэтому проблематика совладания неразрывно связана с психологией субъекта. В настоящем исследовании изучались смысложизненные и ценностные ориентации как предикторы совладания с боевой травмой. Роль этих структур в совладании со стрессом изучается в основном в рамках экзистенциально-гуманистического подхода (Дж. Бьюдженталь, Т. Грининг, Р. Мэй, В. Франкл, И. Ялом и др.). В данном направлении последствия экстремальной ситуации рассматриваются в широком контексте отношений человека с миром. В экстремальной ситуации, «помимо физических, нервных и эмоциональных травм, угрозе подвергается наше право на жизнь, на личное благополучие. Возникает ощущение, что мир (включая людей) не оказывает значительной поддержки человеческой жизни в целом. Разрушается само наше представление о существовании. Существование в этом смысле включает все значимые структуры, которые свидетельствуют о том, что мы являемся ценной и жизнеспособной частью материи жизни» (Грининг, 1994, с. 92). Альфрид Лэнгле, рассматривая травму с экзистенциальной точки зрения, отмечает, что для ее переживания особенно значимы вопросы смысла (Лэнгле, 2009). По мнению А. В. Серого и А. В. Полетаевой, психотравма вызывает процесс нарушения самосознания. Главным пусковым фактором этого процесса является такое изменение в смысловой сфере личности, в результате которого травматическое событие, лишенное когнитивной переработки и не включенное в процесс осмысления, отделяясь от смысловой структуры личности, диссоциируется, превращаясь в автономное образование. Основной задачей деятельности психики в переработке травматического опыта в таком случае является не только смысловая переработка травмирующего события, но и его адекватное включение в смысловой контекст с формированием ценностного отношения личности (Серый, Полетаева, 2004).

Исходя из системного подхода к функционированию психики, нами было сделано предположение о том, что люди с различными индивидными особенностями нуждаются в различных ресурсах. В частности, предполагалось, что лица с высоким нейротизмом нуждаются в больших ресурсах, чтобы справиться с травмой. Поэтому у индивидов с высокой негативной эмоциональностью будет ярче проявлен вклад интеллекта и смысло-ценностных характеристик в процесс совладания со стрессом.

Цель исследования заключалась в изучении интеллекта и личностных характеристик как предикторов посттравматического стресса у комбатантов (участников боевых действий). В соответствии с целью были поставлены следующие задачи:

1) исследовать личностные особенности ветеранов боевых действий с выраженным посттравматическим стрессом;

2) проанализировать связи уровня общего интеллекта у ветеранов боевых действий с выраженностью посттравматической симптоматики;

3) изучить связи общего интеллекта и смысло-ценностных ориентаций с выраженностью посттравматичесского стресса у лиц с различным уровнем нейротизма;

4) построить с помощью регрессионного анализа комплексную модель взаимного влияния ценностно-смысловых, личностных характеристик и общего интеллекта на выраженность посттравматического стресса.

Гипотеза исследования: интеллект и смысло-ценностные ориентации являются предикторами посттравматического стресса у участников боевых действий, а также выступают в качестве свойств, опосредующих связь между нейротизмом и признаками посттравматического стресса.

Методы исследования

Исследование проводилось на базе Центра восстановительной терапии им. М. А. Лиходея (г. Руза). В экспериментальном исследовании приняли участие ветераны боевых действий в Афганистане и Чеченской Республике без признаков органического поражения и психических расстройств, без ранений или с ранениями легкой и средней степени тяжести в анамнезе.

Всего в исследовании приняли участие 155 человек (добровольцы), мужчины, средний возраст исследуемых составил 41,79 ± 6,26 года. Среди респондентов 97 человек (63 %) имеют высшее образование, 54 человека (35 %) – среднее и среднее специальное образование, 4 человека (2 %) – незаконченное высшее образование. Использовались следующие методики:

1) Миссисипская шкала для оценки посттравматических реакций (военный вариант) (Практикум…, 2001);

2) Методика Стандартные Прогрессивные Матрицы Равена (Равен, 2001; Равен и др., 2002);

3) Пятифакторный личностный опросник Big Five (форма S) в адаптации С. Д. Бирюкова;

4) Шкала оценки интенсивности боевого опыта Т. Кина (Практикум…, 2001);

5) Тест смысложизненных ориентаций СЖО (Леонтьев, 2000);

6) Опросник терминальных ценностей ОТеЦ (Сенин, 1991).

Статистическая обработка данных проводилась с помощью программы SPSS 10.0.

Результаты исследования

Личностные особенности респондентов с выраженным посттравматическим стрессом

Из массива выборки была выделена группа испытуемых с высокими значениями посттравматического стресса (ПТС) – группа «Выраженный ПТС». В группу вошел 31 человек (20 % от общего количества исследуемых). Среднее значение по Миссисипской шкале составило 92,13 ± 9,83 балла, что соответствует среднему значению по группе «ПТСР», полученному в Лаборатории психологии посттравматического стресса (Практикум…, 2001, с. 144).

Результаты статистического анализа показали, что группа респондентов с высокими значениями ПТС значимо отличается от остальных участников выборки по таким личностным факторам, как Нейротизм (U = 862,5, p = 0,000), Экстраверсия (U = 1448,0, p = 0,034) и Склонность к согласию (U = 1251,5, p = 0,003). Так им образом, лица, имеющие выраженные признаки посттравматического стресса, более интровертированны, имеют высокий уровень нейротизма и в меньшей степени склонны к компромиссам во взаимоотношениях с людьми по сравнению с группой «Норма».

Полученные результаты согласуются с данными других исследователей о том, что индивиды, обладающие высоким нейротизмом и интроверсией, сильнее реагируют на травму (Pitman et al., 1999). Относительно достаточно низких значений по шкале Склонность к согласию отмечается, что ветераны с выраженными признаками посттравматического стресса чаще характеризуются повышенной импульсивностью, агрессивностью, некоторой враждебностью к другим лицам или обществу в целом, нежели ветераны из группы «Норма» (Byrne, Riggs, 1996; Jakupcak, Conybeare, Phelps et al., 2007; Колов, 2009). Данные свойства в ситуации войны могут быть адаптивными, а в мирной жизни те же свойства, возможно, становятся источником жизненных трудностей.

Взаимосвязь интеллекта и посттравматического стресса

Результаты корреляционного анализа показали, что существует значимая, но не высокая обратная корреляционная связь между выраженностью признаков посттравматического стресса и интеллектуальными показателями: количеством правильных ответов за единицу времени (общий балл СПМ Равена) и сложностью выполненных задач (см. таблицу 3).

Связь между нейротизмом и общим баллом по СПМ Равена отмечена на уровне тенденции (r = –0,138, p = 0,088), значимой взаимосвязи между нейротизмом и сложностью выполненных задач по всей выборке выявлено не было (r = –0,111, p = 0,168).

Для проверки гипотезы об опосредовании интеллектом связи нейротизма и посттравматического стресса выборка была поделена на две группы по уровню нейротизма. Деление осуществлялось по медиане (15 баллов по шкале Нейротизм Пятифакторного личностного опросника), группы получили название «Низкий нейротизм» и «Высокий нейротизм» (см. таблицу 3).

Далее был проведен корреляционный анализ между показателями уровня выраженности признаков посттравматического стресса и интеллектуальными показателями в указанных группах. В группе респондентов с низким нейротизмом взаимосвязь между интеллектуальными показателями (общий балл по тесту СПМ Равена, сложность выполненных задач) и выраженностью признаков посттравматического стресса не обнаружена. В то же время в группе респондентов с высоким нейротизмом отмечена значимая обратная корреляционная связь между этими показателями. Отличия по уровню посттравматического стресса у ветеранов с высоким нейротизмом и различным уровнем интеллекта показаны на рисунке 1.

Таблица 3

Описательная статистика групп «Высокий нейротизм» и «Низкий нейротизм» и коэффициенты корреляции между выраженностью признаков посттравматического стресса и интеллектуальными показателями

Примечание: ** – уровень достоверности р≤0,01.

Таким образом, показано, что у лиц с низким нейротизмом интеллект не связан с выраженностью признаков посттравматического стресса. Для лиц с высокой негативной эмоциональностью травматическое воздействие оказывается более интенсивным и связано с большей вероятностью возникновения негативных последствий и потому процесс совладания с посттравматическим стрессом требует бóльших ресурсов. На основании полученных данных можно предположить, что у испытуемых с высокой негативной эмоциональностью интеллект начинает выступать как один из факторов совладания с боевым стрессом. Лица с более высоким интеллектом эффективнее перерабатывают травматическую информацию. При сочетании же высокого нейротизма и низкого интеллекта картина совладания с травматическим стрессом менее успешна.

Рис. 1. Показатели выраженности посттравматического стресса (ПТС), интенсивности боевого опыта (ИБО) и личностных черт у групп «Высокий нейротизм/низкий интеллект» и «Высокий нейротизм/высокий интеллект»

Полученные нами данные согласуются с представлениями Айзенка о том, что черта «нейротизм/уравновешенность» отражает индивидуальные различия в тенденции к переживанию негативных аффектов: люди с высоким нейротизмом сообщают о существенно большем количестве переживаемых негативных аффектов, чем уравновешенные люди (Айзенк, Айзенк, 2001). Лица с высокой степенью нейротизма, по всей видимости, реагируют на травматический опыт более интенсивно, следовательно, им требуется больше ресурсов для совладания.

Поскольку особенностью применяемого для диагностики психометрического интеллекта теста Равена является то, что его показатель выявляет не просто способность находить закономерности в ряду геометрических фигур, но и «потенциал обучаемости», проявляющейся в способности самообучаться в ходе интеллектуальной деятельности при отсутствии прямых инструкций (Равен Дж. К. и др., 1997), то мы можем говорить об имплицитной обучаемости как факторе совладания с посттравматическим стрессом. Согласно концепции ментального опыта М. А. Холодной, в особенностях имплицитной обучаемости проявляется действие непроизвольного интеллектуального контроля – компонента метакогнитивного опыта (Холодная, 2002).

Остается открытым вопрос о том, приводит ли посттравматический стресс к снижению когнитивного функционирования или же высокий уровень дотравматического интеллекта предрасполагает к более успешному совладанию с травмой. В настоящем исследовании не был оценен уровень интеллекта испытуемых до их участия в боевых действиях, однако результаты, полученные американскими исследователями, подтверждают взаимосвязь интеллекта ветеранов войн до участия в боевых действиях, текущего интеллекта и выраженности симптомов посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) (Macklin et al., 1998). Они показали, что низкий дотравматический интеллект увеличивает риск развития симптомов ПТСР. Таким образом, можно предполагать, что для лиц с высоким нейротизмом интеллект действительно является предиктором выраженности посттравматического стресса.

Взаимосвязь посттравматического стресса и ценностно-смысловых характеристик личности

В настоящем исследовании изучалась взаимосвязь выраженности посттравматического стресса со смысложизненными и ценностными ориентациями личности.

Корреляционный анализ, проведенный на общей выборке испытуемых (n = 155), обнаружил значимую обратную взаимосвязь выраженности признаков посттравматического стресса со всеми смысложизненными ориентациями (на уровне достоверности p≤0,01). Эти результаты согласуются с данными исследования А. В. Полетаевой, в котором показано различие структуры смысложизненных ориентаций на уровне статистически значимой тенденции по шкалам Цели в жизни, Локус контроля – Жизнь и Общий показатель осмысленности жизни между группами «Норма» и «ПТСР»: показатели осмысленности жизни у испытуемых группы «Норма» выше, чем у группы «ПТСР»; а также выявлены статистически достоверные связи признаков посттравматического стрессового расстройства и смысложизненных ориентаций (Полетаева, 2005). В исследованиях Е. О. Лазебной и М. Е. Зеленовой было показано, что существуют статистически значимые различия между группами «адаптированных» и «дезадаптированных» ветеранов по всем показателям опросника смысложизненных ориентаций (СЖО), имеющим отношение к активной вовлеченности обследуемых в организацию собственного посттравматического существования, по оценкам эмоциональной насыщенности и результативности жизни, а также по удовлетворенности самореализацией (Лазебная, Зеленова, 2007).

С выраженностью посттравматического стресса негативно взаимосвязаны следующие ценностные ориентации: Сфера обучения и образования и Сфера общественной жизни (p≤0,05). Таким образом, стремление индивида к повышению уровня своего образования, значимость для него проблем жизни общества способствует совладанию с посттравматическим стрессом.

Полученные данные, с одной стороны (учитывая сравнительно небольшое количество связанных с травматических стрессом ценностных ориентаций), можно объяснить тем, что высокий уровень посттравматического стресса приводит к сужению ареала значимых для индивида ценностей, целей, сфер жизни. Тяжелые травматические переживания могут искажать видение реальности, сводя ценностный взгляд субъекта на себя как личность и окружающий мир до осознания лишь себя в травме. С другой стороны, значимость для индивида основных человеческих смыслов и ценностей позволяет снизить уровень посттравматического стресса. Значимые ценности позволяют индивиду взглянуть на травматическое событие под другим углом, а не только из фокуса произошедшего и дают возможность реализации своих травматических переживаний, например, в самообразовании или деятельности общественных организаций.

