Вы здесь

Странное воспоминание. Глава 1. Конфуз (Артур Дрейк)

© Артур Дрейк, 2017


ISBN 978-5-4485-7474-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Конфуз

Жизнь Жана-Антуана Ревельера была столь мала и незначительна, по мнению его самого, что могла бы уместиться в одной из банок, что стоят внизу во владениях кухарки семьи Ревельер. А будь его жизнь пьесой, она оказалась бы самой скучной постановкой за всю историю театра. С тем же результатом Жан-Антуан мог бы быть узником какой-нибудь темницы, где никогда ничего не происходит. Стоя у окна в обрамлении тяжелых темных штор, этот молодой человек часто размышлял о достижениях, совершенных мужчинами, о которых все говорили. Простирающиеся за окном покрытые снегом владения когда-нибудь достанутся ему по праву наследства, но в отличие от людей, с которыми Жан-Антуан сравнивал себя в обреченной быть неутешительной попытке проанализировать свою маленькую незначительную жизнь, он не обладал теми качествами, чтобы заработать подобные владения собственным трудом и упорством. Ссадины, недавно полученные Жаном-Антуаном во время прогулки с терьером его сестры, никогда не могли бы оказаться ссадинами, полученными им в отважной схватке с бесчестными дикими представителями неблагополучных слоев общества за честь и достоинство какой-нибудь светской красавицы. Все самое волнующее, что случалось с Жаном-Антуаном большую часть его жизни – было наблюдением за тем, как день сменяется ночью, а сезон сменяется другим сезоном за окном его покоев.

Именно таким образом прошли 20 лет его жизни. Юноша остро чувствовал необходимость изменить что-то в ней, не подозревая, что судьба уже готовила для него совершенно невообразимые перемены.

Проснувшись тихим декабрьским утром 1850 года, он поспешил подняться, чтобы быть готовым к охоте на семейных угодьях, на которую запланировали отправиться его отец Роббер Ревельер с добрыми друзьями их семьи Огюстом Мутоном, с дочерью которого Жана-Антуана связывала дружба детства, генералом Густавом Жарди и его племянником Франсуа Моно Людо. Последний был зрел, но сравнительно молод и относился как раз к тем представителям благородных Парижан, которыми Жан-Антуан восхищался и желал бы жить хотя бы немного похожим образом на их насыщенную, успешную и, несомненно, многообещающую жизнь.

Жан-Антуан поистине был очень рад возможности порасспросить господина Мутона о том, как дела у его дочери Полин, давно не оказывающей чести своими визитами, а так же заняться таким мужским занятием, как пешая охота с гончими по зверю. Наравне с Франсуа Моно Людо бросить вызов природе и своим первобытным инстинктам, уподобиться хищникам в их стремлении заполучить добычу собственным трудом. Будучи человеком неискушенным в этом популярном развлечении, Жан-Антуан на радость генералу относился к охоте очень серьезно.

Потуже повязав шарф-галстук на шее, и надев старый сюртук в довершение своего охотничьего облачения, Жан-Антуан не смог сдержать гордой, но в то же время, и чем-то робкой улыбки, глядя на свое отражение в напольном зеркале. За окном еще только светало, и в холодных сумеречных тонах человек в зеркале показался Жану-Антуану кем-то незнакомым, что придало юноше уверенности.

Пустив нормандских гончих в утренний лес, охотники двинулись следом, время от времени покрикивая собакам, чтобы те знали, где находятся охотники, и, помогая гончим вспугнуть зайца. Но погода оказалась явно недооценена мужчинами. Крепкий морозец заставлял двигаться быстро, в то время как собакам требовалось больше времени, чтобы причуить след, с которого они частенько сбивались. Шли, переговариваясь между собой, не плотной группой. Между прочими разговорами отец Жана-Антуана с генералом Жарди увлеченно обсуждали предполагаемые места заячьих лежек. Господин Мутон втянул Франсуа Моно Людо в череду своих расспросов, утоляющих его любопытство, а Жан-Антуан шел рядом, с интересом слушая рассказ Франсуа о недовольстве министра.

Неожиданно кто-то схватил Жана-Антуана за локоть.

– Скажите, как вы определите нужное прицельное положение упреждающего выстрела по движущейся цели, когда псы погонят зайца? – хитро улыбнувшись, спросил генерал Жарди своим резким голосом, застав юношу врасплох.

В силу своего почтенного возраста и многих лет, отданных делам военным, генерал к своей пенсии сделался весьма дотошным, прямым и требовательным человеком.

– Снова вы взялись за старые расспросы! – посмеялся господин Мутон.

– Даже бывалый охотник может потерять сноровку без регулярной практики, – возразил генерал Жарди. – Тем более важно убедиться, что все новички помнят основы охоты, в такую погоду, как нынче, когда точный выстрел может сберечь несколько часов. Погода не располагает к промахам.

– Не беспокойтесь, господин Мутон, я хорошо изучил теорию, – сообщил Жан-Антуан и повернулся к генералу Жарди. – Уходящего зайца следует бить по кончикам ушей, а встречного по концам передних лап…

– Он у вас и вправду впитывает все, что узнает, Роббер! – одобрительно воскликнул генерал Жарди, недослушав, и кивнул в сторону сына Ревельера. Затем придвинулся ближе к Жану-Антуану и грозно прищурившись, предупредил, чтобы тот не нервничал и слишком крепко не сжимал ружье, когда увидит зайца.

Мутон окинул взглядом редеющий впереди участок леса.

– Предлагаю разойтись шире, господа, – сказал он.

– Вот это я понимаю решение! – поддержал генерал Жарди.

