Глава 10
За прожитые двадцать лет мне пришлось побывать во многих темных местах, в некоторых отсутствовал лишь свет, в других – надежда. Но, насколько я могу судить, ни одно не могло сравниться темнотой с этой странной комнатой в доме Человека-гриба.
То ли здесь вовсе не было окон, то ли окна забили фанерой и тщательно заделали все стыки, но в нее не проникал и самый тоненький лучик солнечного света. Не горело ни одной лампы. А если б в этой темноте висели настенные электронные часы со светящимися цифрами, то, наверное, цифры эти сияли бы, как маяк в ночи.
Стоя у самого порога, вглядываясь в эту абсолютную черноту, я словно видел перед собой не комнату, а далекий регион Вселенной, где древние звезды давно уже превратились в черные дыры. Пронизывающий до костей холод, а место это точно было самым холодным в доме, плюс давящая тишина также указывали на то, что за порогом – межзвездный вакуум.
На этом чудеса не заканчивались: свет из коридора не мог даже на долю дюйма проникнуть в мир, который начинался за дверью. Демаркационная линия между светом и полнейшим его отсутствием, вернее, демаркационная плоскость поднималась вертикально от внутреннего края порога, по стойкам дверной коробки до притолоки. Эта чернота не просто сопротивлялась свету, не отражала его, а полностью поглощала.
Дверной проем, казалось, перегораживала стена чернейшего обсидиана, который не удосужились отполировать, а потому он и не блестел.
Я не считаю себя бесстрашным. Бросьте меня в клетку к голодному тигру, и, если я сумею выбраться из нее, мне потребуется ванна и чистая пара трусов и брюк, как и любому другому человеку.
Но уникальность тропы, по которой я иду по этой жизни, состоит в том, что я куда в большей степени боюсь известных угроз и в меньшей – неизвестных, тогда как большинство людей страшится и первого, и второго.
Огонь пугает меня, и землетрясения, и ядовитые змеи. А больше всего я боюсь людей, потому что слишком хорошо знаю, на какие зверства способны представители человеческого рода.
Для меня, однако, наиболее запутанные загадки существования, смерть и то, что следует за ней, не являются пугающим фактором, потому что я каждый день имею дело с мертвыми. Кроме того, я верю, что то место, куда я в конце концов уйду, напрасно называют небытием.
В фильмах-ужастиках разве вы мысленно не советуете людям, попавшим в дом, где обитают призраки, поскорее убраться оттуда? Наверняка при просмотре такого фильма у вас возникает желание крикнуть: «Сообразите» наконец, куда попали, и сваливайте!» Но ведь эти герои лезут в комнаты, где совершались кровавые убийства, на чердаки, затянутые паутиной с блуждающими тенями, в подвалы, где ползают тараканы и мокрицы, а когда их рубят на куски, закалывают мечами, вспарывают им животы, обезглавливают, сжигают, в зависимости от фантазий голливудского режиссера-психопата, мы ахаем, содрогаемся всем телом, а потом говорим: «Идиоты». Потому что такая судьба достается им исключительно из-за собственной глупости.
Я не глупец, но один из тех, кто никогда не убежит из того места, где могут обитать призраки. Особый паранормальный дар, с которым я родился, побуждает меня исследовать это место, и я не могу сопротивляться требованиям моего таланта, точно так же, как музыкант-вундеркинд неспособен устоять перед магическим зовом рояля. И смертельный риск не останавливает меня, как не останавливает он пилота истребителя, жаждущего поднять свою боевую машину навстречу врагу.
Этим, среди прочего, руководствуется Сторми, когда иногда задается вопросом, что у меня, дар или проклятие.
Стоя на грани чернющей черноты, я поднял правую руку, словно собрался принести присягу, и приложил ладонь к барьеру, который вроде бы высился передо мной. Но темнота, пусть не пропускала и не отражала свет, не оказала ни малейшего сопротивления приложенному мною давлению. Моя кисть просто исчезла в этом мраке.
Под «исчезла» я подразумеваю следующее: за поверхностью этой стены тьмы я не видел даже намека на мои шевелящиеся пальцы. Теперь моя рука заканчивалась запястьем: кисть словно ампутировали.
Должен признать, сердце у меня колотилось бешено, хотя никакой боли я не почувствовал, и облегченно выдохнул, но беззвучно, когда, отдернув руку, увидел, что все пальцы на месте, в целости и сохранности. У меня создалось ощущение, будто я только что поучаствовал в фокусе Пенна и Теллера, плохишей от магии, как называют они себя.
