Страхи из новой коллекции. Часть первая. Морская история (Вадим Селин, 2005)

– Эй, Владик, проснись… – сквозь сон донесся до меня голос мамы.

Я не просто проснулся, а вскочил с кровати и, должно быть, с безумным видом уставился на маму, потому что она спросила:

– Что с тобой? Ты не заболел? Весь мокрый, постель смята… Ты как себя чувствуешь?

– Странно… Словно меня только что жарили на сковородке…

– Я сейчас принесу градусник, вдруг у тебя температура? Тогда поездку придется отложить…

– Нет, не надо никакого градусника! – отказался я, приходя в себя после сна и поправляя мокрую от пота сбитую на сторону простыню. – Со мной все в порядке, это все из-за жары. На улице душно даже ночью, как будто у нас не город, а гигантская духовка. Ни окна открытые не помогают, ни вентиляторы… Только гоняют горячий воздух туда-сюда…

– На сплит-систему у нас пока нет денег, – сказала мама.

– А я ее и не прошу… Просто говорю, что в городе жарко… Небывало жарко… Такого не было на моей памяти…

– Ой, да какая там у тебя память? – улыбнулась мама. – Четырнадцать лет, а говоришь, как семидесятилетний старик, переживший страшную жару пятьдесят лет назад. Давай, собирайся, а то опоздаешь на автобус.

– Мне и собирать-то нечего, все сумки давно собраны, – отозвался я.

– Пойду, приготовлю тебе поесть, – сказала мама и вышла из комнаты.

Едва за ней закрылась дверь, как я обессиленно упал на кровать и уставился в потолок. После сна я был очень уставший. И так уже неделю подряд.

Целую неделю каждую ночь мне снился один и тот же сон, будто я стою в красной комнате, погибаю от жары, и сверху на меня падают камни, от которых негде скрыться. Затем просыпаюсь и не могу прийти в себя. Все тело болело, словно на самом деле трескалась моя кожа, а потом меня прибивало камнями.

Этот сон я просто ненавидел. И вообще все сны, в которых я оказывался в закрытом помещении.

Я никогда ни от кого не скрывал, что у меня клаустрофобия, то есть боязнь закрытого пространства.

Я боялся находиться в маленьких комнатах, в лифтах, в подвале. Когда я оказывался там, со мной случался приступ: голова начинала кружиться, я обливался потом, на меня наваливался жуткий, животный страх, перед глазами все плыло и хотелось умереть, лишь бы не находиться в тесной комнате. А потом думал, что даже смерть от этого не спасет, потому что после смерти я буду ВЕЧНО находиться в тесном гробу и убежать оттуда уже никогда не смогу… Никогда…

Я встряхнулся, как пес после купания, выбрасывая из головы неприятные мысли, и, обводя комнату взглядом, задумался: «Так, вроде бы все взял, ничего не забыл. Одежду, зубную щетку, пасту, жидкость для контактных линз, контейнер для них, книжку, иголку, нитку… да, все взял… Тогда в путь».

– Прощай, моя любимая комната, – вслух сказал я, стоя у двери, когда оделся. – Мне будет тебя не хватать. Хотя почему «прощай»? До свидания!

«Или все-таки „прощай“?» – помимо воли подумал я.

Моя комната была очень просторной, потому что, когда выявили у меня клаустрофобию, родители выделили мне самую большую и светлую комнату. И она мне нравилась.

Еще раз окинув ее взглядом, я вздохнул и закрыл дверь.

Почему-то было тоскливо. Так бывает всегда, когда куда-то уезжаешь из дома на длительное время.

А ехал я на Черноморское побережье, где недавно открылся специальный лагерь для подростков с психическими отклонениями. По словам его создателей, благодаря непринужденным групповым тренингам, детям легче справиться со своими проблемами, когда они видят, что не одиноки в своих бедах. А так как лагерь, как я уже сказал, располагался у моря, то занятия сочетались с отдыхом. Короче, я ехал отдыхать и одновременно попробовать снизить уровень своего страха.

Был конец мая, когда я узнал о лагере.

Я, истекая потом, несмотря на легкую светлую одежду, вернулся домой и бросил сумку под вешалку. Мама жарила пирожки. В кухне было невыносимо жарко, как в аду.

– Все! – сказал я, опустошив наполовину бутылку минералки. Утер губы тыльной стороной руки. – Отмучился!

– Все?

– Да! Теперь – свобода! Даешь свободу ученикам! Даешь смерть урокам! Даешь гульки до полуночи, до потери пульса! Даешь костры и жареные сосиски с печеной картошкой! – провозглашал я, потрясая правым кулаком в воздухе. Наверное, я был похож на какого-нибудь эмоционального революционера. – Не даешь просыпаться в семь утра, сидеть в школе до одури!

– Ну наконец-то каникулы, – улыбнулась мама, – но не забывай, что ты обещал мне помочь на даче.

Я мгновенно сник. Еще в начале четвертой четверти, предчувствуя наступление каникул, я наобещал маме и огород вскопать, и картошку посадить, и забор выкрасить, и то сделать, и это, лишь бы поскорее наступили каникулы (как будто от мамы зависело их наступление…)! И вот каникулы почти что начались, и пришла пора отвечать за свои слова. Но так не хотелось, жуть…

– Ладно, помогу… Ма, завтра состоится родительское собрание. Мы будем ставить для вас, для родителей, КВН, потом классная раздаст всем дневники с оценками, и… каникулы!

– Жалко, что без дневников обойтись нельзя. Там, наверное, ничего хорошего не будет… – Мама подкрутила газ. – У меня к тебе есть взаимовыгодное предложение.

– Какое? – встрепенулся я, откусывая пирожок.

– А вот, смотри, – проговорила мама и бросила мне газету, – там отмечено.

Я поймал газету, пробежался глазами по строкам и нашел рекламу, обведенную черным маркером.

Там были нарисованы два дерева, палатка, какая-то миловидная девушка в скаутской шляпе и дано объявление.

В нем рассказывалось, что в России открылся лагерь для подростков с проблемами…

– К тому же про этот лагерь мне говорила Любовь Ивановна, – сказала мама.

– Мам, а зачем мне это надо? – спросил я.

– Ну, это же интересно… И полезно… Вдруг ты от страха избавишься? Я уже позвонила в эту фирму и узнала, что рядом с лагерем есть море, пляж, лес… Но это не какая-то там допотопная пионерская база, а современный комплекс. Там есть и компьютеры, и Интернет, и дискотеки по вечерам устраивают, то есть можно хорошо отдохнуть, повеселиться и… подлечиться.

