7
Андрей Петрович предупредил, чтобы мы были готовы к отъезду в семь, и оказался огорчительно пунктуален. Темно-серый, цвета графита, курихинский «Лендровер», накануне в потемках показавшийся нам черным, слоненком затрубил у ворот Иркиного дома в самом начале восьмого.
Спасибо хозяйскому будильнику, мы к этому моменту уже были на ногах, но всем, кроме Масяни, это стоило большого труда. Душераздирающе зевающий Колян был хмур, раздражителен и всем своим поведением живо напоминал медведя-шатуна, на беду разбуженного среди зимы. С сонной до отупения Ирки можно было писать вполне натуралистический портрет зомби, а я лично чувствовала себя свинцовым грузилом на конце лески, которую ежеминутно теребит беспокойный рыболов: едва я погружалась в сонный омут, как что-то выдергивало меня из темной тихой заводи. Если бы не Масяня, бодрый, как утренний напев пионерского горна, я бы заснула на ходу.
На нашем самочувствии сказались вчерашняя неумеренная выпивка и поздний отбой. Расставаясь с Курихиными – Тараскиными, мы уговорились лечь пораньше, но исправно залег в спячку в двадцать два ноль-ноль только Мася.
День затянулся по вине Ирки. Ей здорово испортила настроение и перебила сон ревизия разрушений, произведенных в ее жилище тем незабываемым вечером. Подруга долго с тоской во взоре оглядывала дверной косяк с дырками от вывернутых с корнем петель, тяжко вздыхала и не успокоилась, пока мы общими усилиями не починили дверь, для чего пришлось постучать молотком и пожужжать электрическим шуруповертом. При этом плотницком шоу Масяня еще присутствовал и даже внес свой вклад в искусство, организовав звуковое сопровождение процесса. То есть сам-то он не орал, а вот Колян, на ногу которому ребенок уронил молоток, издал целую серию громких звуков. Он начал с простой распевки «А-а-а-а!» и очень быстро дошел до бармалейской песни на стихи собственного сочинения, особенно впечатлив публику в лице малыша устрашающими строками:
– Вот кто-то у меня
Получит сейчас ремня!
Оценив суровую правоту папиного экспромта, Мася поторопился откланяться и отправился на бочок, а взрослые еще некоторое время возились, восстанавливая светомаскировку на окнах. Штору в гостиной оборвали мы с Иркой, а в Катькиной комнате молодые в ходе бурного примирения после ссоры умудрились выдрать с корнем одно из креплений карниза. Шуруповерт опять пригодился, но, так как среди нас не было ни одного толкового мастера-строителя, восстановительные работы затянулись.
Зато между делом мы еще раз убедились, как не права была Ирка, называя племянницу Моржика бледной немочью. С виду тусклая и вялая, на самом деле Катерина Курихина оказалась чертовски темпераментной особой! Чего стоила хотя бы та надпись на стекле, которую мы случайно обнаружили в ходе возни с карнизом и занавесками: «К – Т = +».
– Что за странная формула? – удивилась Ирка.
Я в этот момент балансировала на стремянке, с помощью шуруповерта закрепляя в декоративном деревянном брусе над окном «ножку» карниза и сквозь зубы ругая мужиков, не способных управиться с молотком. Мое злобное шипение было адресовано Коляну, который сидел на диване, со страдальческим видом прижимая к ушибленной упомянутым молотком стопе холодный компресс, и отстраненно наблюдал за моим акробатическим этюдом со строительным инструментом. Я как раз обозвала супруга промежуточным звеном между обезьяной и человеком, когда Ирка упомянула о формуле. Подумав, что подруга заинтересовалась моими словами, я язвительно объяснила:
– Это не совсем формула, просто известная науке последовательность превращения: австралопитек – неандерталец – гомо сапиенс. Поскольку неандертальцы совершенно точно умели обращаться с примитивными инструментами, у них были каменные топоры, я полагаю, что место Коляна на эволюционной лестнице где-то за питекантропом.
