Страницы моей жизни (сборник). Страницы моей жизни (А. П. Хейдок)

События, время, люди

Узловых событий в моей жизни было, конечно, много. Она полна разных переворотов, опасных переходов и трудностей. Жизнь была трудная, и это очень хорошо. Сказано: «Только сильному духу даётся трудная жизнь». В благополучии человек духовно разлагается. Для того, чтобы духовно прогрессировать, нужно отягощение обстоятельствами. Мы растём на препятствиях. А в благополучии из нас получились бы души Обломовых, описанные в романах Гончарова. В моей жизни два светила играют основную роль – Венера и Уран. Особенностью Урана является неожиданность переворота в жизни.

Я хочу рассказать вам о небольшом таком перевороте в моей жизни. Но он, так сказать, всё же показательный. Когда меня мобилизовали на Первую мировую войну, в конце концов, меня признали нестроевым по зрению и зачислили в военно-санитарную организацию Её Императорского Высочества великой княгини Марии Павловны и в качестве простого солдата отправили сперва в Питер. Там мы только переночевали, потом дальше поехали в Москву, где и остановились в казарме. И из нас формировали конный транспорт, который должен был возить раненых и больных на фронте, на двуколках.

На всё это формирование ушло довольно много времени. У нас был начальник конного транспорта и его помощник. И нас – 60–70 солдат, большинство побывавших на фронте, раненых и таких, нестроевых, как я, которые ждали, когда будут получены двуколки, лошади и можно будет ехать на фронт. А этот помощник нашего начальника, молодой человек, миллионером оказался, одним из членов Варваровского акционерного общества, которому принадлежала гостиница «Националь» в Москве. И жил сам этот молодой человек, его фамилия Лепёшкин, в «Национале». Эта гостиница в то время считалась лучшей в Москве. Там помещался Английский клуб, останавливались послы государств. Шикарнейшая гостиница, она и сейчас существует и работает. А мы стояли в Крутицких казармах – далеко от центра, а этот молодой человек, этот Лепёшкин, очень «корчил» из себя офицера. Он-то офицером строевым не был, а был чиновником нашей военно-санитарной организации, носил форму, в точности похожую на офицерскую, и погоны офицерского образца, только вензеля М. К. сверху. Приезжает он в Крутицкие казармы, вызывает нас на плац и командует нами, проводя строевые учения. Мы убеждаемся, что он не умеет командовать, не умеет перестраивать нас и т. д.

И вот однажды выстроил он нас, покомандовал, потом построил в один ряд и обходит его, тщательно всматриваясь в каждое лицо. Наконец, подходит ко мне. Я был откомандирован из запасного батальона и там мне выдали самое паршивое обмундирование, какую-то шинель из чёртовой кожи и вдобавок ещё с прожжённой дырой. Шапка не шапка, сапоги не сапоги, ну, в общем, чучело огородное! Но на носу у меня было пенсне с золотой переносицей. Его носили, так сказать, как признак интеллигентности, что ли.

Лепёшкин останавливается передо мной и грозным голосом спрашивает: «Ты кем был до мобилизации?» Я отвечаю: «Управляющим лесопильным заводом моего дядюшки». Лепёшкин, получив ответ, обратился к фельдфебелю, показывая на меня: «Завтра этого солдата пришли ко мне в “Националь”», – и уходит. Зачем я ему?

Назавтра везти меня в «Националь» в таком обмундировании стыдно, фельдфебель занимает у других солдат шинель, одевает меня более-менее сносно, даёт мне проводника, и мы отправляемся в гостиницу. Приехали на трамвае, входим и просим лакеев отвести нас в тот номер, где живёт Лепёшкин. Мой проводник уходит, лакей отводит меня на второй этаж, открывает какую-то дверь, и я вхожу. Лепёшкин, оказывается, только что встал. Спал он в пижаме и сидел, спустив ноги с кровати на пол. Я являюсь к нему так, как полагается по уставу того царского времени: «Честь имею явиться, Ваше благородие!»

И вдруг этот Лепёшкин говорит: «Опустите руку», – и спрашивает: «Как вас зовут по имени-отчеству?» Я отвечаю: «Меня зовут Альфред Петрович». Он мне: «А меня Василий Семёнович. Хотите ли вы быть моим личным секретарём?» Я говорю: «Очень хочу, Василий Семёнович!» Он удовлетворённо кивает: «Прекрасно!» – и добавляет: «Между нами: в этой комнате я для вас Василий Семёнович, вы для меня Альфред Петрович!»

«Так вы завтракали сегодня?» – спрашивает меня. «Нет!» – он нажимает звонок, приходит лакей.

Он с лакеем, латышом, кажется тоже в близких отношениях… Он ему приказывает: «Рейнольд! Это мой личный секретарь. Отведи его и хорошенько накорми!» Рейнольд ведёт меня в специальный зал для личных секретарей. Понимаете, господа в большом зале ресторана завтракают, а для личных секретарей другой зал отведён. Ну и конечно, Рейнольд заказал прекрасный завтрак. Отводит он меня обратно к Лепёшкину. Тот уже одет и приказывает подать ему автомобиль. Мы с ним спускаемся вниз, садимся в автомобиль, и теперь он меня возит по магазинам и одевает. Гимнастёрку, брюки, сапоги, шинель, папаху, кожаные перчатки и шарф, который совсем и не полагается по форме, и ещё такой ящичек из крокодиловой кожи, дорогой, для походной канцелярии, – ведь теперь я личный секретарь. И когда мы выходим из последнего магазина, то я уже одет как офицер, только погонов не хватает. Он велел мне завязать длинный шарф вокруг шеи, а концы его перебросить через плечо, и оно прикрывается. На улице солдатики, судя по форме, мне стали честь отдавать.

Едем обратно в гостиницу, там уже для меня приготовили номер. Он состоял из одной прекрасной комнаты и при ней – комната с ванной, со всеми удобствами, ковры. Когда я лёг спать, а я уже привык спать на солдатской циновке, то постель показалась мне такой мягкой, что плохо засыпалось, и я даже порывался лечь на пол, но удержался, в конце концов. И вот так началась моя жизнь у Лепёшкина.

На другой день он дал мне деньги, 600 рублей, и сказал: «Вы будете делать для меня покупки, оплачивать мои счета». Я, привыкший с деньгами обращаться очень аккуратно, всё записывал, что тратил, везде брал расписку, счета, и когда 600 рублей были израсходованы, составил отчёт, приложил расписки и принёс его своему патрону.

Он выслушал мой отчёт, смотря мне в глаза, взял из моих рук этот отчёт и изорвал его на мелкие клочья, сказав: «В другой раз такой глупости не делайте, никакого отчёта не надо».

Приходит суббота, он вручает мне 25 рублей и говорит: «Идите к девочкам». Я к девочкам, конечно, не пошёл, а деньги мне очень пригодились, я кое-какие книжки купил.

На Трубной площади помещался Манеж любителей верховой езды. Там у Лепёшкина содержались три верховые лошади. Чтобы я мог сопровождать его верхом, он велел мне обучаться верховой езде. В Манеже этому учил меня старый татарин Нурахматов. Нужно сказать, что я очень быстро овладел искусством верховой езды.

Если вы хотите иметь представление о днях, когда разваливался фронт Первой мировой войны, и, с одной стороны, беспрепятственно шли вперёд немцы, а с другой – революция, я вам расскажу несколько эпизодов. Слушайте.

1918 год, последние числа февраля. Место действия – железнодорожная станция Замирье, находящаяся на полпути между Минском и Барановичами. А дальше, вёрст на 10 вперёд, шла линия фронта, где располагались наши и германские войска. Станция Замирье являлась тылом и была заполнена интендантскими складами с различным имуществом: фуражом, мукой, сахаром, винтовками, оружием. Между прочим, до моего появления здесь К. Паустовский тоже по этим местам ходил… От станции Замирье в четырёх-пяти вёрстах находился город Несвирь – старинный город с Радзивилловским замком. А от станции Замирье в трёх вёрстах в сторону располагался фольварк, то есть имение… в котором был расположен 97-й грузовой транспорт Красного Креста Второй Армии, начальником которого я и состоял. А в городе Несвиже находилось управление Красного Креста Второй Армии.

И был момент, о котором я хочу вам рассказать. Тогда с места начальника 97-го грузового транспорта я был переведён начальником хозяйственного отдела на склад Красного Креста на станции Замирье, полного имущества. Продуктов, двуколок, сбруй и всякой всячины там находилось на миллионы.

Склад этот снабжал госпитали Красного Креста, разбросанные по Западному фронту. Из госпиталей приходили к нам приёмщики, получали продукцию. Так вот в это время большевистская революция уже состоялась. В управлении Красного Креста Второй Армии уже сидит не бывший начальник, а присланный большевик, кстати, мой старый знакомый. И всё прежнее начальство сменили выбранные руководители.

В какой-то день мы получаем вдруг известие, что немцы спокойно, без всякого сопротивления идут вперёд и скоро будут на станции Замирье. Дело в том, что наши солдаты не хотели больше воевать, бросали фронт и без всякого разрешения отправлялись домой. С винтовками и без них шли на железнодорожную станцию, садились на поезд, а если его не было, требовали подать поезд, угрожая оружием. И нам приходится решать, как быть и что делать. Громадный склад немцы могли взять, значит, его надо сжечь. А может, бросить и самим удрать, чтобы не взяли в плен? Мы не знали, что делать.

