Баянистка
«Говорил Боян и Ходына…»
«Слово о полку Игореве»
Она была баянисткой, играла прекрасно, и почти не переставая. Целыми днями во дворе с превосходной акустикой звучала музыка. Прохожие заслушивались, а соседи настолько привыкли, что не обращали внимания.
Ее тонкие пальцы не уставали, а мозг помнил бесчисленное множество мелодий. Она никогда не повторялась. Практически никогда. Музыка лилась и лилась, не ограниченная ни временем, ни пространством: баянистка играла всегда и везде. Когда ее соседи засыпали, она еще играла, а, когда просыпались, – уже играла.
Пальцы слушались ее даже в состоянии сильного опьянения, в котором она пребывала довольно часто. И тогда она пела. Голос ее был чист и высок. Она сидела у открытого окна или на подоконнике, свесив ноги во двор, (а жила она на четвертом этаже), играла на баяне и пела, пела о любви песни, которые до этого никто нигде не слышал. Песни дивной красоты. Влюбленные девушки слушали их и плакали, не влюбленные – мечтали о любви, а тупые скучающие домохозяйки вызывали милицию.
Впрочем, милиция по этому адресу уже давно не выезжала, а если и выезжала, то для того, чтобы послушать ее пение. Один молодой милиционер в чине сержанта, однажды, послушав ее, стал приходить к ней вечерами и приносить цветы. Обычно она открывала дверь, забирала букет, закрывала дверь и никогда с ним не разговаривала. Тогда он садился на ступеньки и слушал, как она играет.
Он был симпатичный. Я даже была влюблена в него… А она все играла и играла…
Впрочем, бывали случаи, когда вызвать милицию не помешало бы. Например, когда она валялась на клумбе и пела под баян песни, шокировавшие взрослых и учившие детишек новым словам… Но, почему-то, именно в тот день милицию никто не вызывал. Однажды, видимо, будучи в ударе она спела песню, которую можно было бы озаглавить «Наш двор»… Жители двора узнали о себе и друг о друге много нового… А сантехник дядя Миша даже перестал нецензурно выражаться. Понял, наверное, что лучше, чем у нее все равно не получится.
Но, такие случаи были скорее исключением, чем правилом. Обычно, она пела о любви, изредка останавливалась, смотрела в небо и шепотом говорила: «Я пою для тебя, любимый… Для тебя…»
Местные бабули-сплетницы, оккупировавшие самую длинную лавочку во дворе, часто и бурно обсуждали ее, хоть это и было нелегко, ведь она не делала ничего нового, только играла, иногда пела и практически не менялась внешне.
На вид ей было лет 35—40, достаточно стройная для своего возраста, лицо круглое, миловидное, впрочем, ему не помешало бы немного косметики, для придания большей выразительности; неизменная сложная высокая прическа с декоративными шпильками – жемчужинками, неизменные джинсы и несколько футболок, почти незаметных из-за баяна.
Она не здоровалась со старушками, и, после того, как она в очередной раз проходила мимо них с независимым выражением лица,, они бурно обсуждали ее, обогащая биографию баянистки новыми фактами.
«Послушайте, что я вам про нее расскажу,» – говорила самая старая и больше всех интересовавшаяся чужими делами сплетница, совершенно не умевшая хранить тайны. Правда, старушка страдала провалами в памяти и по неволе хранила главную тайну баянистки: она веселила гостей на первом дне рождения сегодняшней бабушки, (а отмечали его 70 лет назад), она же разучивала с ней и другими малышами их первые песенки, под ее музыку она с одноклассниками и одноклассницами танцевала во дворе…
Баянистка поселилась в их доме незадолго до рождения главной сплетницы двора. И никто не мог рассказать, как давно она живет в нашем городе. А чего уж точно никто не знал, так это того, что она не всю жизнь играла на баяне. До того, как изобрели баян, она играла на гуслях и так же, как сейчас приговаривала: «Я пою для тебя, любовь моя… Для тебя…» И смотрела в небо так же, как жены и матери рыбаков смотрят на море: не покажется ли знакомый парус…
20.08.2004