– Да ничего подобного! – тут же заспорил со мной обиженный супруг. – Это вы, гомо сапиенс – промежуточное эволюционное звено между неандертальцами и нами, гомо компьютерус! А у нас, представителей этого высшего вида, навыки работы с примитивными инструментами за ненадобностью атрофировались. В век высоких технологий умение обращаться с молотком – это такой же атавизм, как аппендикс!
– Слушайте, вы, умники! – не выдержала Ирка. – Если вы оба такие грамотеи, расшифруйте мне смысл формулы: ка минус тэ равно плюс.
– Кажется, ты тоже потеряла промежуточное звено! – сказал Колян, ехидно посмотрев на меня. – Между минусом и знаком равенства должно быть что-то еще, да и после плюса тоже. Странная какая-то у тебя формула, похоже, ты ее всю переврала.
– Да нет же, я читаю с листа! – возразила Ирка, постучав пальцем по стеклу.
Я спустилась с лестницы и тоже приблизила физиономию к темному окну. Ирка жарко дохнула на стекло, и на нем проступили буквы, начертанные, по всей видимости, пальцем.
– Это Катька намалевала, точно, – уверенно сказала подруга. – Есть у нее такая детская привычка. Я специально перед ее приездом всю пыль с мебели стерла, потому что знаю: попадись Катерине на глаза подходящая поверхность, она непременно начнет на ней каракули рисовать. Мокрый песок, снежный наст, пыльная полировка, запотевшее стекло – ей все годится!
– Это романтическая манера всех влюбленных, выписывать вензеля на стекле, как пушкинская Татьяна Ларина! – сказала я. – Ты сама разве никогда не писала: «Ира плюс Имярек равно любовь»?
– Не было у меня никаких имяреков! – напряглась подруга. И тут же отмякла, с удовольствием предалась воспоминаниям: – В первом классе я писала: «Скворцова плюс Иванов», во втором – «Скворцова плюс Петров».
– А в третьем – «Скворцова плюс Сидоров»? – съязвил Колян.
– А в третьем классе я увлеклась легкой атлетикой и некоторое время была слишком занята, чтобы отвлекаться на всякую ерунду, – ответила Ирка. – Кажется, в тот период я видела в мечтах не сердце, пронзенное стрелой, а кубок детско-юношеской спартакиады.
– Умница! – я похвалила подругу, продолжая рассматривать «формулу» на стекле.
– Ну, чемпионки из меня не получилось, – с сожалением призналась она.
– Я не об этом. Ты упомянула сердце, пронзенное стрелой, и я разгадала смысл Катькиной записи, так что мы обе с тобой умницы, – похвалилась я. – Смотри внимательно на последний символ. Видишь, под плюсиком еще значок?
– Черточка? – присмотрелась близорукая Ирка. – Получается, это не плюс, а плюс-минус?
– Что означает приблизительную точность, – подал голос математически образованный Колян.
– Это не черточка и не минус, скорее перевернутый полумесяц! – сказала я.
– Символ общества Красного Креста и Полумесяца? – прищурилась подруга. – Наверное, его навеяло Катьке посещение травмпункта.
– Да нет же! Полумесяц, опрокинутый горбом вверх, и над ним плюсик – это символическое обозначение могилки! – воскликнула я. – Крестик на холмике, никаких сомнений!
– Что, в травмпункте кого-то не спасли? – спросила Ирка, силясь понять, чем был навеян этот пугающий символ.
– Ирусик, забудь про травмпункт и прочие богоугодные заведения! – попросила я. – Вникни: ты в начальной школе писала формулу сложения: «А плюс Бэ равно любовь», а Катерина вчера начертала формулу вычитания: «А минус Бэ равно смерть»!
– Тут не А минус Бэ, а Ка минус Тэ! – напомнила подруга.