Начальник склада говорит, что мы являемся служащими Красного Креста и по международной конвенции не имеем права никуда бежать, а немцы не должны рассматривать нас как пленных, мы и у немцев должны служить раненым и больным, как служили для русской армии. Распоряжение начальника склада мне страшно не понравилось, потому я приготовил себе верховую лошадь, кавалерийский карабин, седло, чтобы в случае, если немцы подойдут ближе, ускакать.

Решено было запросить по телефону управление Красного Креста. Телефон не работает. Тогда начальник склада и все остальные чиновники посылают меня на коляске с двумя лошадьми поехать в Несвиж, в управление Красного Креста, и требовать там инструкций. Зная мой немножко авантюристский характер, начальник склада берёт с меня честное слово, что я возвращусь и доложу обстановку.

Скрепя сердце, я дал честное слово. Приезжаю в управление. Оказывается, новый большевистский начальник Красного Креста уже бежал, бросив всё, не дав никаких распоряжений, а оставшаяся команда из нескольких санитаров и нескольких чиновников на общем собрании избрала временного руководителя, который мне говорит: «Поступайте как знаете, мы сами ничего не понимаем». Еду обратно мимо фольварка в Копенец, в котором я раньше был начальником и где теперь на моём месте мой бывший помощник. Вижу, что три воза и несколько человек из Копенца выезжают на дорогу, по которой я должен ехать. Среди них оказывается мой бывший помощник. Он увидел меня, идёт с распростёртыми объятиями и говорит: «Только тебя не хватало! Как хорошо! Мы удираем от немцев. В три воза положили тулупов, одежды, продуктов, какие были. Тут самые лучшие санитары, есть винтовки. И на твою долю найдётся. Бросай всё и садись, поедем в Слуцк».

И, действительно, на подводах солдаты мне все знакомые, и со всеми-то я в дружеских отношениях. Большое искушение было поехать с ними, но я вспомнил своё честное слово и отказался, а им сказал, что поеду на склад, а там у меня верховая лошадь приготовлена, постараюсь их догнать на слуцкой дороге. На том мы и распростились.

Еду к складу мимо станции, а на ней происходит грабёж. Солдаты, охрана складов, – все удрали, склады брошены. Крестьяне из окружающих сёл на подводах наезжают и грабят имущество складов: сахар, муку. Мальчишек много набежало, они любят оружие. Вижу, как один вытащил две винтовки, обмотал себя пулемётными лентами. Время от времени он останавливается и стреляет по сторонам. Постреляет, пойдёт дальше, остановится, опять постреляет…

Подъезжаю я к нашему складу, а вокруг него также подводы крестьян. Но чиновники мои и я успеваем подъехать. Выйдя к ним с винтовками, приказываем им уматывать скорее отсюда.

Я пересказал своим сотрудникам всё, что видел, а когда закончил, немцы пришли к нам. Всего несколько человек. Фельдфебель приставил немецкую стражу – двух человек, чтобы не разграбили склад. Немцы очень вежливо сказали нам, что не будут запрещать нам пользоваться продуктами со склада. В первую же ночь, когда наш повар приготовил еду, нашим начальником склада немцы были приглашены к обеду. Те пришли и поставили на стол со своей стороны вино. А к начальнику склада жена приехала. Перед ней, как перед единственной дамой, немцы вскакивали – сама вежливость. В то время немцы были совершенно другими, чем во Вторую мировую войну, они были людьми, хотя, конечно, сволочей между ними было также немало. На второй день я видел, как пришёл немецкий офицер и забрал коня у беженцев. Жена беженца вцепилась в коня с плачем, а он её оттолкнул. Немцы сказали нам, чтобы мы продолжали работать, как и раньше, а сами пошли дальше.

Мы пожили день или два, и, наконец, начальник склада и все мы соображаем: «Так что же это, мы остались на службе у немцев? Нас ведь могут, в конце концов, обвинить в этом. Надо уходить, уехать хотя бы в Несвиж, поселиться на частных квартирах и не служить у немцев». Мы попросили разрешения уехать у немецкого начальства. Они разрешили нам взять имущество. Мы собрали свои чемоданчики, продуктов набрали с собой и переехали в Несвиж. Мои друзья поселились в гостинице, а я снял комнату в квартире.

Прошло несколько дней. Да, я был заведующим хозяйственным отделом склада, а химическим отделом лекарств заведовал студент Миша (забыл его фамилию). Мы с ним дружили. Ходим мы с ним по Несвижу, Миша говорит, что скоро на Волге лёд пойдёт, а он был из Симбирска, и хорошо бы туда. Я отвечаю: «Миша, давай побежим из оккупационной зоны, занятой немцами». Хорошо. Когда? Ну, чего ждать. Сегодня подготовимся, завтра с утра, говорю, приходи к девяти часам в гостиницу, я буду тебя ждать. Так мы с Мишей решили.

Приготовил я рюкзак, снял с мундира всякие знаки отличия. На мне был френч, хорошая кожаная куртка и поверх неё дождевик, который всё закрывал, сапоги, в подкладку одного я спрятал прихваченный со склада хирургический нож – острый, как бритва, на случай, если меня арестуют, так прирезать часового. Готов был на всё, отчаянный был. К рюкзаку прицепил маленький чайничек, кружечку. Там продукты, пара ботинок. Рюкзачок за спину, и в девять часов прихожу в гостиницу. А Мишка за ночь передумал. И другие говорят: «Куда ты пойдёшь?» Но я пошёл.

…Стоит немецкий часовой. У меня удостоверение на двух языках: немецком и русском, что я чиновник. Меня пропустили.

Подошёл к станции Столбцы, там немцы. Один солдат продаёт сигары немецкие. А я в то время курил. Купил у него сигары, кое-как объяснился с ним по-немецки, я немножко учился немецкому в детстве. Немец ко мне отнёсся доброжелательно, тем более что я у него и сигары купил. Я осведомился, нельзя ли проехать из Столбцов по железной дороге в Минск? И этот немец согласился мне помочь. Подходит пассажирский поезд, и мой немецкий солдат ведёт меня в вагон, где сидят немецкие солдаты, сажает с ними рядом, как своего «комрада». Я сажусь и спокойно так приезжаю в Минск. Сотню вёрст не надо пешком идти, я уже ближе к границе!

Минск занят немецкими солдатами. А на вокзале много русских, по-видимому, таких же беглецов, как я, но никто из немцев ими не интересуется. Смотрят на них, как на частных пассажиров. Я их тоже не рассматриваю, собираюсь пешком идти дальше, в Россию, через Оршу (как по железной дороге). Но мне говорят, что мост через реку взорван, что там нельзя пройти. И я всё никак не могу придумать, каким же путём мне двигаться дальше.

Стою около минского вокзала и вижу, что по железной дороге к перрону подают теплушки. В них немецкие солдаты сажают узбеков из среднеазиатских наших владений, причём они в национальной одежде, в длинных халатах. Как они очутились на фронте? Их на войну как солдат не мобилизовали, но в конце войны могли мобилизовать для земляных работ – окопы рыть на фронте. И вот они, видимо, были захвачены там немецкими войсками.

Навожу справки у железнодорожников, куда немцы узбеков отправляют. Те говорят, что куда-то на запад, в Гомель и даже ещё дальше. У меня в кармане была записная книжка с железнодорожной картой-схемой. Я развернул эту карту и стал размышлять: если этот эшелон идёт в Гомель, то он в одном месте проходит очень близко к русской границе, за которой не оккупированная немцами земля, а именно, он подходит близко к станции Ново-Зыбково. Гомель и Ново-Зыбково находятся друг от друга, может, в ста вёрстах, а может меньше. Я решил, что хорошо бы с этими узбеками проехать до Гомеля, а там уже прошмыгнуть в Ново-Зыбково. Таков был мой расчёт. Я улучил момент и юркнул в один из вагонов. Проходит какое-то время, и эшелон двигается на юг, в сторону Гомеля. Я один среди этих узбеков.

У них большие мешки с собой, они вынимают курдюки с очень вкусным ароматным салом, хлебом, набирают на станциях кипяток и едят. Проходит несколько часов. Поезд останавливается, и что происходит. Польский комендант решил проверить, кто едет в этом эшелоне, и начал свой обход. А почему польский комендант? Вы должны знать, что в начале 1918 года поляки объявили свою независимость, и польские солдаты с фронта уходили и образовывали собственные участки польской армии. А на всех русских они смотрели свысока и с презрением. Украинцы тоже обособились, образовали свои войска. Наши солдатики смеялись, что команда «на караул» по-украински отдаётся так: «Железяку на пузяку. Геть!» А польская команда «Рядись вдвое!» (разойтись по два) будто бы отдаётся так: «Пан за пана хойшь!»

Так вот, крепость эта оказалась у поляков. Наших войск там не было. Польский комендант обходит эшелон, а я понимаю, что теперь-то меня снимут. Ну что же, подошёл он к нашему вагону. Узбеки встали, а я у них за спинами пригнулся к земле. Но самое главное я не сказал. Узбеки наелись этих курдюков, хлеба и начали издавать невообразимые запахи. В вагоне стояла вонь. Польский комендант сунулся к нам, повёл носом, выругался и ушёл.

Поезд пошёл дальше по Полесью. Но я был напуган. Года два спустя, в Амурской области, я встретил русского человека, который, подобно мне, шёл той же дорогой и которого польский комендант на станции снял с поезда, арестовал и отправил в лагерь, в котором были и другие заключённые. Поляки этих заключённых день за днём вешали[5]. И мой рассказчик спасся тем, что был шофёром и вместе с машиной удрал.