– Класс! – восхитился я. – Поражаюсь твоей оперативности! И лагерь, наверное, действительно чудесный, особенно природа – из названия видно – «Две сосны»!

Ворчал я в основном из-за того, что все решили без меня, но, подумав, сделал вывод, что старались-то мне во благо, а не кому-то другому. Да, я не скрываю свою болезнь, но и не люблю, когда на ней акцентируют внимание, я себя чувствую каким-то… ущербным.

– Ма, а про какое ты условие говорила? – вспомнил я.

Мама оставила пирожки, села напротив меня, умоляюще посмотрела мне в глаза и проникновенно попросила:

– Будь другом, сделай так, чтобы я не пошла на собрание… Терпеть не могу родительские собрания… Одеваться, краситься… Не люблю, когда все друг на друга пялятся, а потом за глаза обсуждают, кто во что был одет… Да и, наверное, в дневнике ничего хорошего я не увижу, как всегда…

– Ладно, так уж и быть, – великодушно согласился я.

Мама вскочила со стула и радостно закричала:

– Ур-ра! Спасибо! Ты самый лучший сын в мире! Я не пойду на собрание! Ура!

Вот такая она, моя мама. Просит меня, чтобы я разрешил ей не ходить на собрание.

Как бы я хотел всегда видеть маму такой счастливой…

Однако теперь, после всего, что произошло, мама улыбается редко и во всем винит себя, дескать, если бы она не увидела то объявление, ничего не случилось бы. Я успокаиваю маму, но она все равно терзается, что виновата она одна. Нет, не она виновата, а… судьба.

На следующий день мы отправились к моему психотерапевту Любови Ивановне, и она сказала, что этот лагерь открыла ее хорошая знакомая – кандидат психологических наук, умница, красавица, деток обожает… Лагерь помог справиться с проблемами уже сотням подростков! И убеждала, что и мне он поможет… Правда, эта знакомая вечно в разъездах, никто ее давно уже не видел, – вот такая она занятая.

Короче говоря, мы купили путевку в этот проклятый лагерь.

Несмотря на утро, в автобусе было очень жарко. Так жарко, что хотелось забыться, отключиться, лишь бы не вдыхать горячий воздух. От жары не спасали ни ледяной квас, ни минеральная вода, ни моя любимая пепси.

Пыльные двойные окна были закрыты наглухо, между ними лежали мертвые мухи и висели в своих паутинах скукоженные пауки.

Я оттянул майку и подул на тело через горловину.

– Вот жара, да? – спросил пробирающийся по проходу парень. Недолго думая, он уселся рядом со мной на соседнее сиденье.

– Ага.

– А говорили: заграничный комфортабельный автобус, кондиционеры, холодильник с напитками, все дела! Жуть, а не автобус! Ха, подумаешь, что заграничный! Толку-то? А ты чего боишься? – внезапно спросил он, раскрывая чипсы. – Будешь?

– Нет, спасибо, по такой жаре ничего не хочется.

– А… Так чего ты боишься?

– В смысле?.. – не понял я.

– Ну, какой страх едешь лечить?

– Клаустрофобию, я боюсь находиться в тесных закрытых помещениях, – наконец дошло до меня. – А ты?

– А мне надо от кремнофобии и акрофобии вылечиться.

– А это что такое?

– Ну, кремнофобия – это боязнь пропастей, а акрофобия – боязнь высоты…

– Понятно…

– Тебя как зовут?

– Влад, а тебя?

– Женя. Так будешь чипсы?

– Ну, давай, – ради приличия я выудил из пакета картофельный кругляшок, пахнувший сыром, и отправил его в рот. Стало почему-то еще жарче. Особенно на языке – он вообще был как наждак и горячий к тому же.

Я искоса рассмотрел нового знакомого. На нем красовались яркая синяя футболка и красные шорты, по комплекции он был крупнее меня, но не полный, с темно-русыми волосами, обычным лицом… На затылке была длинная тонкая косичка.

– Прикольная косичка, – сказал я.

– Да, мне тоже нравится, – оживился Женька, – я ее уже три года отращиваю. Сначала меня в школе учителя ругали, а потом привыкли. Многие пацаны стали за мной повторять, но это уже ни на кого впечатления не производит… По-любому, копия не бывает лучше оригинала, – заключил он и раскрыл второй пакет чипсов.

Автобус тронулся. Я посмотрел в окно и помахал рукой родителям. Они плакали, как будто я был моряком и они провожали меня в долгое далекое плавание. Признаться, у меня в носу тоже защипало…

Через некоторое время, проехав по трассе, мы свернули на пустынную дорогу.

– А тебя никто не провожал? – спросил я у Женьки.

– Не-а, – махнул он рукой, – родители тоже на отдых свалили, их нет в городе. И в стране тоже – они на Кипр умотали.

Потом Женька принялся бегать по салону, со всеми знакомиться и спрашивать, у кого какой страх. Ребята отвечали. Кто-то боялся летать на самолетах, кто-то темноты, воды, кошек, собак…

Вскоре я привык к автобусу, и мне стало не так жарко. Он мерно качался, иногда подпрыгивая на выбоинах или на «лежачих полицейских», от жары меня разморило, и я задремал…

Внезапно раздался жуткий вой. Автобус резко затормозил. В салоне наступила мертвая тишина. Сначала все замерли, смотря в сторону водителя, потом начали переглядываться.

– Что это было? – спросил Женька. – Почему мы остановились?

– Волки, – тихо сказал водитель, но его расслышали абсолютно все.

Не сговариваясь, мы повскакивали со своих мест и столпились рядом с водителем.

– Ни фига себе, – присвистнул Женька.

Удивиться было чему. Прямо перед автобусом стояли три огромных волка с открытыми пастями и смотрели на нас. С зубов капали вязкие слюни и падали в дорожную пыль. Они явно не собирались уступать нам дорогу.

– Что делать будем? – поинтересовался кто-то.

– Ехать вперед. Они испугаются и разбегутся в стороны, – подал идею Женька.

– А если не разбегутся? Что их, давить, что ли?

– Но не стоять же нам тут три недели из-за них? – резонно заметил мой новый знакомый.

– У меня есть ружье, – проговорил водитель.

– Ой, дяденька, да вы сто! – заголосила какая-то низенькая худенькая конопатая девчонка с косичками и в больших очках. На ее зубах громоздилась мощная металлическая конструкция для исправления прикуса, из-за чего конопатая шепелявила. Такую штуку носила моя двоюродная сестра, и я знал, что «благодаря» брэкет-системе на время лечения появляются дефекты речи. Создавалось впечатление, что зубы девчонки целиком и полностью состоят из металла. – Нельзя зе зивотных просто так убивать!