Еще долго лес хранил тишину и убеждал охотников в том, что сегодняшний день оказался не самым благоприятствующим охоте за сезон, и они единственные живые существа, движущиеся между темных стволов деревьев под тяжелым пасмурным небом. Но потом произошло неожиданное. Словно появившись из-под земли, маленький белый с серыми подпалинами заяц со всех лап ринулся меж голых стволов. Две нормандские гончие погнали зайца чуть не наравне с добычей, но вскоре заяц оставил псов позади себя на несколько корпусов. Так стремительная погоня постепенно удалялась в снежную мглу вдали леса. А охотники начали спорить о месте, откуда был поднят заяц. Франсуа Моно Людо утверждал, что он был ближе всего к зайцу и зверь сорвался в паре шагов слева от него. Роббер Ревельер и Огюст Мутон считали, что заяц поднят из под дерева, но не могли сойтись в том, из под какого именно дерева. Жан-Антуан не видел, откуда вообще взялся заяц, но был склонен доверять Франсуа, так как тот, с его слов, был ближе всего к зайцу, в самый первый момент, когда зверь побежал. А генерал Жарди требовал немедленно прекратить всякий шум и определить заячью лежку на глаз. Мутон не доверял способностям генерала, так как в прошлом генералу уже доводилось ошибаться в определении лежек. Все закончилось тем, что охотники договорились, что заяц был поднят не из-под дерева, не в паре шагов от Франсуа, а между всеми указанными местами. Решив, наконец, этот вопрос, они стали ждать, когда ведомый своими строго установленными повадками заяц, побегав кругами от собак, вернется к месту своей лежки.

Став под деревом, чтобы возвращающемуся зайцу было сложнее его увидеть, Жан-Антуан приготовился делать то, что бывалые охотники называют самым увлекательным – ждать. Ждать добычу, предвкушая волнительный момент, когда первобытные инстинкты глубоко в глубине его цивилизованного разума будут утолены застигнутой врасплох жертвой.

Но ждать пришлось очень долго. Весь его слух был устремлен в простирающиеся вокруг лесные просторы, в то время как сам Жан-Антуан оставался недвижен. Кровь начинала согреваться в жилах молодого охотника при мысли, что вот-вот впереди или сбоку появится заяц, и палец Жана-Антуана плавно нажмет на холодный металлический курок. Небольшой и все же важный в мужском кругу ритуал будет пройден, и Жана-Антуана примут, как принимают Франсуа, а в обществе ему, наконец, будет, о чем рассказать. Он устал от того, что никогда не имел возможности воспользоваться своим талантом умело слагать фразы лишь только потому, что у него никогда не имелось тем для увлекательных рассказов. Если бы у него было столько же опыта, воспоминаний и впечатлений, как у пользующихся популярностью парижан, его рассказы оказались бы ничуть не хуже тех, что рассказывают они. Но даже если он вернется без трофеев, ему все равно уже будет, чем поразить собеседников. Будет, чем поделиться с Полин.

Невзирая на ломоту в замерзших пальцах, сжимающих ружье, сердце Жана-Антуана наполнилось мягким трепетным теплом при мысли об этом прелестнейшем юном создании. Светлые волнистые волосы, ясные янтарные глаза и почти кукольное с мягкими чертами, чувственное лицо. Он видел, как она росла и взрослела вместе с ним. Наполнялась женственностью, цвела подобно бутону тюльпана. Превращалась на его глазах в нечто настолько исполненное красоты, что былая дружба таяла в развивающейся нежности, которую Жан-Антуан испытывал по отношению к Полин.

Но, скорее всего, она и помыслить не могла, что он уже давно относится к ней с трепетом, намного превосходящим прежние дружеские отношения. И в то время, пока он месяцами напролет просто стоял и смотрел в окно, любуясь переменой красок в небесных облаках, думая о своей жизни, о вселенной и о волшебстве духовной близости мужчины и женщины, Полин удалялась в мир светского общества. В кругу ее появлялись и другие молодые люди, способные завоевать ее сердце. Они способны часами рассказывать о промышленности, политике и прочих малопонятных для Полин вещах, создавая образ самодостаточных господ. А Жан-Антуан оставался для нее тем, кто практически всегда лишь слушал Полин, потому она имела смутное представление о том, каким человеком он стал.

Он немо участвовал в ее жизни, а она только изредка заглядывала в его собственную жизнь. Если бы он откровенно заговорил о своих чувствах, то быть может, их жизни переплелись. Но он молчал. Хотя все слова уже давно были придуманы. И первый шаг на пути к этому разговору был шагом в общество, которым интересовалась Полин. А в подобном деле следовало заручиться дружеской поддержкой таких основательных людей, как, к примеру, Франсуа и генерал Жарди.

Издали, показалось, донесся собачий лай. Но Жан-Антуан не был уверен. Он затаил дыхание и долго вслушивался в утреннюю даль, пока не убедился, что лай ему просто послышался. Видимо заяц, невзирая на такую скверную для длительных прогулок погоду, решил сделать приличных размеров круг. Может быть, ему никак не удавалось оторваться от гончих и он, кружа, ушел очень далеко. Но в то же время, следовало уже приготовиться в любую минуту сделать долгожданный выстрел.

Пальцы теперь и вовсе онемели, насквозь промерзнув. Едва уловимый восточный ветер медленно опускал редкие снежинки на его лицо, и они еще долго не таяли на замерзшей коже. Тишина. И никакого движения. Кроме беззвучно удаляющего пара его собственного дыхания.

Жан-Антуан заметил, что в лесу стало намного светлее, а может быть, он слишком долго смотрел на снег. Он успел изучить изгибы стволов и дивные узоры веток каждого дерева, что находились в поле его наблюдения. Когда он закрывал слезившиеся на морозе глаза, силуэты виденных деревьев все равно оставались перед его взором в виде лилово-синих разводов. Иногда он спрашивал себя, что он здесь делает, но причин быть здесь, участвовать в собственной жизни было больше, чем смотреть на жизнь других из окна.

