ЧАСТЬ I
1. Сигмунд Арнесон – Каролине Крейн, 5 июля 1923
Дорогая мисс Крейн,
вас, наверное, удивит это неожиданное письмо – хотя, может быть, вам не в новинку получать письма от поклонников, а я могу назвать себя вашим поклонником с полным правом. Я даже имел наглость наведаться по вашему адресу, который получил от наших общих знакомых, но не застал вас дома – потому решил вам написать.
Возможно, я кажусь вам старомодным ослом – и в самом деле, где это в наши дни видано, чтобы взрослый мужчина увлекался портретом! Но именно ваш портрет, написанный моим бывшим пациентом, а ныне приятелем Блэкберном, послужил причиной того, что я вам пишу.
Как вы, наверное, догадываетесь, этот портрет я увидел на персональной выставке Блэкберна, которая открылась в июне. Я вообще довольно высокого мнения о его живописи – она не слишком характерна для англичан и скорее близка к немецкому экспрессионизму. Впрочем, зачем я утомляю вас этими рассуждениями? Может быть, вы вовсе не интересуетесь живописью, и вам это скучно. Ведь, на беду, я совсем ничего о вас не знаю. Вернее, знаю только то, что говорит мне ваш портрет. Знаю, что у вас прелестные рыжие волосы и весьма необычный тип лица, напоминающий мне моих соотечественниц. Нет ли у вас скандинавских корней? Я, должно быть, чрезмерно любопытен, но меня извиняет то, что вы самой природой предназначены вызывать интерес. По портрету я сразу понял, что вы не то, чем вас считают окружающие, и тешу себя надеждой познакомиться с вами ближе.
Искренне ваш,
Сигмунд Арнесон.
2. Каролина Крейн – Сигмунду Арнесону, 8 июля 1923
Дражайший доктор Арнесон!
Ваша последняя книга учит, что мужчинам присущ логический склад мышления – в чём я, получив ваше письмо, начинаю сомневаться. Вы заверяете меня, что я не то, чем меня считают, и в то же время преследуете меня, как доступную женщину. Посмели бы вы заявиться домой без приглашения к девушке, равной вам, одного с вами круга? Вряд ли.
Вы думаете, я поверю, что вы начали изъясняться кудрявым слогом под напором внезапно нахлынувших романтических чувств? Полно, доктор Арнесон; вы не подросток. Вам сорок лет, и в вас проснулись не чувства, а сожаления об упущенной юности (нетрудно догадаться, что в студенческие годы вы, хоть и старались казаться любителем женщин, на самом деле отдавали предпочтение книгам). И действуете вы весьма неумело.
Вы думаете, среди ваших банальностей есть хоть что-нибудь, чего я не слышала раньше от мужчин? И что такого особенного в моих рыжих волосах, скажите на милость? У вас и самого рыжие волосы, я видала вас на публичной лекции. Если в вас есть хоть капля уважения ко мне, прекратите меня преследовать и никогда, никогда не появляйтесь на пороге моего дома.
Пока ещё не ваша
Каролина Крейн.
3. Сигмунд Арнесон – Каролине Крейн, 9 июля 1923
Дорогая мисс Крейн,
до чего же злы и несправедливы женщины! Уязвить, обидеть – ваша главная потребность. Но вы напрасно думаете, будто это вам удалось. Напротив, ваше злое письмо чрезвычайно порадовало меня. Ваш стиль выдаёт вас с головой, вы и вправду не то, чем кажетесь. Я в вас не ошибся, когда заподозрил в вас уровень образованности и ума, необычайный для девушки, тем более вашего круга. Думая дать мне отповедь, вы разожгли во мне ещё больший интерес к вашей персоне.
Из уважения к вам я готов согласиться на ваше условие и не пытаться больше приходить к вам домой. Но могу ли я надеяться, что хотя бы получу ответ на своё письмо? Я жду его с нетерпением.
Искренне ваш,
Сигмунд Арнесон.
4. Каролина Крейн – Сигмунду Арнесону, 17 июля 1923
Дорогой доктор Арнесон,
вы пишете об уважении ко мне, а сами то и дело оскорбляете меня вашими рассуждениями о женщинах – мы, видите ли, злы, интеллект для нас в целом нетипичен и т.д. Где же ваша хвалёная мужская логичность?
Не пытайтесь обмануть меня и себя: вами движет обыкновенное тщеславие. Вы полагали, что такая девушка, как я, не откажет такому мужчине, как вы; вы надеялись на лёгкую добычу. Когда же вы не получили того, что хотели, неудача вас раззадорила – потому что ни один мужчина не способен признаться себе, что потерпел неудачу. Теперь вы видите во мне спортивный трофей, которого необходимо добиться ценой усилий.
Однако я не трофей и не вещь, а человек, наделённый свободной волей. И каков бы ни был мой образ жизни, что бы ни думали обо мне окружающие, я вправе распоряжаться собой так, как желаю сама, и не отвечать на чьи-то домогательства, если я не захочу. Вы, очевидно, очень высокого мнения о вашем обаянии, но я имею право не хотеть встречаться с мужчиной, будь он даже Ромео, Тристан и Зигфрид в одном лице.
С наилучшими пожеланиями,
Каролина Крейн.
5. Сигмунд Арнесон – Каролине Крейн, 18 июля 1923
Дорогая мисс Крейн!
Я уже и не надеялся получить вашего письма, когда всё-таки получил его – чему несказанно рад.
Вы упрекаете меня в нелогичности – за что же? С удовольствием возвращаю этот упрёк вам. Вы ждёте целую неделю, чтобы написать мне о том, что оскорблены и не желаете со мною видеться. Если это действительно так, то вы могли бы просто прервать переписку и не отвечать мне. Не нужно быть психоаналитиком, чтобы понять – тут вы лукавите.
Увы, я не Ромео и не Тристан; но я сильно сомневаюсь, что подобные персонажи в вашем вкусе. Вы, несомненно, сильная натура, которая ищет человека, достойного её. Не удивлюсь, если ваша бурная жизнь, которой вы, по-видимому, не скрываете, – всего лишь поиски идеала. У меня достаточно собственного опыта, чтобы это предполагать.
Вы ещё слишком молоды, чтобы понимать: мужское пренебрежение к женщинам, как правило, продиктовано тем, что мы пока ещё не встретили женщину, достойную себя. Мужчина может презирать тысячи женщин, но одну-единственную носить на руках и целовать ей туфельки. Всё дело в том, та ли это самая женщина.