В автобусе наступил шум-гам.

– Не по-человечески это!

– Я в Гринпис напишу и про вас расскажу!

– А я в «Юный натуралист»! Я туда узе писала! Как-то раз отдыхала у дяди в воинской сясти и видела, как солдаты сенков били! Правда, зурнал нисем не помог… – вспомнила конопатая.

– Уберите свое ружье!

– Не смейте трогать волков, они вам ничего плохого не сделали!

– Сросьно рузье спрясьте, или я буду крисять! А-а-а-а! И-и-и-и!

– Да замолчите вы! – не выдержав, прикрикнул потный водитель. Его, по-видимому, тоже раздражала жара. А тут еще эти неизвестно откуда взявшиеся волки и девчонки-активистки. – Не собираюсь я ни в кого стрелять!

– А зачем зе рузье берете, а? – с ходу завелась та очкастая девчонка. Несмотря на свою хилую комплекцию, она, как я понял, могла любого скрутить в бараний рог, даже водителя. Интересно, чего боится она?

– Если я беру ружье, это не значит, что я буду стрелять в волков, – сказал водитель и угрожающе посмотрел на активистку.

Она ахнула и снова заголосила:

– Ой, девоньки, спасайте! Он собрался стрелять в меня! Да только попробуйте! Да я! Да я!

– Да заткнись ты, – не вытерпел и Женька, – без тебя тошно.

– Ты меня не затыкай! А то я…

Договорить девчонка не успела, я ее перебил:

– Так что вы будете делать с ружьем?

Волки, кстати говоря, до сих пор стояли перед автобусом. По пустынной дороге не проезжало ни одной машины.

– Просто в воздух стрельну, – ответил мужчина. – Вдруг испугаются? А если нет, то…

– Вот только попробуйте! – опять ожила девчонка. – Да я вам такое сделаю! Я усяствую в местном отделе защиты зивотных!

– Успокойте ее кто-нибудь, – устало обратился водитель ко всем сразу. – Я имею в виду, что если предупредительный выстрел не поможет, то вызову спасателей, вот и все…

Девчонка, снова открыв рот, захлопнула его и испепеляющим взглядом уставилась на водителя.

Мужчина взял наконец ружье и высунул ствол в окно.

– Подождите! – остановил его Женька.

– Ну, что еще?

– Вы это, патроны не тратьте, у меня есть пакет.

Женька надул пакет из-под чипсов, высунул его в окно и с размаху хлопнул по нему второй ладонью.

Волки вздрогнули, заметались из стороны в сторону и убежали в лесополосу.

– Вот и все, – облегченно вздохнул водитель, – а некоторые боялись. – И красноречиво посмотрел на девчонку.

Все успокоились и стали садиться на свои места.

– Ну, поехали! – задорно воскликнул водитель. – Мы и так уже из графика выбиваемся из-за этих волков. Интересно, откуда они взялись? Сколько тут езжу – никогда их не видел. Да и живут ли они в рощах, а, защитница животных?

– Сбезавсие из зоопарка зивут, но не долго, – отозвалась активистка. – В лесах они обитают обысьно…

– Наверное, из зоопарка сбежали, – предположил водитель и завел автобус. И вдруг вспомнил: – Слушайте, ребята, я забыл вам сказать: под задним сиденьем у нас холодильник. Поднимите сиденье и, кто хочет, возьмите наши фирменные бутерброды.

– Какой идиот додумался замаскировать холодильник под сиденье? – обратился ко мне Женька и, не дождавшись моего ответа, встал в очередь к холодильнику. Оказалось, что бутерброды захотели абсолютно все. Женька принес мне бутерброд, который представлял собой разрезанную пополам булочку, в ней лежали сплюснутая котлета, листья салата и мелко нарезанные соленые огурцы. Завернут бутерброд был в хрустящую бумагу, на которой я разглядел логотип лагеря: две сосны и палатка рядом с ними.

– Неплохо было бы их разогреть, – размечтался Женька.

– Ешь уже, – сказал я с набитым ртом. – По такой жаре холодные бутерброды в самый раз.

– Вообсе, встретить волка на дороге – дурное предзнаменование, – громко сообщила конопатая девчонка.

– Да ну тебя, – отмахнулся кто-то, – типун тебе на язык.

Действительно, что может быть плохого в лагере? По-моему, лагерь есть лагерь, и бояться туда ехать не стоит. Что там может случиться плохого? Пойдет дождь, и мы не сможем ходить на море? Отключат воду?

Так это не смертельно…

Первый раз я испугался темного помещения, когда мне было пять лет. Мы обожали с друзьями заходить в высотные дома и кататься в лифтах.

Но однажды (это было вечером) мы забрели в очередной дом, сели в лифт, проехали несколько этажей и… отключился свет. Лифт погрузился во тьму. Он стоял на месте и не шел ни вверх, ни вниз.

В лифте были я, мой приятель Андрей и две девчонки, почти в три раза старше меня, с которыми мы всегда катались. Одна из них, Кристина, была большой выдумщицей и всегда рассказывала какие-то истории.

– Что с лифтом? – спросила ее сестра Алена.

– Сломался, кажется… – неуверенно сказал я.

– А света почему нет?

– А я откуда знаю?

– Блин… – прошептала Алена. – Не дай бог его не включат, я же «Тропиканку» пропущу…

– Подожди с «Тропиканкой», – проговорила Кристина и вдохновилась: – А вдруг мы отсюда никогда не выберемся? Вдруг лифт никогда больше не поедет? Лет через сорок наши высохшие тела тут найдут и…

– Замолчи, а? – попросил я.

Отчего-то мне стало страшно-страшно, жутко-жутко. Все воспринимали остановку лифта как обыденную вещь, вели себя спокойно, но я обнаружил, что боюсь.

Лифт стоял между седьмым и восьмым этажами. В кабине было темно-темно, свет не пробивался даже в щелочку между дверями. Впервые в жизни мне стало так страшно… Никогда я так не боялся. А вдруг трос оборвется, и мы полетим вниз с седьмого этажа? Что от нас останется?

Я почувствовал, что мне плохо, стало не хватать воздуха, на лбу выступила испарина, руки и ноги задрожали, на грудную клетку, казалось, кто-то с силой давил.

– Был один случай, – задумчиво протянула Кристина, нарушив тишину во тьме.

– Какой еще случай? – поинтересовался Андрей.