Наступал день. Солнце так и не появилось. Где-то в стороне хрустнул снег под ногами Франсуа. От этого звука рука Жана-Антуана, сжимавшая ружье, дернулась, но он быстро распознал происхождение хруста. Промерзнув и начав сомневаться в постоянстве заячьих повадок, юноша заскучал. Жажда охоты постепенно заменялась мыслями о распространяющемся замерзании, но он гнал прочие мысли. Если бы он был волком, то не жалея себя он преследовал бы лишь одну единственную в данный момент цель. Добычу. Терпение и выносливость щедро вознаграждаются природой, сказал он себе.

Вдали снова послышался лай. На этот раз Жан-Антуан был уверен. Посреди сухих кустарников в бледном росчерке леса означилось какое-то движение. Жан-Антуан, стараясь производить как можно меньше шума, приготовился сделать выстрел. Плечи его напряглись от веса ружья, целиком взгромоздившегося на замерзшие и онемевшие руки. Вот стремительным стрекачом, то появляясь, то исчезая, между стволами деревьев с северо-востока резво приближался заяц. Молодой охотник взял его на мушку. Он ослабил хватку накрепко впившихся в ружье пальцев и теперь сосредоточенный и забывший думать о том, что может промахнуться и спугнуть зайца, плавно нажал на холодный курок. Выстрел волной оглушительного эха прокатился по всему лесу, встрепенув стылый воздух облаком раскаленных паров.

Заяц упал в снег. Жана-Антуана наполнила гордость. И вдруг, он увидел, как через несколько деревьев слева еще один стрелок опускает свое ружье, и испытал горечь поражения, поняв, что он промахнулся, а Франсуа – нет.

Франсуа повесил ружье через плечо и направился к убитому зайцу, с улыбкой кивнув Жану-Антуану. Где-то позади раздались голоса приближающихся Ревельера старшего, Мутона и генерала Жарди. Франсуа опустился на одно колено над своей добычей, перерезал перегородку между ноздрями зайца и немного подержал его вниз головой, пока не стекла кровь. От кровяной струйки в воздух поднимался пар. Гончие бегали вокруг и размахивали хвостами, в ожидании, когда им кинут поощрительное лакомство.

– Пускай в этот раз вы меня обошли, но следующий заяц будет моим, – решительно сообщил Жан-Антуан, подходя к Франсуа.

Тот улыбнулся.

– Конечно. Но я не преследовал цели обойти вас. После того, как вы не попали, я предпринял незамедлительный выстрел, чтобы заяц не убежал, – он перевернул зайца и теперь, придерживая его за голову, нажал на низ брюшка, чтобы спустить мочу. – Если хотите, я не буду стрелять в следующий раз.

– Не нужно ему уступать! – отрезал генерал Жарди из-за спины Жана-Антуана. – Держу пари, парень сможет сдержать слово.

Франсуа вопрошающе посмотрел на Жана-Антуана.

Юноша заметил на себе заинтересованные разговором взгляды своего отца и Мутона.

– Безусловно, это так, – поспешил подтвердить Жан-Антуан.

После того как гончие проглотили брошенные им внутренности зайца, охотники двинулись дальше. Они пошли под пригорок, обходя густо заращенную овражистую чащобу, следом за которым открывались поле и низко холмистые леса, в которых заканчивались земли Ревельеров. Таким образом, их общий маршрут выполнял большой крюк. К полудню планировалось охоту завершать. По дороге к полю им попались подряд сразу два зайца. В одного стрелял Мутон, в другого Жан-Антуан почти сразу, как зайцев подняли и погнали собаки. Оба охотника попали по целям. С зайцем Жан-Антуан провозился дольше остальных. Сначала он подрезал носовую перегородку, но кровь почему-то не потекла. Потом долго копался с внутренностями зайца, отмечая для себя, что не каждый охотник должен заниматься потрошением. После этого они погоняли гончих по полю, но собаки никого не подняли, и провели в переходах по лесу еще пару часов. Возвращаясь южной тропой, охотники случайно наткнулись на еще одного зайца, которого бил старший Ревельер. Генерал Жарди на обратном пути долго молчал, видимо негодуя по поводу своего промаха. Тем не менее, мужчины заговорили о государственных делах. И снова Франсуа оказался в центре внимания.

– А вы знаете, господа, что я вчера наносил визит министру? – оживился вскоре генерал Жарди.

– И что же? Как у него дела? Есть какие-то интересные новости? – осведомился Мутон.

– Кое-какие имеются! – хитро протянул генерал. – Мы разговаривали о внешних делах республики и о премьер-министре с его застойным кабинетом, потом я поинтересовался, как обстоят дела в его министерстве. Министр сообщил, что со следующего же года пост его помощника освобождается, и он, министр, дал понять, что у нашего Франсуа есть основания рассчитывать на продвижение в министерстве! Подразумевается должность его помощника.

Удивленный Ревельер посмотрел на Франсуа в поисках подтверждения слов генерала:

– О! В самом деле?

– Что ж, это весьма в его духе. Министр никогда не отличался выдающимся терпением, – сдерживая радость, проговорил Франсуа. – А я ведь просил его пока никому не говорить до официального назначения…

– Так ведь вы знали об этом, но все это время молчали? – спросил Мутон.

– Конечно, знал, – улыбнулся Франсуа, – но не хотел хвалиться заранее.

– Вот он, достойный муж республики! – провозгласил генерал.

– Тогда долженствует поздравить вас, господин Людо, – громко отозвался Ревельер, и все единогласно поддержали.

– Да! Тысячу раз да! – отозвался генерал.

На Франсуа посыпались поздравления и расспросы, требующие разного рода подробностей, на которые будущий помощник министра отвечал уклончиво.

– Поделитесь секретом успешной карьеры, – попросил Жан-Антуан. – Вашими успехами не перестаешь восхищаться. У вас, верно, есть какой-нибудь принцип, которому вы следуете неизменно.

– На самом деле, это не совсем так, – повернулся Франсуа к Жану-Антуану. – Любому человеку следует неуклонно идти прямым курсом, невзирая ни на что. И никогда не сворачивать. Вы понимаете?