С целью проверки гипотезы об опосредовании ценностно-смысловыми характеристиками личности связи нейротизма с выраженностью посттравматического стресса, был проведен сравнительный анализ наличия корреляционных взаимосвязей между ценностными, смысложизненными ориентациями и выраженностью посттравматического стресса в группах испытуемых с высоким и низким нейротизмом (см. таблицу 4).

Результаты, приведенные в таблице 4, показывают, что в группе «Высокий нейротизм» обнаружены значимые обратные корреляционные связи между выраженностью посттравматического стресса и смысложизненными ориентациями, в группе «Низкий нейротизм» значимых корреляций между этими показателями нет. Таким образом, результаты нашего исследования дополняют уже имеющиеся в отечественной литературе данные о взаимосвязи осмысленности жизни и выраженности посттравматического стресса тем, что существенное значение в совладании с травмой осмысленность жизни начинает приобретать именно у лиц с выраженной негативной эмоциональностью.

Таблица 4

Коэффициенты корреляции между выраженностью посттравматического стресса и смысложизненными ориентациями в группах «Высокий нейротизм» и «Низкий нейротизм»

Примечание: ** – уровень достоверности р≤0,01.

Данные таблицы 5 показывают, что не отмечено значимых корреляционных взаимосвязей между терминальными ценностями и посттравматическим стрессом ни в группе респондентов с высоким нейротизмом, ни в группе респондентов с низким нейротизмом. Таким образом, гипотеза об опосредующей роли ценностно-смысловых ориентаций во взаимосвязи выраженности посттравматического стресса с личностными особенностями комбатантов подтвердилась лишь частично: совладание со стрессом испытуемых, характеризующихся негативной эмоциональностью, в некоторой степени обусловлено включением в этот процесс конгломерата смысложизненных ориентаций.

Таблица 5

Коэффициенты корреляции между выраженностью посттравматического стресса и ценностными ориентациями в группах «Высокий нейротизм» и «Низкий нейротизм»

Регрессионная модель взаимного влияния ценностно-смысловых, личностных характеристик и общего интеллекта на выраженность посттравматического стресса

В исследовании была сделана попытка построения комплексной модели взаимного влияния интеллектуальных, личностных и ценностно-смысловых характеристик на выраженность посттравматического стресса (см. таблицу 6).

Исходя из данных таблицы 6 видно, что предикторами высокой интенсивности посттравматического стресса у ветеранов боевых действий являются нейротизм, интенсивность боевого опыта, личностная черта Добросовестность и значимость сферы Семейная жизнь, в то время как снижают выраженность признаков посттравматического стресса такие характеристики, как Уровень общего интеллекта, Склонность к согласию, Удовлетворенность настоящим процессом жизни, Собственный престиж.

Таблица 6

Роль интеллекта, индивидуально-личностных и ценностно-смысловых особенностей как предикторов выраженности посттравматического стресса

Таким образом, высокая интенсивность пережитого боевого опыта, высокий нейротизм и низкий интеллект являются предикторами высокого посттравматического стресса. Готовность же субъекта идти на контакт с окружающим миром, способность получать удовлетворение от настоящего процесса жизни, заинтересованность в том, чтобы быть значимой личностью в глазах окружающих людей («значимых близких», семейного окружения), возможность совершать нешаблонные поступки (действовать не по заранее намеченному плану, а творчески подходить к каждой минуте своей жизни, быть более адаптивным к жизненным ситуациям) являются ресурсами в преодолении последствий травматического опыта.

Обсуждение результатов

Результаты проведенного исследования показали, что ветераны с выраженным посттравматическим стрессом отличаются от остальных участников боевых действий большей интровертированностью, импульсивностью и более высоким уровнем нейротизма. Индивиды, склонные к независимости, обособленности от социума, принимающие решения без оглядки на окружающих (часто значимых близких) людей, хуже справляются с травматическим опытом. Часто участники боевых действий противопоставляют себя окружающему миру и близким им людям, поскольку тем не довелось столкнуться с такими трагическими ситуациями. Замкнутость на себе и пережитом военном опыте, который невозможно перенести на жизнь вне войны, не позволяет некоторым ветеранам принять поддержку окружающих. Склонность к интроверсии делает менее вероятной возможность активного поиска специализированной помощи. Подобные особенности личности могут заострять тяжесть травмы и приводить к усугублению признаков посттравматического стресса. Полученные в настоящем исследовании данные относительно более высокого уровня нейротизма у респондентов с выраженным посттравматическим стрессом согласуются с данными отечественных и зарубежных ученых (например: Pitman et al., 1999).

Выраженность посттравматического стресса взаимосвязана с низким уровнем общего интеллекта. При этом показано, что наибольший вклад интеллекта проявляется у лиц с высоким уровнем нейротизма. Индивиды с низким нейротизмом являются эмоционально более устойчивыми к воздействиям стрессогенных факторов и потому процесс совладания с травмой не требует дополнительных когнитивных ресурсов. Индивиды с высоким нейротизмом отличаются способностью к интенсивным и сверхинтенсивным реакциям на травматические события, и им требуются дополнительные ресурсы совладания со стрессом. Травматическая ситуация по своей сути – это опыт, выходящий за рамки повседневной жизни, чтобы справиться с ним, индивиду может быть недостаточно тех способностей и способов совладания со стрессом, которые он применял ранее. Поэтому в посттравматический период после возвращения ветерана к мирной жизни, когда он сталкивается со многими проблемами (регуляцией своего эмоционального состояния, адаптацией к социуму и т. д.), для того чтобы справиться с ними, ему необходимо выйти за рамки прежнего опыта. По всей видимости, это и является задачей интеллекта (интеллекта как способности к имплицитной обучаемости, согласно Дж. Равену мл.).

Возвращаясь из района боевых действий, человек сталкивается с целым комплексом сложностей, внутриличностных и межперсональных. Первая группа сложностей обусловлена тем, что травма внедряется в эмоциональное состояние индивида, что выражается в навязчивых переживаниях по поводу травматического события, стремлении избегать любых ситуаций, напоминающих травматическое событие, в повышенной эмоциональной возбудимости. Межперсональные трудности заключаются в том, что новоприобретенные черты, являвшиеся адаптивными в экстремальных ситуациях, мешают взаимопониманию участника боевых действий с окружающими людьми, что проявляется в разных сферах жизни: семейной, профессиональной и т. д. При этом проблемы, связанные с адаптацией к мирной жизни, могут усугублять постстрессовые переживания. Возможность сознательного умственного манипулирования элементами проблемной ситуации позволяет увидеть проблему с разных ракурсов, найти новые подходы к ее решению, определить те ресурсы, которые помогут с ней справиться. Вероятно, интеллект позволяет и уже имеющиеся у индивида ресурсы совладания осознать в каком-то новом ключе.

С точки зрения онтологической теории интеллекта, успешность совладания с травмой у лиц, обладающих более развитым интеллектом, может быть объяснена действием механизма непроизвольного интеллектуального контроля, составляющей метакогнитивного опыта субъекта. По мнению М. А. Холодной, открытая познавательная позиция как следствие хорошо организованного метакогнитивного опыта позволяет индивиду использовать более широкий спектр способов совладания с трудной ситуацией (Холодная, 2009).

При изучении вклада личностных характеристик в процесс совладания со стрессом показано, что выраженность посттравматического стресса обратно взаимосвязана со всеми смысложизненными ориентациями. Ценностные ориентации, в свою очередь, значимо коррелируют со смысложизненными. Исходя из этого, можно предположить, что влияние ценностных ориентаций индивида на совладание с последствиями пережитого стресса опосредуется смысложизненными ориентациями. По всей видимости, не имеет значения, какая ценность является ресурсом, но если она переживается и осознается индивидом как ценность, то становится смыслом. Интерпретировать полученные результаты в таком ключе позволяет также и то, что в регрессионную модель вошли ценности вместе со смысложизненной характеристикой «Процесс жизни», что, вероятно, может свидетельствовать об опосредующей роли смысложизненных ориентаций в формировании ресурса совладания с травмой с опорой на жизненные ценности. Данный вывод перекликается с мнением В. Франкла, согласно которому человек обретает смысл жизни, переживая определенные ценности (Франкл, 1990). В процессе изучения связей смысложизненных ориентаций с выраженностью признаков посттравматического стресса обнаружено, что данные характеристики опосредуют связь посттравматического стресса и нейротизма.

Полученные результаты подтверждают многочисленные данные о связи интеллекта и аффекта, а также о системном строении адаптационных ресурсов человека, характеризующихся взаимосвязью и взаимовлиянием различных частей этой системы друг на друга.

1 У ветеранов с выраженным посттравматическим стрессом наблюдается более высокий уровень нейротизма, более низкий уровень экстраверсии и склонности к согласию по сравнению с остальными участниками боевых действий.

2 Уровень интеллекта отрицательно связан с выраженностью посттравматического стресса.

3 Для лиц с высокой негативной эмоциональностью характерна сложная ресурсная структура совладания. Так, взаимосвязь нейротизма и посттравматического стресса опосредована уровнем интеллекта и смысложизненными ориентациями: у участников боевых действий с высоким нейротизмом, в отличие от ветеранов с низким нейротизмом, интеллектуальные способности и значимость смысложизненных ориентаций отрицательно взаимосвязаны с выраженностью посттравматического стресса. 4 Сочетание высоких показателей негативной эмоциональности, интенсивности боевого опыта, ценностной ориентации Семейная жизнь с низкими показателями интеллекта, личностного свойства Склонность к согласию и смыслоценностных ориентаций

Процесс жизни и Собственный престиж является предиктором высокой выраженности посттравматического стресса.

1.4. Смысложизненные ориентации и самооценка как корреляты преодоления последствий военного стресса

Проблема восстановления эмоционального и психологического благополучия после психической травмы, изучение личных и социальных ресурсов, позволяющих человеку преодолеть последствия трагических жизненных обстоятельств и экстремальных стрессоров, в последние годы является одной из актуальных и широко изучаемых в психологии. В результате начиная с 1990-х годов активно проводятся эмпирические исследования отношений между различными формами травматического опыта и позитивными жизненными изменениями. Ведется разработка теоретических моделей, объясняющих процессы, благодаря которым враждебные обстоятельства могут эффективно перерабатываться и приводить к субъективному переживанию личностного роста, исследуются различные аспекты смысловой регуляции психических состояний (Абабков, Перре, 2004; Бодров, 2006б; Прохоров, 2009).

Введенное Эммонсом понятие «стресс-индуцированного роста личности», когда человек, переживший травму, сохраняет позитивное благополучие, несмотря на страдания и несчастье, а в ряде случаев даже благодаря этим испытаниям, получило в последние годы широкое признание. В литературе по стресс-индуцированному росту именно концепту «смысла» отводится центральное место. Смысл рассматривается как ключевой теоретический конструкт, опосредующий связь между стрессом и позитивными изменениями. Проведенные эмпирические исследования подтвердили, что показатели смыслоутраты стабильно сопряжены с психологическим дистрессом и патологией, а сильное ощущение смысла напрямую связано с удовлетворенностью жизнью. И хотя осмысленность не всегда является гарантией высокого уровня позитивного эмоционального благополучия, отсутствие смысла и цели всегда делает человека несчастным (Эммонс, 2004). Было выявлено, что люди, ориентированные на духовные и религиозные ценности, более эффективно справляются со стрессом, порожденным травмой. Они чаще находят смысл в травматических кризисах и легче преодолевают неблагоприятные последствия по сравнению с индивидами, озабоченными целями, сосредоточенными на своем Я, или индивидами, имеющими установки на поиск острых ощущений или гедонистические установки (Emmons, Colby, Kaiser, 1998).

В цикле работ по изучению влияния травматических жизненных событий на соматическое здоровье установлено, что люди, реже заболевающие после перенесенного стресса, видят окружающий мир менее угрожающим, а себя воспринимают способными к копингу. Оптимизм, представления о личном контроле и нахождение смысла положительно коррелируют с усилением иммунной реакции и препятствуют развитию заболеваний (Брайт, Джонс, 2003).

Большое значение в преодолении негативных последствий стресса имеет такое свойство личности, как выносливость. Люди, сохраняющие здоровье после пережитого серьезного потрясения, нередко демонстрируют своеобразный личностный профиль, характеризующийся тремя основными особенностями: во-первых, верой в то, что человек может оказывать влияние на ход жизненных событий; во-вторых, верой в то, что жизнь имеет смысл и цель; в-третьих, установкой на то, что тяжелые жизненные события неизбежны и могут служить источником для развития и совершенствования (Перре, Лайрейтер, Бауманн, 2002).

