Глава 3
В «Разгуляе»
У ручья Чечорка, рядом с Елоховым мостом и Немецкой слободой находился известный во всей Москве кабак, который в народе красноречиво называли «Разгуляем». В этом питейном заведении сутками толпился народ. За одними столами сидели дьяки и мастеровые, дворяне и крестьяне, дети боярские и безродные ярыжки14. Порой в кабак забредали слободские или сельские попы – кто-то из них удовлетворялся одной чаркой, а кто-то напивался до безобразия. Наведывались в «Разгуляй» и важные бояре, когда у них возникала потребность гульнуть, забыв о приличиях. Даже обитатели Немецкой слободы, хотя и брезгливо морщились при упоминании о шумном и грязном шинке, тем не менее нередко посещали его. Но самыми частыми гостями «Разгуляя» были стрельцы и солдаты, приносившие кабатчику основной доход.
Вечером 5 мая в заставленном столами помещении висела смрадная мгла от чада, исходящего из кухни, и от дыма, испускаемого курящими трубки чужеземцами. Слышалась громкая брань, порядком набравшийся ярыжка пытался петь песню, но забывал слова, а мрачный мужичок наигрывал на свирели. Среди заполнивших кабак мужчин вертелись растрепанные женщины в непристойных одеждах. Служивые то щипали бабенок, то подзывали к себе, чтобы вместе выпить.
– Эй, Ульянка! – окликнул один из стрельцов чернявую красотку с пышными бедрами.
– Чего тебе? – не очень любезно отозвалась она.
– Полюбила бы ты меня, – предложил он.
Женщина хмыкнула:
– Даром что ли? У вашего брата, служивого, с деньгами нынче худо.
– Худо, – согласился со вздохом ее ухажер. – Отколь взяться у нас деньгам, ежели нам жалованья не платят.
В кабак вошел статный красавец лет около тридцати пяти, в коротком пепельного цвета кафтане, небрежно наброшенной на плечи, отороченной лисьим мехом ферязи15 и сдвинутой набок высокой шапке. За этим видным собой мужчиной следовал молодой, долговязый стрелец в красном кафтане и серой шапке.
Появление новых посетителей не осталось незамеченным. Со своего места поднялся тонкогубый, кривоносый стрелец в зеленом кафтане.
– Мое почтение Федору Леонтьевичу Шакловитому!
Статный красавец Федор Леонтьевич Шакловитый был сыном боярским родом с брянщины и служил дьяком в Разрядном приказе.
– Здравствуй, Цыклер! – откликнулся Шакловитый.
Цыклер имел чин стрелецкого капитана, в просторечье – сотника. Его отец, уроженец Пруссии, прибыл в Москву за лучшей долей, принял православие, женился на русской, однако мало чего сумел выслужить.
– Давненько тебя не было видно, – добавил Цыклер.
Шакловитый недоверчиво хмыкнул:
– А ты никак по мне соскучился?
– Почто же не соскучиться по умному человеку? С тобой завсегда приятно потолковать.
«Врешь ты, немецкая твоя душонка, – подумал Федор. – Но лесть все одно приятна».
– Некогда мне было шататься по кабакам, – сказал он. – Перед Рождеством я жену схоронил, царствие ей небесное. Да и по службе мне нынешней зимой пришлось немало потрудиться: ты, поди, слыхал о составлении родословной книги. А уж когда благолепный государь Федор Алексеевич, упокой его, Господи, совсем занемог, нашему брату, служилому человеку, и вовсе стало не до гулянок. Вот токмо нынче я решил проветриться да Ефима Гладкого, – кивнул Федор на сопровождавшего его стрельца, – с собой позвал.
Шакловитый говорил спокойным голосом. Даже о смерти жены он упомянул, как о чем-то обычном и будничном. Было понятно, что ему ее ничуть не жаль. Федор в душе даже чувствовал облегчение, оттого что избавился от той, на которой женился лишь, потому что мужчине полагалось иметь семью, и которая, не родив мужу детей, порядком успела ему надоесть.
Кабацкий слуга принес новым посетителям сулею16 с водкой, чарки и блюдо с пирогами.
– Чего там в Кремле творится? – поинтересовался Цыклер, когда все выпили и закусили.
– А тебе будто неведомо? – отозвался Шакловитый. – Чай, ты сам в Кремле бываешь.
– Бываю, вестимо. Но мы, стрельцы, не вхожи туда, где дозволено бывать вам, дьякам. Мне вон не довелось попасть на похороны государя Федора Алексеевич, а ты, как слышно, стоял у его гроба.