И хотя эти слова были более образны и, что вероятнее всего, отработаны им ранее, как козырная фраза, но они и правда крепко засели в кудрявой голове Жана-Антуана. Оставалось только понять, что за курс он держит, ведь если оглянуться, то по большому счету всю свою жизнь Жан-Антуан стоял на приколе и никуда толком не направлялся вопреки своим желаниям.

– Ну а как насчет женитьбы? Вы планируете остепениться? – спросил Мутон. – Не будете же вы и дальше вести свой холостяцкий образ жизни на должности помощника министра?

– Вот как раз об этом я и хотел с вами переговорить, – вскинув палец в воздух, вспомнил Франсуа и увлек Мутона в сторону от всей компании. – Вы идите, мы догоним, – крикнул он остальным.

Роббер Ревельер и генерал Жарди продолжили обсуждать здоровье жены министра, медленно зашагав дальше, а Жан-Антуан остался на месте, глядя вслед удаляющимся в сторону Франсуа Моно Людо и Огюсту Мутону. Вскоре те остановились между молодыми раскидистыми деревьями, отвернувшись от нарастающего ветра. Они долго что-то обсуждали. Сначала оба выглядели вполне обычно, но потом в них начало что-то меняться.

Ни слова не было слышно. На какое-то мгновение Жану-Антуану показалось, что господин Мутон с некоторым холодом уставился на своего собеседника, но Франсуа говорил горячно, все время жестикулируя и не обращая внимания на перемены в Мутоне. Когда же Франсуа закончил, оба долго молчали, глядя друг на друга. Франсуа что-то быстро сказал и развернулся, чтобы идти обратно, но Мутон его задержал за руку. Когда Франсуа обернулся, тот покачал головой, пожал плечами, затем утвердительно покивал и похлопал Франсуа по плечу. Оба улыбнулись и коротко обнялись.

Еще больше Жана-Антуана сбила с толку сияющая радость на лице Франсуа. Радость, заметно омолодившая весь его облик. Заметив Жана-Антуана, Франсуа предложил громким и непринужденным голосом, будто они и вправду были давними друзьями:

– Пойдемте, друг мой!

Юноша посмотрел на господина Мутона, тот выглядел несколько озадаченным, хотя в целом таким же посвежевшим, как и Франсуа. Жан-Антуан не имел особенности натуры лезть в чужие дела, потому не ударился в расспросы, однако гадать ему оставалось совсем не долго. Нагнав Ревельера старшего и генерала Жарди, Мутон обернулся к шедшим позади Франсуа и Жану-Антуану:

– Полагаю, можно сообщить всем радостную новость?

Поправив волосы, Франсуа кивнул и впервые показался Жану-Антуану чуть смущенным.

– Полагаю, можно, господин Мутон.

– Что еще за новость? – скептично спросил генерал, словно Мутон попытался умалить вести о скором назначении его племянника.

Мутон окинул всех сосредоточенным взглядом, набрал в грудь побольше воздуха и провозгласил:

– Только что Франсуа просил у меня дозволения жениться на моей Полин! Я ответил удовлетворительно и теперь, очевидно, Франсуа станет моим зятем.

Прозвучавшие слова оглушили Жана-Антуана подобно грому. И последующие возгласы померкли в шуме его собственных мыслей. Будущее, в котором он не мог объясниться с Полин, не мог обнять ее, не мог быть ее мужем или, наоборот, хотя бы по собственной воле отпустить ее из сердца, лишало смысла любое существование настоящего. Робкая тайна его увлеченности Полин была надежно похоронена под простирающимся будущим другого мужчины. Жан-Антуан почувствовал себя лишним. Он, как бы ни силился измениться, не принадлежал к этому миру точно так же, как Полин не принадлежала больше ему.

Сегодня его постигло большее из всех разочарований его жизни. И в то время, как жизнь Франсуа Моно Людо стала чуточку счастливее, жизнь Жана-Антуана Ревельера стала несчастной и невыносимо одинокой.

Он медленно зашагал вслед за остальными, толком не видя, куда ступает, и не слыша радостных голосов охотников.

Мужчины же возвращались с охоты, часто смеясь, громко выкрикивая фразы, обсуждая какой удачный выдался день, пусть охота и не принесла много добычи и впечатлений, но поговорили они на славу! Зайцы, висевшие на тороках, уже не имели былого значения в свете таких чудесных новостей. Мужчины уговорились после обеда у Ревельеров отметить событие в неформальной обстановке за рюмкой коньяка. Они бодро несли свои ружья, генерал смеялся с предсвадебной суматохи, какую разовьют дамы и отпускал по этому поводу шутки, пропитанные явно солдатской живописностью. Мутон и генерал вслух думали, кого пригласить на свадьбу, а Ревельер рассказывал Франсуа, как он удивлен этой новости и что он никогда бы не заподозрил, что у Франсуа есть чувства к Полин, отдавая должное удивительной сдержанности и силе выдержки Франсуа. Словом, мужчины так увлеклись разговорами, что не заметили отсутствия Жана-Антуана. А когда все же заметили это у кромки леса и стали его звать, то были уже так далеко, что докричаться не могли.


По небу быстро проносились свисающие гребни бурых снежных туч. День клонился к сумеркам и земляные стены неровной расщелиной обрамляли овальный просвет неба. Когда Жан-Антуан открыл глаза, он еще долго лежал, постепенно приходя в себя, пока сознание восстанавливало связи между реальным и несуществующим. Вскоре голубая радужка сжалась вокруг зрачка. Брови его дернулись от непонимания. Жан-Антуан попытался понять сначала, где он, потом который сегодня день. Память начала восстанавливать события, произошедшие много месяцев назад. А может быть всего несколько дней назад?

Первое, что он почувствовал, это как сильно у него пересохло во рту. Следом, что он очень замерз и продолжает лежать в ледяном снегу. Одежда его промокла. Возможности согреться в ближайшее время не предвиделось. Поднявшись на ноги, Жан-Антуан обнаружил, что боль в голове отзывается на движение каждого мускула его тела.