Когда же я переступил порог, одной рукой крепко держась за дверной косяк, то попал не в иллюзорный, а в реальный мир, который, правда, казался даже более нереальным, чем сон. Чернота оставалась по-прежнему черной, от холода кожа покрылась мурашками, тишина стояла в ушах, прямо-таки как свернувшаяся кровь у человека, убитого выстрелом в голову.
И хотя по ту сторону двери я не мог разглядеть ни зги, я без труда видел коридор, освещенный нормальным светом. Та черная «стена», через которую я прошел, ни в малой степени мне не мешала. Ее словно и не было.
Повернувшись к коридору, я, можно сказать, уже приготовился к тому, что увижу Человека-гриба, уставившегося на единственную видимую мою часть: пальцы, отчаянно сжимающие дверной косяк. К счастью, в доме я по-прежнему оставался в гордом одиночестве.
Удостоверившись, что могу видеть дверь в коридор, то есть всегда найду путь из темноты к свету, я отпустил дверной косяк. Двинулся в черноту и, отвернувшись от света, тут же ослеп. А оглох еще раньше.
Лишившись слуха и зрения, быстро потерял ориентировку. Однако сумел нащупать рукой стену, потом нашел выключатель, щелкнул им вверх, вниз, опять вверх, но окружающая меня кромешная тьма, само собой, не изменилась.
И тут я вдруг увидел маленький красный огонек, которого, я мог в этом поклясться, не было мгновением раньше: цветом он более всего напоминал налитый кровью глаз, хотя глазом определенно не был.
Я, похоже, лишился и способности более-менее точно определять расстояние до тех или иных предметов, поскольку мне казалось, что до этого крошечного маяка многие мили, он напоминал мне сигнальный огонь на мачте корабля, плывущего далеко от берега в ночном море. Но этот маленький домик, естественно, не мог вмещать в себя такие просторы.
Убрав руку с бесполезного выключателя, я почувствовал прилив бесшабашной храбрости, какие случаются у пьяниц, принявших соответствующую дозу. Ноги словно летели над полом, когда я направился к красному огоньку.
Сожалея о том, что я не съел второй кокосо-вишне-шоколадный шарик мороженого, я сделал шесть шагов, десять, двадцать. Маяк не увеличился в размере, более того, складывалось впечатление, что он удалялся от меня с той же скоростью, с какой я приближался к нему.
Я остановился, повернулся, посмотрел на дверь. Хотя к огоньку не приблизился, от двери я отошел на добрых сорок футов.
Но куда больший интерес, чем расстояние до двери, вызвала у меня фигура, силуэт которой четко вырисовывался в дверном проеме. Нет, это был не Человек-гриб. В дверном проеме, подсвеченный со спины горящим в коридоре светом, стоял… я.
Хотя загадки Вселенной не так уж сильно пугают меня, я не потерял способности удивляться, изумляться, испытывать благоговейный трепет. Все эти чувства я и ощутил в тот самый момент.
Убежденный, что это не зеркальное отражение и я в этот момент смотрю на другого меня, я тем не менее подтвердил мою догадку, помахав рукой. Другой Одд Томас не повторил этот жест, как обязательно сделало бы отражение.
Поскольку я стоял в непроглядной тьме, он не мог увидеть меня, поэтому я попытался докричаться до него. Почувствовал, как в горле вибрируют голосовые связки, но если какие-то звуки и слетели с моих губ, я их не услышал. Понятное дело, мой беззвучный крик не долетел и до его ушей.
Осторожно, точно так же, как и я, второй Одд Томас протянул руку в черноту, а потом удивился иллюзии ее ампутации.
Но даже появления в черной комнате кисти второго Одда Томаса хватило для нарушения хрупкого равновесия, и она покачнулась, как шарнирная опора гироскопа, тогда как красный огонек по ее центру остался на прежнем месте. Подхваченный силами, не подвластными моему контролю, тут уместно сравнение с любителем серфинга, которого гигантская волна сбрасывает с доски и тащит за собой, я непонятным мне способом покинул это странное помещение и…
…и очутился в обшарпанной гостиной.
Увидел, что не лежу на полу, как тряпичная кукла, хотя именно этого следовало ожидать, а стою практически на том же месте, где стоял раньше. Я взял одну из книг в мягкой обложке. Как и прежде, страницы листались без единого звука, и слышал я только те шумы, источник которых находился внутри меня. Скажем, биение сердца.