Кристина воодушевилась и принялась рассказывать:

– Однажды в каком-то городе отключили свет, вечер был, вот прямо как сейчас, и вдруг ни с того ни с сего начали обрываться тросы. Лифты вместе с людьми падали в шахты и разбивались. Другие люди, которые не были в лифтах, начали зачем-то выбрасываться из окон… Представляете? Все думали, что это конец света…

– Да ладно заливать, – фыркнул Андрей, – не было такого никогда.

– Было! Ну, может, тросы не обрывались… но люди из окон выбрасывались – руку даю на отсечение! И я даже вспомнила, где это было – в Нью-Йорке в 1957 году, я в газете недавно читала… – заверила Кристина.

От ее рассказа мне сделалось еще хуже. Я оперся о стену лифта, чтобы не упасть от головокружения и внезапного приступа тошноты. Я вообще перестал дышать. Ноги меня не держали, мной овладел дикий, панический страх, я глотал воздух, как рыба, обливался потом, и, что самое ужасное, – этого никто не видел из-за густой темноты! Я не понимал, что со мной происходит, почему так плохо, мне мерещилось, что стены меня сейчас раздавят…

– Э-эй… – просипел я, сползая по стенке лифта на пол, усыпанный окурками. – Мне плохо… Задыхаюсь…

– Ой, не смешно, – отмахнулась Кристина и заволновалась: – В самом-то деле, когда свет включат? «Тропиканку» ж надо посмотреть…

И в этот момент меня что-то ужалило в ухо. Потом оказалось, что это оса постаралась…

Я вскрикнул.

– Владик, с ума сошел, что ли? – осведомилась Кристина. – Что ты так орешь?

– Меня кто-то в ухо ужалил.

– А кричать зачем?

– Не знаю. Я же не специально.

Одновременно с укусом осы я обнаружил, что страх куда-то делся, словно я нажал на кнопку, дающую ему отбой. Я поднялся с пола. Через некоторое время вспыхнул свет и лифт, зажужжав, поехал. Вся компания вела себя как ни в чем не бывало, а я после этого случая начал замечать, что боюсь находиться в тесных закрытых помещениях… Дошло дело до того, что меня направили к детскому психологу, и он сказал, что у меня клаустрофобия в начальной стадии и что вылечить ее пока что легко. Однако лечение почему-то мне не помогало, я все так же боялся закрытых помещений, даже еще сильнее.

Психолог сказал, что чаще всего основа для фобий, то есть страхов, закладывается в детстве, когда у детей еще несформированная, «мягкая» психика, которую очень легко травмировать, – что со мной и произошло. А эта гадкая оса только подлила масла в огонь, усилила эффект, хоть и вывела меня из состояния удушья и оцепенения.

Я понимал, что бояться не надо, что закрытые помещения не причинят вреда, но… каждый раз, когда я оказывался в тесной комнате, мне становилось не по себе и, как тогда, в лифте, начинало не хватать воздуха, подкашивались ноги, я потел…

Правда, со временем я научился контролировать себя, не показывать страх при людях так открыто, как наедине с самим собой, но все равно он мной овладевал, и я ничего не мог поделать.

У меня создавалось впечатление, что страх жил своей собственной жизнью, что он становился словно материальным, набрасывался на меня, когда хотел… Страх рос, креп, набирал силы.

Но и я тоже был не промах – старался не подниматься в лифте, не спускаться в подвал (я боялся, что дверь захлопнется и я окажусь замурованным), не ездить в метро. Родители выделили мне самую просторную и светлую комнату в доме… Окна в ней были голыми, то есть на них не висели шторы или жалюзи, все по той же причине – так мне казалось, что помещение больше. Некоторые люди, придя к нам в гости и заглянув в мою комнату, удивлялись и спрашивали, отчего на окнах не висят занавески. Я о своем страхе говорить с кем попало не любил, поэтому придумывал всякие объяснения: мол, на шторах скапливается пыль, а у меня на нее аллергия, да и солнечный свет полезен, благодаря ему вырабатывается в организме серотонин, который, кроме всего прочего, отвечает за хорошее настроение…

Да, я отшучивался, но, что там скрывать, – все равно боялся.

Наконец мы приехали в лагерь.

Днем, примерно через пять часов после того, как автобус выехал из города, местность стала гористой. Потом мы ехали по настоящему «серпантину» – иными словами, по извилистым горным дорогам, вокруг росло много хвойных деревьев, и воздух был чистый, легкий.

Вскоре показалось море, мы уже ехали по какому-то курортному городку. Отдыхающие ходили по улицам в купальниках и плавках, таскали под мышками надувные матрасы, пакеты с полотенцами… Настроение у меня, да и у всех, кто сидел в автобусе, было выше некуда!

Последние несколько часов мы провели в полном молчании, каждый смотрел в окно, и изредка тишина прерывалась тяжелым нетерпеливым вздохом, который означал: «Поскорей бы искупаться и позагорать! Надоело париться в этом автобусе!»

Все ерзали на сиденьях и обмахивались кто чем – веерами, журналами, ладонями… Это же просто пытка – ехать в жарком пыльном автобусе, когда в двух шагах от тебя море! Пальмы! Торговцы, продающие мороженое и кавказское лакомство – чурчхелу – нанизанные на нитку орехи, застывшие в виноградном сиропе.

Но все когда-нибудь заканчивается, и мы наконец один за другим выпали из душного автобуса. Разбрелись около него, разминая спины и затекшие ноги.

– Айда на пляж, чуваки! – завопил Женька. Все табуном помчались за ним. Море было метрах в ста от нас.

– Ку-у-уда? – раздался голос водителя. – А вещи кто будет разбирать? Я? Нет уж, давайте-ка, шагом марш вещи разбирать, тут прислуги нету…

Кстати, я забыл описать лагерь. Он представлял собой огромный дом из кирпича, окруженный высоким кованым забором. Сквозь него виднелись разные беседки, игровые площадки, цветочные клумбы, фруктовые деревья и раскидистые пальмы, впрочем, пальмы здесь были везде…

Из дома вышла высокая симпатичная девушка с собранным на затылке пышным светлым хвостом. Одета она была в короткие оранжевые шортики и майку такого же цвета. По виду ей было лет восемнадцать, не больше.

– Приветствую, орлы! – крикнула она.

Мы все остановились и развернулись.

– А это есе кто? – недовольно сморщилась та девчонка в очках. Интересно, она вообще когда-нибудь бывает чем-нибудь довольна?

Девушка проинформировала нас:

– Меня зовут Анастасия Абрамовна, но вы зовите меня просто Настей, я – ваша вожатая и одновременно будущий психотерапевт, я прохожу практику. Мы не любим формальностей, в нашем лагере дружеская и раскрепощенная атмосфера. Сейчас каждый берет свои сумки и идет за-а мной! – по-военному окончила предложение вожатая.

