Свет чистоты, мерцающий в душе
Однако наступает ночь. Странник приводит меня в какое-то помещение, где можно заночевать. Здесь имеются стол, кровати и Красный угол с бумажными иконами. Мы слегка перекусываем и становимся на молитву. После чего странник быстро засыпает. Мне же не спится.
Так случается иногда: кажется, наступает предел, и сейчас упадешь. Но если соберешь волю в кулак и потерпишь минуту-другую, то свыше дается импульс, и в тебя вливаются силы. Усталость прошедшего дня уступает чувству духовного голода. И этот голод требует немедленного насыщения. Сейчас я осознаю, что сам этого жаждал. Слишком долго ждал я освобождения, чтобы сразу насытиться. Сижу перед бумажными иконами, бездумно смотрю на язычок пламени лампады и жду…
Ночная тишина – великий дар, духовное золото. Сейчас кажусь себе сказочным богачом. Только вместо бездушных блестящих побрякушек в моих кладовых – ночная тишина, обиталище молитвенных озарений.
…Рассвет застает меня поверженным ниц. Я пытаюсь догнать улетающий сон, но быстро забываю, о чем он; остается лишь радостное ощущение от касания чего-то необычайно светлого. Поворачиваю голову и медленно поднимаю веки.
По стене пробегает рыжий таракан, глаз натыкается на облупленный остов кровати, по полу – истоптанные ботинки. Спертый воздух сотрясает раскатистый храп. В нос шибает тяжелый запах несвежих носков. Поднимаюсь, сажусь на кровати и с интересом разглядываю человека напротив. Вернее, его заспанное лицо со спутанной бородой и приоткрытым ртом, да еще руку, выпростанную из-под шерстяного свалявшегося одеяла.
Впрочем, что способны мы увидеть своим поверхностным зрением? Даже не верхнюю часть айсберга, а лишь наружный молекулярный слой. Это всего лишь тень той огромной вселенной, которая заключена в явлении под названием человек. Там – под одеялом, простыней, кожей, мышцами, костями, сухожилиями – бьется сердце, плоть, мышечный мешок. Конечно, сердце связано с душой. Иначе, отчего оно так бьется, когда душа в смятении? И почему пребывает в мерном покое, когда душа покойна?
Спит мой сосед по комнате. А там, в центре его сердца, живет вселенная, царствует Создатель ее и ждет человека в дом Свой. Ждет званым гостем, ждет возлюбленным сыном, искупленным величайшей жертвой – страданиями и смертью Бога-Слова, Сына Человеческого, кроткого Иисуса из городка Назарет на задворках великой Римской империи.
И впервые осознаю, как он огромен, как велик и прекрасен человек, мой сосед, брат, с которым свел нас Господь в одной точке огромного мира.
В нашу скромную комнатку входит священник.
– Доброе утро, страннички. Давайте, поднимайтесь, на трапезу пора. Матушка зовет.
Пока идем от странноприимного дома, расположенного в обшарпанном купеческом особнячке, к многоэтажной башне, где живет священник, он рассказывает, каково содержать такое заведение.
Много сейчас бомжей, бывших заключенных. Выучат пару молитв и под странников Божиих рядятся. Ему-то, священнику, что… Ну, в крайнем случае, обворуют, да поколотят малость, а матушка переживает. Очень у нее высокие приложения к нашему падшему миру восьмого века. Ну, да что поделаешь, что поделаешь, родные, коль такое послушание свыше дано, тут терпеть и еще раз терпеть надобно. С креста не сходят – с креста снимают.
Матушка его из женщин властных и суровых. Из тех, кто считает, что она шея, которая вертит господской головой, как вздумается. Батюшка же удивительно спокойно сносит эти Евины прародительские амбиции, за что имеет нечто очень сильное, коренящееся внутри сердца…
…Чтобы понять женщину, нужно увидеть в ней девочку. Ту самую, которой она была в раннем детстве. Оттуда произрастают ее нынешние радости и неприятности. И если взрослые ее проблемы стали трудно переносимы, то когда докопаешься до истоков, станет легче их прощать и быть снисходительным.
Как-то давно в гостях у друзей забралась ко мне на колени крохотная девчушка. И затеплилась во мне сладкая волна отеческой нежности. Когда видишь такую куколку, то и в голову не взбредет спрашивать, мальчик это или девочка. Тот милейший ребенок, был несомненно девочкой, к тому же очаровательной: нежной, застенчивой, доверчивой. Эдакой крохотной принцессой на горошине с круглыми глазками-вишенками, пухлым ротиком и темно-каштановыми кудряшками. Конечно, родители ее баловали, ласкали, задаривали подарками.
Изредка встречаю эту девочку и сейчас. Разумеется, она уже взрослая девушка. С хорошо оплачиваемой работой и непрерывной чередой романов. Стройная, энергичная, она лихо водит серебристый «Опель», сбросив босоножки, босыми пятками тыча в педали и привычно огрызаясь на издевательские гудки и жесты водителей мужского пола. Как бы раздражала она мои несвежие нервы, если бы внутри этой эмансипированной особы я постоянно не видел ту маленькую девочку, которая уютно сидела на моих коленях и потешно лакомилась куском торта.