Было также показано, что люди, относящиеся к типу с высокой «негативной аффективностью», обладающие диспозиционной тенденцией испытывать отрицательные эмоции и иметь негативное представление о самих себе, хуже справляются со стрессом и даже в благоприятные периоды жизни чаще испытывают дистресс и чувство неудовлетворенности (Брайт, Джонс, 2003). Исследования, направленные на выявление взаимосвязи самооценки с успешностью купирования стресса, показали, что в данном случае большую роль играет опыт индивида, полученный им в ходе предыдущих успешных или неуспешных попыток. Оказалось, что люди с высокой самооценкой, с одной стороны, значительно меньший круг событий расценивают как стрессогенные, а с другой, если стресс возникает, они справляются с ним лучше, чем люди с низкой самооценкой. Было также выявлено, что индивиды, имеющие негативное самовосприятие и плохо справляющиеся со стрессом, имеют и более высокий уровень страха или тревожности при появлении угрозы. Люди с низкой самооценкой считают себя недостаточно способными, чтобы противостоять угрозе; они менее энергичны в принятии превентивных мер и пытаются избегать трудностей, полагая, что не справятся с ними (Френкин, 2003; Abouserie, 1996).

В то же время, изучение взаимосвязи между самооценкой и смыслом жизни, позволило сделать заключение о том, что определенный уровень самооценки необходим, но недостаточен для наличия развитого ощущения смысла: индивиды с высокой самооценкой могут иметь низкие показатели осмысленности жизни, но тот, у кого низкая самооценка, не имеет высоких показателей смысложизненных ориентаций (Ялом, 2005). Было также выдвинуто предположение о том, что позитивные связи между аспектами Я работают на личностный смысл, в то время как высокая степень конфликтности между элементами Я-концепции вносит вклад в ощущение смыслоутраты (McGregor, Little, 1998).

Тем не менее, несмотря на многочисленные исследования, проблемы преодоления негативных последствий воздействия стресса на человека и личностных аспектов психической саморегуляции продолжают оставаться актуальными и значимыми в психологии.

В ряду травматических факторов воздействие боевой обстановки относится к числу наиболее тяжелых. Психологический ущерб, полученный в результате военной травмы, приводит к дезориентации в окружающей среде, нарушению адекватности представлений человека о мире, снижению самоуважения и чувства уверенности, утрате целостности Я, выбору неадекватных целей и способов поведения.

«Смыслоутратность», «смысловое отчуждение», «смысловой конфликт» – вот основные понятия, характеризующие человека, вернувшегося с войны (Знаков, 2007а; Магомед-Эминов, 1998). Как показывают многочисленные исследования в области военной медицины и психологии, воздействие боевых стрессоров вызывает значительное ухудшение психофизиологического состояния военнослужащих и зачастую приводит к развитию психических и психосоматических расстройств. При этом, в 20–25 % случаев нарушения психического здоровья встречаются в такой тяжелой форме дезадаптации, как посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР). Подобные состояния характеризуются сверхбдительностью и избыточной настороженностью и переживаются как постоянное ожидание опасности и готовности к ее отражению даже в самых обыденных ситуациях. Также для ПТСР характерны нарушения сна, внимания, высокий уровень раздражительности, разрушение временной жизненной перспективы, навязчивые мысли и воспоминания. В результате индивидам, страдающим ПТСР, требуется много усилий по контролю над травмой, что отражается на успешности их функционирования в быту и в профессиональной сфере (Кин, Ветерс, Фоа, 2005; Тарабрина, 2009).

Представленная работа является составной частью лонгитюдного экспериментального исследования психологических детерминант успешности постстрессовой адаптации участников военных действий, проведенного совместно с Е. О. Лазебной в Институте психологии РАН в период с 1999 по 2006 гг. (Лазебная, Зеленова, 1999–2007).

Цель настоящего раздела статьи – выявление связи между такими характеристиками личности, как самооценка, особенности самовосприятия, смысложизненных ориентаций и характером преодоления ветеранами последствий травматического стресса военной этиологии. Была выдвинута гипотеза о том, что успешность социально-психологического функционирования ветеранов тесно связана с уровнем осмысленности жизни и аффективно-когнитивными составляющими Я-концепции.

В соответствии с данной целью были определены следующие задачи:

1) сравнить группы ветеранов с различным уровнем социально-психологической адаптированности по комплексу показателей диагностической системы, используемой в ходе лонгитюдного эмпирического исследования;

2) исследовать взаимосвязи личностных характеристик (смысложизненных ориентаций, особенностей самовосприятия и самооценки) с другими показателями, отражающими психологические последствия военного стресса;

3) осуществить анализ факторной структуры показателей, входящих в диагностическую систему для оценки индивидуальной успешности преодоления последствий военной травматизации.

Участники исследования. В качестве испытуемых выступили ветераны боевых действий в Афганистане, проходившие срочную службу в период с 1979–1989 гг. Все они принимали участие в военных действиях и имели равный по тяжести боевой опыт. Никто из них не был тяжело ранен или контужен, никто не страдал тяжелыми психотическими расстройствами. Средний уровень образования – 11,2 лет обучения. Средний возраст на момент второго обследования – 35 лет.

Все испытуемые были ознакомлены с задачами обследования и участвовали в нем на условиях информированного согласия.

Процедура исследования была стандартной для всех испытуемых. Сначала проводилась беседа на основе клинического диагностического интервью СКИД для DSM-III-R, затем участники исследования заполняли психологические опросники в случайном порядке.

Методы исследования. В ходе обследования по результатам клинического диагностического интервью СКИД для DSM-III-R у ветеранов войны в Афганистане определялись: общий уровень адаптированности по «Интегральной шкале функционирования» (FS); наличие признаков посттравматических стрессовых нарушений и степень их выраженности (шкала CAPS); основные параметры демографического, социального и профессионального статуса; особенности субъективной оценки травматического опыта и его последствий.

Для оценки уровня осмысленности жизни применялся «Тест смысложизненных ориентаций» Д. А. Леонтьева (СЖО); особенности самооценки выявлялись посредством шкалы С. Р. Пантилеева «Методика исследования самоотношения (МИС)» и универсального набора шкал семантического дифференциала (СД).

Субъективная оценка успешности поствоенной адаптации определялась по Шкале «Успешность военной посттравматической адаптации» (УВПА), разработанной Е. О. Лазебной (Лазебная, 2006).

Статистическая обработка данных проводилась с использованием стандартного пакета программ PASW Statistics 17. В зависимости от типа измерительных шкал при оценке достоверности различий применялись соответствующие параметрические и непараметрические критерии. Для оценки взаимосвязей между переменными использовался коэффициент корреляции Спирмена. Для выявления возможной группировки переменных и установления весовых коэффициентов, определяющих степень включенности каждой из них в ту или иную группу, применялся факторный анализ (метод главных компонент).

Основные результаты, представленные в этой статье, получены по итогам второго этапа обследования участников военных действий.

С целью анализа эмпирических данных выборка ветеранов на основе медианного критерия была разделена на две группы в зависимости от величины суммарного индекса шкалы CAPS (Md = 11). Данная шкала фиксирует частоту проявления и степень тяжести посттравматических стрессовых нарушений (ПТСР), которые считаются ведущими признаками, характеризующими степень постстрессовой дезадаптации индивида. В результате группу, условно обозначенную как «адаптированные», составили 34 человека (группа А), группу «дезадаптированных» – 11 человек (группа Д).

Как видно из таблицы 7, сравнение социально-демографических параметров не выявило значимых различий между группами ни по одному из показателей. Что касается наличия проблем со здоровьем, то у «дезадаптированных» ветеранов значимо чаще встречались такие признаки психического неблагополучия, как депрессия, ипохондрические и тревожные проявления, они чаще обращались за помощью к психотерапевтам и психологам.

В таблице 8 представлены особенности субъективной оценки ветеранами влияния участия в военных действиях на текущую жизнь.

Таблица 7

Сравнение социально-демографических параметров и характеристик здоровья в группах «адаптированных» и «дезадаптированных» ветеранов

Таблица 8

Субъективная оценка «афганского опыта» в группах ветеранов (%)

Примечание: Так как некоторые обследованные отмечали одновременно как позитивные, так и негативные аспекты, сумма превышает 100 %.

Результаты ответов на вопрос «Оказывает ли военный опыт влияние на вашу жизнь в настоящее время?» распределились следующим образом: «отрицательный» аспект влияния отметили 8 % ветеранов в группе «адаптированных» и 20 % в группе «дезадаптированных»; «положительное» влияние отметили 48 % «адаптированных» и 55 % «дезадаптированных» ветеранов; неопределенный ответ (ответ типа «как-то влияет», «может быть, влияет» и т. д.) дали 44 % испытуемых из группы А и 25 % обследованных из группы Д. Было также выявлено, что большинство обследованных переживают чувство личностной «измененности», связанное с их военным опытом, выделяя, прежде всего, его положительные аспекты. При этом, если на первом этапе обследования позитивные изменения отметили 21,6 % «адаптированных» и 16 % «дезадаптированных» ветеранов, то положительные личностные изменения в связи с афганским опытом на 2-м этапе обследования отметили соответственно 68 % и 80 % обследованных. Большинство ветеранов с течением времени афганский опыт переоценили в лучшую сторону и стали рассматривать как позитивный этап жизненного пути, акцентируясь в первую очередь на положительных личностных приобретениях («это закалка, проверка на вшивость», «стойкость увеличилась», «сильнее стал», «стал понимать людей», «стал более самостоятельным, многому научился»).

Таблица 9

Признаки смыслоутратности в группах ветеранов с разным адаптационным статусом (количество случаев)

В таблице 9 представлена частота встречаемости таких признаков выраженного психологического неблагополучия, как отсутствие интереса к чему-либо, наличие суицидальных мыслей или попыток, переживание укороченной жизненной перспективы.

Результаты обработки интервью показали, что неприятные переживания, характеризующие смыслоутратность, в обследованной выборке наблюдаются только у ветеранов из группы «дезадаптантов».

Сравнение средних по итогам заполнения опросника СЖО и МИС в группе «адаптированных» ветеранов и данных, полученных на выборке стандартизации, не выявило статистически значимых различий ни по одной из субшкал использованных методик. Ветераны войны в Афганистане, пережившие травматический психический стресс в период участия в боевых действиях и сумевшие преодолеть его негативные последствия, по структуре самоотношения и смысложизненных ориентаций не отличаются от обычных мужчин, не имеющих военного опыта.

Сравнение выделенных групп по результатам заполнения психологических методик и основным показателям внешнего и внутреннего благополучия представлены в таблице 10.

Как видно из таблицы 10, группы значимо различаются по уровню общей социально-психологической адаптированности (шкала FS), субъективной оценке социального статуса и степени удовлетворенности им (шкала УВПА), а также по уровню общей осмысленности существования (субшкалы СЖО) и самооценке здоровья. Данные показатели выше в группе «адаптированных» ветеранов. Напротив, степень выраженности посттравматической симптоматики (шкала CAPS) и уровень личностной тревожности (шкала Спилбергера) выше в группе «дезадаптированных» ветеранов. Что касается особенностей самооценки, то выявлены следующие различия: значения шкалы МИС Самоуверенность достоверно выше в группе «адаптированных» ветеранов; на уровне статистически выраженной тенденции более высокие значения наблюдаются в группе «адаптированных» по таким шкалам МИС, как Саморуководство и Самопривязанность; баллы по шкале МИС Внутренняя конфликтность выше в группе «дезадаптантов».

Таблица 10

Сравнение средних в группах «адаптированных» и «дезадаптированных» ветеранов

Кроме того, был проведен сравнительный анализ подгрупп ветеранов, выделенных в зависимости от изменения Интегрального индекса шкалы FS между первым и вторым этапами (Зеленова, 2004). Были рассмотрены следующие группы ветеранов: 1) ветераны, у которых уровень FS стал выше; 2) ветераны, у которых уровень FS не изменился и 3) ветераны, у которых уровень адаптированности снизился. Результаты сравнения групп с позитивной и негативной динамикой состояния представлены на рисунке 2.

Было выявлено, что значения шкал МИС, входящих в такие обобщенные факторы методики самоотношения, как «аутосимпатия» и «самоуважение», а также фактор семантического дифференциала «оценка» выше в группах ветеранов, успешно преодолевающих последствия военного стресса. Значения шкал фактора МИС Самоуничижение, напротив, выше в группах с негативной направленностью адаптационного процесса. Важным показателем, связанным с повышением уровня адаптированности, оказалась шкала МИС Самопривязанность, характеризующая «желание или нежелание» индивида меняться по отношению к наличному состоянию. Успешность преодоления посттраматических проблем и способность к изменению представлений о себе тесно связаны. Ветераны, имеющие установки на саморазвитие, по результатам исследования обнаружили тенденцию к улучшению своего состояния.

Рис. 2. Сравнение факторов МИС и СД в группах ветеранов (условное отображение обобщенных данных)

С целью выявления взаимосвязей между личностными особенностями ветеранов и успешностью преодоления последствий военного стресса данные были обработаны с применением корреляционного анализа.