Мы разочарованно вздохнули, с тоской посмотрели на море и поплелись к багажнику автобуса. Взяли свои вещи и пошли за Настей.

– Просто Настя! – крикнул Женька, и по нашей многоголовой компании пронеслись смешки. Все поняли, что «Просто Настя» – отныне прозвище этой девушки на все лето. – А когда мы купаться будем?

Просто Настя резко развернулась и зловеще сказала:

– Никогда. Теперь я вас отсюда не выпущу. Вы – пленники лагеря…

Наступило тяжелое молчание. Все переглянулись. Мне стало как-то неприятно, желудок скрутило…

Тут вожатая залилась смехом и, чуть не падая на грядку огурцов, спросила:

– Классная шутка, да? Я долго ее репетировала, целую неделю! Все люди такие предсказуемые, я была на сто процентов уверена, что кто-нибудь да и спросит, когда будем купаться.

Смеясь над собственной шуткой, Настя махала на лицо ладонями с растопыренными пальцами, высушивая выступившие от смеха слезы, и долго еще приговаривала: «Ой, шутка – супер!»

– А вообще, если серьезно, все зависит от вас, – перешла Просто Настя на деловой тон. – Чем быстрее разложите вещи, тем скорее ознакомитесь с правилами пребывания в лагере, и мы пойдем на мор-р-ре!

Думаю, не надо говорить, что после такого заявления мы с утроенной скоростью пошли за Настей.

В доме на окнах висели прозрачные шторки, на паркете лежали небольшие коврики с абстрактными рисунками, в горшках буйно росли цветы…

– В каждую комнату селятся по два человека, – произнесла вожатая. – «Женские» комнаты на втором этаже, «мужские» – на третьем. Комнаты и компанию выбирайте по своему усмотрению.

– Хоросо устроено, – одобрила девчонка в очках, – зенсины долзны проходить меньсе ступенек, чем музсины, меньсе подвергаться нагрузкам. Мы – прекрасные создания…

Женька скептически на нее посмотрел, но ничего не сказал.

– А мозно домой позвонить? – спросила очкастая. – Сказать родителям, сто хоросо, пости безо всяких происсествий доехала – если, конесно, не сситать того, сто меня суть не застрелили.

На лицо Насти, покрывшееся неровными красными пятнами, легла тень.

– Нет, пока что позвонить нельзя. Меняют телефонную проводку…

– Да? Ну ладно… – разочарованно произнесла девчонка.

– Кто хочет – может сходить на почту и дать телеграмму, – подсказала вожатая.

Но никто на почту тащиться по жаре не захотел, и мы решили, что позвоним родителям, когда починят проводку или когда купим новые сим-карты. Оказалось, что здесь была местная связь, и наша прежняя связь тут не действовала.

Мы с Женькой и еще несколько парней поднялись на третий этаж.

– Ты будешь жить в этой, просторной комнате, – подмигнула мне Настя и отвела в конец коридора.

По-видимому, она ознакомилась с «делом» каждого. Но откуда она узнала, как я выгляжу? В истории болезни же нет моей фотографии…

– Классную комнату выбрал, – кивнул Женька, осматривая помещение.

Комната и в самом деле была хорошей – большой, светлой. И страха перед ней у меня не было…

После того как были разложены вещи, мы собрались в столовой на первом этаже. Выяснилось, что с Любой – именно так звали очкастую, никто не захотел жить. Она стояла и то и дело фыркала, показывая, что не очень-то этим и обижена.

– Так, а почему Люба одна? – нахмурившись, спросила Настя.

– Вы же сами сказали, что каждый выбирает компанию по своему усмотрению, – выкрикнул кто-то. – А Люба – зануда, и с ней жить никто не хочет.

– Я тебе сейсяс дам – зануда! – возмутилась Люба, высматривая в толпе обидчика и закатывая рукава.

– Ладно, Люба будет жить со мной, – пресекла конфликт Настя.

– Нет уз, я буду зить одна, – отказалась Люба.

– Ну, как хочешь, – пожала плечами вожатая.

Потом нам рассказали, как себя здесь вести. Главным правилом было – никаких правил. В лагере не было запретов, наказаний, но существовало одно условие – что бы ни случилось, каждый день в десять утра, в три дня и восемь вечера мы должны находиться в лагере и заниматься в группе. Все остальное время могли быть где угодно. И еще Настя попросила, чтобы мы не оставляли на тарелках еду, чтобы все съедали до последней крошки. Объяснила это тем, что повар очень ранимая и, если увидит, что ее стряпню не едят, обидится и разревется…

– Мы стремимся к сплочению, дружбе, доверию, – говорила Настя, сидя во главе стола. По правую и левую стороны от нее сидели мы. – Ну а теперь, если вы не против, у меня к вам дело.

– Ну вот, – протянула Люба, – а говорили: никаких обязанностей!

Все подхватили ее замечание и на разные лады принялись выражать свой протест. Кто-то свистел, кто-то улюлюкал, кто-то стучал ложкой по стакану.

– Вы сначала послушайте, а потом возмущайтесь, – улыбнулась Настя. – Дело такое: мы должны до отвала наесться и отправиться на морскую прогулку. У причала стоит теплоход «Две сосны», который принадлежит нашему лагерю. По вечерам, когда стемнеет, мы включаем освещение, и теплоход сияет разноцветными огнями гирлянд. Это так красиво, словами не передать! Особенно классно смотрится, когда переливающийся огнями теплоход подплывает к берегу. Вода отражает огни… Так вот, если вы не против, предлагаю устроить пир в открытом море на теплоходе, который отправляется через полчаса.

Мы повскакивали с мест, нас переполняли радость и счастье! Действительно, это не лагерь, а какое-то чудо! Мне тут нравится!

– Но у меня к вам еще одно дело… – продолжила Настя, удовлетворенно наблюдая за нашей реакцией.

– Ну вот, я зе говорила, без подвоха тут не обослось! – Люба подняла вверх палец, мол, вы смеялись надо мной, а я права.

– Дело такое: в открытом море, после пиршества, устроить дискотеку! Гулять так гулять! Отметим ваш приезд!

Быстро переодевшись в плавки и купальники, мы помчались на причал. Всем хотелось поскорее оказаться на теплоходе, рассекающем морские просторы! Настя говорила, что часто рядом с теплоходом плавают стаи дельфинов, и у нас будет возможность их сфотографировать! Кроме того, на теплоходе есть бассейн, в котором нам дозволено купаться до посинения, но и это еще не все. У кого хватит смелости – тот может надеть на себя спасательный жилет и поплавать в открытом море!