До края ямы ему было не дотянуться, а попытки вылезти по мерзлым стенам привели только к ушибам, поэтому их пришлось прекратить. Обхватив себя руками и уставившись в присыпанную снегом рябь противоположной стены, юноша стал ждать, когда его найдут. Но время тянулось долго, а нещадный мороз лишал томительные минуты ожиданий всякого покоя.

Не унимаемая дрожь во всем теле и головная боль сводили с ума человека запертого в неком подобии могилы. Но Жан-Антуан не торопился умирать. В нем кипела злость и обида. Падение в эту яму лишь распалили его чувства, а вернувшийся из темноты бессознательного состояния ум пытался зацепиться хоть за что-то. И если не за продумывание новых попыток взобраться по стенам на поверхность, то уж точно за событие, основательно подкосившее дух Жана-Антуана.

Неожиданно для себя юноша открыл ненависть и внутреннюю силу, которую дает ненависть. Обжигающую болью, заставляющую страдать, но все же силу, заменяющую волю к жизни и заставляющую действовать безжалостно. До костей продрогший, одинокий и беспомощный он злился на самого себя, на окружающую яму, на охоту и больше всего на Франсуа. Этот человек, будучи успешным и счастливым едва ли ни нарочно решил отнять у Жана-Антуана все, что скрашивало его скучную и, возможно, бесперспективную жизнь! Впрочем, нет, не нарочно. Никто не знал о чувствах Жана-Антуана к Полин. Но до чего же несправедливо все обернулось. Как это все ему осточертело!

В таких мыслях Жан-Антуан пребывал еще очень долго. Пока не начало темнеть и холод не стал вытеснять даже злость. Промокшая от снега одежда делала все движения невыносимо ледяными, а мороз изводил его, когда Жан-Антуан стоял на месте. Бледные замерзшие пальцы ничего не чувствовали и казались в вечернем свете совсем синими. Совсем как снег. А земля, со всех сторон вздымающаяся над Жаном-Антуаном – черной. Помощь не придет. Его ищут, скорее всего, совершенно в другой стороне. А может быть, Франсуа настолько всех уболтал, что его и не ищут вовсе. Оно и понятно! Зачем Робберу Ревельеру бесперспективный сын, Жан-Антуан, если есть Франсуа, достойный муж республики!

И тут Жана-Антуана посетила мысль, перевернувшая все его горе и черную меланхолию вверх дном. Настолько простая и спасительная мысль, что она даже не могла считаться планом мести. Это долг перед самим собой, которым Жан-Антуан, оказавшись в отчаянном положении, просто не мог пренебречь. Мысль заключалась в том, что изрядно поколебавшееся равновесие справедливости во что бы то ни стало следовало восстановить.

Такой ли уж достойный Франсуа муж республики? Жан-Антуан обиженно хмыкнул. Но теперь он знал, что сделает первым же делом, как выберется из этой треклятой ямы и вернется домой. Он уничтожит будущее Франсуа точно так же, как Франсуа уничтожил его будущее!

Теперь время тянулась не так долго. Жан-Антуан продумывал и наслаждался каждой деталью своего плана. Перед ним открывались возможности, о которых он и не подозревал. Возможности управлять чужой судьбой. Умышленно! Он лелеял свой план и впервые в жизни наслаждался одиночеством.

Стемнело. Иногда стены ямы сливались с тенями, проносившимися в тучах. В темноте бывало, казалось, что Жан-Антуан в яме не один. Но игры воображения не пугали ум, охваченный жаждой мести. Ветер донес до него далекие голоса. Жан-Антуан не сразу обратил на звуки внимание. Холод уже начал забирать его сознание куда-то в дремоту.

Голоса то там, то здесь становились все ближе, но в минуты, когда они замолкали, становилось страшно, а потом он снова начинал засыпать.

Кричали его имя. Он поднялся на ноги и начал кричать в простирающееся над ним небо. Крик Жана-Антуана оказался куда слабее, чем он думал. А пересохший язык делал слова мало-разборчивыми.

Голос с поверхности прокричал остальным, что он нашел его. А потом вдруг все стихло. И больше не было никаких голосов. Теперь юноша испугался по-настоящему. Он кричал, звал, но никто не откликался. И вдруг прямо над головой раздался резкий скрипучий смех.

– Вот ты и попался!

Жан-Антуан поднял голову и увидел как темную фигуру, возвышающуюся над краем ямы, начинает освещать желтый отсвет фонаря. Сзади приближался кто-то еще.

– Снимай тороку, парень.

– Генерал Жарди? – через стучащие зубы спросил Жан-Антуан.

Фигура скрылась из виду. Потом снова раздался тот скрипучий смех.

– Парня угораздило свалиться в эту дыру, – сказал он кому-то.

У самого края ямы опустился фонарь, сбросив горсть снега на Жана-Антуана. Сверху протянулась рука его отца.

– Давай сюда тороку и сам держись за нее. Будем тянуть, – сказал Роббер.

Жан-Антуан так и поступил. Подбросив тороку с зайцем в руки двух человек, он ухватился за нее и, приложив усилия, Ревельер с генералом Жарди медленно подтащили Жана-Антуана к поверхности. Он ухватился рукой за снег, а отец подтянул его за пояс. Так на четвереньках Жан-Антуан выполз и перекатился на снег, который показался ему даже теплее того, что покоился на дне ямы.

– Эх ты! Шкуру испоганил! – проворчал генерал, разглядывая раздавленное тельце зайца на тороке, поврежденное, видимо во время падения Жана-Антуана.

– Поверьте, я не нарочно.

– Ага, и мочой он у тебя воняет.

Отец посмеялся.