– Правильно, видно, Катерина по старой школярской привычке называет себя и своего любимого по фамилиям: Курихина и Тараскин! – кивнула я.
– А! Значит, это Катька после ссоры с Вадиком так распсиховалась, что уже видела свою молодую жизнь законченной! – Ирка наконец-то поняла, в чем дело, и искренне этому обрадовалась. – Между прочим, когда она вернулась домой вся такая взвинченная, как не знаю что, обручального кольца у нее на пальце не было! Я бы заметила его, когда она махнула на меня рукой.
– Когда молодые вышли из комнаты после примирения, кольцо у Катьки было, – вспомнила я.
– Наверное, в пылу бурной ссоры после загса Катька бросила кольцо в лицо Тараскину, а он его подобрал и вернул ей после примирения, – предположила Ирка, большая любительница мелодраматических пассажей. – Надо же, как юная девушка полюбила этого немолодого лощеного зубастика! Прям до смерти!
– Непонятно только, до чьей именно смерти, – пробормотал Колян. – Интересно, кому сулил могилку разрыв между Ка и Тэ?
– Господин Тараскин не произвел на меня впечатление человека, способного скончаться от несчастной любви, – сообщила я.
– Зато Катька, по-моему, готова рвануть в мир иной, теряя тапки, – сказала Ирка. – Хотя…
Тут она задумчиво почесала голову.
– Если она не такая идиотка, какой казалась, когда тренировала кожное зрение и воспламенение взглядом, я не берусь судить о ее желаниях и намерениях, – призналась подруга. – Похоже, с Катериной нам предстоит знакомиться заново.
– Ничего страшного, мы никогда не против новых знакомств! – заявил Колян.
Это свое заявление он подтвердил уже утром, когда за нами приехал Катькин папочка. С ним в просторном, почти как трамвайный вагон, джипе прибыла дамочка по имени Зинуля. Андрей Петрович представил нам ее как свою добрую подругу.
– Вот это, я понимаю, вполне нормальная половина! – тихо обрадовался Колян, при виде пышной блондинки отбросив последние сомнения в ориентации господина Курихина.
Он галантно поцеловал дамочке ручку, после чего занял переднее пассажирское сиденье «Лендровера». Женщины с ребенком стали забираться на задний диван, и вдруг Масяня застопорил движение и трубным голосом взревел:
– Стойте! Мы точилку забыли!
– Колюша, зачем нам точилка? – удивилась я. – Мы взяли с собой не карандаши, а фломастеры, их точить не надо!
По опыту многочисленных автомобильных и автобусных поездок с маленьким ребенком я знаю, что в дорогу нужно запасаться различными предметами для малоподвижных игр. На этот раз я взяла с собой фломастеры, блокнот для рисования, новую книжку с картинками, небольшую мозаику, игрушечную футбольную дудку и мини-пианино на батарейках. Колян внес свою лепту в развлекательную программу и записал в память моего карманного компьютера пару новых мультиков, а Мася от себя добавил в комплект бейсбольный мячик и скакалку. Я не стала возражать. Трудно было представить, каким образом можно задействовать в салоне автомобиля скакалку и тем более бейсбольный мяч, но сынишка у нас изобретательный, и препятствовать его творческому развитию мне не хотелось.
– Точилку взять! – надрывался Масяня.
– Ой, Кыся, в самом деле! На кого мы точилку оставляем? – испугался Колян.
– Я не поняла, почему вас вдруг так взволновала судьба небольшой рисовальной принадлежности? – проявляя редкое терпение, поинтересовалась я.
– Какой еще рисовальной принадлежности? – удивился муж. – А, ты же не знаешь! Это мы с Масяней так нашего кролика окрестили: Точилка! Из-за характерных звуков, которые он издает, когда ест морковку.
На пару дней оставить в одиночестве в большом незнакомом доме маленького кролика действительно было бы жестоко. Ирка смоталась в дом и вскоре вернулась с решетчатым пластмассовым ящиком, когда-то принадлежавшим коту. В ящике сидел кролик Точилка.