Значимые связи социально-демографических показателей с личностными переменными оказались малочисленными. Были выявлены прямые интеркорреляции между уровнем осмысленности жизни и такими переменными, как количество детей в семье и наличие хобби. Обнаружена связь между уровнем решения жилищной проблемы (отдельное жилье) и шкалами МИС Самоценность, Самопривязанность (прямая зависимость), а также шкалой МИС Внутренняя конфликтность (обратная зависимость). Отсутствие постоянной работы находится в обратной связи с показателем СЖО «локус контроля – Я» и напрямую связано со шкалой МИС Самообвинение.

В таблице 11 представлены значимые взаимозависимости характеристик личности с показателями психического и эмоционального неблагополучия.

Как видно из таблицы 11, чем выше индекс адаптированности по Интегральной шкале функционирования FS и общий уровень адаптированности и субъективной удовлетворенности своим состоянием по шкале УВПА, тем больше значения шкал методики СЖО и тем выше значения самоотношения по шкалам МИС. Наличие признаков посттравматического стрессового расстройства и высокий уровень личностной тревожности находятся с показателями осмысленности жизни, самооценкой и показателем удовлетворенности в обратной зависимости. Фактор СД «активность» оказался напрямую связан с наличием соматических проблем и в обратной связи с показателем общей удовлетворенности состоянием.

Проведение корреляционного анализа между показателями самооценки и особенностями смысложизненных ориентаций выявило их тесную взаимосвязь (см. таблицу 12). Чем выше значения по факторам МИС Глобальная самооценка и Аутосимпатия, а также значения общей самооценки по фактору СД «оценка», тем выше показатели осмысленности жизни. Шкалы фактора МИС Самоуничижение находятся в обратной связи с осмысленностью существования. Полученные данные подтвердили известный вывод о существовании взаимосвязи между уровнем осмысленности жизни и позитивными аспектами Я-концепции (Эммонс, 2004).

Таблица 11

Корреляции шкал СЖО, МИС и СД с показателями адаптированности (коэффициенты корреляции Спирмена)

Примечание: * p<0,05; ** p<0,01; *** p<0,001.

Таблица 12

Связь шкал СЖО с параметрами самооценки (коэффициенты корреляции Спирмена)

Примечание: * p<0,05; ** p<0,01; *** p<0,001.

С целью углубленного, не столько количественного, сколько качественного анализа полученных эмпирических данных и получения дополнительных возможностей для их интерпретации был проведен факторный анализ (метод главных компонент, варимакс-вращение). Подобного рода использование факторного анализа в эвристических целях считается вполне допустимым (Ермолаев, 2003). Первичную матрицу факторизации составили следующие группы показателей: 1) выраженность признаков посттравматических стрессовых проявлений (шкала CAPS), общий индекс социально-психологической адаптированности (шкала СКИД FS), индекс личностной тревожности (шкала Спилбергера); 2) ситуационные переменные: наличие постоянной работы, возраст, количество детей, уровень заболеваемости; 3) переменные, характеризующие особенности самооценки и смысложизненных ориентаций (шкалы МИС, СД, СЖО); 4) обобщенные индексы субъективной оценки успешности адаптации (шкала УВПА). В итоге было выделено семь значимых факторов, описывающих 75,41 % совокупной дисперсии. Результаты факторизации представлены в таблице 13.

Как видно из таблицы 13, основные параметры осознанного переживания субъектом тяжести, продолжительности и успешности процесса адаптации (показатели УВПА) вместе с такими показателями адаптированности, как обобщенный индекс FS СКИД и частота и интенсивность проявлений посттравматических признаков по шкале CAPS, составили первый фактор полученной матрицы, обозначенный как Субъективная оценка адаптации.

Обобщенный показатель осмысленности жизни, компоненты структуры самоотношения и личностная тревожность составили ядро второго фактора. Фактор является биполярным. Его негативный полюс составили такие шкалы МИС как Внутренняя конфликтность и Самообвинение вместе с характеристикой личностной тревожности по шкале Спилбергера. На положительном полюсе находятся суммарный индекс шкалы СЖО, а также шкалы МИС Самоуверенность и Самоценность.

Суммарный индекс СЖО является ведущей шкалой на позитивном полюсе фактора и отражает общий уровень осмысленности жизни, а также удовлетворенность индивида своим прошлым и настоящим, ориентацию на будущее и целеустремленность, принятие ответственности и внутреннюю согласованность жизненных установок, силу мотивационных тенденций к поиску смысла жизни в целом (Леоньев, 1992). Две шкалы методики МИС характеризуют степень рассогласованности Я-структур, наличие внутренней борьбы и негативную самооценку (шкалы Внутренняя конфликтность и Самообвинение). Еще две шкалы характеризуют силу Я и эмоциональное самопринятие (шкалы Самоуважение и Аутосимпатия). Фактор отражает, с одной стороны, гармоничность внутренней структуры Я и характер самооценки, с другой – особенности смысложизненных ориентаций и чувство смыслонаполненности жизни. Фактор был назван Осмысленность существования и самооценка.

Шкалы методики самоотношения Открытость, Самопривязанность и Саморуководство оказались объединены в третьем факторе в обратной связи с ситуационным показателем «наличие постоянной работы». Выделенный фактор включает в себя такие характеристики индивида, как способность к саморефлексии, степень конформности и ориентации на социальное одобрение, а также степень привязанности к своему Я. Связь наличия работы и неблагоприятное развитие комплекса посттравматической симптоматики отмечалась нами ранее (Лазебная, Зеленова, 1999). Данный факт нашел свое подтверждение и при анализе интервью ветеранов с разной динамикой адаптационного процесса. Было выявлено, что только в группах дезадаптантов 100 % обследованных имеют постоянную работу, которая чаще всего не требует квалификации. В большинстве случаев это трудовая деятельность, при которой процесс реализации себя в профессии не может служить базисом для выработки новой, посттравматической картины мира, а следовательно, и стать основой для более благоприятного посттравматического развития личности. Среди ветеранов с позитивной динамикой постстрессовых состояний высок процент тех, кто получает различные виды пенсионного обеспечения или занимается предпринимательской деятельностью в свободном индивидуальном режиме.

Таблица 13

Результаты факторного анализа

Четвертый фактор объединил такие переменные, как высокий уровень общей заболеваемости и высокие баллы по шкалам семантического дифференциала Оценка и Активность. Связь соматических нарушений в сочетании с ощущением повышенной «активности» подтверждает сделанное нами ранее предположение о противоречивом психологическом смысле субъективного переживания активности участниками боевых действий. Проведенный дополнительно статистический анализ показал, что за восприятием собственной активности у ветеранов войны в значительной степени скрывается высокая степень общей психоэмоциональной напряженности, связанной с преодолением навязчивых вторжений и воспоминаний о военном прошлом (Зеленова, 2006).

Пятый фактор (Аутосимпатия) составили такие шкалы методики исследования самоотношения как Самопринятие, Самоценность, шкалы семантического дифференциала Оценка и показатель Наличие работы. В основе данного фактора лежит глобальное чувство симпатии к себе, принятие себя таким, каков есть, и уверенность в симпатии других людей.

Ситуационные показатели, такие как «количество детей в семье» и «возраст на момент обследования», объединились только в шестом факторе полученной структуры. Доминирующей шкалой седьмого фактора выступила общая удовлетворенность ветеранов своим функционированием в социуме.

Таким образом, применение факторного анализа позволило получить хорошо структурированную, внутренне непротиворечивую матрицу, описывающую 75,41 % совокупной дисперсии, базирующуюся на результатах общепризнанных и широко применяемых в психологии методик. Полученная факторная структура хорошо сопоставима и согласуется с выводами, сделанными на основе применения других статистических процедур, а также с фактами, известными из литературных источников и данными психотерапевтических практик. По итогам факторного анализа мы получили сжатую, обобщенную картину, позволившую проиллюстрировать имеющиеся результаты.

Обсуждение результатов

Проведенное обследование ветеранов позволяет говорить о том, что, несмотря на длительность периода, прошедшего со времени участия в военных действиях в Афганистане, данное событие, по их мнению, остается значимым и все еще продолжает оказывать влияние на текущую жизнь. При этом по мере отдаления от момента травматизации наблюдается рост числа ветеранов, отметивших положительные аспекты этого влияния. Это характерно как для тех, кто успешно преодолел негативные проявления военного стресса, так и для ветеранов, все еще страдающих от многочисленных постстрессовых нарушений.

Одной из важных характеристик особенностей смысловой регуляции деятельности выступает временная локализация ведущих смысловых ориентиров, т. е. протяженность и насыщенность «временной жизненной перспективы» индивида. Считается, что характеристики временной жизненной перспективы и психологическое здоровье тесно взаимосвязаны (Нюттен, 2004). Наше исследование показало, что в группе адаптированных ветеранов Афганистана не было никого, кто отметил бы отсутствие жизненной перспективы и интереса к жизни вообще. В группе «дезадаптированных» таких ветеранов оказалось около 30 %. Более того, почти у половины «дезадаптантов» наблюдались суицидальные мысли.

Сравнение групп «адаптированных» и «дезадаптированных» ветеранов в зависимости от уровня смысложизненных ориентаций по шкалам методики СЖО позволяет констатировать более высокие значения суммарного индекса общей осмысленности жизни у индивидов, успешно преодолевающих тяжелые последствия военного стресса. Группу успешных ветеранов характеризует, прежде всего, интерес к происходящему вокруг и эмоциональное переживание насыщенности повседневного существования, позитивная оценка своего прошлого и настоящего, уверенность в своей способности влиять на ход собственной жизни и самостоятельно осуществлять жизненный выбор (шкалы СЖО «процесс», «результат», «локус контроля – Я»). Вера человека в способность управлять событиями своей жизни и активно в них вмешиваться свидетельствует об активной жизненной позиции индивида. Данное свойство сильнее выражено у более адаптированных ветеранов.

Обнаруженные в исследовании прямые интеркорреляции между шкалами СЖО и высоким уровнем субъективной удовлетворенности своим состоянием и функционированием в социуме (шкала УВПА) еще раз подтвердили известный факт тесной связи между общим принятием жизни и характером ее осмысленности. Проведение корреляционного анализа подтвердило также существование взаимосвязи между ощущением смысла жизни и выраженностью негативных признаков психического дистресса (тревожностью, депрессией и др.) (Ялом, 2005). Кроме того, в обследованной выборке уровень «целенаправленности жизни» и переживание ее «результативности» по шкалам СЖО напрямую коррелирует с количеством детей в семье (r = 0,3*–0,36**), а шкала «локус контроля – жизнь» – с наличием хобби в свободное время (r = 0,36**).

Сопоставление выделенных групп по параметрам самооценки позволяет говорить о более высоком уровне самоуважения в группе «адаптированных» ветеранов. Успешно преодолевающие травматический кризис индивиды считают себя людьми сильными, волевыми и надежными, полагая, что их судьба находится в их собственных руках, а сами они «вполне созрели как личности». У них ниже уровень внутренней конфликтности, склонности к самокопанию и самообвинению. Что касается шкал семантического дифференциала, то за исключением самооценки «здоровья» (она выше в группе «адаптантов»), достоверных различий обнаружено не было.

Корреляционный анализ показал, что среди социально-демографических характеристик лишь показатель Наличие отдельного жилья напрямую связан с такой характеристикой самоотношения, как уровень Внутренней конфликтности (r = 0,33*) и находится в обратной связи с уровнем Самоценности (r = – 0,38**). Можно предположить, что степень решенности жилищной проблемы для ветеранов является наиболее значимым моментом, связанным с эмоциональной оценкой собственного Я. Корреляционный анализ подтвердил значимость параметров «самоуважения»: были выявлены взаимосвязи между уровнем самоуважения и успешностью преодоления негативных постстрессовых проявлений. Высокие значения шкал фактора МИС Самоуничижение, напротив, обнаружили отрицательные интеркорреляции с показателями субъективной удовлетворенности (r = –0,3*) и оценкой общей адаптированности (r = –0,41**).

Анализ динамики адаптационного статуса ветеранов за период между 1-м и 2-м этапами исследования и сопоставление с характеристиками смысложизненных ориентаций и самооценкой позволяет говорить, что значения шкал МИС, входящих в такие обобщенные факторы методики самоотношения как Аутосимпатия и Самоуважение, а также оценка по шкалам семантического дифференциала Хороший – Плохой выше в группах ветеранов, успешно преодолевающих последствия военного стресса. Характеристики самоотношения, отражающие отрицательные переживания в адрес собственного Я, напротив, выше в группах с негативной тенденцией в динамике постстрессовых состояний. Было также выявлено, что ветераны с высокой степенью ригидности самооценки, не считающие нужным меняться ни в какую сторону, испытывали наибольшие трудности в адаптации. При этом «дезадаптированные» ветераны, успешно решающие задачи по нахождению новых жизненных смыслов и стремящиеся к изменению своего представления о себе, на 2-м этапе исследования значительно повысили свой адаптационный статус по сравнению с 1-м этапом. В этой подгруппе было установлено значительное снижение уровня интенсивности и частоты проявления признаков посттравматических стрессовых нарушений.