А теперь дальше, что со мной было. Отъехали мы от этой злополучной крепости одну станцию. А Полесье – это болота, леса. Станция маленькая, глухая, и я на ней слез, думал, что пойду по деревням, по лесу пешком, буду пробираться к русской границе. Начал на этой станции расспрашивать, какие тут дороги, намечать путь. В это время подходит поезд и останавливается. И с этого поезда слезают русские люди, сёстры милосердия, врачи. Я к ним: «Кто вы такие?» Они говорят: «Госпиталь Красного Креста. Нас взяли немцы, и мы у них продолжаем нести такую же службу, как и прежде, обслуживаем раненых в госпитале. И нас отправляют в Гомель».

Я спрашиваю: «А нельзя ли с вами проехать?» «Можно, – отвечают. – У нас уже восемь человек едет таких».

И я забрался к ним в поезд, вступил с теми восемью в переговоры, вместе составили общий план и, не доезжая Гомеля, слезли и отправились в город. В Гомель попали под вечер. Пошли в гостиницу. Взяли общий номер на втором этаже. На нижнем – находился бардак. У нас у всех с собой были продукты. Достали, начали готовить ужин. Ложек нет. Пошли вниз к этим девочкам – проституткам. Они принесли нам ложки и сели с нами ужинать. А у нас анекдоты один краше другого. Все хохочут, девчонки тоже.

Весёлый ужин провели. Девчонки ушли к себе, унесли ложки, а мы спокойно переночевали и наутро составили следующий план. Гомель занят немцами. От Гомеля до Ново-Зыбково – 70 километров, а посредине – немецкая линия фронта. Конечно, там есть заставы, которые могут пустить или не пустить нас дальше. Решили так: два человека из нашей компании должны пойти к немецкому коменданту Гомеля и потребовать для нас пропуск. Но пропуск на Ново-Зыбково, то есть на неприятельскую территорию, никакой комендант не даст. Мы выяснили, что около Ново-Забково есть маленький разъезд, и мы просили пропуск не на Ново-Зыбково, а на этот маленький разъезд, немецкий комендант наверняка ничего о нём не будет знать. Он, может быть, спросит, на какой он территории, мы скажем – на немецкой, и он нам выдаст по ошибке пропуск.

Выбрали меня и ещё одного офицера, который хорошо говорил по-немецки, по фамилии Берхович. Пришли мы к коменданту, там полно евреев. Гомель чисто еврейский город, еврей на еврее, и все пристают к этому коменданту с какими-то требованиями и просьбами, и тот так устал, сидит взъерошенный. Мы подошли к нему. Он спрашивает: «А ваш разъезд на занятой нами территории?» Мы говорим: «Да, на занятой». Комендант обращается к писарю: «Шрейб», – то есть «пиши». Тот берёт лоскуток бумаги, пишет, штемпель ставит и спрашивает, на сколько человек. Мы говорим: «На девять».

Так мы получили пропуск на девять человек.

После этого мы наняли подводу, на неё погрузили свои вещи, а сами пешком спокойно пошли по шоссе в сторону Ново-Зыбково. И если попадалась немецкая застава, предъявляли пропуск, и нас спокойно пропускали. Так мы оказались на русской земле. Шли до вечера, а ночевали в старообрядческом селе Ветка, бывшем в своё время центром старообрядчества, типография даже имелась.

Переночевали и назавтра пешком двинулись дальше. Под вечер пришли в Ново-Зыбково, где было сплошное море бежавших с фронта солдат. Всем им надо куда-то ехать. Поезда нет, все ждут, волнуются. Большая часть солдат вооружена, никто никого не слушает, никто ничего путём не знает. Но с наступлением вечера мы всё-таки узнали, что должен прийти состав, который пойдёт сперва в Брянск, а потом дальше в Москву. Наша компания распалась, каждому надо было в свою сторону. Я забрался в этот эшелон и долго ждал, когда его отправят. Наконец, мой вагон набился солдатами и другим народом.

Перед отправлением приходит местный представитель и грозно требует, чтобы солдаты, у которых есть оружие, сдавали его. А солдаты эти – его матом. Тогда он говорит: «Я поставлю везде на стрелках пулемёты, и вы никуда не уйдёте». «Ставь, собака!» – отвечали ему. Но ни черта он не поставил, солдаты оружие не сдали, и, в конце концов, поезд пошёл. Через какое-то время мы прибыли на Брянщину. Остановились и слезли. Брянск оказался удивительно уютным в том отношении, что там свободно продавался хлеб и продукты. Мы ждали поезда, который из Брянска пойдёт в Москву. Но на брянском вокзале таких ожидающих набралось около трёх тысяч, а ведь поезд-то наверняка не придёт пустым. Как усядутся эти три тысячи? И как попасть в Москву – большой вопрос. К вечеру подходит тот поезд. Это был март, ещё лежал снег, а ночью был морозец, на крышах вагонов ехали люди, и с крыш снимали замёрзших и мёртвых.

Поезд полный. Двери, окна в поезде выбиты, зияют дыры. Люди, сидящие на брянском вокзале, стали штурмовать этот поезд. Я подбежал и вижу, что нет никакой надежды в дверь попасть, останавливаюсь перед выбитым окном, позади меня идёт какой-то солдатик. Я ему говорю: «Земляк, подсади». За спиной у меня рюкзак, руки свободные. Я подскакиваю и цепляюсь за окно вагона, но самого-то себя никак не затянешь.

Этот солдатик схватывает мои ноги, поднимает и толкает меня в окно. Влезаю в окно буквально на головы там сидящих.

Навстречу мне поднимается страшный мат. Я отвечаю таким же. Но потом ноги мои, наконец-то, очутились на твёрдом. На моё счастье сидящий солдатик встал, и я быстро шмыгнул на его место. Наконец, поезд пошёл, двинуться некуда, естественные надобности отправлять некуда, поэтому в вагоне стояла жуткая вонь. А я, не двигаясь, сижу, сижу и сижу мучительно сутки. Не доходя до Москвы, поезд вдруг останавливается. Проверка. Оказывается, Москва страшно голодает, и поэтому спекулянты выезжают в другие города, покупают хлеб и везут в Москву на продажу. Например, на Казанском вокзале краюха хлеба стоит почти 40 рублей керенскими. Такие тогда деньги были. Так вот для борьбы со спекуляцией идут проверки, сколько хлеба везёт каждый пассажир. Оказывается, можно только два килограмма везти, а если больше – отнимается. Так вот, остановили поезд, и комиссия проверяет. Дошла очередь до меня. Проверял молодой человек, и у меня было два куска хлеба: большая краюха – начатая и маленький кусочек. Это не превышало двух килограммов, у меня нечего было конфисковывать. Но молодой человек мял этот маленький кусочек руками и так смотрел на меня, что я и подарил ему этот кусочек хлеба, а он глубоко благодарил за него.

Потом мы прибыли в Москву. Мне вечером нужно было ехать на Николаевский вокзал и дальше на Бологое в Тверскую губернию к своим родителям.

Да, маленький эпизод разыгрался вечером того дня, когда я на Николаевском вокзале ждал поезда, чтобы ехать на север, к своему родному дому. Был вечер. Я набрал в свой чайничек кипятку, достал свиного сала, заварил чай с сахаром и начал с аппетитом есть. А по другую сторону стола сидела хорошо одетая дама, и она смотрела на меня такими странными глазами. Я понял, что ей страшно хочется есть, но она стесняется попросить. Я же как-то стеснялся ей и предлагать. Но, в конце концов, собрался с духом и сказал: «Может быть вы составите мне компанию?» Она говорит: «Я вас как раз об этом хотела просить». Я отрезал ей хлеба, сала, дал сахар и чай. Как она ела! Какое это было приятное-приятное чувство, что удалось вовремя человеку помочь.

Вот таковы были вкратце переживания моего пути из Минска до Тверской губернии. Я пожил немного там. Заводы моего дяди были национализированы. Раньше, когда я управлял его заводом, там служил один рабочий – очень хороший человек, не пьяница, аккуратный работник. Мы находились с ним в хороших отношениях. Советская власть повысила его, он стал управляющим заводами моего дяди. Этот рабочий приглашал меня на работу. Он любил и уважал меня, вообще с рабочими у меня были хорошие отношения. Но я отказался, потому что сговорился с одним сибирским золотопромышленником на Амуре, что поеду к нему, только немножко отдохну у родителей.

Через Москву я поехал на Дальний Восток. Москва была голодная. По дороге везде было голодно. И только когда подъехали к Уралу, на станции Верещагино, одна старушка в корзине вынесла лепёшки. Голодные пассажиры набросились на неё и расхватали лепёшки, ничего ей не заплатив. Старуха только что-то вякнула, а корзины и денег уже нет.

Потом поезд шёл всю ночь, и на другое утро долго стоял на станции Курган. И вдруг пассажиры увидели, что в киосках полно белого хлеба: калачи – большие, как колёса. Все бросились покупать хлеб, совать в мешки, даже под подушки – запасы делали. Боялись, что дальше хлеба не будет… Подъехали к Челябинску, и он нас ошеломил. На челябинском вокзале были огромные столы, полные всякой снеди: жареные гуси, утки, курицы, сыр, масло, хлеб, сметана, молоко – в любом количестве!