– Ой, кто это, такой красивый, в розовую полосочку? – засюсюкала Зинуля.
– Зайцендук! – важно сказала Ирка. – Хотя, возможно, не зайцендук, а бурундаец.
– Это декоративный кролик необычного полосато-розового окраса, – объяснила я.
– Ну, что, теперь все в сборе? – поинтересовался заметно утомленный предстартовой суетой Андрей Петрович.
– Поехали! – по-гагарински махнул рукой Масяня.
И мы поехали.
Отличная, право, машина – джип! Просторная! На заднем диване достаточно удобно разместились три взрослые тети и один ребенок, и это при том, что Ирка у нас дама крупногабаритная, сто кило живого веса, да и подруга Катькиного папочки оказалась не худышкой. Правда, Точилку мы отправили вперед к Коляну. Тем не менее вскоре мне стало ясно, что распределение пассажиров по посадочным местам произведено не идеально. По-моему, Коляна с кроликом следовало посадить рядом со мной, а вот Зинулю лучше было бы отправить вперед, подальше от моих глаз, носа и ушей.
Зинуля умудрялась неблагоприятно воздействовать на все эти органы чувств одновременно. Глазам было больно смотреть на ее сверкающие платиновые волосы, яркий макияж и свитерок, который смело можно было продавать с аукциона как шедевр художника-импрессиониста. Разноцветных пятен затейливой конфигурации на нем было больше, чем на старой общепитовской скатерке, и все они были яркими, как сигналы светофора. Обоняние мое подвергалось газовой атаке со стороны безобразно надушенной шейной косынки Зинули, но хуже всего приходилось ушам. Все четыре часа, пока джип на крейсерской скорости мчал нас к заснеженным горам, не в меру общительная Зинуля глушила меня своей болтовней.
Оказывается, это она была тем «хорошим человеком», с которым господин Курихин обедал, когда Тараскин экстренно выдернул его из-за стола телефонным звонком. Любопытная Зинуля увязалась за милым и в результате неожиданно угодила на свадьбу.
– Хотя разве это можно назвать свадьбой? Расписались по-сиротски, при двух свидетелях и совсем без гостей, праздновать вообще не стали, как будто нищие какие! Ладно, Андрюша ничего об этой затее не знал, но Тараскин-то каков! Копеечку на приличное бракосочетание потратить не захотел, словно последний кусок хлеба доедает! Жлоб! – громко возмущалась Зинуля.
– Зина! – строго сказал Курихин, до слуха которого, разумеется, доносились слова не в меру болтливой подруги.
– А что, не жлоб? – не унималась Зинуля. – Я бы еще поняла, если бы это был его пятый или шестой брак, все надоедает, даже свадьбы, но Вадик в свои сорок с хвостиком женился впервые! Это же событие, притом долгожданное! Да и Катерина тоже в первый раз под венец пошла, надеюсь, не последний, я бы на ее месте после такой пародии на свадьбу сразу же потребовала развода!
– Зина!
– Смотрите в окошко, наконец-то в полях появился снег! – громко сказала я, чтобы сменить тему, которая была явно неприятна Катькиному папочке.
– Все белое, как платье невесты! – мельком глянув в окошко, согласилась неугомонная Зинуля. Сбить ее с курса было невозможно. – Нет, свадьба должна быть пышной, как же иначе? Иначе не по-нашему, не по-русски! Вот Пархоменко в прошлом месяце старшего сына женил, так это была такая свадьба – всем свадьбам свадьба! А разве Пархоменко круче Курихина и Тараскина, да еще вместе взятых? Вы, кстати, знаете Пархоменко?
Вопрос был адресован мне. Я не знала никакого Пархоменко и знать не желала, мне хотелось спать и было глубоко плевать на брачные обряды всех народов мира оптом и в розницу, но Зинуля прицепилась ко мне как репей и просвещала меня вопреки моей воле.