Знаете ли вы античную легенду об Андрогине? Древние греки верили, что человек был сотворён двуполым, но потом боги рассекли людей пополам – на мужчин и женщин. И с тех пор каждая половинка тоскует по другой, мечтая слиться с ней. В прошлом веке от древних мифов отмахивались, считая их нелепыми сказками. Но современный психоанализ показывает, что за ними стоят некие фундаментальные истины. Если вы знакомы с моими работами, то вы понимаете, о чём я.
Всегда ваш
Сигмунд Арнесон.
6. Каролина Крейн – Сигмунду Арнесону, 26 июля 1923
Дорогой доктор Арнесон,
ваш подход психоаналитика в очередной раз служит тому, чтобы выдавать желаемое за действительное. Вы придали собственное значение тому, что я ответила на ваше письмо не так скоро, как вам хотелось. Однако я свободна отвечать на ваши письма тогда, когда захочу сама, и, если вы не согласны продолжать переписку на моих условиях – вас никто не заставляет это делать. Вы тоже свободный человек и вступили в эту переписку по собственной инициативе.
Ваша теория про андрогина и поиски идеала красива, но она – самообман. На самом деле человек вовсе не так уж жаждет встречи со своей недостающей половинкой; гораздо чаще мужчина ищет рабыню для удовлетворения своего комплекса неполноценности, а женщина – хозяина, снимающего с неё ответственность за принятые решения. Впрочем, бывает и наоборот: бывают мужчины-мазохисты и женщины-садистки. В любом случае, поиском второй половины тут и не пахнет. И, будучи психоаналитиком, вы как никто другой должны понимать, что слова, которые люди говорят друг другу – обман, а в лучшем случае самообман; что за ними кроются довольно низменные побуждения – половой инстинкт и финансовая озабоченность.
Я не упрекаю вас в том, что вы обманываете меня; я не семнадцатилетняя героиня старинных романов, чтобы бояться вашей лжи. Но вы обманываете себя, а общение с людьми, которые недостаточно честны с собой, для меня утомительно. Вам стоит заглянуть в себя поглубже, если вы хотите продолжать переписку.
С наилучшими пожеланиями,
Каролина Крейн.
7. Сигмунд Арнесон – Каролине Крейн, 27 июля 1923
Дорогая Каролина,
вы разрешите мне называть вас так? Вы, очевидно, решили меня помучить – вы снова отвечаете на моё письмо с запозданием. Возможно, меня и стоило наказать за невежливость, но разве вы не можете быть чуточку добрее?
Я снова и снова убеждаюсь, что не ошибся в вас. Я ещё не встречал женщины подобного ума и проницательности, и я по-прежнему не оставляю надежды когда-нибудь встретиться с вами лично.
Вы писали мне о самообмане. Возможно, я действительно занимаюсь самообманом, а возможно, я ещё не разобрался в самом себе – чего я хочу от жизни и от вас. Раньше я не придавал особенного значения евангельским словам про врача, который должен исцелиться сам; но теперь вижу, что по крайней мере к психоаналитикам это относится. Совершенно не хотелось бы, чтобы вы воспринимали меня как сапожника без сапог – как человека, который претендует на то, что знает скрытые пружины души других людей, но не в состоянии понять себя самого.
Вы же не станете отрицать, что в нашем кругозоре и образе мыслей много общего? Возможно, это духовное сродство и позволяет вам видеть меня насквозь и судить настолько безжалостно. Но почему это сродство не может быть основанием также и для милосердия? Ведь взаимопонимание – слишком ценная вещь, чтобы разбрасываться ею без всякой пользы для нас обоих.
Я слишком стар и циничен для того, чтобы убеждать вас в чистоте своих намерений – это означало бы неизбежную фальшь. Но я всё-таки рискну предложить вам дружбу, надеясь, что это не покажется вам оскорбительным. С нетерпением ожидаю вашего ответа.
Всегда ваш
Сигмунд Арнесон.
8. Каролина Крейн – Сигмунду Арнесону, 4 августа 1923
Дорогой доктор Арнесон,
как скоро от «прелестных рыжих волос» вы перешли к теме «духовного сродства»! И вы полагаете, будто я ни разу не слышала этого от кавалеров раньше? Как же наивны ваши приёмы обольщения!
Предложение дружбы я, впрочем, готова принять – но при условии, что вы не будете претендовать на большее. Прошу вас также не приписывать мне мотивов, которых у меня нет. Вы, очевидно, переоцениваете ваше значение в моей жизни, когда воображаете, что я задерживаюсь с ответами нарочно для того, чтобы вас помучить. Повторяю ещё раз: я свободна писать вам тогда, когда сама этого захочу. А шантаж дешёвыми риторическими фигурами вроде апелляций к милосердию – дело, недостойное вашего ума, характера и профессионального опыта.
Если же вы не согласны с моими условиями, просто не отвечайте на это письмо. Вы тоже свободный человек, и вас никто не неволит продолжать переписку.
С наилучшими пожеланиями,
Каролина Крейн.
Интермедия 1. На Харли-стрит
– Чёрт подери! У вас есть хоть малейшая догадка, в какие игры она с ним играла?
Стивен Роу, бледный молодой человек со спадающей на лоб гладкой чёлкой, поднял глаза и посмотрел на инспектора снизу вверх.
– Есть, – странным глухим голосом ответил он. – Всё проще, чем вы думаете. У неё был другой.
– Вы смеётесь? Она переспала с половиной Лондона!
– Это ни о чём не говорит. Такие женщины, как она, могут быть крайне неразборчивы в связях и при этом относиться всерьёз только к одному мужчине.
– И вы можете предположить, кто это был?
– Зачем же предполагать, – отрешённо произнёс Роу. – Это был я.
Заметив удивление Каннингема, он прибавил:
– Да, Каролина была моей любовницей. Поэтому в квартире остались её вещи. А доктор Арнесон решил подарить их дочери экономки. Он был очень обижен на Каролину. И на меня, естественно.