Перед тем как попасть в Харбин, я был начальником уездной милиции Амурской области. Уезд этот был величиной с Бельгию. Резиденция моя находилась в 30 вёрстах от Благовещенска на восток, в большой деревне Тамбовке. Там жили молокане – секта евангелистских христиан. Их мужчины отличались громадным ростом, не пили, не курили. Широкие в плечах, могучие и всех называли на «ты».

У меня было 22 милиционера, а кругом, так сказать, по области красные партизаны. И вот я с ними воевал. И тут происходили драматические события. Да, в то время японцы занимали Приморье, в нашей деревне стоял японский гарнизон. Он располагался в школе, её окружили окопами и колючей проволокой. И моя резиденция рядом, за оградой, так что японские офицеры находились со мной в дружеских отношениях.

Но, дорогие мои, далее будет страшный рассказ. Напали на мою резиденцию объединённые отряды январской ночью. Лютая стужа. Учительницы пригласили меня к себе чай пить на другой конец деревни. Днём я получил сведения, что один красный партизанский отряд близко подошёл к нам. Но по проверке это не подтвердилось, и я пошёл к учительницам пить чай. Только мы приступили к чаю, как вдруг прибегает старший милиционер из моей резиденции и заявляет, что красные партизаны очень близко от соседней деревни. Я помчался обратно, послал разведку на подводах в соседнюю деревню. Разведка возвращается и докладывает, что нет там никаких партизан. Рядом с деревней Тамбовкой был лес. Я подумал, что партизаны могли скрыться там, и послал туда разведку. Это уже ночь была.

Подвода с разведкой уехала, а я и мои милиционеры на всякий случай вооружились. Шубу надел, на шубе у меня маузер 10-зарядный был, взял винтовку и шашку. Ждём возвращения разведки. Лебеденко – делопроизводитель, золотой души человек, весёлый, по убеждениям социал-демократ, пришёл, хотя и воскресный день, в канцелярию. В этот день он был какой-то вялый, пришибленный, заторможенный.

Из Благовещенска приехали начальник уезда и один адвокат со своим клиентом какую-то юридическую операцию с моей помощью провести. Начальник уезда и этот юрист с клиентом ушли. Мы с Лебеденко остались в канцелярии. И вот возвращается разведка, доносит, что никаких партизан не видно. А деревня выставила свою охрану от партизан, та стояла на постах с винтовками.

Ну что ж, хорошо, стало быть, можно ложиться спать. Лебеденко хочет идти домой. И я начинаю снимать с себя оружие. И вдруг поднимается стрельба – за деревней и ближе. Значит – партизаны были в лесу, и их не усмотрели. Лебеденко хочет бежать домой, а я говорю: «Не иди домой, беги спасаться к японцам». Он ушёл. Выбегаю во двор, а по двору уже густо летают пули. Милиционерам раньше было сказано, что в опасную минуту надо бежать к японцам, потому что они за проволокой и окопами. Отдавать команды некому, и я удираю к японцам.

Стрельба идёт во всю ивановскую. Партизаны грабили деревню. Когда попробовали было влезть к японцам, те застучали из пулемёта. Партизаны откатились назад и больше не совались. А кругом выстрелы, пули в зимнем воздухе летают с таким густым звуком!

Наступило утро, и партизаны ушли. И когда мы выбрались из своих окопов, милиционеры поймали одного из них. Но в это время прибежал другой милиционер, который успел побывать в квартире, где его семья жила, говорит, что партизаны все его манатки ограбили, унесли. Всё, что было у него и жены, забрали. Увидев пойманного партизана, не говоря ни слова, прикладываются и бац, стреляют в него. И вот в морозном воздухе он, пристреленный, дышит и с каждым дыханием из раны вылетает кровь с паром…

Потом узнаём, что партизаны ночью забрали и моего делопроизводителя. В Тамбовке была паровая мельница, и с неё захватили трёх казаков, которые приехали из станицы Волковской молоть муку. Узнали также, что двум крестьянам удалось запрячь в двуколку хороших лошадей. Они вырвались ночью из Тамбовки и поехали во всю прыть в город за подмогой. Поэтому можно ждать из города прихода войск. И действительно, часам к десяти утра они прибыли. Это было японское войско, оно двинулось по следам отступивших партизан в деревню Кутеевку. Я присоединился к ним со своими милиционерами.

Мы искали нашего делопроизводителя и нашли его и трёх казаков недалеко от деревни Тамбовки, в овраге, раздетых донага, изрубленных, истыканных как только можно. Потом им были приданы издевательские позы, и так они были заморожены. А мой делопроизводитель был поставлен на колени и держал в руках собственное сердце.

Мы поехали дальше в Кутеевку. Японское командование, зная, что в этой деревне дают приют партизанам, приказало мне поджечь её. Я отказался. Мои милиционеры, возмущённые, меня поддержали. И тогда японцы очень рассердились на меня, но сами не стали поджигать. Они вернулись, но уже со мной не разговаривали.

Когда я возвратился домой, то в канцелярии нашёл свою жену. Оказывается, она в Благовещенске узнала от того крестьянина, который ночью прорвался в город за подмогой и заехал к ней, что меня атакуют партизаны. Моя жена решила разделить мою участь или бороться за меня и потому примчалась. Я был очень, с одной стороны, тронут такой преданностью и заботливостью, а с другой стороны, озабочен: кто его знает, как пойдут дальше дела?

И вдруг в соседней комнате выстрел, пуля пробивает две стены, совсем около нас. Как она не задела нас? Выскакиваю в переднюю, она полна милиционеров и у одного в руках винтовка. Оказывается, он произвёл нечаянный выстрел. Я был возмущён и бац его, по щекам. Потом я отошёл. Пришёл в свою комнату, и сразу подумал, как я неправильно поступил. Ведь человек же не нарочно выстрелил. Я помчался обратно в переднюю и в присутствии десяти-пятнадцати милиционеров попросил прощения у того, кого ударил по щекам. И с тех пор, я замечал, что милиционеры прониклись ко мне особой любовью, как и человек, которого я ударил.

И вот поступают сведения, что красные наступают опять. Я думаю, начнётся сейчас стрельба, куда я дену жену? Помчался к японцам просить, чтобы разрешили в школе побыть моей жене. Отказали, рассердившись. Тогда я решил ехать с милиционерами в город. А у меня всегда около канцелярии дежурили подводы. Я нагрузил на них четыре трупа: трёх казаков и своего делопроизводителя, закрыл их сеном, чтобы не видно было. И со всеми своими милиционерами ночью двинулись в Благовещенск. Там у меня была квартира, где жила жена. Подводы оставил во дворе этой квартиры, сам лёг спать.

А ночью соседний домохозяин, видя, что я привёз и поставил во дворе воз, закрытый сеном, решил, что я, как начальник милиции, привёз награбленные продукты или имущество. И он решил посмотреть, что я награбил? Начал он это сено ворошить и нащупал трупы, и был страшно изумлён и огорчён.

Добавлю ещё пару штрихов. Когда я был короткое время начальником милиции, то всеми мерами пытался делать людям добро, оказывать уважение. Приходит ко мне старик какой-то, нет стула, я заставил принести его, усадил старика, он был так тронут, что таким дрожащим голосом говорит мне: «А вы, господин начальник, видно, старых людей уважаете».

А ещё был такой случай. Я получил предписание из города обратить внимание на одного человека, будто он якшается с партизанами. Велел милиционерам навести справки, и оказалось, что обвинение без основания. Но у властей-то, которые писали, могут быть ложные доносы, и человека арестовать могут, а то и расстрелять. А он хозяин дома, женатый. Так я совершил тогда преступление с точки зрения закона. Я вызвал этого человека к себе и посоветовал ему бежать на китайскую территорию, ибо ему угрожает арест. Он поблагодарил меня за совет и бежал. На левом берегу Амура стоит город Благовещенск – русский, а на правом – китайский Сахалям. И в этом городе была большая паровая мельница. И он, этот человек, устроился там мукомолом и прекрасно зажил.

Теперь ещё расскажу. Красные партизаны рыщут, ночуют то в одной деревне, то в другой. Я посылаю с пакетом на почту, 20 вёрст, крестьянина с подводой. А в этой деревне оказались партизаны. Они задержали крестьянина, взяли пакет, прочли его, вернули и послали крестьянина обратно, велели передать мне, чтобы я шёл к ним сражаться. Я послал этого же крестьянина опять к ним с такими словами, что у меня теперь мало милиционеров и потому я не приду. Но когда будет больше – то приду.

Но мне не пришлось этого делать. Тут я пропущу многое. Власть белых пала и была передана Политическому Центру. Не большевикам. А Политический Центр, мы знали, на другой день передаст большевикам. Поэтому пока их нету, можно бежать. Я одно время думал идти партизанить против, но жена меня не пустила. Одела и повела на берег Амура, направила бежать в Харбин. Пришлось 600 километров по пустыне ехать, потом по железной дороге, и всё это без денег.

В Китае, в Маньчжурии, я сначала жил без супруги. Потом вскоре она приехала ко мне. Когда это произошло, я уже был не только начальником участка, а помощником начальника всего Амурского уезда по оперативной части. И пропуски ехать через границу уже сам выписывал. Чтобы бежать, я сам себе выписал пропуск через русскую границу, хотя его уже в этот день не требовали.

Жена осталась на берегу смотреть, как я через Амур иду на китайскую сторону. Я шёл без денег в надежде присоединиться к каким-нибудь другим бежавшим. На другом берегу меня, оказалось, ждал человек. Он встретил меня восклицанием: «С самого утра жду вас здесь! Пойдёмте ко мне». Это был тот человек, которому я посоветовал бежать на китайскую сторону. В благодарность за то, что я ему дал такой хороший совет, он, когда народ из Благовещенска повалил на китайскую сторону, с самого утра дежурил, чтобы пригласить меня к себе на пельмени. Так что я получил награду за своё доброе отношение к нему.