Вернувшись в дом, Жан-Антуан увидел, что обед еще так и не состоялся. Вместе со слугами его искали все, кто был на охоте. Мать радовалась его возвращению, а сестра наоборот высказала ему о своем недовольстве, потому что своим исчезновением он испортил ей настроение. На Франсуа он не взглянул. По большому счету он никого не хотел видеть, и после горячей ванны и растирания обтиркой, он выпроводил служанку из своей комнаты, пообещав, что выполнит распоряжение своей матери и проведет весь вечер, не вставая с постели с грелкой.

В одиночестве стоя у только что захлопнутой двери, он ощутил злость и досаду, с новой силой разгоревшиеся в его груди. Но от тягостных чувств он всячески пытался отстраниться, сохраняя трезвость мысли для предстоящего дела. Однако ему лишь казалось, что он успешно игнорирует свое эмоциональное состояние распаленное травмой головы, полученной во время сегодняшнего падения. В действительности он крупными шагами преодолевал расстояние поперек исчерченной густыми тенями комнаты в изножье своей кровати, горячно потрясал руками в такт своим мыслям, незаметно для самого себя останавливался и смотрел в стену, вспоминая прекрасное лицо Полин.

Хорошенько все обдумав, он сел за стол, взял перо и бумагу и начал писать черновик письма при свете трех свечей.

После полуночи на столе в подрагивающем тусклом свете покоилось несколько исписанных листов, заляпанных чернильными каплями с многократно перечеркнутыми строками. Все они дали возможность написать одно конспективное и аккуратное письмо, выполненное крупным витиеватым почерком и адресованное премьер-министру Альфонсу Анри Д’Отпулю. Закончив, Жан-Антуан написал имя премьер-министра на конверте, несколько раз перечитал исписанные черновые листы, собрал их и отложил в сторону, чтобы потом порвать. Аккуратно сложив письмо в конверт, он запечатал его и положил в карман сюртука, в котором планировал выехать завтра в город. Задул свечи и лег в теплую постель.

Этой ночью он так и не заснул.

Из дома еще до завтрака Жан-Антуан отправился в Париж, чтобы передать письмо премьер-министру. По пути он выбросил клочки разорванных черновиков. Прибыв в резиденцию Д’Отпуля он оставил письмо секретарю со словами, что содержащаяся в письме информация представляет государственную важность. И не может быть прочитана никем кроме премьер-министра. На вопрос о его имени он назвался первым пришедшим в голову именем и ушел. Но так вышло ввиду спешности и неподготовленности сего предприятия, что первое пришедшее в голову имя было именем господина Мутона, а фамилия – генерала Жарди. Прозвучавшее имя было таким спонтанным экспромтом, что оно даже не отложилось в памяти Жана-Антуана. Он лишь удивился тому, как быстро он нашелся что сказать.

Домой Жан-Антуан возвращался в добром предчувствии, исполненный надеждой, что сегодняшнее дело может разрешить необратимость потери Полин, и оглядывал парижские улицы с легкостью на сердце и полной противоположностью того черного состояния, в котором пребывала его мятущаяся душа большую часть вчерашнего дня и ночи.


Спустя две недели мадам Брантень устраивала светский прием в своем доме в Париже по случаю приближающихся зимних праздников. Это была женщина широкой души и соответствующими стремлениями к роскоши. Прием был особенно важен тем, что проводился впервые за несколько лет перерыва, связанного с политическими волнениями недавних лет. Закончив с приобретением нового имущества, мадам Брантень вернулась к своей старой доброй традиции. Будучи дамой, не терпящей скуки, она всегда собирала широкий круг приглашенных. За время своего существования вечера, устраиваемые мадам Брантень, снискали большую популярность сразу после официальных приемов. В этот раз в доме у нее собралось особенно много народа. От деятелей политики до модных представителей богемы. Весь цвет Парижа.

Жан-Антуан сопровождал свою сестру, получившую приглашение. Должно быть, в суматохе подготовки к приему в приглашение забыли вписать его имя. За прошедшие две недели Жан-Антуан не изменил своим привычкам и не пошел бы на сегодняшний прием, не имей он возможности встретить здесь Франсуа. Откровенно говоря, ему не терпелось узнать, как обстоят дела у достойного мужа республики. Между тем он пытался насладиться образом жизни, привлекавшим столь многих парижан. Он заготовил несколько фраз сожаления для своего доброго друга Франсуа. Они были тем более натуральны для Жана-Антуана, учитывая, что до него дошли сведения об обстоятельствах пока что несостоявшейся помолвки Франсуа и Полин. Дело в том, что после недавнего предложения руки и сердца достойного мужа республики, Полин сказала, что ей нужно подумать и с тех пор с Франсуа не виделась. Когда Жан-Антуан узнал эту новость, лежа в своей постели, почти в беспамятстве после переохлаждения полученного в лесу на охоте, его здоровье резко пошло на поправку. И теперь, прошедший душевные и телесные муки, Жан-Антуан готовился увидеть этим вечером несчастье Франсуа, и Полин, в компании которой Жан-Антуан собирался провести все время приема, пока что в качестве верного друга.

Его бодрого настроя не изменило даже странное обстоятельство, произошедшее вскоре после его появления на приеме: когда он увидел несколько знакомых лиц и подошел чтобы поприветствовать, дамы тут же разошлись, а мужчины не соизволили ответить на приветствие и отказались пожать ему руку. Неужели он так изменился за те несколько сезонов, что они не виделись? Или все еще не здоров на вид, что показался им кем-то другим, и они его не узнали? Ему пришлось тут же покинуть эту компанию и двинуться дальше по залу, высматривая свою сестру и любуясь модным орнаментом на стенах.

Проходя мимо компании двух пожилых пар, он услышал, как кто-то из них с осуждением произнес нечто малоприятное. На мгновение Жану-Антуану даже показалось, что прозвучало его имя. Вместе с Жаном-Антуаном приглушенный шепот вскоре обошел весь зал. И люди начали расступаться в стороны.

В образовавшемся свободном пространстве Жан-Антуан с легкостью смог найти глазами генерала Жарди и мсье Мутона, с высокими бокалами шампанского в руках увлеченно обсуждающими со своими знакомыми политику колониальной деятельности, в то время, как все вокруг начали замолкать и обращать свои взгляды на Жана-Антуана.