Они сидели в кабинете Арнесона, где все стены были заняты стеллажами с литературой по психоанализу. Заглавия книг вызывали в Каннингеме неловкость – они касались тёмных и стыдных вещей, которые странно было видеть напечатанными. Он чувствовал себя стеснённо в этом пространстве. Чтобы отвлечься, он невольно перевёл взгляд на большую фотографию над письменным столом – всё-таки там были человеческие лица. Фотография изображала доктора Арнесона в Оксфорде на церемонии вручения почётной мантии. Каннингем ещё раз вгляделся в портрет человека, которого и так уже не раз видел на допросах – высокого, широкоплечего, угловатого норвежца со скуластым лицом, тяжёлым подбородком и копной буйных кудрей, выбивавшихся из-под академической шапочки. Даже на чёрно-белом снимке было понятно, что он рыжий. Мантия ему не шла – ему бы к лицу был вязаный свитер рыбака или даже доспехи викинга. Лоб у него был низкий, глаза небольшие и близко посаженные, и, если бы не острый и внимательный взгляд этих глаз, невозможно было бы догадаться о том, что этот неуклюжий верзила – учёный с мировым именем.
«Троглодит», – подумал про себя инспектор. Он-то знал, что даже в более утончённых людях могут просыпаться самые пещерные наклонности.
– Как вы думаете, мог доктор Арнесон убить её из ревности к вам?
Взгляд серых глаз Роу сделался колючим.
– Я, вероятно, с чистой совестью ответил бы: мог. Но «мог убить» и «убил» – не одно и то же, инспектор.
– Мистер Роу, – терпеливо сказал Каннингем, – если вы подозреваете доктора, вам не стоит его выгораживать.
– А кто сказал, что я его подозреваю? – отрезал Роу. – Мне было тяжело потерять Каролину, но я не намерен возводить напраслину на своего учителя – даже в столь некрасивой ситуации, в какой очутились мы оба.
Инспектор вертел в руках фотографию Каролины Крейн, взятую из следственного дела (впрочем, она принадлежала Роу, у которого была изъята предшественником Каннингема). Фотография была похабна – Каролина Крейн позировала обнажённой, в весьма непристойной позе, – и выглядела ещё похабнее оттого, что модель была откровенно непривлекательна. Крупная, не слишком грациозная девица лет двадцати пяти с широкими плечами и маленькой грудью; продолговатый овал лица и близко посаженные светлые глаза выдавали тот же нордический тип, что у Арнесона. Странно, ведь фамилия у неё была чисто английская.
– Скажите, а у мисс Крейн были норвежские корни? – спросил Каннингем. – Она не рассказывала вам о своей семье?
– Довольно кратко. Она незаконнорожденная дочь норвежского моряка и певички из кабаре. Вот всё, что она о себе говорила.
– Не допускаете ли вы, – осторожно поинтересовался инспектор, – что история про моряка была выдумкой?
– Допускаю, – спокойно ответил ассистент. – Но какое это имеет значение?
– А вам не приходила в голову мысль о родственных связях между доктором Арнесоном и мисс Крейн?
Каннингем обдумывал свою новую догадку, пробуя её на вкус со всех сторон. Такая возможность многое объясняла. Страх перед инцестом мог толкнуть Каролину Крейн на самоубийство или тайный отъезд. В последнем случае она, конечно, сделала бы всё, чтобы её не нашли.
– Вы хотите сказать, что Каролина была его дочерью? – Роу нервно рассмеялся. – Вы шутите, инспектор. Она не такая молоденькая, как кажется. На самом деле ей под тридцать. А доктору в этом году исполнилось сорок два. Случай столь раннего отцовства попал бы во все учебники по медицине.
– Он мог бы быть её дядей или братом, – возразил Каннингем. Роу взглянул на него с обидной снисходительностью.
– Инспектор, у него не было старших братьев и сестёр. Он первенец в семье. А его отец умер, когда ему было восемь. Каролины тогда ещё не было на свете. Не ищите готических историй с инцестом там, где их нет. Тут замешаны вещи куда более банальные и вместе с тем куда более щекотливые, чем всё, что может прийти в голову сочинителям бульварных романов.
– А у вас есть собственные версии, куда могла деться мисс Крейн? – напрямую спросил инспектор. Ему не понравилось, что Роу начал темнить.
– Я думаю, – сказал Роу, – она покончила с собой. Она слишком во всём запуталась.
– Как прикажете понимать ваши намёки? – Каннингем начинал раздражаться. Не спрашивая позволения, он вынул из кармана портсигар и закурил. – Мисс Крейн шантажировала доктора?
– В некотором роде, – Роу усмехнулся. – Позвольте мне не распространяться дальше – речь идёт о деликатных подробностях частной жизни доктора Арнесона, и мне не хотелось бы предавать их огласке.
Скользкий тип, недовольно подумал Каннингем. Уж не прикончил он сам Каролину Крейн, чтобы избавить Арнесона от шантажистки? Выбирая между любовницей и учителем, он вполне мог выбрать честь учителя. Инспектор достал из портфеля дневники доктора.
– Вам знакома эта тетрадь?
– Разумеется, – Роу и бровью не повёл.
– Вы владеете норвежским?
– Конечно. Но если вас интересует, читал ли я чужие дневники – не читал и не собираюсь. К тому же я вряд ли узнал бы из них что-то новое для себя.
– Не беспокойтесь, – сухо сказал Каннингем, – скоро я получу перевод, и, возможно, у нас с вами будет о чём поговорить.
9. Из дневника Сигмунда Арнесона
20 июня 1923. Клянусь, программа терапии, которую я разрабатывал для Уильяма Блэкберна, пошла ему на пользу. Невероятно славный парень и талантливый художник; к счастью, мне удалось убедить его, что ему совершенно не нужно становиться таким, как все, и заставлять себя любить гольф и разговоры в курилке. То, что он считает своими проблемами, объяснил ему я, на самом деле его дар, существо его таланта – надо только направить это бурление в нужное русло. И скажу без ложной скромности, это сработало. Он стал гораздо более спокойным и умиротворённым, зато картин стал писать больше, и они превосходны. Я не мню себя знатоком живописи, но и знатоки говорят, что его уровень резко вырос.
Вот почему я так рад открытию его первой персональной выставки – ведь в какой-то мере это и моя заслуга. Я охотно согласился присутствовать на церемонии открытия.