Ну а теперь второй трогательный эпизод. На второй день после моего бегства партизаны захватили Благовещенск. Как это произошло, жена мне потом рассказала. Партизаны вступали в город как раз по той улице, на которой находилась наша квартира. И сосед, который щупал мертвецов в повозке моей, тоже пошёл смотреть, как партизаны вступают в город. Моя жена и сосед стоят рядом и разговаривают. А партизаны верхом на лошадях медленно въезжают в город, двигаясь мимо них. И в числе этих партизан сосед вдруг опознал своего племянника и крикнул ему: «Петя, это ты?» И Петя увидел дядю, сразу повернул коня, соскакивает, подходит и здоровается с ним. И тут происходит то, о чём мне жена рассказывала: у неё волосы чуть не вставали дыбом. Сосед вдруг говорит этому самому партизану: «А ты знаешь, кто стоит рядом со мной?» – указывая на мою жену. Тот говорит: «Нет, не знаю». «Так это же, – говорит, – жена начальника милиции». Моя жена думала, что он её прикончит ударом шашки. К её удивлению партизан подходит к ней и подаёт ей руку с такими словами: «Хороший человек ваш муж. Где он теперь?» «Бежал, – отвечает, – на китайскую сторону». «Правильно сделал, под горячую руку, знаете, и хорошего человека можно укокошить». И на этом всё кончилось.

В Харбине произошла моя встреча с Николаем Константиновичем Рерихом. Это не было случайностью. Это была воля планомерной руки Владыки, который направлял меня. Я же с детских лет увлекался репродукциями картин Николая Константиновича. Мне они так нравились, что когда я стал подростком, то пришёл к заключению, что Н.К.Рерих – это величайший художник в мире. И неминуемо наша встреча должна была состояться.

В Харбине я состоял в содружестве, которое основал сам Николай Константинович Рерих. Каждый член содружества старался создать вокруг себя группу. Таким образом, получалось значительное расширение. У меня в моём отдельном кружке было мало участников – всего четыре человека. Когда я переехал в Шанхай в 1940 году, у меня было только одно желание: всеми силами служить общему делу. Поэтому решил создать содружество Агни Йоги. В Шанхае у меня были сердечные друзья, особенно одна женщина, Настенька, очень красивая. Она и её муж – золотые сердца были. Оба теософы. И вот я Настеньке говорю, что не знаю, из кого в Шанхае можно попытаться создать такое содружество. Она мне рекомендовала таких людей. Пригласила к себе. Их было довольно много. Я с ними беседовал. Все они согласились в наше содружество вступить. Но когда нужно в следующий раз было прийти на занятия, никто не явился. Тогда я начал организовывать другое содружество, в которое, благодаря некоторым знакомствам, попали шанхайские масоны: русские и другие. Мы собрались с ними всего несколько раз. А потом, спустя некоторое время, третья попытка – один знакомый указал мне на человека, которого можно привлечь. Это был чудесный человек, астролог. Потом он опять указал на кого-то другого. И так по одному в течение полугода и больше мы собрали Братство преподобного Сергия. Это был великий человек, который поднял дух русского народа, замученного татарским игом. И самое главное – он действует до сих пор и помогает всем, кто к нему обращается. Меня он много раз спасал. Это не значит, что он каждый раз является мне во весь рост, но его сила, его дух, его помощь ощущаемы.

Была среди нас одна особа, жена русского офицера, который служил на французской концессии в Шанхае. Мы собирались у неё. Тогда и началось наше общество. В этот наш круг временами вступали новые члены. Но когда они проходили краткий курс обучения, потом их всегда уводило от нас. Иногда количество членов доходило до 13 человек. И таким образом мы проработали до моего отъезда в Советский Союз, то есть до 1947 года.

Мы проводили хорошую работу. Там я и познакомился с Томашевским[6]. Это был молодой поляк, очень неглупый и не скажу, что плохой человек, но немножко авантюрного склада. Прекрасно владел английским языком, служил в Шанхае, кажется, в Английской концессии и в муниципалитете, то есть в городской управе. Состоял в Масонском обществе. Когда Николай Константинович Рерих после экспедиции 1935 года поселился в Маньчжурии и затем ехал в Индию, он остановился в Шанхае в гостинице, а этот Томашевский вместе с русским инженером Данилевским посетили его и имели с ним любопытную беседу Сколько знаю со слов Раисы Макаровой, Томашевский никогда не посещал Николая Константиновича в Индии, в Кулу. Но, тем не менее, он потом объявил себя учеником Рериха.

Он и Данилевский один раз даже пригласили меня к себе, к ужину, и Томашевский рассказал, что, прочитав Агни Йогу, написал манифест-обращение ко всем главам мировых государств с предложением провести реформы, соответствующие агни-йогическим требованиям, и угрожал, что если эти реформы к такому-то году не будут проведены, то последуют мировые катастрофы.

Этот манифест он мне показал. Он был на английском языке. Томашевский разослал его по всему миру. Не знаю, какие ответы он получал и получал ли вообще. Время, указанное им для катастрофы, прошло, а они так и не произошли. В общем, манифест ничего не дал.

Потом, находясь в Шанхае, я переписывался с Николаем Константиновичем Рерихом. От него я узнал, что Томашевский написал ему письмо, в котором просил назначить его представителем Николая Константиновича в Шанхае. Рерих ответил, что в Шанхае уже есть такой человек – Альфред Хейдок. И если Томашевский хочет потрудиться ради общего дела, то он рекомендует обратиться ко мне и работать вместе.

Получив такое письмо от Николая Константиновича, Томашевский действительно пришёл ко мне, рассказал, как было дело, и предложил своё сотрудничество. Я его пригласил на наши собрания. Он ушёл, но никогда больше не появлялся. Это происходило незадолго до моего отъезда из Шанхая в Советский Союз.

Подошло время моего отъезда. Было объявлено, что первый пароход скоро придёт и что лица, эмигранты, получившие советское подданство, могут на него записаться. Потом последовал период отъезда тех эмигрантов, которые решили соединить свою судьбу с Советским Союзом. Но кроме таких, в Шанхае оставалась уйма эмигрантов, которые не хотели возвращаться в Советский Союз. И тогда иностранцы Шанхая, а их там было много, собрали огромные средства и организовали отправку этих эмигрантов в другие страны. Причём, были среди них и бедные, и они их одевали. Правительства им давали деньги. Цель была такая: удержать эмигрантов от поездки в Советский Союз, так как их возвращение поднимало престиж страны Советов. И чтобы сорвать это, иностранные державы потратили немало денег для организации отъезда русских эмигрантов в другие страны. Не обязательно в США. Там существует квота, больше которой нельзя в год пустить иностранцев. Ехали в Южную Америку, на острова и т. д. В общем, все русские эмигранты уехали из Шанхая, одни – в одну сторону, другие – в другую. Я возвратился в Советский Союз. Теперь, спустя несколько десятков лет, узнал, что Томашевский выпустил книги, и даже одна или две в фотокопиях попали ко мне. И по их содержанию я догадался, что Томашевский уехал в другую сторону… Он решил использовать своё знакомство с Агни Йогой и с теософическими идеями для писания книг на эти темы. Будучи умным человеком и, я бы сказал, способным журналистом, он их хорошо написал. Но дело в том, что кроме Агни Йоги и ещё «Криптограмм Востока», он не имел других источников. Мне удалось получить доступ к источникам Голоса безмолвия, Учителю незримому, поэтому я мог гораздо шире освещать некоторые вопросы. Материал он подавал очень умело, вреда не принёс, но давал много ненужного и выдуманного. Например, в одной из книг он описывает, что, будучи в Индии, он пошёл к бежавшему из Тибета Далай-ламе, и тот ему какую-то подвязку сделал, которая дала ему право пользоваться любыми материалами из библиотеки Далай-ламы. Я этому не верю.

В 1947 году советское посольство в Шанхае объявило, что можно ехать в Советскую Россию. И я решил ехать с первой партией в три тысячи человек. Возвратились я, моя жена и младший сын. Старший остался в Харбине, дождался оккупации его советскими войсками, сотрудничал с ними и потом приехал в Советский Союз, поселился в Омской области, селе Одесское, где и живёт до сих пор. Мы возвращались пароходом. Он был прекрасный – военный трофей. Раньше назывался именем, кажется, какого-то графа, а теперь именовался «Ильич». Это был теплоход двадцать шесть тысяч тонн водоизмещением. Заметьте – двадцать шесть тысяч! Нормальные, обычные имели водоизмещение в три-четыре тысячи. На нём был зал для кинофильмов, множество кают, лифт ходил по шести этажам, на палубе плавательный бассейн. Погода, пока мы ехали, стояла прекрасная. Море изумрудное. Сильного ветра не было. Солнце сияло. Кормили нас очень хорошо: рыбой, хлебом и прочими яствами. А привезли нас не во Владивосток, а в бухту Находка. Там нас ожидал палаточный городок, очень хорошо устроенный, с кроватями и всем необходимым. И кормёжка хорошая была. Полтора месяца мы ждали там дальнейшей отправки. Специальная комиссия направляла в определённые пункты. Я выбрал Североуральск. И потом мы долго ехали поздней осенью через всю Сибирь до Североуральска. Шёл 1947 год.