– Убойный лагерь, да? – сказал Женька, покупая мороженое себе и мне.

– Да, – подтвердил я, – но как-то странно: почему-то, кроме Просто Насти, никого в доме нет. Только мы и она. Где все остальные? Не может же такое быть, чтобы нами командовала лишь одна Настя…

– А почему нет? Лагерь же необычный, – оптимистично сказал Женька, напяливая на нос ультрасовременные очки от солнца с бесцветными стеклами.

– Да, необычный, – кивнул я, разворачивая вафельный рожок, политый сверху карамелью и присыпанный орешками.

Хоть лагерь мне и нравился, но вместе с тем почему-то внушал неуверенность, какое-то сомнение и даже панику. Что-то в нем было не так, слишком уж все хорошо складывалось… Не бывает рая на земле, не бывает…

А насколько лагерь необычный, в этом мы смогли убедиться очень скоро.

Веселье царило на теплоходе! Мне было так хорошо – не передать словами, это надо чувствовать!

Представьте: лето, вы стоите на палубе теплохода, который идет в открытое море, солнце припекает спину, брызги соленой воды обдают вас, и вы счастливы! Так счастливы, как никогда! Я и был счастлив и… напуган. Тем, что все так хорошо. Что-то непонятное и странное было во всем этом.

Видели бы вы, с какой завистью смотрели на нас отдыхающие, когда мы садились на теплоход «Две сосны»!

Я стоял у борта, смотрел в синюю даль – море сливалось с небом – и держал в руке стакан холодного фирменного лимонада «Две сосны». На мне были надеты только короткие синие шорты.

– В таком классном лагере я еще не был. – Голос Женьки раздался совершенно неожиданно.

Я обернулся. Новый знакомый стоял передо мной.

– А я вообще в лагере первый раз, – отозвался я.

– Правда? – удивился приятель. – А сколько тебе лет?

– Четырнадцать.

– Мне тоже! Я в лагере уже сто раз был, но в таком клевом – никогда!

Вдруг по моей спине пробежал холодок, а живот скрутило… Я выпустил стакан из руки. Тонкое стекло разбилось на тысячу осколков. Мне казалось, что в животе сидит ледяная лягушка и просится наверх.

Внезапно все прекратилось.

– Что это с тобой? – с тревогой спросил Женька. – Морская болезнь?

– Да нет… У меня нет морской болезни… Сам не знаю, что происходит…

– А ну, поподробнее, если можно, – попросил Женька и уселся на бортик.

– Упадешь!

– Не, я крепко держусь. Так что с тобой такое? Ты вялый какой-то. Может, на тебя так дорога повлияла?

– Может… А может, и нет. У меня на душе неспокойно. Знаю, что надо веселиться, отдыхать, – и не могу. Остаюсь наедине с самим собой – и тревога наваливается.

– Все понятно, – компетентно заявил Женька, спрыгивая с бортика. У меня от сердца отлегло – я боялся, что он свалится в воду. – Идем-ка ко всем, там весело.

Он подхватил меня под руку и потащил к бассейну. Возле бассейна с морской водой ребята кричали, визжали, обливались водой из бутылок.

Откуда-то лилась самая что ни на есть «теплоходная» песня:

– Вот где жизнь! – крикнул Женька и прыгнул в воду прямо в шортах.

Меня кто-то нечаянно толкнул в спину, и я полетел в бассейн следом за Женькой. Вся тревога сразу же прошла. Побарахтавшись в воде, мы вылезли из бассейна и разлеглись на шезлонгах загорать.

– Прикиньте, что будет, если теплоход врежется в другой корабль? – засмеялся кто-то.

– И вовсе это не смесно, – гневно сказала Люба. Она сидела на шезлонге, подставив солнцу спину. – Я книзку ситала, там теплоход «Сяйка» врезался в присял. Все было как сейсяс – люди веселились на борту, пили, пели, плясали…

– И что дальше? – поинтересовался Стас – невысокий худенький парень с короткими черными волосами и огромными черными глазами. Все вдруг притихли, только музыка играла.

– Капитан поставил теплоход на автоуправление и посол на палубу, где веселились отдыхаюсие. Но сто-то там заклинило, корабль развернулся и на полной скорости врезался в присял… Все погибли… А потом на месте аварии стали появляться утопленники, а под водой играла музыка… – проникновенно произнесла Люба, делая страшные-престрашные глаза.

– Фу, перестань, – сморщился Стас. – Гадость всякую читаешь.

– И нисего не гадость, – насупилась Люба. – Никто не знает, сто может слуситься в следуюсюю секунду. Вдруг то, над сем ты сутис, – сбудется?

– Так, хватит! – развел руками Женька, как судья на ринге. – Мы сюда отдыхать приехали, а не ругаться и страшилки рассказывать. Ты, Люба, проще ко всему относись.

– Сейсяс как дам в лоб! – пообещала Люба, вскакивая с шезлонга. – Я все к тому рассказываю, сто беду кликать не надо, когда в открытом море находисься… Глубина-то какая! «Титаник» забыли? А «Адмирал Нахимов»?

– О боже, – провела ладонью по лицу местная красавица Ирочка, – только старух с приметами нам и не хватало.

– Ах, «старух»! – завопила Люба и ринулась в бой. – Да я тебе сейсас патлы все повыдергиваю! Старуху насла! Да я младсе тебя! И изяснее!

– Ты не изящнее – у тебя болезненная худоба, – парировала Ирочка, – и не младше, а меньше. И на зубах какое-то уродство носишь…

– Дура ты! Благодаря этому «уродству» скоро мои зубы будут такими, сто тебе и не снилось!

Завязалась драка.

Мы, парни, отошли подальше и стали у борта, наблюдая, как девчонки дерутся. Люба, надо признать, давала Ире жару, несмотря на свою тщедушную комплекцию.

– Смотрите! – закричал Женька, указывая вдаль. – Дельфины!

Девчонки мгновенно забыли о драке и волной хлынули к нам. Мы принялись разглядывать дельфинов. Их серые спины блестели на солнце, когда они выпрыгивали из воды.

– Точно, дельфины, – восхищенно прошептала Ирочка, расчесывая пятерней порядком потрепанные волосы. – Я первый раз вижу дельфинов вот так, в открытом море, на свободе. В естественной среде обитания. Раньше только в дельфинарии их видела… Слушайте, у меня идея! Давайте Просто Настю позовем и сфотографируемся все вместе, а? Сделаем коллективное фото на память!