Искусствовед из меня и вправду никакой, но человек с достаточным уровнем образования и вкуса не может не оценить эти картины. Они состоят как бы из извилистых, переплетённых лент, из которых складывается изображение; линии одновременно резкие и текучие. В таком описании картины покажутся скорее уродливыми, да, возможно, какая-нибудь домохозяйка из тех, что выращивают в палисаднике душистый горошек, и сочтёт их уродством – но, ей-богу, они в действительности чудесны. Нежные переходы цвета, от лилового к розовому и жемчужно-серому, а затем к глубокой синеве вечернего моря, завораживают. При столь оригинальной манере письма, тематика картин обыкновенная, даже тривиальная – вазы с цветами, обнажённые натурщицы, деревья на берегу пруда. Мне, впрочем, больше всего понравился портрет девушки в сером платье. Не только картина, но и сама модель была интересна. Не красотка – нет, даже не «миленькая» в обывательском смысле этого слова, и всё же яркая, запоминающаяся, приковывающая к себе внимание. Удлинённое лицо с близко посаженными бледно-синими глазами, несомненно скандинавского типа – соотечественницу я распознаю сразу; короткая шапка рыжих кудрявых волос схвачена красной ленточкой на лбу; губы тонкие и, как мне показалось, не по-женски насмешливые. Я сам не заметил, как задержался у портрета дольше, чем позволяют здравый смысл и респектабельность. Опомнившись, я отошёл в сторону, вернулся к Блэкберну и спросил его, кто позировал для этого портрета.
– Хороша, а? – Блэкберн небрежно кивнул в сторону картины. – Её зовут Каролина Крейн.
– Но это же английское имя? Я готов был сто фунтов поставить, что она норвежка.
– Никто не знает, дорогой доктор, настоящее это имя или нет. А сто фунтов лучше оставьте при себе, они никому не лишние.
– Что значит – настоящее ли имя? Она актриса?
– Вроде того, – с напускным равнодушием ответил художник. – Хотя точнее всего будет сказать – шлюха.
– Она не похожа на шлюху, – заметил я. Блэкберн уставился на меня сквозь монокль, надетый ради парадного случая.
– Доктор, у вас что, любовь с первого взгляда?
Разговор принял глупый оборот, и я его замял. Но портрет не выходит у меня из головы. Я был бы не прочь познакомиться с оригиналом.
<вырвана страница>
25 июня 1923. Настроение довольно скверное. Сегодня были две пациентки с боязнью темноты, и обеим в темноте мерещились какие-то чудовища. Как я устал от истеричек. Идут ко мне табунами, потому что мода на психоанализ. В былые времена они бы просто завели любовников.
Мне удалось вытянуть из Блэкберна, что он повстречался со своей моделью в одном из баров Сохо. Час назад я там был. Я узнал от завсегдатаев, что она и вправду регулярно появляется в этом баре, хотя и не каждый день. Сегодня она, конечно же, не пришла.
26 июня 1923. Я повторил попытку. Глупость, разумеется, с моей стороны – она же не кукушка в часах, чтобы появляться в установленное время в одном и том же месте. И главное, я превосходно понимал, что это глупость, но всё-таки пошёл в этот дурацкий бар и сидел там до позднего вечера в надежде, что она попадётся мне на глаза.
Я не узнаю сам себя. Должно быть, я выгляжу полным идиотом. Я никогда раньше не затрачивал столько усилий из-за женщины – мне всегда казалось, что наука гораздо интереснее. Я, конечно, не Кант, который, если верить легенде, умер девственником – я и не воображаю, будто достиг подобного просветления. Но я никогда не придавал своим связям никакого значения, кроме медицинского, а периоды воздержания меня не так уж беспокоили. Я даже посмеивался над той преувеличенной ролью, которую играет сексуальность в теориях большинства моих коллег, особенно этого еврейчика Фройда, с которым меня (что смешнее всего) то и дело путают из-за имени.
Впрочем, возможно, она действительно просто шлюха – тогда не о чем и рассуждать. Так или иначе, после пары стаканов виски со льдом один из её клиентов поделился со мной её адресом. Думаю навестить её в ближайшее время.
28 июня 1923. Я, как и планировал, побывал у мисс Крейн. И не застал её дома. Квартирная хозяйка говорит, что она не живёт там постоянно, а лишь ночует время от времени. Профессия мисс Крейн не оставляет никаких сомнений – хозяйка сама об этом упомянула. По-видимому, с ней мисс Крейн делится выручкой.
Что ж, если от меня потребуется заплатить, я могу себе это позволить. Но как её подкараулить, чёрт возьми? Телефона у неё нет. Не писать же ей письмо – это и нелепо, и смахивает на старомодную позу.
С другой стороны, я не могу каждый вечер торчать в баре в Сохо. У меня и других дел хватает, к тому же мне пока ещё не безразлична моя репутация. Роу уже что-то заподозрил. Сегодня он подмигнул мне, когда я вернулся поздно вечером. Я нахожу это совершенно недопустимым – при его возрасте и положении. Возможно, мне следует взять себя в руки и забыть про эту, в конце концов, безмозглую курицу (девять из десяти, что она и есть безмозглая курица, а смотрится загадочно только на портрете).
<вырваны страницы>
6 июля 1923. Вчера я всё-таки не выдержал и навалял ей письмо – в самом лучшем литературном духе, со всеми подобающими комплиментами, на которые клюнет даже самая глупая проститутка. Ответа пока не получил.
Глядя на себя собственным профессиональным взглядом психолога, я понимаю, что иду на поводу у самых примитивных эмоций. Меня раззадоривает недоступность объекта моих желаний. Если бы я переспал с ней в первый же день, втолковываю я сам себе, то мне почти наверняка расхотелось бы встречаться с ней снова. Но «Я» и «Оно» не слушают доводов «Сверх-Я». Мне хочется, чтобы мисс Крейн откликнулась на письмо.
7 июля 1923. Я всё ещё жду её письма. Отсутствие ответа меня изводит. Я и не ожидал, что это настолько уязвит моё самолюбие. Я становлюсь рассеянным и раздражительным; сегодня я не отреагировал, когда Роу принёс мне журнал посетителей – я несколько мгновений тупо смотрел на него, соображая, что делать. Роу удивлённо поинтересовался, что со мной, не чувствую ли я себя плохо и не накапать ли мне ландышевых капель. Мне с большим трудом удалось от него отделаться. Ненавижу, когда меня опекают, тем более мои подчинённые.
Пора брать себя в руки. В этом наваждении есть что-то нездоровое. Я ведь даже не видел её ни разу, кроме как на портрете.
