Страх
– …Повторяю еще раз: впереди каждого человека, понимаешь, каждого, бежит что-то: похоть, власть, слава – мы за ними, – Ларс смолк.
– Ну, может, у кого-то Бог впереди, – попытался утешить друга Вильгельм.
– Не догнать, лицемерят, – постановил, как отрезал, Ларс.
«Н-да, легкое безумие первых апостолов…» – подумал Вильгельм.
Они шли по аллее. Осыпалась вишня, завезенная в Берлин из Японии, довольно хорошо прижилась, но, как май, так и сбрасывала безжалостно свои розовые бутоны, напоминая всем, что она чужеземка.
– Я, Виля, наказан, – Ларс остановился, преградив путь.
– О Господи, да что с тобой?
– Помнишь, в школе ученица из окна выбросилась, сломала ногу, Кристина звали. Так это она из-за меня, я довел.
– Послушай, та, с зубами?
– Да, да, с зубами.
«Ну вот, только Достоевского нам не хватало», – подумал Вильгельм и спросил:
– Она ходила к адвокату?
– Никуда она не ходила, а я и обрадовался. Любила она меня, понимаешь, а я нет, но решил испробовать.
Ну любит же, почему нет? Прямо в туалете на четвертом этаже, урок шел. А она взяла и выбросилась из окна, переломала ноги, хорошо, что не умерла.
– Так, и что дальше?
– Что дальше, неужели забыл или притворяешься? Нормально, никто ничего не узнал, она молчала – любовь. Виля, я думаю, что именно это, и зачем я тогда связался с ней, сыграло такую роковую роль в моей судьбе. У меня все наперекосяк, все, – Ларс двинулся, широко шагая, дальше.
Вильгельм, глядя под ноги и стараясь не наступать на розовые лепестки, поспешил за ним.
– Ларс, не ты первый, не ты последний, я ведь тоже… – он развел руками.
– Ты про Анне?
– Кто? – удивился Вильгельм. – Ты о ком?
– Виля! Десятый класс, пушистые косы, первая немка, ты же мне сам рассказывал!
– Вообще-то, я подумал о другом. Ну ладно, память у тебя…
– Вот именно, что память. Ладно, поговорили, пока, пора, – остановился. – Значит, договорились?
– Договорились, не думай об этом, все нормально, – успокоил его Вильгельм, сел в машину и поехал в свою сторону.
«За кем я бегу или кто за мной», – усмехнулся, позабавили собственные мысли.
Анне…
Забыл о ней Вильгельм.
Так сложились обстоятельства. В те далекие времена они въехали со всем скарбом из Сибири в ГДР. Его, пятнадцати лет, посадили в шестой класс, потому всех дичился, избегал, к девчонкам-немкам и приближаться побаивался. В 10 классе она сама подошла к нему, давно уже привлекал к себе русский немец из тайги, да и старше всех на два года, выглядел по-мужски привлекательно. Он не отнекивался.
И Кристина вспомнилась. Довольно неприглядная была девица, розовые десны с зубами при смехе настолько откровенно обнажались, что Вильгельм всегда испытывал стыд и неловкость при встречах с ней, избегал смотреть в глаза. Как Ларс мог с ней сблизиться? Вспомнил, как ездила в инвалидной коляске, победно поглядывая на всех. Возила ее бесцветная хмурая подруга. Сменив коляску на костыли, вызывающе стучала ими по коридорам. К лету исчезла.
Много было шуму, и Ларс со всеми возмущался, сокрушенно качал головой. Вильгельм горячо поддерживал друга, иначе и быть не могло.
Это был единственный в школе немец, кто безоговорочно принял «scheiße Russen – говно русские». Многому научил, многое подсказал, вел за руку – Вилю и не били, и сам ни разу не подрался в школе. Упала «стена», и, как и многие другие, они вместе из Марцана поспешили переехать в Западный Берлин. После получения диплома в универе разошлись по собственной воле, не осуждая и не оправдываясь, просто устав от ненужной близости, да и тяготили наспех данные обещания, доскональное знание жизни другого. Одинокими не остались, примкнули к тем, с кем было полегче.
Свадьбы сыграли почти одновременно, все еще сказывалось юношеское стремление не запоздать, не отстать от друга, в чем-то помочь, благо, и невесты оказались подругами.
Затем Ларс пропал из жизни Вильгельма. На какой-то встрече услышал от знакомых, что тот обзавелся всем, что могут дать деньги, и даже больше, что играл видную роль в компании, что сгорел на меди и дереве из России. Год назад возник в Берлине с семьей, встретились как сослуживцы на фирме, поставили сразу руководителем отдела, сообщил он тогда снисходительно. Порадовались.
Откровенность друга и вернула в те лучшие их годы, и обеспокоила. Прогулка, начавшаяся так невинно, закончилась раскаянием и покаянием. Насколько искренним – такой вопрос он себе не ставил, как и священники на исповеди не спрашивают прихожан, просто выслушивают и хороших, и плохих, и никаких. Тайны есть у каждого человека, но не все рискуют их себе-то до дна раскрывать, чаще недомолвки, принцип умолчания, потому так напугало неожиданное доверие Ларса. Время горячих детских излияний закончилось. У мужчин признание в наглухо забытом дурном рождается в минуты душевной слабости, и Ларс не простит, что старый друг видел его раскисшим.
Вильгельм давно подозревал, что с Ларсом происходит что-то неведомое, которое сегодня и раскрылось. Три года назад невидимым для всех являлось и происходящее с ним. Не по своей воле отказался он тогда от пациента-подростка, словно выбросил его, как Ларс Кристину из окна. И испугался возникшему сравнению, хотя оно верно передавало случившееся. Долгое время тяготило чувство вины перед ребенком, совершенно не знакомому с жизнью и не понимающему того, что может толкать человека на необдуманные поступки. Не давала покоя и обида взрослого мужчины на мальчишку, который посмел ни разу после отъезда ни позвонить, ни спросить о здоровье, ни рассказать о себе.
Как в свое время Вильгельм, так и Ларс бичует, обвиняет себя в тайной отчаянной надежде на оправдание и на душевное успокоение, которые подарит тот, кто слышит все. Но никто никого не слышит, и никто никому услужливо не подправит прошлое, детство с верой в чью-то бескорыстную помощь извне закончилось. Да и нуждается ли Кристина в напоминании о костылях или тот же пациент в напоминании о боли, нанесенной ему пожилым, в годах русским из Берлина?!
Конец ознакомительного фрагмента.