3
Пылинки падали вот уже целый месяц. Конечно, дождем назвать это было нельзя; однако давно уже стало возможно, выходя из корабля, начертить что-нибудь пальцем на обшивке.
Когда-то – очень давно – Юрганов написал на обшивке что-то бодрое. Все попытки высвободить двигатель были еще впереди. Он расходовал их сначала помногу, пробуя каждый день два, а то и три способа разомкнуть или разрубить захваты при помощи инструментов, горелок – всего, что подвертывалось под руку. Время шло, не принося успеха. Тогда пилот стал экономить. Попытки были его хлебом, они были надеждой. И он с каждым днем все урезал свой паек.
Тем не менее наступил день, когда запасы надежды иссякли. Клешни по-прежнему прочно держали гравиген, двигатель был все так же бессилен.
В последний раз Юрганов вышел, чтобы убедиться в нормальной работе антенны сверхдальней связи. Ориентированная в направлении, которое казалось Юрганову наиболее выгодным, она непрерывно излучала сигнал бедствия. Чуть покачиваясь, решетчатый рефлектор рисовал в пустоте невидимую спираль, возвращался к ее центру и вновь начинал разматывать бесконечный клубок поиска. Вдруг на одном из витков сигнал попадет на чью-то антенну?
Только на это и оставалось надеяться. Иначе погибнет «Оберон», прекрасный корабль, оснащенный первоклассной защитой, хорошим, только пока, к сожалению, беспомощным, двигателем и даже транскоммуникатором – хотя это устройство здесь уж никак не могло пригодиться. Погибнет исправный, в сущности, корабль Объединенных Человечеств, да еще с пилотом на борту.
Антенна работала, и Юрганов возвратился к себе.
Он медленно снял скафандр и аккуратно, слишком аккуратно, водворил его на место. Замкнул дверцу, потом снова открыл ее: показалось, что замок работает недостаточно четко. Курганов принес инструменты и полчаса возился с замком. Полчаса или сутки, не все ли равно? Время потеряло ценность; оно сейчас было, как золото на необитаемом острове, где нет воды. Да, ручей надежды иссяк, и дно его трескалось от зноя…
Теперь замок действовал безотказно. Юрганов собрал инструменты, вытер пальцы. Чем заняться дальше? Нужно обязательно что-то делать – и чтобы работы было много, и чтобы результат был. Явный, ощутимый результат! Так приятно видеть какое-то дело завершенным…
Пилот возвратился в центральный пост; шел фланирующей походкой, помахивая инструментальной сумкой. Чем заняться?
Он даже остановился, чтобы топнуть ногой, так ему стало досадно: такой корабль – и совершенно делать нечего. И вдруг, словно этот удар ногой пробил какую-то преграду, сразу понял, куда девать время.
Пассажирская палуба! «Оберон» недаром был кораблем не только для приборов, но и для ученых. Для мужей науки отведена целая палуба под их каюты и лаборатории. И уж, наварное, в каютах этих можно найти что-нибудь интересное. Такое, от чего легче станет жить и дожидаться, пока кто-нибудь вытащит тебя отсюда и даст возможность заняться звездой по-настоящему.
Он опустился на пассажирскую палубу. Ого, как все здесь отличалось от делового убранства центрального поста! Как будто попал в другую страну.
Юрганов носком туфли откинул угол ковра в обширном холле. Палуба под ковром была не пластиковая, а из настоящего дерева. Дуб! Вот как перегружают двигатель… Он уселся в кресло, с удовольствием откинулся. В ковре, конечно, полно пыли. И откуда она только берется? Юрганов отмахнулся от мысли о той, другой пыли, которая бралась известно откуда, и продолжал оглядывать холл. Принимая корабль, он пробежал здесь рысью, потому что времени было мало, а пассажирская палуба – не главное место на корабле. А сейчас ему тут понравилось. Здесь было куда лучше. Не потому, конечно, что пилотов уважали меньше, чем ученых. Там, наверху, слишком много места занимали механизмы, а жить в другой палубе пилот все-таки не мог: он для того и предназначен, чтобы находиться поближе к аппаратам. Поэтому наверху было тесновато, и вот такую махину, например, поставить было вовсе некуда.
Конец ознакомительного фрагмента.