<вырваны страницы>
9 июля 1923. Она всё-таки ответила мне. О её мотивах можно только гадать. Письмо очень женское, очень обиженное, однако незаурядное. Она не только прекрасно владеет слогом, но и пародирует мой стиль. Я положительно заинтригован. Я и раньше предполагал, что её уровень образования куда выше, чем у девиц, которые обычно цепляют клиентов в барах – мой профессиональный опыт говорит, что образование накладывает отпечаток на черты лица, и скрыть его невозможно. Но я не ожидал столкнуться с девушкой одного со мной круга – а она была, вне всякого сомнения, равной мне. Что подвигло её на уличные похождения? Безденежье, жажда острых ощущений, внутренние комплексы? Стыдно признаться, но я даже не имею опыта общения с такими девушками, кроме как в качестве пациенток. Все мои предыдущие женщины были либо непритязательными горничными, либо откровенными дешёвками, которые радовались до судорог, если к обычному гонорару прибавить пару шёлковых чулок. Мне было ясно, что Каролина не купится на духи и чулки, и даже драгоценности вряд ли посодействуют её расположению.
Я смущён и вместе с тем полон решительности продолжить начатое. Если я отступлю сейчас, то окажусь в роли лисицы, ссылающейся на то, что виноград кислый. Пренеприятнейшее положение! Я должен тщательно обдумать ответ, который ей напишу. Он не обязательно должен быть длинным. Главное – выдержать нужный тон.
12 июля 1923. После прошлого раза я, конечно, не ожидал, что она ответит скоро, но задержка меня всё-таки беспокоит. Я по нескольку раз спрашивал у Роу почту и уже опасаюсь себя выдать. Роу, к несчастью, за три года работы у меня многому научился и в психологической наблюдательности не уступает мне. Правда, пока он не задаёт мне лишних вопросов. Только посоветовал мне какое-то патентованное успокоительное, намекнув, что я, видимо, переутомился.
Что на меня нашло? Это начинает напоминать морфиевую зависимость. Я не могу не думать о Каролине Крейн. Чем больше я стараюсь изгнать её из своих мыслей, тем больше мне хочется разгадать эту загадку.
15 июля 1923. Ответа всё нет. Напряжённое ожидание начинает сказываться на мне; у меня вот-вот разовьётся невроз. Сегодня я чуть не наорал на пациентку, весьма почтенную даму, и мне стоило немалых усилий сохранить самообладание. Скрепя сердце я согласился послать экономку за лекарством, которое мне рекомендовал Роу. Он всё-таки славный малый и искренне беспокоится за меня. Он был рад, когда я выпил наконец эти дурацкие пилюли.
От них мне и правда ненадолго полегчало. Сейчас, когда я пишу эти строки, я могу только недоумевать – что со мной творится? Неужели это и есть роковая страсть, которую описывают в старых романах? Но какой современный учёный в двадцатом веке, после открытий герра Фройда, способен поверить в эти мифы? Должно же быть какое-то научное объяснение. Совокупность красок и линий на портрете, вызывающих сенсорный рефлекс; выброс в кровь неизвестного пока медикам химического компонента – что ещё?
Впрочем, какого чёрта я решил, будто это страсть? Я ещё не признавался ей в любви; я даже сам себе не смог бы чистосердечно ответить на вопрос, нравится ли она мне. Я просто страшно хочу узнать, что она такое.
16 июля 1923. Ожидание ответа становится невыносимым. Вчера я опять выскользнул из дома вечером и пробрался в тот злополучный бар. Я просидел там с семи до одиннадцати вечера и вернулся домой уже в темноте, рискуя быть ограбленным на этих улицах. Она не пришла. Я начинаю становиться маньяком.
Нет, конечно, я не влюблён – с чего мне это вообразилось? Мною движет праздное любопытство, но и любопытство бывает всепоглощающей манией. Не зря у англичан существует поговорка про то, что оно сгубило кошку. Хоть бы оно теперь не сгубило меня!
Похоже, она обиделась на меня и больше не напишет. Наверное, я неудачно составил то письмо. Что за чёрт, я уже начинаю думать о ней как о леди! А она обыкновенная проститутка, хоть и начитанная. Как это увязать? Она же водит к себе шулеров из Сохо. А когда ей пишет порядочный мужчина, доктор медицинских наук, принимает позу оскорблённой аристократки.
А может, она и есть аристократка – психически больная? Недавно мне попадалась на глаза статья о нимфомании. Обывателю сложно даже представить себе, сколько добропорядочных женщин из хороших семей одеваются проститутками и тайком выходят на улицу, чтобы утолить свою болезненную страсть. В одной только этой статье перечислялось восемь случаев. Но лично я с этим феноменом пока не сталкивался. Не отказался бы от возможности изучить его поближе.
<вырваны страницы>
18 июля 1923. Письмо от Каролины! Короткое, сердитое, но всё же не оставляющее сомнений в том, что она ко мне не так равнодушна, как хочет казаться. Но что означало её долгое молчание? Вряд ли колебания. Такие резкие и сильные характеры не колеблются. Вероятно, она хотела попросту меня проучить. Она поняла, что отсутствие ответа меня измучит, и решила подвергнуть меня этой пытке.
Хватит ли у меня гордости не ответить ей сразу? Боюсь, не хватит.
Интермедия 2. В Кэннон-Роу
– Что означают эти вырванные страницы из вашего дневника? – спросил инспектор Каннингем. Сидевший напротив него по другую сторону стола доктор Арнесон невесело ухмыльнулся.
– Так, уже до дневника добрались.
– Это я настоял, чтобы дневник приобщили к делу. Вы не ответили на вопрос. Для чего вы вырывали страницы?
– А для чего вообще уничтожают документы? Естественно, чтобы скрыть нечто, что могло бы меня скомпрометировать.
– Что именно, доктор Арнесон?
– Это подробности моей личной жизни, которые вас, инспектор, не касаются, – кисло отозвался доктор. Арест и допросы начали сказываться на нём – он был бледен, под глазами у него обвисли мешки. Держался он по-прежнему отчуждённо, и было ясно, что на вопросы он отвечать не хочет.
– Что вас могло скомпрометировать? Переписка с богемной девицей, которую вы даже, если верить вам, никогда в жизни не видели? Если вы настолько щепетильны, то почему не уничтожили весь дневник и все письма?
– Потому что компрометирующие подробности содержались именно на этих страницах, – не моргнув глазом ответил Арнесон.
– Было ещё что-то, помимо мисс Крейн?
– Нет, это касалось только меня и мисс Крейн.
Уверенный тон его ответов начинал выводить Каннингема из себя. Инспектор подтянул к себе графин с водой и налил полный стакан. Выпив всё залпом, он продолжил допрос.