Проведение факторного анализа позволило получить логически непротиворечивую матричную структуру. При этом переменные, характеризующие общий уровень осмысленности жизни и различные аспекты самоотношения сгруппировались в трех значимых факторах. Это фактор № 2 Осмысленность существования, фактор № 3 Самоуважение и фактор № 5 Аутосимпатия. Полученное распределение шкал методики МИС в значительной степени соответствует результатам авторской 3-факторной схемы строения самоотношения. Следует отметить также, что состав фактора № 2, имеющего двухполюсную структуру, хорошо подтверждает выявленное С. Р. Пантилеевым и В. В. Столиным существование расщепления единого феноменологического пространства самоотношения индивида на негативное и позитивное отношение к себе, которое трактуется авторами как особый защитный механизм («защитный предохранительный клапан») самоподдержания определенного уровня общей самооценки (Пантилеев, 1993).

На основании обобщения результатов эмпирического исследования нами сформулированы следующие выводы:

1 Проведенное исследование позволило обнаружить взаимосвязи, существующие между характером преодоления участниками военных действий негативных последствий воздействия боевого стресса и такими их личностными особенностями, как уровень смысложизненных ориентаций и структура самоотношения.

2 Показано, что высокий уровень самооценки и смысложизненных ориентаций напрямую связан с высоким уровнем общей социально-психологической адаптированности ветеранов и показателями субъективной удовлетворенности своим состоянием. Чем меньше частота и степень тяжести посттравмтических стрессовых проявлений, реже случаи обращения к психиатрам и психологам, ниже уровень личностной тревожности и ряд других негативных показателей самочувствия, тем выше характеристики самоотношения и общая смыслонаполненность жизни.

3 Выявлено, что тенденция приписывать себе ответственность за события своей жизни и активная жизненная позиция в посттравматический период прямо соотносятся с успешностью социально-психологического функционирования участников боевых действий. Ветераны войны, считающие, что человек способен контролировать свою жизнь, свободно принимать решения и реализовывать их в действии, более успешно преодолевают тяжелые последствия военной травмы; у них более протяженная перспектива будущего и позитивное отношение к настоящему и прошлому.

4 Анализ особенностей динамики адаптационного статуса ветеранов показал, что ригидность структур Я и нежелание индивида меняться даже в лучшую сторону, сопровождается трудностями в преодолении последствий боевого стресса и высоким уровнем негативных посттравматических проявлений. Было обнаружено, что успешность решения посттраматических проблем и способность к изменению представлений о себе тесно связаны. Ветераны, имеющие установки на саморазвитие, по результатам исследования обнаружили тенденцию к улучшению своего состояния.

5 Результаты факторного анализа позволяют говорить о том, что в иерархии различных переменных, определяющих успешность постстрессовой адаптации, одно из важных мест принадлежит таким индивидуально-личностным регуляторам активности человека, как характер смысложизненных ориентаций, структура самооценки и особенности самовосприятия. Как показало наше исследование, эти личностные переменные в значительной степени обеспечивают состояние эмоционального и психологического благополучия и успешность функционирования индивида в социуме в отдаленные от травмы периоды жизнедеятельности.

1.5. Защитные механизмы поведения при травме искусственного прерывания беременности

В соответствии с теорией психологической адаптации при подходе к изучению стресса и его преодоления признается вклад в ее развитие как личности, так и особенностей среды, а также ставится задача выявления условий ситуации, умений и ресурсов личности, которые вместе обеспечивают оптимальную адаптацию. Преодоление стресса как стремление человека к своему благополучию выполняет функцию поддержания гомеостаза, особенно в течение короткого периода времени, но оно может также иметь трансформационные (адаптационные) функции в течение продолжительных сроков, особенно при отдаленных последствиях. Частично эта гомеостатическая или трансформационная функция зависит от типа реакций и используемых стратегий преодоления (Бодров, 2007а).

Адаптация – это сложный процесс, включающий понятия защиты, приспособления, умения и стратегии преодоления. Психология субъекта на основе развиваемого нами системно-субъектного подхода объединяет в общее пространство, представляющее общий адаптационный потенциал человека, такие механизмы поведения, как саморегуляция, контроль поведения, психологические защиты и стратегии совладания (Сергиенко, 2007а).

Саморегуляция является необходимым компонентом любой деятельности современного человека. В содержание понятия «саморегуляция психических состояний» входят умение владеть собой, своими действиями и поступками, переживаниями и чувствами, способность сознательно поддерживать и регулировать свое самочувствие и поведение в стрессовых ситуациях. Достижение психологического благополучия в условиях того или иного затруднения возможно при успешном функционировании системы психической адаптации.

Контроль поведения рассматривается в качестве психологического уровня саморегуляции произвольной активности, обеспечивающего целенаправленную деятельность субъекта. Основываясь на индивидуальных ресурсах, он включает три субсистемы (когнитивный контроль, эмоциональную регуляцию, волевой контроль), создавая индивидуальный паттерн саморегуляции (Сергиенко, 2007б, 2009). Как интегративная регуляторная функция субъекта контроль поведения играет важнейшую роль в преодолении человеком сложностей жизни, связанных с выбором адекватного способа решения различных затруднений.

Существуют экспериментально аргументированные данные о том, что контроль поведения как своеобразное соотношение когнитивного, эмоционального и волевого компонентов связан с типами предпочитаемых психологических защит и стратегий совладания (Ветрова, 2006, 2008). При этом контроль поведения, начиная складываться на ранних этапах развития субъекта, представляет собой более стабильную и устойчивую характеристику по отношению к защитному и совладающему поведению (Виленская, 2008а).

Большинство современных исследователей рассматривают механизмы психологической защиты в качестве интрапсихической адаптации человека, происходящей за счет подсознательной переработки поступающей информации, способствующей гармоничному состоянию сознания. Совладающее поведение представляется как поведение, позволяющее субъекту с помощью осознанных действий способами, адекватными личностным особенностям и ситуации, справиться со стрессом. Если субъект не владеет этим видом поведения, возможны неблагоприятные последствия для его продуктивности, здоровья и благополучия (Крюкова, 2007б).

Особенности стратегий адаптивного поведения особенно явно проявляются в ситуациях жизненных трудностей, предъявляющих высокие требования к индивидуальным ресурсам субъектной саморегуляции (Сергиенко, 2009). Любая сложная жизненная ситуация представляется в качестве обусловленного внутренними и внешними факторами фрагмента действительности, на субъективном уровне воспринимаемого в качестве психологического затруднения. Согласно психологии человеческого бытия, трудная ситуация – это не субъект и внешние обстоятельства жизни, воздействующие на него, а человек, находящийся внутри ситуации и оценивающий, интерпретирующий, понимающий ее как трудную для себя (Знаков, 2007б). В качестве психологической причины или источника субъективного затруднения может выступать любой внутренний и внешний стимул, обуславливающий возникновение сложной ситуации и побуждающий человека прилагать необходимые для ее разрешения усилия (Либина, 2008).

Особо стрессовой ситуацией в структуре жизненного пути личности женщины может явиться искусственное прерывание беременности. Женщины, прошедшие через аборт, в той или иной мере подвержены воздействию травматических факторов. Травматический стресс, или психическая травма, представляет собой системное психическое нарушение, возникающее в результате воздействия факторов экстремальных ситуаций, выходящих за рамки обыденного опыта (Тарабрина, 2001). При рассмотрении травматических последствий абортов для психики женщины часто используется понятие «синдром последствий аборта» (СПА) («Post abortion syndrome»), который, с точки зрения многих исследователей, представляет собой особый вариант ПТСР (Vincent, 1992).

Процесс совладания с травматическими переживаниями, связанными с прерыванием беременности, имеет свою специфику по сравнению с другими видами психической травматизации. Как правило, опыт аборта является интимным переживанием, которым не принято делиться даже с близкими людьми. Более того, представления об аморальности этого поступка, а также религиозные запреты делают аборт темой, закрытой для обсуждения. Известно, что основными характеристиками субъективной картины травматического события при переживании искусственного прерывания беременности являются чувства вины, стыда, безнадежности и утраты, а также негативный образ Я и снижение самоуважения. Женщины, решившиеся на аборт, демонстрируют значимо больше депрессивной симптоматики, чем беременные женщины, не имеющие намерений прерывать беременность (Major et al., 1985). Совладание с травматическими переживаниями, связанными с абортом, осложняется также тем, что объект утраты носит очень сложный характер, вызывающий зачастую амбивалентные чувства. Очень трудно допустить в сознание переживание утраты объекта, который не был рожден, не имел имени, т. е. как бы не существовал.

Наша работа направлена на исследование механизмов адаптивного поведения женщин, имеющих травматичный опыт искусственного прерывания беременности, а именно своеобразия контроля поведения, психологической защиты, совладания и их соотношения в единой системе адаптации. Изучение взаимосвязи подсистем контроля поведения, механизмов психологической защиты и совладания у женщин с травматичным опытом аборта представляется нам важным, поскольку абортивная травма дезорганизует мир женщины, вносит существенные изменения в ее жизнь. В связи с этим важно знать специфику психической регуляции поведения травмированных женщин, обеспечивающую адаптацию субъекта к окружающей среде в целом.

Итак, объектом нашего исследования являются женщины, имеющие и не имеющие травматичный опыт искусственного прерывания беременности, предметом – особенности адаптивных механизмов поведения этих женщин.

Основной теоретической гипотезой исследования является предположение о том, что гармоничное соотношение механизмов психической адаптации субъекта, – а именно контроля поведения, психологической защиты и совладания, – ведет к возможности конструктивного разрешения жизненных трудностей, а значит к адекватному взаимодействию с миром.

В рамках исследовательских гипотез предполагается, что женщины с травматичным опытом аборта и женщины без такого опыта отличаются своеобразием контроля поведения и способов защитного и совладающего поведения. Травмированные женщины обладают менее согласованной системой связей контроля поведения и механизмов защиты и совладания в отличие от женщин без травмы, что не способствует их адекватной адаптации.

Задачи исследования:

1) определить наличие или отсутствие выраженной травматичной реакции на ситуацию прерывания беременности у исследуемых женщин;

2) изучить составляющие контроля поведения и выявить их уровненные особенности у женщин с травматичным опытом аборта;

3) выявить и изучить предпочитаемые типы психологической защиты и совладания в трудной жизненной ситуации у травмированных женщин;

4) установить связь между вышеперечисленными показателями и выявить особенности психической адаптации у женщин с травматичным переживанием аборта.

Практическая значимость исследования состоит в возможности использования полученных данных при разработке индивидуальных программ психологической реабилитации для лиц, имеющих травматичный жизненный опыт, и определения психотерапевтических стратегий при работе с ними.

Методика

В исследовании участвовало 145 женщин репродуктивного возраста от 20 до 35 лет, имеющих одного или несколько детей (средний возраст – 29 лет). Было опрошено 50 женщин с опытом искусственного прерывания беременности и 95 женщин, никогда не прерывавших беременность. У всех респонденток с опытом аборта прерывание беременности происходило в результате обдуманного и принятого самой женщиной решения, исключая медицинские показания. Также одним из условий отбора было наличие у всех испытуемых детей. По нашему мнению, опыт материнства дает возможность женщине, столкнувшейся с нежелательной беременностью, подходить к ситуации аборта более осознанно.

При формировании исследовательских групп важным критерием стало определение того, является ли для женщины событие аборта травмирующим или, наоборот, не вызывает травматических переживаний. Диагностика посттравматического состояния проводилась с помощью Шкалы оценки влияния травматического события ШОВТС (IES-R) М. Горовица, адаптированной Н. В. Тарабриной с соавт. (Тарабрина и др., 2007). Согласно задачам данного исследования, испытуемые при ответе на вопросы опросника в качестве тяжелого жизненного события рассматривали ситуацию аборта.

Средние значения общего суммарного показателя по ШОВТС у опрошенных женщин представлены в таблице 14.

Таблица 14

Средние значения общих суммарных показателей по ШОВТС у женщин с опытом аборта и женщин без такого опыта

Примечание: Значения >50 – выраженная реакция на травму, 30–50 – умеренная реакция, <30 – низкая реакция (Тарабрина и др., 2007).

Таблица 15

Испытуемые с различным уровнем реакции на событие аборта в группе женщин с опытом прерывания беременности и без такого опыта (в %)

В таблице 15 отражены данные по распределению испытуемых с различным уровнем реакции на травмирующую ситуацию аборта внутри групп женщин с опытом аборта и женщин без такого опыта.

Таким образом, основную группу исследования («С травмой») составили женщины, имеющие опыт искусственного прерывания беременности и выраженную травматическую реакцию на это событие (N = 31). В группу сравнения («Без травмы») вошли женщины, никогда не прерывавшие беременность и не имеющие тяжелых переживаний по поводу этого события (N = 32).

Для решения исследовательских задач и проверки поставленных гипотез нами были изучены следующие показатели с использованием соответствующих методик для их регистрации.