Шакловитый кивнул.
– Стоял в заднем ряду.
– А правду люди бают, – подал голос коренастый и вислоухий стрелец в желтом кафтане и серой шапке, – будто царевна Софья Алексеевна шум подняла? Вроде бы она винила Нарышкиных в том, что они зельем царя извели…
– Не возводи на царевну напраслину, Ларион! – прервал его Шакловитый. – Не шумела она, а вела себя вполне достойно.
Он вспомнил, что на самом деле происходило на похоронах царя Федора Алексеевича. Уж если, кто и вел себя там неподобающим образом так это Наталья Кирилловна и ее родственники Нарышкины – это они, не дождавшись отпевания, собрались покинуть Успенский собор и увести с собой малолетнего царя Петра. В возникшей ситуации Софья вовсе не поднимала крика (не могла она себе позволить шуметь на похоронах брата), а тихим голосом упрекнула мачеху за неуважение к покойному государю.
– Дите голодное и стоять устало! – прошипела Наталья Кирилловна.
– Покойный пущай себе лежит, а царь живой, – дерзко усмехнулся Иван Нарышкин.
Это было столь вызывающе, что даже патриарх не сдержался и укоризненно покачал головой. Однако родственники царицы все-таки ушли вместе с ней самой и юным царем.
Но обо всем этом Шакловитый сейчас не стал рассказывать.
– Царевна Софья Алексеевна вела себя вовсе не так, как полагается, – вмешался щербатый стрелец в такой же, как и Ларион, форменной одежде. – Ей нельзя свой лик народу показывать, а она нарушила старинный обычай.
– А тебе что с того? – ворчливо спросил Федор.
– И впрямь, Ворбин! – поддержал его с усмешкой Цыклер. – Почто ты так на царевну Софью Алексеевну взъелся? Ее в Москве никто не осуждает, окромя тебя и, вестимо, Нарышкиных.
– Да я вовсе не осуждаю царевну Софью! – смутился Ворбин. – Кто я таков, чтобы ее судить?
– А все же винила Софья Алексеевна Нарышкиных али нет? – поинтересовался Ларион.
– Нет, не винила, – буркнул Шакловитый.
– Про зелье вся Москва толкует, – заметил Цыклер.
– У нас в слободе токмо о том и говорят, – согласился с ним Ларион. – А мне сомнительно: неужто родичи царицы Натальи Кирилловны решились на великое злодейство?
Неожиданно в разговор вмешался коротконогий мужичок с жидкой бородкой и толстым брюшком:
– Вестимо, государя извели, не будь я Ерохой! Ему же от роду было всего двадцать лет. Рано ему еще было помирать…
– На все воля Божья! – сердито перебил его Ворбин. – Люди помирают во всякие лета, ежели Всевышний пожелает их прибрать! А государь Федор Алексеевич сколь жил, столь и хворал.
– Есть же медленные зелья, – настаивал на своем Ероха. – Сказывают, что Нарышкины лекаря государева подкупили, и он травил потихоньку доброго Федора Алексеевича…
– А ты никак под дверью стоял, когда царя травили? – ехидно спросил Ворбин.
– Стоять не стоял, а земля слухом полниться.
– В слухи пущай бабы верят, – отрезал Ворбин.
Эта беседа не остался без внимания прочих обитателей кабака.
– Правду ты, добрый человек, говоришь! – воскликнул здоровенный молодец в потрепанном суконном кафтане и потертом грешневике17.
– Что правда-то? – спросил у него Цыклер.
– Извели государя зельем! Как есть Нарышкины постарались вместе с лекарями-иноземцами. Так оно и было! Уморили царя, упокой его, Господи!
Поднялся гвалт. Посетители кабака, еще не потерявшие способность говорить и хоть как-то соображать, принялись спорить о том, была ли смерть царя Федора Алексеевича естественной. Большинство соглашалось с тем, что наверняка государя отравил иноземный лекарь с подачи Нарышкиных.
Слышались голоса:
– Извели проклятые нелюди Федора Алексеевича, а потом они сгубят и его братца, царевича Ивана Алексеевича!
– И до малого царя Петра Алексеевича черед дойдет! Слушок есть, будто бы Ивашка Нарышкин в цари метит!
Речь зашла и о том, почему государем стал малолетний Петр вместо более взрослого Ивана.
– Иван Алексеевич в том возрасте, когда можно царствовать! – воскликнул Ероха.