– Как понимать заявление вашего ассистента Стивена Роу, что мисс Крейн шантажировала вас?
– Бедняга Роу… – вздохнул доктор. – Я его не виню, он просто попытался переложить на привычный язык вещи, которые настолько непривычны, что описать их затруднительно.
– Так шантаж был или нет?
– Если это можно назвать шантажом. У Каролины не было корыстных интересов – она действовала из чисто идеалистических соображений и в меру своего понимания истины. Я не сразу её раскусил.
Доктор откинулся назад на стуле, бесцельно разглядывая выкрашенные жёлтой краской стены допросной. Инспектор вглядывался в его лицо, ожидая какого-то знака, слабины, которая может надорваться. Но уцепиться было абсолютно не за что. «Неужели он вправду невиновен? – удивлённо подумал Каннингем. – Или же дьявольски хитёр?»
– Но вы не отрицаете, что мисс Крейн могла разгласить некие сведения, которые повредили бы вашей репутации?
– Именно так, – кивнул доктор.
– Это было нечто противозаконное? – Каннингему показалось, что он начал понимать. От близких друзей доктора он слышал, что тот был довольно равнодушен к женщинам – до встречи с Каролиной Крейн. Но что, если его отношения с мисс Крейн были вовсе не любовными? Что, если они служили ширмой для чего-то другого, нарушающего законы природы и общества?
Доктор вдруг рассмеялся. Странным блеющим смешком, неожиданным при его низком голосе и сухой манере говорить. Глядя на ошеломлённого инспектора своими прозрачными бледно-синими глазами, он произнёс:
– Если б я знал! Случай настолько необычайный, что в современном законодательстве он попросту не предусмотрен.
– То есть вы не… ээ-э? – Каннингем, привычный к расследованию убийств, спотыкался, когда речь заходила о подробностях чужой сексуальной жизни. Доктор снова засмеялся.
– Не любитель мальчиков, вы хотите сказать? Нисколько; ничего кроме мелких юношеских экспериментов, как у всех. А Каролина Крейн не была любительницей девочек. И давайте закроем эту тему.
– Доктор Арнесон, – спросил инспектор, – вы понимаете, что вас подозревают в убийстве? Нужно ли объяснять, чем это грозит вам по законам нашей страны, если присяжные признают вас виновным?
– Мне это известно, – Арнесон вернулся к прежнему тону холодной раздражительности. – Но я не виновен. Я не убивал Каролину, и даже ваш полиграф – совершенно, на мой взгляд, ненаучная штуковина – это подтвердил.
– Показания полиграфа пока ещё не являются решающим основанием для вердикта, – возразил Каннингем. – Если вы не убивали мисс Крейн, то будьте добры объяснить, куда она делась. Человек не булавка, чтобы просто так взять и потеряться.
Арнесон заскрипел зубами.
– Как вы не понимаете! Именно это объяснить сложнее всего. Даже если бы я набрался духу рассказать об этом, мне бы всё равно никто не поверил. Меня упекут в сумасшедший дом. А это для такого человека, как я, в сто раз хуже виселицы.
– Выпейте воды, – Каннингем протянул ему стакан. Доктор помотал головой.
– Спасибо, не надо.
– Надо ли вас понимать так, что в этом деле замешано нечто сверхъестественное?
– Не знаю, можно ли это так называть, – устало сказал Арнесон. – Современная наука куда менее ясно представляет себе границы своих полномочий – как и границы естественного, – чем наука прошлого века. Позитивизм исчерпал себя. Но я не думаю, что люди вроде сэра Артура Конан Дойля правы, ударяясь в мистику со спиритизмом и феями. Просто существуют природные феномены, пока ещё не описанные наукой.
– И эти феномены ответственны за исчезновение мисс Крейн?
– Совершенно верно. Большего я вам сказать не могу.
– Короче говоря, мисс Крейн утащили феи, но вы стесняетесь называть их феями?
Арнесон прикрыл глаза.
– Неостроумно, инспектор, – тихо проговорил он. – Вы даже не пытаетесь вникать в суть того, что я вам сказал. Какой толк, если я скажу вам больше? Вы сами не хотите меня услышать.
«Топчемся на месте», – сердито подумал Каннингем. Он решил сменить тему.
– Как вы считаете, а ваш ассистент Стивен Роу мог убить её?
Доктор вздрогнул, как от удара электрическим током; его зрачки расширились.
– Вы шутите? Теперь и бедняга Роу стал подозреваемым?
– Официально – пока ещё нет, – внушительно сказал Каннингем. – Но всё к тому идёт.
– Да нет же, это чепуха, – страдальчески сморщившись, проговорил Арнесон. – Оставьте его в покое. Вся его вина в том, что он спал с Каролиной. Разве теперешние законы это запрещают?
– Что вы имели в виду под «теперешними», доктор Арнесон? – по-ястребиному наклонив голову, спросил инспектор. Доктор снова скривил лицо.
– Берёте на себя мою профессию, инспектор? Не придавайте слишком большого значения обмолвкам.
Инспектор пропустил его слова мимо ушей.
– Вы имели в виду, что в другие времена связь Роу с мисс Крейн подлежала бы наказанию? Поясните.
– Поймали, дорогой инспектор, – Арнесон вымученно ухмыльнулся. – История знает немало примеров чересчур строгого отношения к связям между мужчиной и женщиной. Например, в средневековье мужчину могли сжечь на костре за связь с еврейкой.
– Не пытайтесь морочить мне голову, – проворчал Каннингем. – Каролина Крейн не еврейка.
– Она нечто похуже, – загадочно отозвался доктор. Каннингем беспокойно всмотрелся в его лицо. Неужели всё-таки сумасшедший?
– Вы настаиваете, что мисс Крейн представляла из себя нечто сверхъестественное? И этим объясняется её исчезновение?
Арнесон опустил кудрявую голову и прикусил губу.
– Я же сказал, я не люблю слова «сверхъестественное». Но если вы не можете мыслить в других категориях, то, если угодно – да.
– Ясно, – сквозь зубы процедил инспектор. Его скепсис был слишком очевиден. Не поднимая глаз, Арнесон сказал:
– Я предупреждал, что вы мне не поверите. Прошу вас, позвольте мне не рассказывать вам больше.
– Что ж, доктор, – прищурился Каннингем, – не хотите говорить – не надо. Смею вас уверить, мы и сами до всего докопаемся.