– А, собственно, где Настя? – вспомнил я.

Все, как по команде, отвернулись от дельфинов и посмотрели друг на друга. Выяснилось, что Настю последний раз видели, когда мы только садились на теплоход. Она сказала, чтобы мы по возможности не падали за борт и обязательно надели на себя спасательные жилеты. Но это было еще на берегу, когда судно стояло у причала. А потом она никому на глаза не попадалась…

– Итак, Настю никто не видел? – резюмировал Женька, оглядев нашу компанию.

Кстати говоря, нас было шесть парней и семь девчонок. Итого тринадцать…

На дельфинов мы уже не смотрели. Все скучковались у борта и думали, куда могла подеваться наша вожатая.

Ветер развевал прозрачные платки, которые девчонки повязали вокруг талии. Все было очень красиво и романтично, если не считать того, что над нами повисла тревога. Мы явственно ее ощущали, и мне показалось даже, что при желании тревогу можно было пощупать и разрезать ножом.

– Так, спокойно, – сказал я. – Если Насти нет рядом с нами, это еще не значит, что ее нет на теплоходе вообще. Давайте позовем ее, поищем. Не могла же она просто так пропасть.

– Пропасть не могла, а не сесть на теплоход – могла, – услышал я чей-то тихий голос, но он потонул в разноголосых криках:

– Настя!

– Просто Настя!

– Ау-у-у!

– Настя, куда ты делась?! Отзовись! В прятки решила поиграть? Так это уже немодно и не по возрасту!

– Возата-я-я-я!

Мы разбрелись по теплоходу и зашли в каждую каюту, не пропустив ни одной. Потом собрались на прежнем месте – у борта, где дул теплый ветер.

– Ну, кто-нибудь видел ее? – спросил запыхавшийся Стас, поднимаясь на палубу.

– Я не видел, – сказал я.

– И я, – кивнул Женька.

– И я, – произнесла Ирочка, расчесывая волосы уже щеткой и глядя на Любу.

– Я тозе не видела, – сказала Люба после того как прозвучали ответы всех. – Сто-то странное творится, ребята. Возатой нет на теплоходе. Мы одни.

– Скорее всего, когда была посадка, она сошла на берег чего-нибудь купить, а когда вернулась – теплоход уже отчалил, – выдвинула версию Ирочка.

– На теплоходе всего навалом, куча разной еды, питья… – усомнился Женька.

– И что? – с непередаваемой иронией откликнулась Ирочка. – Можно подумать, на теплоходе есть все на свете. И вообще, какая разница, куда Просто Настя делась? Главное то, что ее нет на теплоходе.

– О! – охнула Люба и выпучила глаза.

Мы все уставились на нее.

– Ну? – бросила Ирочка. – Что ты охаешь?

– А сто, если… ой, нет! – замахала Люба руками.

Она замахала так сильно, что очки слетели с ее носа и полетели вниз.

– Ой! Ловите! – завопила девчонка, хватая руками воздух.

Но очки мы не поймали, и они упали на нижнюю палубу и разбились.

Подбородок Любы мелко затрясся. Даже косички затряслись.

– Оськи… – прошептала она, смотря на блестящие осколки. – Я без оськов…

– Так тебе даже лучше, – призналась Ирочка. – Моложе выглядишь.

– Оськи… – снова прошелестела Люба. – Я без них не могу. Я зе слепая как крот. Оськи-и-и! Я нисего не визу!

Люба зарыдала. Мы все стали ее успокаивать. Я вспомнил, что в моей небольшой сумке «Адидас», которую я взял с собой, лежали очки на всякий случай. А так я носил контактные линзы.

– У тебя минус? – участливо спросил я.

Люба, зарыв лицо в ладони, утвердительно покачала головой.

– Не плачь, я тебе свои дам, – сказал я, доставая окуляры.

Примерив их, Люба вздохнула:

– Слабые, конесно, но лучсе так, чем вообсе без них. Спасибо.

– Не за что, – улыбнулся я.

– А тебе, между прочим, мужские очки идут больше, – прямо-таки фонтанировала комплиментами Ирочка, которая недавно дралась с Любой не на жизнь, а на смерть. – Так из-за чего ты охала, прежде чем очки уронить?

– А! – вспомнила Люба. В моих прямоугольных очках она действительно выглядела симпатичнее. – Сто, если Настя упала за борт, и ее перерезало-перемололо в мясной фарс винтами?

Мы все снова замолчали.

– Да нет, – с сомнением протянула Ирочка. – Не может быть.

– Это почему зе? – тут же захотелось знать Любе.

– Ну… В принципе, конечно, может… Но не хотелось бы… Она была нормальной вожатой…

Слово «была» меня несколько покоробило, как будто Настю и правда разрубило винтами. Мы еще немного помолчали, думая каждый о своем, и тут я заметил, что на небе сгустились тучи, поднялся ветер, и пару раз даже громыхнуло. Чайки куда-то исчезли.

– Шторм, что ли? – спросил Женька. Ему на нос упала крупная капля дождя.

– Ой, слушайте! – воскликнула Ирочка, не замечая дождя. – Я сейчас сбегаю в рубку, вдруг Настя там, а мы паникуем?

И она помчалась в рубку.

Тревога сразу отлегла. В самом деле, напридумывали мы всяких ужастиков, а Настя, наверное, сидит в рубке и с капитаном чаек попивает, чтобы нам не мешать развлекаться.

Ира вернулась через минуту, но она уже не бежала, а медленно шла, опираясь о борт. Ее лицо было белое как простыня.

– Ну что, она там? – поинтересовался я, и снова тревожное предчувствие кольнуло меня.

– Насти там нет, – прошептала Ирочка.

– А ты спросила у капитана, где она? – ожил Женька.

– Нет.

– Почему? Вдруг он знает? Может, она ему перед отплытием сказала, что куда-то отлучится, и тогда твоя версия верна. Вдруг она…

– Жень, заткнись, ладно? – как-то обреченно произнесла Ирочка и обвела всех нас тоскливым растерянным взглядом. – Ребята, мы попали в ловушку. В рубке нет никого – ни Насти, ни капитана. На теплоходе мы одни… Он плывет сам по себе в открытое море. Им никто не управляет. Вы понимаете, что это значит?! – Ира перешла на нервный крик. – Мы одни. ОДНИ!!!

– Мамочки, – прошептала высокая худая, с наивными глазами Галочка и упала в обморок.

– Ты что, шутишь? – недоверчиво спросил Женька.

– Нет, – серьезно ответила Ира, – не шучу. В рубке нет капитана. Насти тоже нет. Понимаете? Мы одни на теплоходе, и он плывет сам по себе!