Неожиданно из-за спин Жарди и Мутона медленно показался Франсуа и громко поприветствовал Жана-Антуана. После чего весь цвет Парижа полностью смолк, и все внимание посвятил происходящему.

– Чем я вас обидел, Ревельер? – громко спросил Франсуа Моно Людо, сделав решительный шаг навстречу Жану-Антуану.

Замерший юноша растерялся и не смог даже промычать что-то в ответ, хотя осознавал острую необходимость ответить.

Несмотря на недвусмысленные обстоятельства, он сомневался, что речь идет о его письме премьер-министру. Скорее он даже надеялся, что речь идет не об этом. Поскольку в противном случае, вопрос Франсуа означал бы, что его личность каким-то образом раскрыли и, что самое ужасное, вместо того чтобы принять во внимание сообщение Жана-Антуана и предпринять скорейшие меры в отношении Франсуа, они, премьер-министр или его подчиненные попросту рассказали обо всем самому Франсуа. Но тогда это был бы самый безответственный поступок Д’Отпуля по отношению к государству. Не мог же премьер-министр, в конце концов, быть настолько проницателен, чтобы разгадать ложь Жана-Антуана!

– Я спрашиваю, чем я так обидел вас, что вы позволили себе подобный поступок? Извольте отвечать! – повысив голос, требовательно произнес Франсуа. Он достал из внутреннего кармана сложенный лист бумаги.

Чернильные строки были до того знакомы Жану-Антуану, что теперь он окончательно пришел в ужас. Взгляд его только скользнул по лицу Полин, с укором взиравшей на него из толпы.

В ее глазах юноша увидел отречение от их дружбы.

– Вы не хотите хотя бы сейчас проявить милость ко мне и объясниться? Если бы я хотя бы знал, в чем моя вина пред вами, Ревельер, то быть может, перестал бы терзаться вопросом, чем я заслужил такое отношение. Вы все еще молчите? – продолжал Франсуа, разворачивая письмо Жана-Антуана. – Дамы и господа, прошу меня простить за эту сцену, но каждый гражданин имеет право признать свою вину, если таковая имеется или отстоять свое доброе имя, если оно было опорочено. С вашего позволения и полагаясь на ваш справедливый суд, я зачитаю то, что вышло из-под едкого пера сего онемевшего человека.

Жан-Антуан почувствовал, что прирос к полу, не в силах сдвинуться с места от потрясения и страха.

– «Уважаемый премьер-министр Д’Отпуль! – начал вслух зачитывать Франсуа. – Довожу до вашего сведенья тревожнейшую информацию – не спрашивайте, каких трудов мне стоило ее добыть, – что республика под угрозой: министр торговли бесчестным образом и со злым умыслом введенный в заблуждение, недавно принял решение о назначении в свои помощники тайного приверженца радикального гражданского движения, организованного с целью свержения действующей власти. Речь одет о человеке по имени Франсуа Моно Людо, который является идейным вдохновителем указанной выше организации. Его внедрение в государственный аппарат очень обеспокоило меня, как француза и честного гражданина республики. Боясь за свою жизнь, я не мог передать эти сведенья министру, так как мсье Моно Людо, возможно, имеет тайный доступ к корреспонденции или входящей почте министра. Прошу вас безотлагательно принять меры. Судьба Франции в ваших руках!»

Дочитав, Франсуа в голос нарочито рассмеялся. По залу прокатился осуждающий ропот. Все смотрели на Жана-Антуана.

Это даже не клеветническая кляуза, а просто фарс! Таковы были слова министра, когда премьер-министр спросил его об этом, – громко огласил Франсуа, сверля Жана-Антуана пугающе волевым взглядом. Тени на его лице сделались жестче. – Однако, премьер-министр Д’Отпуль не советовал министру ставить на должность его помощника человека, имя которого упоминается пусть даже в ложном, но, тем не менее, в подобном письме. Таким образом, вы, мсье, умышленно нанесли вред моей карьере и работе, хотя и не смогли очернить мое имя. Что же до вашей личности, тут, я полагаю, не требуются пояснения, поскольку тень преступления отчетливо видна на вашем лице, но они не будут лишними, чтобы окончательно закрыть этот вопрос. Министр спросил премьер-министра, кто автор этого фарса, и тот назвал имя, которое вы назвали секретарю. Огюст Жарди. Такого человека министр не знал, зато лично знал моего дядю, генерала Жарди и Огюста Мутона, отца моей невесты и быстро сообразил, что имя это было вымышлено человеком, так же знакомым с ними. Оставался лишь последний штрих. Описание. К счастью, секретарь премьер-министра занимает свою должность благодаря соответствующим качествам, в частности, обладает внимательностью. Потому он смог составить исчерпывающий словесный портрет, по которому вас опознал генерал Жарди, приглашенный специально для этого самим министром.

Жан-Антуан отдернул голову и опустил взгляд, заметив блестящие глаза старого генерала. Юноше стало душно, в глазах темнело. Он ощущал, как перестает сознавать происходящее и владеть собой. Он был в наихудшем положении, а торжествующий и одновременно грозный голос истины, голос Франсуа словно бы передал окружающим мысли Жана-Антуана:

– Каковы бы ни были ваши мотивы, вы не смогли их достичь, вы не смогли нанести мне столь же существенный вред, какой нанесли самому себе, – в словах проскальзывала искусная игра, талант оратора и изничтожающий оттенок сочувствия к своему зложелателю Жану-Антуану. – Узнав все обстоятельства, я не мог поверить, что в этом замешан мой добрый друг и сын уважаемого человека Роббера Ревельера. Я и сейчас уверяю себя в том, что ваш поступок является следствием травмы головы, полученной в результате вашего падения на недавней охоте. Но, тем не менее, ваш поступок низок и недопустим, а потому я считаю, что имею право знать, что вас на него побудило на самом деле? Я бы хотел услышать это от вас лично.