Соображения были у меня, так сказать, романтические. Нет, я не сразу Североуральск выбрал. Сначала нас привезли в Казань и потом в Свердловск, где происходило уже второе распределение. И там я выбрал Североуральск. В Свердловске в этой комиссии работал всего один человек. Я удивлялся его выносливости, стойкости. Он по телефону часами звонил во все учреждения, спрашивая, примут ли они таких-то специалистов. Это распределение свердловское шло медленно. Осень была поздняя и мозглая, мы жили в таких же теплушках, как и на Дальнем Востоке. По ночам было холодно. И кормили неважно. Поэтому душа рвалась в тепло: получить квартиру и осесть где-то. А из Североуральска приехала женщина-вербовщица. Разговаривая со мной, она наобещала, что сразу, как только мы приедем, нам дадут готовую квартиру. Вот это нас и привлекло. Она не обманула нас.

У нас с женой было полвагона вещей. Нас привезли в деревянный дом из брусьев, квартира на втором этаже с тёплой уборной, но без воды. Так что топить нужно было самим. Всё новое, всё хорошее. Хочу сказать по поводу вещей. Когда советская власть продала китайские восточные железные дороги японцам, то советские железнодорожники из Харбина должны были увольняться и ехать в Советский Союз. Все они получили большие деньги за свою прежнюю службу, пособия. И зная, что в Советском Союзе голодно и нет одежды, они тратили эти деньги на приобретение хорошей одежды, обуви, нужных вещей для жизни. И даже были такие, которые на здоровые зубы делали золотые коронки, чтобы в случае надобности их сковырнуть и продать. Одним словом, железнодорожники возвращались в Советский Союз господами. И мы, эмигранты из Шанхая, тоже возвращались господами. Мы старались приобрести вещи. У меня, например, было два костюма: один из синего бостона, другой летний, кроме тех, которые я носил, и всякой всячины. И всех людей, которые так правильно рассчитали, что нужно в Советский Союз ехать с вещами, постигла одна и та же участь. А именно: после приезда их помаленечку начали арестовывать, отправлять в лагеря, а вещи забирать себе. Так же произошло и со мной. Я три года успел поработать в Советском Союзе. Но в 1950 году, тогда моя жена уже умерла, меня арестовали, всё моё имущество было конфисковано. Правда, мне дали копию списка забранных вещей. И благодаря этому, когда меня выпустили в 1956 году, и я получил полную реабилитацию за отсутствием состава преступления, я предъявил этот список, потребовав, чтобы мне оплатили конфискованное имущество. И мне заплатили. Правда, не так-то богато, но и не так-то плохо.

Будучи в заключении, я думал, насколько Ленин был счастливее меня, сидя в царской тюрьме. Там он написал большие труды. А мне только один раз дали для заявления кусок бумаги и кончик карандаша. Никаких письменных принадлежностей, ничего не давали. Даже ремень от брюк отняли, и я должен был собственными руками держать брюки. Это было в Свердловске. Во внутренней тюрьме. А потом из Свердловска меня отправили на станцию Инта, Коми АССР. Там я пролежал в больнице. И даже из больницы опять скоро отправили на станцию, расположенную там, где полярный круг пересекает реку Уссу. Воркута чуть дальше неё. Это были инвалидные лагеря и более-менее сносные условия. Во всяком случае, ни клопы, ни вши не донимали, всё было чисто. Только кормили голодно. Я полуголодный ходил. В общем, в заключении я пробыл неполных шесть лет. Нас освободили указом, по которому освобождались инвалиды и люди, за которыми не числилось больших преступлений. Это не была реабилитация. Её я добился несколько лет спустя. Мне сперва отказывали. Только на четвёртое заявление последовала реабилитация.

Когда я вернулся в Советский Союз, нужно было приискать себе работу. Сперва я два с половиной месяца работал пожарным в Североуральске. Дежурил, выезжал на пожары. Самостоятельность проявлял, были приключения. Но потом я начал преподавать английский язык в рудоуправлении на руднике бокситов и в главном рудоуправлении. На эти курсы после работы вечером приходило полдюжины инженеров, и я с ними занимался. Так прошла одна зима. Но бухгалтер рудоуправления вдруг заявил, что в штат меня не может втиснуть, что ему трудно для меня найти деньги. Там же, в Североуральске, было учреждение: «Бокситовая экспедиция», а в народе его звали «Алюминоразведка». Это было учреждение, которое имело у себя бурильные установки, трубы и посылало отряды геологических разведчиков по тайге искать бокситы. Так вот, я поступил туда. Мне сказали, что я буду исполнять обязанности юрисконсульта. Я никогда в жизни не видал ни одного закона, никогда не изучал их, никогда ими не интересовался. Но подумал так: «Если другие могут быть юрисконсультами, почему я не смогу». И спокойно остался ждать событий. И, действительно, через несколько дней приходит повестка, вызывают в суд. Соседняя организация подала на нас в суд, требуя большое количество дров, разворованных нашими служащими. Одним словом, иск. Ну, мне поручают разобраться. И я взялся за это дело добросовестно.

Сегодня мне поручили – уже завтра нужно идти в суд. Я до вечера всё расспросил: где, что, как было. И карандашом набросал свою речь на суде, в которой доказывал, что наши служащие не воровали никаких дров. Настал судебный день, и я пошёл на заседание. И когда пришла моя очередь, я прочитал свою речь. Суд нашёл, что я прав, и в иске отказал. А моим противником в суде оказался малограмотный человек. Он рассердился и раскричался, что будет подавать жалобы в высшие судебные инстанции. Одним словом, я блестяще начал свою карьеру. Я потом выигрывал все иски, которые нам предъявляли. В этом мне очень помогало «Краткое пособие бухгалтерам», законы, которые специально подобраны для таких дел: для недогрузок, перегрузок, недоставленных грузов. Я только проиграл одно-единственное дело. И только потому, что мои предшественники пропустили сроки. Наше учреждение когда-то заказало какому-то заводу, хорошо не разобравшись, утяжелённые трубы для буровых работ на 130 тысяч рублей. Завод эти трубы сделал, прислал нам. И наши попробовали их пустить. Но убедились, что они совершенно для них не пригодны. А наши 130 тысяч были бы потеряны даром. Попытались заставить этот завод взять обратно трубы, но он отказывался. И подал на нас в арбитраж. И, в конце концов, арбитраж предъявляет нам иск в 130 тысяч рублей. Руководство видит, что придётся платить. Обращаются ко мне. Я стал изучать исковый документ и нашёл штучку, за которую можно прицепиться: завод не выполнил в точности нашего заказа в размерах, допустил какое-то отступление. И вот я решил сыграть на этой «штуке» и составил прошение. Ну, немножко в художественном стиле, как писатель, именно упирая на то, что этот недостаток делает трубы негодными. Московский арбитраж разбирал это дело. Моё начальство попросило, чтобы я написал в наш главк в Москву с просьбой в день разбора этого дела послать от главка своего юрисконсульта в арбитраж, тогда, мол, московский юрисконсульт что-то, может, сумеет сделать. Я так и сделал. Ждём результата. Через пару недель приходит ответ. Мы дело выиграли, иск отбили. Моё начальство говорит, что это, наверное, сделал юрисконсульт главка, которому мы послали копию, а я как бы ни при чём. Проходит несколько дней. Главк сообщает нам, что он не может послать своего юрисконсульта в арбитраж: он уехал в другом направлении. Так что, кто отбил?

О разном

А вот как А.Хейдок отвечал на задаваемые ему вопросы, когда происходила запись его воспоминаний.

– Когда вы находились в Шанхае, то переписывались с Николаем Константиновичем Рерихом? И в Харбине?

– Из Харбина и из Шанхая переписывался.

– Сколько лет это продолжалось?

– Дело в том, что Николай Константинович нам сказал, что писать каждому из нас ему обременительно, и он будет писать для всего содружества. Но он писал и частные письма. Я из Шанхая уехал, а где находится архив с письмами Рериха, адресованными нашему обществу, не знаю.

– А Елена Ивановна вам писала?

– В Харбин писала.

– И в Шанхай?

– Отдельно мне не писала, потому что и я ей не писал.

– А обществу писала?

– Не берусь сказать. Может, кому-то и писала. Жизнь в Шанхае была очень напряжённая.

– Сколько лет, примерно, вы переписывались из Шанхая с Николаем Константиновичем?

– Всё то время – с 1940 по 1947 годы переписывался, но был период, когда письма не доходили, между нами возникли военные фронты. Это Николай Константинович благословил меня на возвращение в Советский Союз радиограммой. Её, как святыню, я носил при себе все годы, когда жил в Советском Союзе. Когда меня арестовали, следователь отобрал у меня эту радиограмму.

– А вы писали письма в Индию, в Кулу или в другие страны?

– В Кулу писал. Я начал с Николаем Константиновичем переписываться в 1934 году.

– Переписка тоже не сохранилась?

– У меня ничего не сохранилось. Когда меня арестовали, у меня отняли весь мой архив и уничтожили.

– Три письма-то нам прислали из Прибалтики, адресованные вам.

– И ещё сохранились два документа из моего архива, – уточнил А.Хейдок. – Когда меня освободили и реабилитировали, мне вернули два документа: свидетельство о рождении и свидетельство Шанхайского общества советских граждан о том, что я состоял членом Союза советских журналистов и был председателем секции беллетристов. Остальное, и фотографии в том числе, которых у меня было множество, по словам следователя, сожгли. Я думаю, что они, пожалуй, так и сделали, так как куда же всё девать? Они стольких людей поарестовали. Зачем хранить все их документы, как святыню.