Его тут же поддержал солдат в форме Бутырского полка:
– А Петр Алексеевич слишком юн! Как ему государством владеть? Теперь бояре станут еще больше богатеть и народ погубят! Натерпимся мы обид!
Но и у новопоставленного царя Петра тоже нашлись защитники.
– Мы и оглянуться не успеем, как Петр Алексеевич войдет в пору! – кричал пышнобородый подьячий. – А Иван Алексеевич хворый и не сумеет власть удержать!
– Федор Алексеевич сумел же! – возразили ему.
– А что толку? Шесть лет он проскрипел и помер, не оставив потомства! – вмешался еще один сторонник царя Петра.
– А ты что думаешь? – неожиданно спросил Цыклер у молчащего Шакловитого.
Тот пожал плечами.
– Мое дело слушаться, а думает пущай тот, кто выше меня стоит. Я всего лишь дьяк Разрядного приказа.
– Кажись, бунт в Москве назревает, – тихо процедил Цыклер сквозь зубы.
– Может, обойдется? – засомневался Федор.
– Вряд ли…
Неожиданно стрелецкий капитан прервался на полуслове и, придвинувшись к уху своего собеседника, прошептал:
– Видишь вон там в углу ошую18 двоих иноземцев?
– Ну, вижу, – ответил удивленный Шакловитый, бросив короткий взгляд налево.
Сидящие в углу иностранцы вроде бы выглядели обычно. Один из них, нескладный блондин, и лицом, и одеждой походил на любого живущего в Кукуе19 немца, а другой, невысокий, ладный шатен, имел не совсем обычную для Немецкой слободы внешность.
– Они лазутчики ляшского20 короля Яна, – сообщил Цыклер.
– Отколь ты знаешь? – удивился Федор.
Капитан самодовольно ухмыльнулся:
– Я много чего знаю! Со мной выгодно водить дружбу.
Шакловитый пожал плечами.
– Что мне за выгода от твоего навета? Я в приказе Тайных дел давно не служу.
– Так и приказа Тайных дел уже нет. Зря государь Федор Алексеевич его упразднил, – проговорил Циклер, стрельнув взглядом вначале в подозрительных иноземцев, затем в Ероху, упрямо настаивающего на своей точке зрения по поводу смерти царя.
– Да, зря, – согласился Федор.
При государе Алексее Михайловиче он четыре года служил в приказе Тайных дел и чувствовал себя там на своем месте. Но окружение юного царя Федора Алексеевича убедило его упразднить это учреждение. Оно и понятно: приказ Тайных дел подчинялся напрямую царю и не имел отношения к Боярской думе, и большинству бояр это, конечно, не нравилось. Здесь царедворцы проявили редкое единодушие, а возражал один Матвеев, но поскольку его положение при дворе пошатнулось, то к нему и не прислушались. После упразднения приказа Тайных дел Шакловитый вернулся в Разрядный приказ, где служил раньше, и даже получил повышение.
«Эх, жаль службу в приказе Тайных дел! – привычно подумал он. – Меня тогда очень уважали, хоть я и был всего лишь подьячим».
Между тем спор между посетителями «Разгуляя» перерос в драку. Очевидное превосходство в количестве сторонников царевича Ивана помогло им без труда справиться со сторонниками царя Петра, выгнав последних из кабака. Довольные стрельцы и солдаты дружно выпили по этому поводу.
– Как там, Андрюха, царевна Софья Алексеевна поживает? – спросил вдруг Леонтий у рыжего, курносого парня в красном кафтане.
Шакловитый вздрогнул. Когда он увидел царевну Софью на похоронах государя, она произвела на него неизгладимое впечатление. Было в этой девице нечто такое, отчего в ее присутствии Шакловитый начинал без вина хмелеть. Прежде с ним такого никогда не случалось, несмотря на весь его огромный опыт общения с женщинами.
– Печалится Софья Алексеевна, – коротко ответил Андрюха.
– А отколь Андрюха может что-то знать о царевне? – спросил удивленный Шакловитый.
– Он с девкой ее сенной любится, – хмыкнул Ларион.
– А-а-а!
Выпив еще чарку, Федор позвал бабенку с пышными бедрами:
– Эй, Ульянка!
– Чем я могу служить Федору Леонтьевичу? – игриво отозвалась она.
– Давай подымимся наверх! – буркнул Шакловитый, выходя из-за стола.
Он чувствовал сильное возбуждение.
«Должно быть, я вина лишнего выпил: вот меня и распалило».
– Почто ж не подняться? – сладко пропела Ульянка.
– Удачи тебе, Федор Леонтьевич! – с усмешкой пожелал Цыклер.