Он сделал констеблю знак увести подозреваемого. Оставшись один в холодной допросной, в режущем глаза свете газового рожка, он потёр рукой висок и полез в карман за баночкой аспирина.
10. Из дневника Сигмунда Арнесона
24 июля 1923. Что за мучительство? Она нарочно затягивает с ответами. В чём смысл? Если она хотела преподать мне урок, то хватило бы и одного раза. Подозреваю, что она догадывается, как я извожусь в ожидании её писем, и получает удовольствие от моих мучений. Я недооценил её проницательность и знание человеческой природы. Боюсь, в своих письмах я слишком раскрылся ей – что ни мой претенциозный слог, ни куртуазные выверты не мешают ей видеть меня насквозь. Что ж, тем хуже для неё. Я просто обязан взять реванш и отыграться, когда представится случай.
11. Сигмунд Арнесон – Каролине Крейн, 5 августа 1923
Дорогая Каролина,
вы, кажется, взяли за правило тянуть с каждым ответом чуть ли не неделю. Мне неясно, в чём смысл этого правила, но, раз вы его установили, я вынужден покориться. Хотя не могу не признаться, что это меня крайне огорчает – ведь целью моего знакомства с вами было узнать о вас больше, а это довольно затруднительно, когда вы так редко мне пишете.
Если моё поведение показалось вам грубым или обидным, готов принести самые искренние извинения. Я по-прежнему не оставляю надежды увидеться с вами. Тогда вы, может быть, составите обо мне более благоприятное впечатление. Я заранее соглашаюсь на любые условия встречи, которые назначите вы – день, час и место. Я вверяю себя вам, и даже если в условия будет входить, чтобы я был с завязанными глазами и под дулом пистолета, я готов принять это условие. Видите, какие безумные вещи я вам пишу. А всему виной вы, очаровательная модель Уильяма Блэкберна.
В смиренном ожидании вашего ответа на это письмо,
ваш
Сигмунд Арнесон.
12. Каролина Крейн – Сигмунду Арнесону, 13 августа 1923
Дорогой доктор Арнесон,
не заставляйте меня повторять много раз одно и то же. У меня есть причины, по которым я не могу писать вам чаще, и я не обязана вам их объяснять. Проявите терпение, дорогой доктор. Терпение – ценное качество, которое вы всегда уважали в себе и других; было бы жаль, если бы оно вам изменило.
Вы просите встречи со мной, и просите так, как будто я давала вам какое-либо обещание. Хочу вам напомнить, что обещаний я не давала. Кроме того, это невозможно. Примите это как данность. Если же вас огорчает невозможность удовлетворить ваши тривиальные желания, то для этого вам хватит и моей фотографии, которую я прилагаю. Желаю вам приятно провести время в её обществе.
Каролина Крейн.
13. Из дневника Сигмунда Арнесона
14 августа 1923. У меня ум за разум заходит. Вся эта история становится всё более и более странной. Она пишет мне холодно и неохотно, тянет с ответами по неделе, отказывая мне в совершенно невинной встрече, словно какая-нибудь дочь лорда с родословной от Плантагенетов – и вместе с тем высылает мне свою фотографию с недвусмысленным указанием, как ею воспользоваться!
И какую фотографию! То, что я увидел, разорвав бумажный пакет, превзошло самые смелые ожидания. Да, это была Каролина Крейн; не узнать женщину, изображённую на картине Блэкберна, было невозможно. Она полулежала на кушетке в такой позе, какую можно вообразить, лишь обладая немалой долей бесстыдства; из одежды на ней был только наполовину расшнурованный корсет, бёдра раздвинуты, и качество фотографии не уступало анатомическому атласу. Левой рукой она прижимала к бедру тряпичного арлекина, сшитого из треугольных лоскутков. У меня была такая игрушка в детстве.
От внезапного возбуждения я почувствовал боль. Перед глазами поплыл туман, сердце учащённо заколотилось. Сунув фотографию под бумаги на столе, я воровато выглянул в приёмную. Не успел я порадоваться, что там никого нет, как на пороге появился посетитель. В лицо я его не знал – видимо, он пришёл ко мне впервые.
– Добрый день, вы доктор Арнесон? – услышал я. Проигнорировав его, я крикнул Роу, сидевшему у телефона:
– Скажи, чтобы подождали! Сразу принять не могу!
Вернувшись к себе в кабинет, я дрожащими руками запер дверь изнутри на ключ, схватил со стола фотографию и рухнул на ковёр. Я обливался потом, как в лихорадке. Лёжа на ковре, я нога об ногу сбросил туфли, затем, извиваясь, стянул с себя брюки и кальсоны. Мне казалось, что меня дёргают раскалёнными клещами. Оставшись лишь в рубашке и жилете, я положил фотографию между бёдер, прямо под самую беспокойную часть моего тела, которая вспухла так, словно имела дело не с непристойным снимком, а с укусами тропических муравьёв.
Содрогаясь не столько от удовольствия, сколько от боли и потери всякого контроля над собой, я задрал рубашку и принялся ласкать себя – если это можно было назвать лаской, эту отчаянную попытку получить облегчение. Думаю, прошло всего несколько мгновений – показавшихся мне вечностью. Затем случился взрыв. Меня выгнуло и подбросило так, что я ушиб затылок об пол; мои зубы стукнулись друг о друга. Чувствуя горячие липкие потёки на ногах, я лежал и приходил в себя. Понадобилось несколько минут, чтобы я смог окончательно стряхнуть наваждение. Я заставил себя подняться и тщательно вытереться носовым платком, а затем по возможности удалить поганые брызги с ковра. Я чувствовал себя совершенно вымотанным и обессиленным. Всё ещё раздетый, я присел на корточки, вслушиваясь в шум крови в ушах и пытаясь понять, отчего на меня накатила тяжёлая мутная волна стыда.
Да, это было так – я чувствовал стыд. Я, психоаналитик с многолетним опытом, который сделал всего-навсего то, что матросы и школьники делают постоянно. И оттого, что я не понимал причин этого стыда, мне было ещё стыднее.
Я снова взглянул на фотографию. Меня осенило. Всё дело было в арлекине, в этой дурацкой тряпичной игрушке.
В моей памяти со всей неумолимой ясностью всплыло, как более тридцати лет назад я ложился в постель, взяв с собой лоскутного арлекина. Скинув под одеялом пижамные штаны, я засовывал игрушку между ног и тёрся об неё. Не помню, как я до этого додумался, но даже сейчас при этом воспоминании к ощущению стыда примешалось возбуждение; сукин сын вздрогнул и снова стал наливаться кровью.