– Возможно, в архиве Николая Константиновича сохранились ваши письма, как вы думаете? А не могло так случиться, что эти письма у кого-то из ваших учеников, может быть, в Шанхае, у тех, что не уехали в Советский Союз? Может быть, у них часть архива общества осталась?

– Нет. Все разъехались. Кто куда.

– А, может быть, там, на Западе, и осталась часть писем?

– Возможно.

Когда человек прикасается к Агни Йоге серьёзно, а не так, что прочитал как-нибудь, то это прикасание вызывает огонь, пробуждает в человеке весь его потенциал, всё, что заложено в нём – хорошее и дурное – всё всплывает наружу.

Для каждого человека требуется своё время. И зависит оно от того, насколько серьёзно он подходит к Агни Йоге. Чем он серьёзнее, тем скорее пройдёт этот период. Если человек подошёл слабым, то этот период наступит позже, будет более растянутым. Зависит от свойств человека. Для одного хватит года, хотя некоторым, может, надо и три года. У агни-йогов выработался даже специальный термин для этого состояния: «выворот». Человека словно наизнанку выворачивает. Бывает даже так: пока человек не подошёл к Агни Йоге, он был лучше, а когда подошёл, стал хуже. Причина в том, что пока он не подошёл к Агни Йоге, его худые качества не были разбужены, были скрыты. Это оккультный закон, об этом ещё писала Е.П.Блаватская, и эти слова цитирует в одном из своих писем Елена Ивановна Рерих.

Письма Елены Ивановны – это бесценные сокровища. В книгах Агни Йоги мысли могут быть прикрыты, высказаны не полностью, а в письмах Елены Ивановны всё раскрывается, всё объясняется.

Вы знаете о значении Армагеддона и 1931 года? На материальном плане всюду происходила борьба. Между Светом и тьмой. Даже во многих мелочах происходила, но люди не отдавали себе отчёта. Главная борьба шла в мирах подземных, в Тонком мире и выше. Причём земные люди участвовали в битвах Тонкого мира, но сами этого не сознавали. Они духом своим в тонких телах участвовали, но до их сознания это не доходило, потому что нельзя было допустить этого. Сердце людей не выдержало бы напряжения этих битв.

Но, надо сказать, что иногда кое-какие признаки прорывались. Например, во время этого Армагеддона я однажды почувствовал усталость. Днём я вообще в зрелые годы, да и в молодости никогда не спал. Прилёг на кровать, не спал и вдруг получил такой удар, что перевернулся и чуть не слетел на пол. Именно удар. В Тонком мире при битвах употребляются снаряды, но они, конечно, не совсем такие, как земные, тем не менее, они – снаряды, и действуют на тех, в кого попадают. И вот у меня было внутреннее ощущение, полное осознание, что я получил именно такой снаряд.

Потом ещё я вдруг заболел такой болезнью, какой никогда не болел ни раньше, ни после. Сперва у меня лицо начало зудеть, и я, понимаете ли, всё время чесал его. Потом лицо начало выделять какую-то жидкость. На груди с левой стороны появилось какое-то подобие опоясывающего лишая. На нём выскочили какие-то пузыри, тоже начали выделять какую-то жидкость, а потом и на ступнях ног кожа вздулась, и они стали величиной с грецкий орех. Врач, который пришёл мне на помощь, спасал меня тем, что велел горячей водой намочить полотенце и прикладывать его к лицу. Вот эти горячие примочки снимали зуд. На какое-то время он исчезал, а потом опять помаленьку начинался. Так что я целый день проводил около примуса, на котором грел воду, смачивал полотенце и прикладывал. После этого ланолином надо было смазывать лицо. На ногах, я не помню, какой-то порошок присыпал сверху… И я полтора месяца болел. Потом всё это прошло, и я стал здоровым, только кожа на лице легко раздражалась, и надо было какое-то время бриться без мыла.

На этом я с Армагеддоном покончу и перейду к 1936 году. Это очень значительный год в мировой истории. На него указывают самые древние пророчества как на конец одного из периодов нашей планеты, очень значительного периода. В Египте есть пирамида Хеопса, в ней имеется внутри узкий проход, заканчивающийся пустым залом. И разные исследователи открыли, что этот проход из зала содержит символические предсказания на камне: каждый его поворот, каждый его дюйм отражает какое-нибудь историческое событие. Этот зал кончается событием, которое соответствует 1936 году, концу особого периода. Про 1936 год в Агни Йоге сказано: «Проходит, протекает год знаменательный. Наблюдайте. Но многие будут разочарованы, так как события происходят не так, как они предполагали». 1936 год, на первый взгляд, не отличается особо потрясающими событиями. Но если внимательно изучить его, то окажется, что тогда были заложены причины, которые впоследствии вызвали огромные события, в том числе и Вторую мировую войну.

Вот и всё, пожалуй, что я сейчас могу сказать про 1936 год, а про 1928 год у меня в памяти сохранилось маленькое сообщение: в письме Елены Ивановны упоминался этот год, но точное его значение я сейчас не помню. Мне кажется, что в этом году совершались какие-то нехорошие вещи, какие-то предательства.

К нашей стране была применена тактика «ADVERSO» (от противного). Когда глупости дают вырасти во всю её высоту, пока она не обрушится под своей тяжестью. Вот эта тактика Великих Учителей, которая неизменно приводит к победе. Вы же видите, что в нашей стране она была применена! Административно-командный режим довёл страну до экономической катастрофы, и поэтому появился М.С.Горбачёв, появились другие, и старые порядки полетели. Совершился переворот, революция! И притом полностью бескровная. Так что тактика «адверзо» имеет ещё то преимущество, что она приводит к желаемым результатам без кровопролития. Это древнейшая традиция сил Света нашей планеты. Давнишний старый приём. Он применялся не только к нашей стране, но ко многим явлениям на всей планете.

Я хочу сказать про отношение Николая Константиновича Рериха к голодовке. В Шанхае один из моих друзей начал голодовку. И наши знакомые написали об этом Николаю Константиновичу, а он ответил, что в таком виде относится к голодовке неодобрительно. Он указал: чтобы давать организму отдых, нужна перемена питания, лёгкие блюда, а не полное голодание.

Я в своей жизни голодал самое большее двое суток. И перенёс это тяжело. Моё пищеварение и аппетит прекрасны. Правда, я для поддержания своего пищеварения и общего состояния прибегаю к гимнастике и довольно продолжительной. Раньше я её не делал, но в последние годы потерял нормальный сон. Это произошло в связи с процессом раскрытия центров. Всю ночь лежишь, и совершенно никакого нет сна, но тяжёлых последствий от этого у меня не было, и потом мне удавалось днём немножко поспать. Так вот, чтобы использовать ночь, бессонницу, я занимаюсь ночью гимнастикой больше двух часов. Гимнастику я сам себе придумал. Мне сейчас 97-й год. А во времена моей молодости в России только начинали заниматься гимнастикой и спортом. И в журналах я читал, какие рекомендуется делать упражнения. Была такая система, которую называли шведской гимнастикой. Я её в детстве прочёл, а теперь, в глубокой старости, начал её применять и очень успешно. Самое главное, что пищеварение прекрасно и после гимнастики чувствуешь себя просветлённым, иногда даже после неё удаётся немножко заснуть. Я себя прекрасно чувствую и дожил до 97 лет. И это я всегда говорю своим собеседникам, как доказательство, что не обязательно голодать.

Что касается пранаямы. Маленькая короткая пранаяма в течение пяти минут рекомендована Великим Учителем. Её я применяю, когда погода позволяет, во время прогулки и нахожу, что она очень помогает. Пранаямой я пользовался с ранней юности, но не злоупотреблял ею. 27 лет я прожил в Китае. Семь последних жил в Шанхае, а до этого в Маньчжурии и Харбине. Есть там, в Маньчжурии, большой провинциальный город Гирин. Я преподавал в Гиринском университете и каждый день ходил гулять на гору Гэй-Шань. Это очень красивая гора, на ней три здания монастыря были. Чистый, хороший воздух. Вот там я занимался пранаямой. Я пьянел от того воздуха и хохотал. Да-да. Хохот появлялся от наполнения жизненной энергией. Понимаете, смеяться хотелось. Но это только на Гэй-Шане. Там была на вершине беседка. Она парила над всем городом высоко в небесах. Находясь в ней, я занимался пранаямой наиболее продолжительно. Задержки дыхания были длительные, и вот там я доходил до экстаза и хохотал.

– Тут показывали видеофильм о разных эксцессах мировых, в том числе о том, что бывает эпидемия хохотания на каких-то островах в Латинской Америке. Люди даже умирают от этого. Смеются, и не могут остановиться. Видно, с энергией, с воздухом связано. А суфии? У них есть одно из экстатических состояний – они как бы пьянеют, смеются, пляшут…

– Мне с представителями суфизма лично не пришлось сталкиваться, но о них мне рассказал один поразительный человек – черкес, с которым я сидел в лагере. Очень хороший человек, такой спокойный. Его отец в дореволюционной России на Кавказе был состоятельным человеком. И своих двух сыновей он распределил так: одному дал путь по русской линии – он послал его в Московский университет учиться, а другого отправил учиться в Египет, в Каир, где самая главная цитадель мусульманства находится. И вот, во время каникул, оба сына возвращаются на Кавказ и встречаются у отца. Тот, который был в Москве, от своего брата, приехавшего из Каира, услышал такой рассказ. Брат его был свидетелем и видел собственными глазами то, о чём рассказал.