– Пархоменко – это директор молкомбината, весьма состоятельный и уважаемый человек, и свадьбу он закатил себе под стать. Арендовал на три дня четырехзвездочный пансионат в заповеднике и позвал двести человек гостей! – восхищалась Зинуля. – Только представьте, для развлечения гостей были скоморохи с медведем, цыганский хор и гусарки!
– Гу… кто? – я невольно проявила любопытство.
– Гусарки! Такие девочки-барабанщицы в гусарских костюмах, только вместо штанов у них короткие белые юбочки, – объяснила Зинуля. – Они маршировали по аллее туда-сюда и лупили в барабаны. Очень празднично! Еще играл духовой оркестр, цыгане наяривали на скрипках, а на эстраде пела девочка из «Фабрики звезд».
– Весело, – скептически пробормотала я, вообразив всю эту какофонию.
– Кому хотелось тишины, те на лодочках по озеру катались или по лесу на лошадях, – сказала Зинуля. – А на второй день была настоящая охота, трубили рога, лаяли собаки, а оленя потом зажарили на вертеле целиком! Не скажу, что это было безумно вкусно, мясо довольно жесткое получилось, но зато как оригинально! Богато, с размахом, в русских традициях! А у нас что?
Зинуля вновь сокрушенно вздохнула и наконец-то смекнула понизить голос, чтобы ее разглагольствований не слышал Андрей Петрович. Нетрудно было догадаться, что Катькиному папочке такие разговоры совсем не нравятся. Он то и дело поглядывал на нас, в зеркальце заднего вида я ловила его недовольный взгляд. Впрочем, возможно, строгость круглой физиономии Андрея Петровича придавали большие очки в черепаховой оправе. В них он был поразительно похож на директора школы, в которой я когда-то работала.
– На бракосочетании – только жених с невестой и свидетели! – вновь вспомнила Зинуля. – Оператора с видеокамерой не позвали! Фотографий не сделали! Праздничный ужин в хорошем ресторане заказать даже не подумали!
Она так расстроилась, что едва не заплакала. Я сделала над собой усилие и проявила участие, спросив:
– Неужели все было так плохо?
– Не все, – немного подумав, решила Зинуля. – Знаете, наряд невесты был очень даже хорош, я и сама бы от такого не отказалась!
Подруга Андрея Петровича стрельнула пламенным, как луч лазерного пистолета, взглядом в затылок любимого, и господин Курихин дернулся, как подстреленный Крокодил Крокодилович. Однако вопить и петь не стал, успешно притворился глухонемым.
– Платье у Катерины было вполне достойное, даже роскошное! – на два тона громче сказала Зинуля. – Не просто белое, а с искоркой, на корсаже вышивка золотом, и фата длинная, как в кино, и так, знаете, на лицо наброшена.
Еще минут сорок воодушевленная Зинуля в мельчайших подробностях описывала Катькино подвенечное платье, фату, туфли, чулки с широкими кружевными резинками и даже невестин букет со всеми пестиками и тычинками. Я не сумела соблюсти приличия и бестактно задремала на середине этого увлекательного рассказа, но, кажется, ничего не потеряла. Когда я проснулась уже на въезде в туристический комплекс, в некотором отдалении от которого располагались роскошные дачи богатеньких любителей зимних видов отдыха, неутомимая Зинуля продолжала бубнить:
– Ничего, мы еще себя покажем! Отыграемся позже! Чтобы спасти лицо, придется Катерине с Вадимом знатное венчание устроить!
– Арендовать на три дня патриарший собор! – не сдержавшись, ляпнула я.
– И для пущей оригинальности созвать три сотни гостей голубиной почтой! – добавил Колян.
Видно, он только притворялся спящим, а на самом деле тоже наслушался Зинулиных речей о шикарных свадьбах. К счастью, продолжения разговор о необычных торжествах не получил, потому что мы уже прибыли на место.