Посмотрев на часы, я убедил себя, что время они показывают более раннее, чем должны. То есть меня не просто волшебным образом перенесло из черной комнаты в гостиную, но я еще угодил в прошлое, пусть и на несколько минут.
Поскольку я только что видел себя всматривающимся в черноту из коридора, то мог предполагать, что благодаря какой-то аномалии физических законов в этом доме сейчас одновременно находились и я, и мой двойник. Я листал в гостиной роман Норы Робертс, а второй я стоял на расстоянии нескольких шагов.
В самом начале я предупреждал вас, что жизнь у меня необычная.
Значительный паранормальный опыт, выпавший на мою долю, привел к развитию гибкости ума и воображения, которые некоторые могут назвать безумием. Эта гибкость позволяла мне приспосабливаться ко всему сверхъестественному, а потому я принял возможность путешествий во времени куда как быстрее, чем это сделали бы вы. И сие совсем не выставляет вас в невыгодном свете, учитывая, что вы давно бы уже удрали из этого дома.
Я не удрал. Не стал и повторять прежний маршрут, заходить в спальню Человека-гриба, где меня ждали грязные носки и нижнее белье да недоеденная булочка с изюмом на прикроватном столике, или в ванную.
Вместо этого положил книжку на столик и замер, тщательно обдумывая возможные последствия встречи с другим Оддом Томасом, просчитывая наиболее рациональный и безопасный вариант собственных действий.
Ладно, все это чушь собачья. Я мог волноваться о последствиях, но не обладал ни достаточным опытом, ни умственными способностями для того, чтобы их просчитать, не говоря уже о том, чтобы найти наилучший способ выпутаться из этой странной ситуации.
Во всякие истории я попадаю легко. А вот выйти из них с наименьшими для себя потерями – всегда проблема.
Подойдя к арке, за которой начинался коридор, ведущий к спальне, ванной и черной комнате, я осторожно заглянул в него и увидел второго меня, все еще стоящего у открытой двери в черную комнату. Должно быть, тот я, который раньше прошел в коридор, еще не переступил порог.
Если бы дом не глушил все звуки, я, возможно, смог бы позвать другого Одда Томаса. Я не уверен, что это было бы благоразумным решением, и благодарен обстоятельствам, которые не позволяли ему услышать меня.
И, если бы я таки смог обратиться к нему, не знаю, что бы я мог ему сказать? «Как поживаешь?»
А если бы я подошел к нему и обнял за плечи, парадокс двух Оддов Томасов мог бы мгновенно разрешиться. Один из нас скорее всего тут же исчез бы. А может, мы бы оба взорвались.
Высоколобые физики говорят нам, что два объекта ни при каких обстоятельствах не могут существовать одновременно в одном месте. Они предупреждают, что любая попытка поместить два объекта в одно место одновременно приведет к катастрофическим последствиям.
Когда я думаю об этом, многие постулаты фундаментальной физики представляются мне очевидными до абсурда. Любой пьяница, который пытался припарковать свой автомобиль на то самое место, которое занимал фонарный столб, может считаться физиком-самоучкой.
Предположив, что мы оба не сможем сосуществовать, не вызвав катастрофы, я остался в гостиной, дожидаясь, пока второй Одд Томас переступит порог и скроется в черной комнате.
Вы, несомненно, полагаете, что с его уходом в черноту временной парадокс благополучно бы разрешился и кризис, предсказанный верящими в возможность конца света учеными, миновал, но ваш оптимизм основан на том, что вы счастливо живете в мире стандартных пяти чувств. Вам, в отличие от меня, не приходится иметь дело с паранормальным талантом, который вы не понимаете и не можете полностью контролировать.
Вы счастливчик.
Как только этот Одд Томас полностью скрылся за порогом напрочь лишенной света комнаты, я подошел к двери, которую он оставил открытой. Не мог видеть его, разумеется, нас же разделяла стена черноты, но полагал, что он, как только обернется, увидит меня, то есть произойдет событие, уже происшедшее со мной.
Когда, по моим расчетам, он заметил красный огонек, приблизился к нему на двадцать шагов и обернулся, чтобы увидеть меня, стоящего на пороге, я посмотрел на часы, чтобы зафиксировать начало этого эпизода, и сунул в черноту правую руку, лишь для того, чтобы полностью повторить увиденное мною телодвижение, после чего вновь переступил порог.