Жан-Антуан не смел поднимать глаз, не смел больше смотреть на Полин или кого-то еще, последним, полным надежды взором. Он глянул лишь на свою сестру, но та не смотрела на него. Единственная из всех присутствующих.

– Ну же! Отвечай парень, – требовательно крякнул генерал Жарди.

Намокшими ладонями Жан-Антуан вытер мокрый лоб.

– Я… – пробормотал он. – Это ужасная ошибка, я этого не писал…

Франсуа отшатнулся, как от пощечины и стал спешно складывать листок бумаги, не помня себя от полноты чувств. К нему подошел Огюст Мутон и успокаивающе похлопал по плечу.

– Какой стыд! – возопил генерал, и все закивали, соглашаясь с ним.

– …нет, я… это правда… – задыхаясь, взмолился Жан-Антуан.

– Господа! – вперед вышла мадам Брантень и обвела присутствующих долгим взглядом. – Сойдемся на том, что сцена затянулась, а нам еще многое предстоит обсудить и отметить сегодня. Не будем омрачать столь дивный вечер. Пусть этот молодой человек, этот преступник, недостойный быть среди нас, покинет этот дом, разве я не права?

Присутствующие вновь одобрительно закивали.

– Вы слышали, – скользнув взглядом мимо пятящегося Жана-Антуана, произнесла мадам Брантень, – ступайте прочь, убирайтесь! И не смейте больше появляться на пороге этого дома.

Невольно в последний раз заметив лицо Полин, обращенное в его сторону, словно на покойника, он увидел, что лицо это полно презрения.

Юноша сорвался с места и побежал под смех генерала и осуждающий ропот толпы. Натыкаясь на людей, выбивая из их рук бокалы, он чувствовал, что становится все меньше и ничтожнее. Он не смотрел на них, не в силах снести того, что и так на него свалилось. За спиной у него нарастал гвалт взволнованных и возмущенных голосов, когда он вырвался из духоты на мороз.

Не помня себя, Жан-Антуан вскочил на лошадь и погнал ее в темноту ночного Парижа – города, в одночасье ставшего ненавистным для юноши.

Сквозь стегавшие лицо порывы ледяного ветра он мчался домой. Разум его не мог принять произошедшее. А горечь, разъедавшая всю душу, неслась следом за ним, как бы быстро Жан-Антуан ни погонял лошадь.

Во всем огромном и невероятно жестоком мире он был теперь совершенно один, и всякая надежда оставила его. Люди, которые прежде знали Жана-Антуана как сына прямолинейного и честного Ревельера, навсегда изменили свое мнение. А Жан-Антуан стал для них бесчестным подлецом, без зазрения совести способным разрушить жизнь любого благородного парижанина. В глазах общества он пал и был отвергнут. Пытаться снискать общественного прощения было бы глупостью. Он не желал больше видеть презирающие, холодные взгляды. Взгляды, явственно говорившие, что лучше бы он умер, чем позорил свою семью.

Едва он сошел на землю в конюшне отчего дома, как невероятная обида подожгла его сердце, и Жан-Антуан заплакал плачем, горюющим по его несбывшимся мечтам и загубленному будущему. Это то немногое, на что надеялась его душа. Это все, что у него было, и чего он лишился. Под сводом вселенной, бессильно склонившись над снегом, Жан-Антуан плакал как мальчишка, в то время, как весь цвет Парижа продолжал упиваться падением этого мальчишки.

Когда же Жан-Антуан взял себя в руки, поняв, как он сейчас жалок, он с отчаяньем принялся искать пути для разрешения своего ужасного положения. Но таковых не осталось. Он лишился не только Полин, но и ее доброго расположения к себе. И был запятнан грязью собственных поступков. Поступков не достойных мужчины.

Взглянув на недоуменно смотревшую на него лошадь, он вытер слезы и попытался успокоиться. Нельзя сказать, что попытка эта была успешной. Просто один вид отчаянья сменился другим. Более глубоким.

Что скажут его родители, когда узнают? Если его отвергли все, кого он знал, их знакомые и весь цвет Парижа, куда ему теперь податься, чтобы покинуть стены своей ничтожной жизни в стеклянной банке, вроде тех банок, что стоят во владениях кухарки семьи Ревельер?

Выходит, все, что терзает его, он всегда невольно создавал сам. До чего же горько!

Он решил бежать. Бежать туда, где произошедшее не будет иметь никакого значения. Туда, где он сможет скрыться от себя самого. Слезы напрочь сошли с его лица. Он был исполнен отчаянной решимости порвать остатки связей, оставить тепло и уют их дома и сбежать от собственного позора.

Он решил бежать…

Этой же ночью. Прямо сейчас. Преодолевая тяготы разлуки с родными и страх перед неизвестностью, в которую он отправляется.

Жан-Антуан тайком пробрался в свою спальню, сменил фрак на теплый выходной сюртук серебристо-голубого цвета, взял деньги и поспешил обратно в конюшню. Одинокий, голодный и печалящийся из-за разлуки с отцом и матерью, сожалеющий о том, что оказался сыном, не оправдавшим ожиданий отца, он взобрался на лошадь и бросил прощальный взгляд на дом, в котором провел всю жизнь, спокойную и невероятно тоскливую.

Он погнал лошадь так быстро, как только могло мчаться животное. Зная, что скоро устрашится своего безрассудного предприятия, он рассчитывал быть к тому моменту слишком далеко, чтобы мочь возвратиться.

В темноте над головой проносились деревья, Париж остался далеко позади. Впереди его подстерегало приключение настолько невероятное, что никто никогда не поверит, если сказать, что оно произошло на самом деле. Так началось путешествие юноши, чья жизнь еще несколько часов назад была столь мала и незначительна, что могла бы уместиться в одной из банок, что стоят внизу во владениях кухарки семьи Ревельер.