Показатели контроля поведения:

– показатели когнитивного контроля как индивидуального стиля саморегуляции произвольной активности, а именно показатели Планирования, Программирования, Гибкости, Моделирования, Оценки результата, Самостоятельности и Общего уровня саморегуляции произвольной активности изучались с помощью опросника «Стиль саморегуляции поведения (ССПМ) В. И. Моросановой, позволяющего диагностировать степень развития осознанной саморегуляции (Моросанова, 2004);

– показатели эмоционального контроля: Оценка и выражение эмоций, Регулирование эмоций и Использование эмоций при решении проблем — изучались с помощью методики The Schutte Self Report Emotional Intelligence Test (SSREIT), сконструированной на базе ранней модели Дж. Мэйера и П. Сэловея Н. Шутте с коллегами (Schutte et al., 1998);

– для изучения показателей волевой регуляции: Контроль за действием при неудаче, Контроль за действием при планировании и Контроль за действием при реализации – использовался опросник «Шкала контроля за действием» (НАКЕМП-90) Ю. Куля (Шапкин, 1997).

Для изучения показателей механизмов психологической защиты, а именно показателей Отрицания, Вытеснения, Проекции, Регрессии, Замещения, Рационализации, Компенсации и Реактивного образования применялась методика Life Style Index (LSI) Р. Плутчика и Х. Келлермана, позволяющая диагностировать всю систему механизмов психологической защиты, выявить ведущие, основные механизмы и оценить степень напряженности каждого из них в отдельности (Романова, Гребенников, 1996).

Показатели совладающего поведения, а именно показатели Кон-фронтирующего совладания, Дистанцирования, Самоконтроля, Поиска социальной поддержки, Принятия на себя ответственности, Ухода-избегания, Планирования разрешения проблемы и Положительного переосмысления (переоценки) ситуации изучались с помощью копинг-теста Р. Лазаруса и С. Фолкмана, адаптированного Т. Л. Крюковой с соавт. (Крюкова, Куфтяк, 2007). Этот тест позволил определить характерные стратегии совладания для женщин с травматичным переживанием аборта.

В работе были использованы непараметрические методы статистической обработки данных. При статистической обработке результатов использовались многофункциональный критерий углового преобразования Фишера ϕ*, U-критерий Манна – Уитни и метод ранговой корреляции rs Спирмена. Обработка данных проводилась с использованием статистического пакета программ Statistica 8.0.

Результаты

Для сравнения показателей контроля поведения в группах женщин «С травмой» и «Без травмы» использовался критерий ϕ* – углового преобразования Фишера. Полученные результаты представлены в таблице 16.

Когнитивный контроль. В группе «Без травмы» значимо преобладают женщины с высоким уровнем показателей Программирование (28,1 % и 6,5 %; ϕ = 2,385, р≤0,01), Моделирование (37,5 % и 12,9 %; ϕ = 2,313, р≤0,01), Общий уровень саморегуляции (43,75 % и 12,9 %; ϕ = 2,821, р≤0,01) и средним уровнем показателя Оценка результата (в %) та (81,3 % и 51,6 %; ϕ = 2,555, р≤0,01); в группе «С травмой» значимо преобладают женщины со средним уровнем показателя Программирование (83,9 % и 56,25 %; ϕ = 2,456, р≤0,01) и низким уровнем показателей Общий уровень саморегуляции (38,7 % и 12,5 %; ϕ = 2,46, р≤0,01) и Оценка результата (25,8 % и 3,1 %; ϕ = 2,825, р≤0,01).

Таблица 16

Испытуемые с различным уровнем контроля поведения в группах «С травмой» и «Без травмы» (в %)

Эмоциональная регуляция. В группе «С травмой» преобладают женщины со средним уровнем всех показателей эмоционального контроля: Оценка и выражение своих эмоций и эмоций других людей (54,8 % и 25,4 %; ϕ = 2,46, р≤0,01), Регуляция эмоций в себе и других людях (61,3 % и 31,3 %; ϕ = 2,428, р≤0,01) и Использование эмоций для решения проблем (58,1 % и 46,8 %; ϕ = 3,016, р≤0,01); в группе «Без травмы» преобладают женщины с низким уровнем показателей Оценка и выражение своих эмоций и эмоций других людей (4 6, 9 % и 3,2 %; ϕ = 4,559, р≤0,001) и Использование эмоций для решения проблем (46,9 % и 16,2 %; ϕ = 2,71, р≤0,01).

Волевой контроль. В группе «С травмой» значимо преобладают женщины с ориентацией на состояние при неудаче (35,5 % и 15,6 %; ϕ = 1,845, р≤0,05), в то же время в группе «Без травмы» значимо преобладают женщины с ориентацией на действие при неудаче (4 3, 7 5 % и 16,1 %; ϕ = 2,46, р≤0,01).

Для оценки различий в использовании механизмов защиты и совладающих стратегий в группах женщин «С травмой» и «Без травмы» применялся критерий U Манна – Уитни. В результате были найдены различия по показателям (в скобках следует указание группы, у которой показатель выше):

Проекция – U = 2,27, p>0,01 (женщины с травмой);

Рационализация – U = 2,88, p>0,004 (женщины с травмой);

Самоконтроль – U = 2,39, p>0,02 (женщины с травмой);

Конфронтирующее поведение – U = –2,8, p>0,005 (женщины без травмы).

Данные, приведенные в таблицах 17 и 18, демонстрируют индексы напряженности психологических защит и совладающих стратегий у исследуемых групп женщин.

В группе «С травмой» высоким уровнем напряженности отличаются механизмы психологической защиты Проекция и Рационализация и копинг-стратегии Самоконтроль и Бегство, остальные способы адаптации находятся в пределах нормативных значений. В группе «Без травмы» высоконапряженными являются механизм защиты Отрицание и стратегия совладания Самоконтроль, остальные значения также находятся в пределах нормы. Напомним, что высокая напряженность механизма адаптации свидетельствует о наличии неразрешенных конфликтов и выраженном дезадаптационном характере.

Для выявления степени согласованности между контролем поведения и системой психической адаптации у женщин с травматичным опытом прерывания беременности и женщин без такого опыта применялся метод ранговой корреляции rs Спирмена. Результаты обработки представлены на рисунках 3 и 4.

Таблица 17

Индексы напряженности механизмов психологической защиты в группах «С травмой» и «Без травмы» (средние значения по группе)

Примечание: Значения 40–50 – нормативные значения, >50 – высокий уровень напряженности (Романова, Гребенников, 1996).

Таблица 18

Индексы напряженности стратегий совладания в группах «С травмой» и «Без травмы» (средние значения по группе)

Примечание: Значения 0–6 – низкий уровень напряженности, 7–12 – средний, 13–18 – высокий (Крюкова, Куфтяк, 2007).

Обсуждение результатов

Гипотеза, касающаяся уровневых особенностей контроля поведения в выделенных нами группах женщин, нашла свое подтверждение в полученных данных. Эти данные позволяют нам определить основные характеристики контроля поведения у женщин с травматичным опытом искусственного прерывания беременности (см. таблицу 16).

Рис. 3. Значимые корреляции между показателями контроля поведения, механизмов защиты и совладания в группе «С травмой»

Примечание: Сплошная линия – положительная направленность корреляции, пунктирная линия – отрицательная направленность корреляции.

Рис. 4. Значимые корреляции между показателями контроля поведения, механизмов защиты и совладания в группе «Без травмы»

Примечание: Сплошная линия – положительная направленность корреляции, пунктирная линия – отрицательная направленность корреляции.

Прежде всего, это слабый уровень развития регуляторных процессов Программирования и Оценивания результатов в отличие от женщин из группы «Без травмы». Низкие баллы по этим шкалам свидетельствуют о невысокой сформированности у травмированных женщин потребности продумывать последовательность своих действий и поведения для достижения намеченных целей. Они предпочитают действовать путем проб и ошибок, поскольку не могут самостоятельно формировать программу действий для разрешения проблемы. Вероятно, этой особенностью можно объяснить наличие актуальных травматичных переживаний после прерывания нежелательной беременности и сложности их разрешения. Характерная слабость возможности оценивать себя и результаты своей деятельности часто ведет к неадекватности полученных результатов. Подобные особенности саморегуляции, устойчиво проявляющиеся в различных жизненных ситуациях, приводят к игнорированию уже совершенных ошибок. Общий уровень саморегуляции у травмированных женщин также имеет низкие значения. Это свидетельствует о негармоничном профиле саморегуляции, в котором снижена возможность компенсации неблагоприятных для достижения цели личностных особенностей. В целом подобный стиль когнитивной регуляции требует больших энергетических затрат по поддержанию необходимого поведения, исправлению ошибочных действий, компенсации психологической неудовлетворенности и оказывает негативное воздействие на психическое состояние женщины с актуальными переживаниями травмы.

Изучение эмоционального контроля в выделенных нами группах свидетельствует о среднем уровне развития этой подсистемы контроля поведения в обеих группах исследования. Однако у женщин с травматичным опытом аборта прослеживается тенденция к более эффективной работе этой подсистемы. Возможно, подобная особенность выполняет компенсаторную адаптивную функцию и помогает женщинам из группы «С травмой» организовывать свою деятельность, несмотря на слабость развития когнитивного контроля поведения.

Данные по исследованию произвольной активности свидетельствуют о значимых отличиях в двух группах. Женщины из группы «Без травмы» при возникновении неудачи более склонны предпринимать активные действия по разрешению возникшей проблемы.

Вероятно, высокая когнитивная гибкость этих женщин компенсирует средне развитую способность эмоционального регулирования, что позволяет им без нарушения процесса деятельности и лишних эмоциональных затрат справляться с некомфортными условиями жизни. Женщины же с травматичным опытом аборта в ситуации неудачи более ориентированы на эмоции и чувства по поводу произошедшего. Ориентация на состояние связана с задержкой реализации намерения, вызванной мыслями и анализом прошлого, настоящего и будущего. По нашему мнению, дефицит когнитивных возможностей не позволяют таким женщинам осознавать весь комплекс внешних и внутренних условий, необходимых для достижения цели, создавать конкретные программы действий при необходимости ее корректировки. Это как бы вынуждает женщин с травмой «застревать» на своих размышлениях и переживаниях, обдумывании причин произошедших неудач, что требует лишних затрат психического ресурса и мешает конструктивному разрешению трудностей. Такой способ регуляции поведения является неэкономным.

После оценки значимых различий в выборе защитных и совладающих стратегий преодоления трудностей в обеих группах испытуемых были выявлены следующие особенности. Для женщин с травматичным опытом искусственного прерывания беременности в ситуации возникновения сложных жизненных обстоятельств характерно использование механизмов психологической защиты по типу Проекции и Рационализации.

Сильная выраженность механизма психологической защиты Проекция свидетельствует о постоянном стремлении таких женщин подсознательно ослабить интенсивность актуальных отрицательных эмоций, связанных с прерванной беременностью. Вероятнее всего, за счет осуществления проекций женщины частично блокируют осознание собственной роли в этой ситуации и переносят часть ответственности за свой поступок на других, тем самым снижая связанное с ситуацией напряжение. Здесь проекция выступает в качестве попытки справиться с недовольством собой путем приписывания другим людям неприемлемых для себя качеств или чувств. Такая переориентация позволяет защититься от неприятия себя окружающими. Вредоносная функция проекции заключается в ошибочной интерпретации реальности.

Высокий уровень напряженности механизма Рационализации у женщин из группы «С травмой» свидетельствует о наличии когнитивных усилий, направленных на поиск псевдоразумных объяснений своих поступков. Наши данные свидетельствуют о том, что Рационализация наиболее выражена у женщин с высокими показателями когнитивного контроля поведения в этой группе, развитость которого необходима для применения данного защитного механизма. Осознание и использование в мышлении только той части воспринимаемой информации, благодаря которой собственное поведение предстает как хорошо контролируемое и не противоречащее объективным обстоятельствам, помогает женщинам с актуальными психологическими проблемами частично снимать возникающее напряжение. Но при этом обязательно проявляются неудовлетворенность собой и своими поступками и потребность в самооправдании.

Также женщины с травматичными переживаниями чаще, чем нетравмированные, прибегают к использованию совладающей стратегии Самоконтроль. Этот копинг-механизм относится к группе эмоционально-ориентированного совладания, когда психические усилия направлены не на разрешение некомфортной ситуации, а на сохранение самообладания и регуляцию собственных чувств. Полагаем, что использование подобной стратегии объяснимо своеобразием системы контроля поведения этих женщин. В сложной жизненной ситуации невозможность применения адекватных когнитивных усилий по решению проблемы (из-за недостаточной развитости этой подсистемы контроля поведения) вынуждает их активизировать контроль эмоциональный, направленный на управление своими чувствами и эмоциями. Известно, что эмоционально-ориентированное совладание может изменить лишь способ интерпретации случившегося, но не саму ситуацию.

Отметим, что характерные для этих женщин стратегии совладания имеют высокие или близкие к этому уровню значения напряженности (см. таблицу 18), что свидетельствуют об их выраженном дезадаптивном характере. Подобное состояние механизмов защиты и совладания у травмированных женщин связано с наличием актуального психического напряжения и тревоги по поводу ситуации аборта. Таким образом, защитный стиль (Проекция, Рационализация и Самоконтроль), специфичный для женщин с травмой, не является продуктивным и снижает возможность проявления более эффективных способов совладания и успешного разрешения проблем.