Выругав себя, я оделся и пригладил волосы. Меня ждал пациент, и я непростительно его задерживал. Интересно, с чего ей пришло в голову сфотографироваться с арлекином?
14. Сигмунд Арнесон – Каролине Крейн, 14 августа 1923
Дорогая Каролина,
я оценил присланную мне фотографию, хотя надо сказать, её общество причинило мне больше беспокойства, чем удовольствия. Я не намерен оставлять вас в покое, пока не получу объяснений.
Если вы не желаете даже видеться со мной, то что заставляет вас посылать мне столь откровенные снимки? Не было ли это зашифрованное послание, которое я должен разгадать? Я почти уверен, что это так – ведь не случайно же вы использовали этого арлекина. У меня был точно такой же в детстве, и обстоятельства, в которых он фигурирует на фотокарточке, не могут быть простым совпадением. Однако ни одна живая душа не знала о том, какую роль в моей жизни выполняла эта глупая игрушка. Неужели вам и впрямь это известно? Это кажется мне неразрешимой загадкой. Никогда не верил в феномен телепатии, да и как поверить в возможность телепатии по почте?
Я думаю, что существует какое-то простое и естественное объяснение, которое лежит у меня под носом, а я не вижу его в упор. Возможно, я просто не помню, как в детские годы проболтался о своей тайне кому-то из товарищей по играм. Возможно, вы приходитесь родственницей этому человеку – почему бы и нет, ведь у вас столь явно нордический тип лица, что я сомневаюсь, настоящая ли ваша английская фамилия. Прав ли я в своих догадках? Дайте мне знать. Я буду ждать вашего ответа столько, сколько вам будет угодно. Я хочу, наконец, понять, что вы такое.
Всегда ваш
Сигмунд Арнесон.
P.S. Вы ещё не догадались, что я люблю вас? Люблю до беспамятства.
15. Каролина Крейн – Сигмунду Арнесону, 22 августа 1923
Дорогой доктор Арнесон,
вы не так умны, как я думала. С чего вы решили, будто я задумала попрекать вас грехами детства? Да кому они интересны, эти ваши грешки под одеялом с ватной игрушкой? Уж вы-то как психоаналитик должны знать о людях достаточно, чтобы не воображать невесть что о своём детском баловстве.
Чья я родственница и настоящая ли моя фамилия, какое вам до этого дело? Вы не там копаете, дорогой доктор Арнесон. Чтобы получить ответы на интересующие вам вопросы, вы должны заглянуть не в меня, а в себя. Это я и хотела сказать, когда посылала вам фотографию. Мне удалось заставить вас призадуматься, но задумались вы не о том.
Вы полагаете, будто ваши признания в любви дорого стоят? Попытайтесь ответить на этот вопрос себе, положа руку на сердце. Вы сами знаете цену своим признаниям. Когда вы взвесите их и проставите пробу, вам будет яснее, стоит ли метать их на стол снова.
Итак, если вы хотите завоевать моё расположение, вы должны лучше разобраться не во мне, а в себе. Мне нравятся только те люди, которые честны сами с собой. Пока у вас ещё есть шансы изменить моё впечатление о вас, но вы не особенно стремитесь к этому.
С наилучшими пожеланиями,
Каролина Крейн.
16. Сигмунд Арнесон – Каролине Крейн, 23 августа 1923
Дорогая Каролина!
Если бы вы знали, как я извёлся! Вы держите меня в темноте и играете со мной в какие-то игры, которые грозят мне потерей рассудка. Я брежу наяву, я с трудом могу работать. На днях, когда у меня разболелась голова, я попросил у Роу вместо аспирина – «арлекина»; я перепугался до полусмерти своей оговорки, забыв, что Роу понятия не имеет о её причинах.
Откуда вы узнали про арлекина? Вы так и не ответили мне на этот вопрос, а у меня теперь больше вопросов, чем когда-либо. Я на грани нервного срыва, меня мучают провалы в памяти. Сегодня утром я обнаружил у себя в дневнике записи, которых я совершенно не помню, хотя они писаны моим почерком – правда, аккуратнее обычного. Я не замечал их раньше, потому что не перечитываю написанного в дневнике, но в этот раз мне вздумалось перечитать. Их всего три или четыре, но содержание их совершенно безумное. Я там пишу о себе в третьем лице и ругаю себя последними словами – «самовлюблённый осёл», «троглодит» и даже «копытное животное». У меня не достало духу вчитываться в них внимательно. Неужели я заболеваю раздвоением личности? Или вы занимаетесь опытами по гипнозу на расстоянии? Я слышал про подобный феномен, хотя раньше не верил в него.
Если в вас есть хоть капля сострадания ко мне, объясните мне, что происходит. Вы не можете столь равнодушно наблюдать за тем, как я схожу с ума.
Ваш несчастный, запутавшийся
Сигмунд Арнесон.
17. Каролина Крейн – Сигмунду Арнесону, 31 августа 1923
Дорогой доктор Арнесон,
терпение, терпение и ещё раз терпение. Вы проявляете нездоровую поспешность, и это вам вредит.
Да, это я заставила вас написать те страницы в дневнике. Не спрашивайте – как, и не спрашивайте, откуда я узнала про арлекина. Даже если я отвечу, вы всё равно не поверите. Я всего лишь хотела показать вам, что со мной шутки плохи, что моя власть над вашим сознанием реальнее, чем вы думаете.
Вам не нравится сходить с ума – так не сходите. Всё в ваших руках, включая ваше душевное здоровье. Вы не можете сослаться на дурную наследственность – она у вас прекрасная (да, и ваша родословная на девять поколений назад мне тоже известна, возможно, лучше, чем вам). До знакомства со мной у вас было отличное самообладание, и винить меня за то, что вы его утратили – по меньшей мере недальновидно.
Всё в ваших руках, доктор Арнесон. Я уже указала вам, что делать. Вы всю жизнь изучали сознание других людей, но совершенно не знаете себя. Вернее, не хотите знать. Позвольте мне напомнить вам, что по этому поводу говорит Священное Писание: «Врачу, исцелися сам».
Какова бы ни была моя власть над вами, властью исцелиться обладаете только вы сами и никто другой. Но для этого нужно перестать бояться заглянуть в себя. Проявить честность по отношению к себе, признаться себе в том, в чём вы не хотите признаваться из самолюбия.
Конец ознакомительного фрагмента.