Как-то встретил ее в обществе молодого мужчины. Громко окликнул ее, а парень, пока она шла ко мне, шарил по ее фигуре плотоядным взглядом. Мы с ней поздоровались, обменялись парой фраз, и у меня возникла идея. Пригласил я их в ближайшее кафе на чашку кофе. Сперва юноша насторожился, но она сказала, что я старый друг ее родителей, сделав ударение на слове «старый». Да еще, представляя, к моему имени подвесила «дядя», как в детстве. Тем самым напрочь успокоила приятеля, походя отправив меня в дом престарелых.
Мы сидели за столиком, слушали бархатную мелодию Поля Мориа. Я вступил: «однажды, прекрасным осенним вечером… – и полились воспоминания. – Одна маленькая девочка при моем появлении у друзей сначала забралась от страха под стол. Потом издалека корчила смешные рожицы. Затем осмелела и вскарабкалась ко мне на колени». Взрослая леди рядом красиво улыбалась, опустив глаза. Я рассказал, какой она была очаровательной малышкой. Как родители оберегали ее, водили в детсад, потом в школу. Мы все переживали буквально за каждый ее шаг в новой самостоятельной жизни. Вспомнил, каким она стала угловатым подростком, как стеснялась длинных ног и рук, нескладной походки и порывистых жестов взрослеющего тела. Как жалела девочка малышей и животных. Она не могла убить даже муху, мотылька или паука, а полотенцем бережно ловила и выпускала в окно.
Слушая этот рассказ, ее приятель медленно превращался из плейбоя в задумчивого парня. Потом я обрисовал ее родителей, честных трудяг, всю жизнь посвятивших детям. Они отказывали себе во всем. Детям же находили возможность подкупать обновки, оплачивать курсы иностранного языка и занятия спортом.
Потом рассказал о ее маме, какой красавицей была она в юности. С длинной косой, царственной походкой и плавными движениями гибких рук. На нее оборачивались мужчины на улице – она же оставалась скромницей. И все ждала своего «принца под алыми парусами». И дождалась. Сумела создать с ним крепкую дружную семью; стать верной женой и ласковой матерью. Поэтому и дочки у них такие хорошие выросли.
Мне показалось тогда… Нет, у меня возникла уверенность, что парень сумел увидеть в своей подруге бесценную душу. Многогранную личность, которую заботливо и кропотливо выращивали, воспитывали, оберегали, как дивный цветок в оранжерее. Во всяком случае, уходили они от меня чуть другими. А позже парень познакомился с ее родителями и полюбил этих добрых людей. Ну, а потом у них состоялась свадьба. И я там был, вино с боржоми пил… Жених, помнится, очень тепло пожал мою руку… очень трогательно, право же, да…
…За столом прислуживает и затем подсаживается к нам старшая дочка священника. Красавица, светлая, как июльский рассвет. Вот уж батюшке отрада и тихая нечаянная радость. Глядя на таких ангелоподобных девушек, глаз отдыхает, а душа тишайшим елеем наполняется.
Помню, однажды на заре своей юности, одна такая девушка произвела в моей душе переворот отношений к противоположному полу. Надо признаться, что в ту пору любая девушка была для меня объектом чисто телесного интереса. Как-то приехали мы с родителями на дачу к знакомым отца, а там – домашняя красавица. Поначалу, конечно, во мне проснулась буря страстей, даже испугался. Но, видимо, девушка наблюдала это природное явление не впервой, поэтому встала с кресла, взяла меня за руку и вывела во двор.
Лена, так звали ее, сразу открылась мне как другу. Или как брату. Стена между нами мигом рухнула. И мне стало с ней так хорошо! У Лены напрочь отсутствовали кокетство, насмешки, лукавство. Она была естественна и чиста, как малое дитя. Но при этом умна и наблюдательна, как взрослая женщина. Два дня мы с ней говорили, бродили по лесу, купались в озере, сидели вместе со всеми за столом на веранде – я не уставал удивляться этой девушке.
Как это можно – сохранить такую ясность в душе, когда вокруг гаденькие смешки, двусмысленные намеки, а то и наглая мерзость. Она сумела так себя поставить, что осталась вне грязи.
Вспоминаю, до чего с ней было легко и весело! Мы как бы вернулись в ушедшее детство. Я любовался ею, как цветком, как бабочкой. Доставляли радость ее музыкальный голос, ее движения, да просто быть рядом… Я принимал те два дня с Леной как незаслуженный подарок, как высочайший образец отношений, как эталон сказочного будущего. Которое обязано наступить, просто обязано сбыться – иначе все зря.
Много позже, когда я читал у Святых отцов про целомудрие, мне вспоминалась Лена, к ней относил я дивные слова: благоухание, свет чистоты, ясность очей, радость сердца. Не удалось мне больше свидеться с Леной, но там, в памяти сердца живут те два дня, проведенные с ней. Мне нравится туда заглядывать.