Для женщин без травмы не характерно прибегание к механизмам психологической защиты в затруднительной ситуации. При возникновении трудностей они выбирают сознательные способы их преодоления, а именно стратегию совладания Конфронтирующее поведение. Данный тип копинга направлен на непосредственное разрешение сложной ситуации и относится к проблемно-ориентированному типу совладания. Использование Конфронтирующего копинга предполагает наличие как агрессивных тенденций, направленных на изменение ситуации, так и рациональных, преднамеренных усилий, направленных на разрешение проблемы. Средняя степень напряженности этой стратегии у нетравмированных женщин характеризует ее как находящуюся в пограничном адаптивном состоянии. Однако подобный вариант совладания в сочетании с гармоничным стилем саморегуляции у таких женщин, вероятно, является достаточным для успешного функционирования субъекта в условиях жизненных трудностей. Подчеркнем, что для нетравмированных испытуемых в сложных ситуациях характерен выбор именно сознательного совладающего поведения, направленного на активное взаимодействие субъекта с ситуацией.

Анализ корреляционных связей между показателями контроля поведения и способами защиты и совладания дает нам основания для выявления весомых различий в системе психической адаптации исследуемых женщин (см. рисунки 3 и 4).

Положительные корреляционные связи между показателями подсистем контроля поведения обнаружены в обеих группах исследования. Но у нетравмированных женщин в корреляционных связях между переменными составляющих контроля поведения задействовано больше показателей, чем в группе «С травмой». Это свидетельствует о том, что контроль поведения у таких женщин имеет более гармоничную, интегрированную и взаимосогласованную систему, осуществляющую максимально полное использование психических ресурсов.

Известно, что контроль поведения как интегративная индивидуальная регуляторная функция субъекта тесно связан с системой психической адаптации (Ветрова, 2008). Наши результаты соотносятся с данным положением. Значимые корреляционные связи между показателями подсистем контроля поведения, механизмов психологической защиты и стратегий совладания были выявлены в обеих группах. Однако сила и направленность этих связей в каждой из групп особая.

Так, в группе «С травмой» показатель Общего уровня саморегуляции значимо положительно коррелирует с копингом Самоконтроля. Это значит, что стремление к сохранению контроля над своими переживаниями и чувствами, управлению своим эмоциональным состоянием имеет тесную связь с уровнем интеллектуальных возможностей травмированного субъекта. В нашем случае низкий уровень развития когнитивной подсистемы контроля поведения не способствует успешному использованию вышеупомянутого копинга. Это подтверждается данными о высоком уровне напряженности этой стратегии, характеризующей его выраженный дезадаптивный характер.

В группе нетравмированных женщин Общий уровень саморегуляции также мало связан с механизмами адаптации. Здесь выделяется значимая компенсаторная корреляционная связь с копингом Поиска социальной поддержки. Вероятно, высокий уровень интеллекта женщин без травмы компенсирует потребность в помощи извне (информационной, инструментальной или эмоциональной) и позволяет им самостоятельно, без посторонней поддержки справляться с жизненными трудностями.

В обеих группах обнаружено большое количество значимых взаимосвязей показателей механизмов адаптации с подсистемой эмоционального регулирования. Подобный результат соотносится с данными работы Е. А. Сергиенко и И. И. Ветровой, где этот факт объясняется весомым вкладом эмоционального компонента во все сферы жизнедеятельности субъекта (Сергиенко, Ветрова, 2004).

В группе женщин с травматичными переживаниями после аборта показатели эмоциональной сферы значимо положительно коррелируют с механизмами Отрицания и Проекции. Уровень выраженности данных бессознательных механизмов в группе здесь тесно связан с успешностью функционирования системы эмоционального контроля. Чем лучше у этих женщин развита способность регулирования собственных переживаний, тем активнее работает механизм блокировки восприятия неприятной информации. Также действует и механизм переноса неприемлемых чувств и желаний на других с целью перекладывания на них ответственности за происходящее. Вероятно, такой способ защитного поведения частично снижает психическую напряженность субъекта, но не является достаточно эффективным для разрешения сложной ситуации.

Положительные корреляции в этой группе выявлены у показателей эмоционального и произвольного контроля с Общей напряженностью психологических защит. Подобный результат подтверждает наличие актуальных травмирующих переживаний у женщин из группы «С травмой», что препятствует адекватному функционированию системы саморегуляции в целом.

В группе «Без травмы» не наблюдается ни одной значимой корреляции с показателем Общая напряженность психологических защит. Здесь выделяется компенсаторная корреляционная связь почти всех показателей эмоционального интеллекта с механизмом защиты по типу Компенсации. Этот онтогенетически самый поздний и когнитивно сложный защитный механизм развивается и используется, как правило, сознательно и в данном случае, вероятно, предназначен для обращения слабых сторон личности в сильные. Благодаря этому при хорошем функционировании подсистемы эмоционального регулирования женщины без травмы способны без лишних психических затрат успешно справляться с напряжением в сложной ситуации.

Что касается связи контроля поведения с копинг-стратегиями, то в обеих группах выявлено также большое количество связей с подсистемой эмоционального контроля.

Все показатели этой подсистемы у травмированных испытуемых коррелируют с копингами Самоконтроля и Дистанцирования. Подобные корреляционные связи объяснимы тем, что при развитой системе эмоционального контроля велика вероятность успешного регулирования своих состояний и сохранения самообладания при возникновении трудностей. Способность отстранения от проблемы за счет создания положительной перспективы ситуации или снижения ее значимости также зависит от уровня эмоционального интеллекта. Однако достаточно выраженная напряженность данных копинг-механизмов не позволяет травмированным женщинам успешно пользоваться такими способами совладания.

Отметим положительную корреляцию в этой группе одного из показателей эмоционального интеллекта с копингом Поиска социальной поддержки. Чем сильнее поддержка извне, тем адекватнее женщины с травматичным переживанием аборта способны регулировать свои чувства и использовать их для решения проблем. Для травмированных женщин важна поддержка и помощь окружающих людей.

Интересна значимая корреляционная связь между показателями эмоционального контроля и копингом Положительной переоценки, выявленная в обеих группах женщин. Этот результат позволяет утверждать, что успешность позитивного переосмысления неприятного события тесно связана со способностью регулирования и использования эмоций. В результате процесса переоценки происходит перенесение акцента с текущей проблемы на другие области жизни, например, личностное развитие или религиозную сферу. Наши данные свидетельствуют о пограничном адаптивном варианте этого копинга у женщин из обеих групп. Вероятно, это связано с особенностями эмоционального контроля исследуемых женщин, находящегося на среднем уровне развития.

Обращает на себя внимание наличие взаимосвязей внутри самой системы способов психической адаптации, а именно значимых связей между психологическими защитами и копинг-стратегиями.

В группе «С травмой» стратегия совладания Самоконтроль положительно коррелирует с механизмом Рационализации. Согласованная работа данных адаптационных механизмов должна способствовать частичному снятию возникшего напряжения за счет контроля над собственными эмоциями через рассуждение и «объективное» отношение к ситуации. Однако высокий уровень напряженности данных механизмов в этой группе женщин не позволяет им эффективно функционировать.

В группе «Без травмы» интересна корреляция между копингом Конфронтирующего поведения и Проекцией, имеющая компенсаторный характер. Это означает, что у женщин, не имеющих травматических переживаний и, по нашим данным, часто использующих конфронтирующий копинг при разрешении проблем, минимальна вероятность переноса ответственности за происходящее в их жизни на окружающий мир и приписывания другим людям каких-либо неблаговидных поступков. Они склонны к обдуманному, самостоятельному принятию решения в трудных жизненных ситуациях.

В целом в группе травмированных женщин выявлено больше взаимосвязей между всеми изучаемыми показателями, однако большинство из них не выполняет компенсирующую функцию, а лишь усиливает общее психическое напряжение. В группе женщин без травматичного опыта аборта отмечается наличие компенсаторных, согласованных связей между показателями системы психической адаптации, что характеризует лаконичный и адекватно функционирующий стиль адаптивной активности. Эти данные дают нам право говорить о подтверждении выдвинутых гипотез исследования.

Таким образом, в ходе нашего исследования были выявлены уровневые особенности составляющих контроля поведения в обеих группах испытуемых. Травмированные женщины отличаются низким уровнем когнитивного и произвольного контроля, тогда как для нетравмированных испытуемых характерна высокая когнитивная пластичность и способность беспрепятственного осуществления своих намерений в достижении цели. Эмоциональный контроль в обеих группах осуществляется на среднем уровне.

Также было установлено, что испытуемые из исследуемых групп выбирают различные пути преодоления трудностей. Для женщин с травматичным опытом характерно использование как бессознательных механизмов защиты психики, так и сознательных способов совладания, которые отличаются эмоционально-ориентированным и дезадаптивным характером. Женщины без травмы в большинстве случаев прибегают к продуктивному проблемно-ориентированному стилю совладания.

В обеих группах испытуемых было выявлено своеобразие соотношения адаптивных механизмов поведения. Женщины без травмы отличаются тесными связями контроля поведения, психологических защит и совладания, в большинстве случаев имеющими компенсаторный характер, причем предпочтение отдается нескольким наиболее продуктивным стратегиям. Для травмированных женщин характерна система многочисленных связей между изучаемыми показателями с меньшими компенсаторными возможностями, что не способствует успешному совладанию, а лишь усиливает общее психическое напряжение субъекта.

Перспективу дальнейшей разработки поставленной проблемы авторы видят в попытках изучения соотношения контроля поведения, механизмов психологической защиты и совладания женщин, имеющих травматичный опыт аборта, с уровнем их личностного развития.

2.1. Современные направления в исследованиях психологии совладающего поведения

Совладание с трудной (стрессовой) ситуацией как адаптивное поведение человека – относительно новое направление в психологии, которое находится на стыке психологии личности, психологии развития, социальной и клинической психологии, что отражает современные тенденции интеграции науки в междисциплинарное знание. Психология совладающего поведения как самостоятельная область психологических исследований в российской научной психологии становится популярной, что подтвердили две международные научно-практические конференции, прошедшие в 2007 и 2010 гг. в Костроме (Психология совладающего поведения, 2007; Психология стресса и совладающего поведения, 2010). На них были представлены доклады авторов из многих регионов России и зарубежных стран.

Цель данной статьи состоит в определении ключевых процессов и подходов, наиболее продуктивных в исследованиях стресса и совладания с ним в настоящее время, т. е. в 2010-е годы. Мы попытаемся обозначить имеющиеся результаты исследований, проведенных в Костромском государственном университете им. Н. А. Некрасова, а также указать «слабые места» современных исследований, чтобы способствовать качественным сдвигам в исследованиях совладающего поведения в перспективе.

Теоретически и методологически в настоящее время в зарубежной психологии парадигма стресса-копинга продвигается не слишком быстро, как отмечают Ч. Карвер и М. Шайер (Carver, Scheier, 2004), Эллен Скиннер (Skinner, 2007), Поль Вонг (Wong, 2006). А в отечественной психологии, несмотря на большой интерес к проблематике и ведущиеся интенсивные исследования, данное когнитивно-поведенческое направление пока только начинает получать современное теоретическое осмысление. Определяя совладающее поведение как особое социальное поведение, которое обеспечивает продуктивность, здоровье и благополучие человека, целенаправленное поведение, позволяющее человеку справляться со стрессом адекватными личностным особенностям и ситуации способами (Крюкова, 2004), мы подчеркиваем, что его главным отличительным признаком являются субъектные характеристики.

Обращение к единой методологической позиции психологии субъекта (С. Л. Рубинштейн, К. А. Абульханова, А. В. Брушлинский, А. Л. Журавлев, В. В. Знаков, Е. А. Сергиенко и др.) открыло возможность изучать поведение, деятельность как опосредованные внутренним миром человека, его субъектными выборами и предпочтениями, его активным построением модели окружающего мира. Цельный субъект, интегрирующий все виды деятельности и все виды активности, способен быть независимым, самостоятельно совладающим с жизнью творцом, по мнению А. В. Брушлинского, а не продуктом собственной биографии, что и составляет его сущность – творческую, нравственную, свободную. Понятие выбора человеком способа действий в ситуации стресса является критериальным для специфики совладающего поведения и ключевым для понимания его осознанности. Совладающее со стрессом поведение связано с системой целеполагающих действий, прогнозированием исхода процесса, творческим порождением новых выходов и решений трудной (проблемной) ситуации.