– Это бред, – твердо сказал Стас. – Я не верю.

Ира сделала безразличное выражение лица и предложила:

– Не веришь – сходи в рубку и сам в этом убедись.

В рубку побежал не один Стас, а вся наша компания. Ира осталась на палубе с очнувшейся Галей. Дождь все усиливался, и разыгрались волны. Море посерело, и так далеко, как раньше, теперь не было видно. Все было затянуто пеленой дождя.

Расталкивая друг друга локтями, мы забежали в длинный узкий коридор, который вел к рубке. Нас качало из стороны в сторону.

Женька встал перед дверью, взялся за ручку и сказал:

– Сейчас я открою дверь, мы увидим капитана, а потом все вместе надерем Ирке уши, чтобы знала, как шутить.

– Давай, открывай узе, не томи, – поторопила его Люба.

Женька нажал ручку вниз, распахнул дверь и, не смотря внутрь, сделал приглашающий жест, мол, заходите.

Однако в рубку никто не зашел. Мы все стояли с раскрытыми ртами. Женька, заметив выражение наших лиц, встрепенулся и заглянул в комнатушку.

В рубке не было никого. Мигали многочисленные лампочки на панели управления. В стороне от белого штурвала с потолка свешивался какой-то толстый шнур.

– Это что же выходит? – каким-то тягучим голосом промолвил я. – Мы тут… одни?

Внезапно один из мальчишек завыл, как бабка в деревне на похоронах, и осел на пол.

– Ой-ой-о-о-о-о-ой!

– С ума сошел? – вздрогнул Женька. – Чего ты ревешь?

– Стра-а-ашно! – Парень трясся и смотрел на нас жалкими глазами. – Я б-боюсь оставаться од-дин, без взрослых…

– Оригинальный страх, – заметил Стас. – Зачем же ты с нами поехал, если боишься быть без взрослых?

– Так я же не знал, что Н-настя куда-то ден-нется… – ответил парень.

– Подожди, я тебе сейчас дам успокоительное.

Стас помчался на поиски аптечки, а мы усадили дрожащего, как осенний лист на ветру, мальчишку на привинченный к полу стул и дали ему стакан воды. Он весь трясся, с него градом катился пот. Все как у меня, когда активизируется моя клаустрофобия…

– Тебя как зовут? – спросил Женька.

– Слава. Что ж с нами будет?

– Все хорошо с нами будет! – уверенно воскликнул я. – Мы сами поведем теплоход.

– Ты думаешь, что говоришь? – постучал пальцем по голове Женька. – Этому специально учатся.

– Ну давайте тогда дадим сигнал SOS или найдем инструкцию по вождению теплоходов. Должна же здесь быть инструкция! – начал я нервничать и суетливо копаться в ящике под приборной доской.

– Не паникуй, – посоветовал Женька. – Нервы напряжены у всех, и если мы поддадимся панике, то просто сойдем с ума. Как давать сигнал SOS, или как там это называется? Тут есть радио, по которому капитан с берегом переговаривается?

– Откуда я знаю? Я что, всю жизнь на теплоходах плаваю?

Вернулся Стас и дал Славе какую-то таблетку.

– А что это за шнур? – уставился Женька на свисающий с потолка загадочный шнур.

– Не знаю.

Женька пожал плечами и дернул за него. Раздался резкий пронзительный вой. Мы подпрыгнули на месте. С палубы послышался девчоночий визг.

– А, гудок, – догадался Женька и погудел еще несколько раз.

Визга уже не было, девчонки, наверное, тоже догадались, что это гудит.

– В конце концов, не так уж все и плохо, – с большой долей оптимизма сказал Женька. – Еды и питья здесь навалом… Как-нибудь проживем. А когда в Турцию приплывем… Или в Румынию… Или еще куда…

– Лично я тут не собираюсь жить, – перебил его я. – Теплоходом нужно как-то научиться управлять, а то, как рассказывала Любка, вдруг мы правда во что-нибудь врежемся? Что тогда?

– Не каркай! – попросил бледный Слава. Его мутило.

Из коридора послышался топот. Прибежали девчонки.

– Пацаны, там страшный ливень начался, стеной стоит, – доложила Ира. – И волны огромные, до бортов достают. Вдруг нас затопит?

– Не каркай! – снова ожил Слава.

– А что ты бледный такой? – обратила на него внимание Ира.

– Мне страшно… Фобия у меня…

– А-а-а… Чего ж ты на теплоход поплелся? С головой не дружишь?

Вместо ответа Слава устало махнул рукой.

– Надо что-то делать, – сказал я, и вдруг что-то запищало.

Загорелась красная лампочка на приборной доске. Ира внимательно посмотрела на картинку, которая была нарисована под светящейся лампочкой, и проговорила:

– Если я не ошибаюсь, то… кончилось горючее.

– Как кончилось? Как оно могло кончиться? – недоумевал Женька.

– Взяло и кончилось…

– А запасное есть?

– А я знаю? В морском училище не училась, поэтому не в курсе, должны ли быть на судне канистры с горючим. Я правильно сказала? Канистры? Или на теплоходах что-то другое? Ой, смотрите, а что это такое впереди? – воскликнула Ирочка и указала пальцем вперед.

Мы столпились у окна, всмотрелись в даль сквозь стекло, по которому хлестал дождь, и увидели стремительно надвигающуюся на нас огромную тень.

– Сто это такое? – прошептала Люба.

– Наверное, туча… – предположил Женька.

Не успев опомниться, в следующий миг мы услышали дикий, прямо-таки взбесившийся гудок и чей-то голос, многократно усиленный мегафоном:

– Теплоход «Две сосны», срочно смените курс! Теплоход «Две сосны», срочно смените курс!

– Да как мы его сменим?! – завизжала Галя. – Это же корабль на нас надвигается! Танкер! О-о-о-о-ой!

Напряжение и страх в рубке достигли такой силы, что в ушах у меня начало звенеть.

– Мы все умрем! – вопила Люба. – Как в книзке! Умре-е-ем!

– Мамочка, спаси! – плакала Ира, как будто ее мама могла развернуть стремительно надвигающийся на нас танкер.

– Настя! Настя! – кричал кто-то.

А дальше… Сначала мы ощутили сильный глухой удар, сотрясший теплоход. Потом посыпался град осколков. Затем, когда нас отбросило к стене, теплоход стал крениться и… переворачиваться. Плач, стоны, скрежет металла, безостановочные гудки, крики в мегафон – все слилось воедино.

Конец ознакомительного фрагмента.