Исследования психологических закономерностей совладающего поведения, проведенные нами в 1999–2010 гг. в Костромском государственном университете им. Некрасова, внесли определенный вклад в раскрытие его сущности и закономерностей; обосновали собственный подход к пониманию данного вида адаптивного поведения; выделили совокупность факторов совладания (Т. Л. Крюкова, М. В. Сапоровская, С. А. Хазова, Е. В. Куфтяк, Т. В. Гущина, М. С. Голубева, О. Б. Подобина, Е. А. Петрова, и др.). Это позволило нам предложить структурную модель субъектной регуляции стресса и совладающего поведения, в рамках которой изучаемые конструкты представлены как организованные, оформленные, относительно устойчивые конфигурации (системы), имеющие отношение к активности субъекта. Новый подход к пониманию совладающего поведения осуществляется нами путем анализа диспозиционного (личностного), динамического (процессуального, ситуативного), регулятивного и социокультурного (экологического) компонентов психологии субъекта (Знаков, 2003). Нами доказано, что эти аспекты активности субъекта являются факторами данного вида поведения посредством выбора субъектом конкретных стратегий и стилей (см. рисунок 1).

Диспозиционный фактор совладающего поведения представляет соотношение личностных черт, качеств, являющихся субъектными, т. е. задающими человеку выбор стратегий и стиля поведения в трудной жизненной ситуации. Данные разноуровневые характеристики или субъектные детерминанты (от нейротизма и тревожности до самоотношения и уровня субъективного контроля) могут выступать предикторами определенного стиля совладания. Динамический фактор включает особенности процесса совладания в конкретной и изменяющейся ситуации, обладающей определенным уровнем стрессогенности для субъекта, оцениваемой им самостоятельно. К таким специфически развивающимся ситуациям в нашем исследовании относятся, например, беременность и принятие женщиной роли матери, совладание с последствиями развода как потери близких отношений, приближение/удаление от экзамена у студентов-первокурсников. Социокультурный (экологический) фактор совладания рассматривается нами как востребованность интериндивидуальных социально-психологических качеств субъекта, т. е. некоторых особенностей его межличностных отношений и социального взаимодействия. Имеются в виду особенности межкультурных сходств и различий, установок (личностных и детско-родительских, коммуникативных), ролевых позиций и гендера, включенности в систему социальных отношений и социальной поддержки, в том числе в семье и т. д., которые также задают эффективность и качество адаптации. Именно они обеспечивают субъекту обратные связи, которые он получает от других субъектов, за дающие способность осознанного саморегулирования, в том числе выбора стратегий и стилей поведения в трудной ситуации. Культура, по нашему убеждению, является наиважнейшим фактором социальных представлений и оценки людьми трудных жизненных ситуаций и способов поведения для совладания с ними, задавая особый социальный контекст поведения (Крюкова, 2010б).

Регулятивный фактор проявляется в том, что совладающее поведение не только развивается и формируется у субъекта, но его можно направленно развивать и формировать. Мы рассматриваем фасилитацию развития совладания и обучения ему как приобретение адаптивных копинг-стратегий или жизненных навыков с целью повышения психосоциальной компетентности субъекта. Копинг-навыки можно приобрести и/или восстановить, направленно формировать в многообразных структурированных (специально созданных) или неструктурированных условиях. В целом развитие навыков саморегуляции является одной из важнейших целей воспитания и социализации. Особенно нуждаются в навыках, пригодных в периоды критических жизненных перемен, молодые люди.

Рис. 1. Факторы совладающего поведения субъекта

Выявлены неоднозначные эффекты влияния диспозиционного, структурного, динамического и социокультурного факторов на совладающее с трудностями поведение. Некоторые факторы выбора субъектом способа совладания нашли и находят больше эмпирических подтверждений, раскрыты полнее, чем другие. Самым весомым и объемным является сегодня описание диспозиционного фактора совладания (Т. Л. Крюкова, С. А. Хазова, М. С. Голубева, М. С. Замышляева, К. И. Корнев и др.). Вероятно, это в какой-то мере связано со сложившейся отечественной общепсихологической традицией изучения процессов, состояний и свойств личности. Возможно, происходит компенсация ситуации в науке, про которую Н. С. Эндлер говорит, что, исследуя копинг-действия в трудных ситуациях, ранние копинг-исследователи неосторожно признали, что личностные переменные являются слабыми предикторами выбора определенного копинг-поведения (Handbook of Coping, 1996, р. 15). Наименее представленными у нас остаются исследования динамического фактора совладания в процессе развития трудной (стрессовой) ситуации.

Известно, что копинг может трансформироваться по мере изменений требований ситуации к человеку либо собственных изменений субъекта в ситуации, однако эмпирических подтверждений этого явления отечественными исследователями мало (Подобина, 2004; Битюцкая, 2007; Кучина, 2010).

Нами выделены и обоснованы 10 качеств совладающего поведения субъекта, делающих его особенно сложным для изучения:

– адаптивность и одновременно – активность (инструментальность – созидательность);

– дуальность копинга как процесса: автоматизм и незамедлительность отклика на стресс – преднамеренность волевых регулятивных копинг-усилий;

– многоальтернативный выбор способа действий;

– недизъюнктивность (непрерывность) при одновременном использовании разнообразных способов;

– невозможность заранее предсказать их конструктивность/деструктивность;

– неоднородная в зависимости от ситуации и личности осознанность и целенаправленность (сходство с механизмами психологической защиты);

– разная степень контролируемости;

– социально-культурная обусловленность;

– значимость последствий для психологического благополучия субъекта;

– сложная система ресурсов развития совладания в онтогенезе.

Эти качества совладающего поведения не окончательно прояснены в связи с высокой «изобретательностью», сложностью и гибкостью совладающего поведения субъекта как стороны процесса адаптации, а также пока не все они нашли достаточно полное и непротиворечивое эмпирическое подтверждение. Так, невозможно содержательно ответить на нелегкий вопрос, поставленный Виктором Франклом: как человеку понять и дифференцировать свою судьбу, имеющую «двоякий смысл: где он должен ее формировать, если это возможно, а где необходимо – достойно принимать ее, терпеть» (Франкл, 1990, c. 227–228). Мыслитель добавляет при этом, что только «оправданное» терпение является нравственным достижением человека. Однако мы делаем попытку разделить все 10 выделенных нами качеств на 3 группы: в 1-ю группу входят четыре общие сущностные качества совладания, делающие его узнаваемым феноменом активности субъекта – адаптивность и одновременно – активность (инструментальность – созидательность); неоднородная в зависимости от ситуации и личности осознанность и целенаправленность (сходство с механизмами психологической защиты); социально-культурная обусловленность; сложная система ресурсов развития совладания в онтогенезе. Во 2-ю группу включим четыре качества совладающего поведения, отражающих его процессуальность и отнесенность к когнитивным поведенческим процессам: дуальность копинга как процесса (автоматизм и незамедлительность отклика на стресс – преднамеренность волевых регулятивных копинг-усилий); многоальтернативный выбор способа действий; недизъюнктивность (непрерывность) при одновременном использовании разнообразных способов; разная степень контролируемости. Наконец, к 3-й группе пока отнесем два качества, связанных с важностью последствий данного вида поведения для благополучия субъекта: невозможность заранее предсказать конструктивность/деструктивность способов совладания; значимость последствий для психологического благополучия субъекта.

Определено, что структуру совладающего поведения составляют следующие компоненты: копинг-реакции – мысли, чувства, переживания человека при столкновении со стрессором; копинг-действия – действия человека в контексте стрессовой ситуации; копинг-стратегии – последовательность связанных действий; копинг-стили – концептуально сходные копинг-стратегии. В зависимости от уровня субъектной регуляции, пребладающего или одновременного недизъюнктивного действия диспозиционного, ситуационного, социокультурного и регулятивного факторов структурные компоненты совладающего поведения функционируют и/или в эмоциональной, и/или когнитивной, и/или поведенческой сферах. Доказано, что эффективность копинга определяется не только успешностью решения копинг-задач, но еще и таким показателем, как «исход» (outcome) или последствия выбранного способа копинга, в том числе качеством и количеством использованных при этом ресурсов субъекта, а также возможностью их восстановления, т. е. своеобразной субъективной «ценой» копинга.

Типология стрессов и совладающего поведения (виды ситуаций, стилей и стратегий. Копинг избегания и его разновидности)

Расширена типология стресса, запускающего совладание (виды ситуаций), за счет исследования феноменологии стрессовых ситуаций и совладающего поведения в ранее не изученных или слабо изученных ситуационных контекстах. Описана специфика совладающего поведения в следующих контекстах: ситуации экзамена в вузе (экзаменационный стресс); ситуации измены и связанной с ней ревности к романтическому партнеру (см. статью О. А. Екимчик в данной монографии); пролонгированной ситуации нежелательной беременности; стресса, связанного со старением; ситуации длительного домашнего насилия; ситуация рождения в семье второго ребенка; ситуация потери/смерти близкого человека; ситуации переживания стресса на рабочем месте, ситуации длительного совмещения работающей женщиной нескольких социально значимых ролей, ситуации переживания страхов.

З. Б. Кучина показала, что ситуация экзамена в вузе является ситуацией переживания информационного и коммуникативного стресса, что связано с изменениями самооценки студента, сопровождающейся выраженными психофизиологическими, когнитивными, эмоциональными и поведенческими реакциями. Оказалось, что разные формы экзаменов имеют разную стрессогенность для студентов и преподавателй вуза. Так интернет-экзамен менее стрессогенен, чем традиционный устный экзамен ввиду процессуально-организационных (достаточное время, четкие временные рамки, уединенность в работе, лучшие условия для сосредоточения, возможность пропустить и вернуться к вопросу, исправить, возможность общения с сокурсниками, и др.), субъективно-личностных факторов (влияние общения с преподавателями и сокурсниками), специфики вопросов и ответов (отсутствие необходимости тщательного продумывания, формулировки устного ответа, «просчитывания» вариантов диалога с преподавателем, наличие вариантов ответов), особенностей выставления оценки. Экзаменационный стресс активизирует многие имеющиеся у субъекта копинг-стратегии: их применение зависит как от личностных детерминант (самоэффективность, мотивация достижения), так и от формы экзамена (традиционный экзамен или интернет-экзамен). Наше ожидание, что современные студенты чаще выбирают более прямые (проблемно-ориентированные) стратегии совладания, не подтвердилось. Оказалось, что значительное количество студентов склонно к социально-ориентированному копингу, т. е. поиску и использованию социальной поддержки. Успешные на экзамене студенты редко в совладании с экзаменационным стрессом принимают ответственность за результат на себя, слишком часто ориентируются на преподавателя и свои отношения с ним. Получается, что экзамен в вузе, особенно устный, превращается в испытание для социального интеллекта, но не является проверкой реальной познавательной компетентности. Стратегию совладания Поиск социальной поддержки чаще используют студенты-юноши, чем девушки. Исследование показало, что разные формы проведения экзамена имеют несомненные преимущества и воспринимаются как менее стрессогенные в зависимости от специальности, возраста студентов, курса обучения и изучаемого предмета. Эти данные подтверждают необходимость и возможность более гибкого подхода к организации экзаменационной процедуры в вузе (Кучина, 2010).

Измена партнера является трудной жизненной ситуацией, требующей специальных усилий для ее преодоления, так как подрывает доверие к партнеру, лежащее в основе близких отношений. Для совладания с ситуациями измены и реакциями ревности, особенно интенсивными у женщин, респонденты используют широкий репертуар копинг-стратегий, ориентированных, в первую очередь, на совладание с негативными эмоциями и/или на избегание. Получены подтверждения того, что в зависимости от степени доверия субъекта к себе и романтическому партнеру ситуация измены может оцениваться субъектом как контролируемая или неконтролируемая (сверхсложная). Существует и иная связь между ситуацией измены и копингом: чем выше уровень доверия, тем выше уровень субъективного контроля, что повышает вероятность использования юношами и девушками активных проблемно-ориентированных стратегий копинга, которые оказываются наиболее эффективными в данном ситуационном контексте, согласно выводам исследования студентки Н. С. Аристовой (Аристова, 2010а).

Установлено, что нежелательная беременность, сама по себе являющаяся сильным эмоциогенным фактором в жизни женщины, усиливает у нее состояние стресса и способствует формированию тревожно-депрессивного типа психологического компонента гестационной доминанты. Это приводит к психическому истощению беременной женщины, что проявляется в отрицании, пребывании в пассивном состоянии, игнорировании интересов ребенка, обвинении окружающих. Женщины используют избегающий стиль реагирования на стрессовую ситуацию, что в комплексе факторов способствует формированию стойкого эмоционального отвержения ребенка, формирует искаженное представление о нем, приводит к нарушениям материнско-детских отношений.

В исследовании И. В. Ювенского развернуто показано, что ситуация длительного внутрисемейного насилия купирует развитие у женщин системы зрелого поливариативного копинга. В системе помогающего поведения преобладают механизмы психологической защиты и пассивные, ориентированные на избегание копинг-стратегии. Это способствует усилению психической травматизации жертвы, лишая ее чувства субъективного контроля над жизненной ситуацией. Мужеубийство как акт ликвидации хронического стрессора следует рассматривать как способ совладания со стрессом, но в данном случае он является не разновидностью проблемно-ориентированного копинга, а примером крайне деструктивного эмоционально-ориентированного стиля совладания (Ювенский, 2010).

Конец ознакомительного фрагмента.