Знаменитая мечеть в Каире, посетители, молящиеся, а впереди на небольшом возвышении сидят дервиши, монахи, суфии. Их там с полдюжины человек, они сидят, скрестивши ноги. И вдруг один из них, крайний, начинает вертеть головой вправо, влево. Постепенно всё быстрее и быстрее и, наконец, достигает такой скорости, что очертания головы сливаются. Знаете, когда колесо быстро начинает вращаться, его движения перестают быть видимыми. И достигнув этого состояния, этот сидящий человек медленно поднимается на воздух. На высоте второго этажа этот дервиш облетает кругом зал мечети и медленно спускается на прежнее место. После этого следующий дервиш начинает повторять те же движения, крутить головой, поднимается на воздух, облетает всю мечеть и садится. И все эти дервиши проделывали эту левитацию.

Я решил идти путём Агни Йоги, и вся моя защита заключается в том, что я, следуя указаниям Елены Ивановны Рерих в самом начале пути, целиком отдавал себя Великому Владыке. И знаю, что Он меня защищает и спасает. Много раз я на своём пути был перед лицом смерти, и непременно Он меня спасал. И я совершенно не применял тех приёмов психотехники, которыми надо было защищаться. А Елена Ивановна говорила, что тот, кто передал себя бесповоротно Владыке и верит в Него, находится в безопасности, и ничто не может случиться. Но я не осуждаю тех, кто применяет защитные меры, что кому близко, кто к чему привык…

Издавался когда-то такой журнал «Оккультизм и Йога». Он попадался мне. Издавался он в Болгарии, и его постоянными корреспондентами были Николай Константинович и Елена Ивановна под псевдонимом. Там есть и одна моя большая статья… Всего успело выйти 10 номеров. Началась война, всё полетело. В России я узнал, что главный редактор А.М.Асеев[7] уехал в Аргентину и там продолжал издавать этот журнал. Так вот, в этом журнале были очень интересные статьи, и в одном из последних номеров рассказан такой случай: был дом, а в нём квартира, и её жильцов пугало привидение: из одной стены выходит человеческая фигура, проходит через комнату и исчезает в другой. Призрак появлялся довольно часто и нервировал жильцов. Чтобы бороться с этим явлением, пригласили теософа. Он пришёл, посидел в этой комнате и через некоторое время вышел, сказав, что призрака больше нет.

И действительно, призрак больше не появлялся. Тогда жильцы этого дома спросили теософа, что же он совершил, какой способ применил. И тот, не делая из этого секрета, сказал, что, сидя в этой комнате, он мысленно одел комнату в непроницаемый колпак, то есть непроницаемую стену, незримую для глаза. Физический человек проходит сквозь неё, не замечая, но для призрака, который обладает только тонким телом, она является препятствием, через которое он не может пройти.

– Есть ваша статья «Что такое смерть». Вы пишете: «Я лёг спать в обычное время вечером и, как всегда, скоро заснул. Ночью я проснулся и, к великому своему удивлению, обнаружил, что не лежу на кровати, а стою посредине комнаты».

– Да, это всё со мной произошло.

– Далее вы пишете: «Но как только я пододвинулся в направлении к кровати, как был мгновенно втянут обратно в своё физическое тело, лежащее на кровати. Укажу на характерную особенность вхождения в свою телесную оболочку. Сперва входит верхняя часть тела, а ноги в последнюю очередь». Так вот, часто бывает во время полусна, конечности отказывают повиноваться телу, и не можешь повернуть ногой или рукой. Это что: частичное покидание астрала?

– Да, да. Астрал покинул тело и не успел вернуться. Надо сказать, что нервы – это только провода. По нервам течёт астральный ток, который чувствует. А нервы – оболочка, проводники чувствующего астрала. Существуют опыты переноса чувствительности. Опытные люди выделяют астрал, скажем, из руки. Можно воздействием заставить астрал покинуть руку, и она становится бесчувственной. Ты можешь щипать, бить её – она ничего не чувствует. И даже колоть иголкой.

Но если вы иголкой будете колоть воздух при руке, куда выделился астрал, то вы почувствуете боль. Понимаете? Астрал выделенный находится в пространстве рядом с рукой.

– А когда протыкают мышцы иголкой и говорят, что не больно. Это что?

– Это, так сказать, фокусы психофизические. Каким образом они это достигают? Мне говорили, что без всякого отделения астрала можно приучить себя не чувствовать протыкания.

– Есть такой автор Карлос Кастанеда. Он пишет о своих учителях доне Хенаро и доне Хуане. Один всё время его пугал, а другой всё время его защищал. Они описывают, что вся их учёба, вся их тренировка шла к тому, чтобы, используя силовые линии Земли, входить в так называемые энергетические дыры, позволяющие перемещаться в пространстве в физическом теле. Мгновенно, за много километров от этого места. Что бы это могло быть с вашей точки зрения?

– У меня был друг в лагере заключённых, очень хороший человек, чистой души крестьянин, самых лучших устремлений, религиозный, непьющий, некурящий. С ним однажды случилась такая история. Он шёл куда-то лесом… И внезапно очутился чуть не в двух километрах от того места, где стоял. И он не знал, как туда попал. Провал в памяти. Он должен был потратить на эти два-три километра час времени, а тут в мгновение ока оказался перенесённым. Что касается вещей, то их дематериализуют, то есть воздействием воли или каким-то действием воли как бы растворяют в воздухе. Они растворяются на атомно-молекулярном плане. И в таком виде их волей могут послать в любое место, куда захочет посылающий. Эти оболочки атомов проходят даже через стены. А потом, когда они достигли назначения, то по собственному магнитному притяжению снова собираются и становятся видимой вещью, какой были раньше. И это считается даже весьма обычным явлением. Этим объясняется дематериализация плотных предметов, происходящая и на спиритических сеансах. Елена Ивановна Рерих признавала такую дематериализацию для неодушевлённых предметов. Для живых организмов это не применимо. Один мой московский знакомый ясновидящий сказал, что он сам был дематериализован и снова собран. Но я думаю, что он обманулся. Может быть, он просто был повержен в глубокий сон и потом разбужен.

Меня всегда тянуло к русалкам и всяким духам природы. Я их не видел, но к ним меня тянет. Я написал своего «Мотылька», где и развил эту тему. Это именно моё пламенное воображение. И писал я этот рассказ в очень тяжёлых обстоятельствах: был недавно выпущен из лагеря и не мог даже сменить лагерной шапки, ходил в ней. Был плохо одет, полуголодный, ни копейки денег в кармане. И первые деньги я получил, написав рассказ «Пурга», который удалось напечатать в газете «Омский рабочий», и мне прислали 625 рублей. Я тогда купил шляпу и ботинки. Да, так вот «Мотылёк» многим читателям нравится. Там передано волшебство летней ночи.

– Парацельс тоже к этому имел тяготение. Один раз в жизни он видел огненных саламандр.

– Кроме Парацельса ещё и Бенвенуто Челлини[8] их видел. Помните, он продиктовал свою биографию одному человеку. Там он рассказал, что видел саламандру в печи. У него есть описание. Между прочим, в Риме священник пригласил его участвовать в магической операции по вызову духов в Колизее. Им ещё нужен был мальчик. Так их вот трое набралось: Челлини, священник и мальчик. Они ночью пришли в Колизей. И когда священник начал читать, то, действительно, появились духи. Когда магическую операцию делают, то всегда очерчивают круг. Они очертили круг, а эти духи хотели до них добраться с недобрыми целями, только этот круг их удерживал. Между прочим, Челлини успел спросить у духов: встретит ли он свою возлюбленную, которую потерял, и где? И получил ответ. Действительно, он её встретил там, где было ему указано. Некоторые духи были огромной величины. И даже после того, как закончился этот сеанс, они сопровождали их по улице.

Астрал – огромный мир, его высокие слои недоступны низким людям. С помощью наркотиков они попадают в низшие слои, в которых обитают духи умерших преступников, проституток, развратников, подлецов. Там полно обманщиков, отвратительных картин. Так вот, с наркотиками в высший астрал не добраться! Наркотики привязывают человека к низшему астралу. Там они могут увидеть всякую пошлость, там полно лжецов и лжеучителей, лжебогов. Даже Е.П.Блаватская приводит пример, что к одному учёному пришедший дух (смеётся) заявил: «Я тот, который есть, был и будет».

Мне попадались описания церемониальной магии. Так это такая канитель, и для неё нужны большие деньги. Там столько приборов, курильницы, особые курения, одеяния, меч и жезл, который полагается месяцами освящать. И всё это не нужно.

Книгу Элифаса Леви «Учение и ритуал Высшей Магии» я нашёл у своего друга в Москве, привёз домой и от руки переписал. А когда закончил, то пожалел о потраченном времени. Толку от неё нет.

– Элифас Леви единственный раз в своей жизни участвовал в вызывании духа. У него имелось несколько вопросов, которые не с кем было разрешить. И он через общение с духом хотел получить ответ. Элифас Леви воспользовался магическими атрибутами, взял магический меч, ещё что-то и вызвал, да не кого иного, как Аполлония Тианского. Когда он задал ему вопрос, то Аполлоний Тианский действительно появился в астральном теле и потом недовольный исчез, ничего не сказав. Но Элифас Леви почувствовал, что тот ему руку на плечо положил.

И после этого у него на полгода была парализована правая половина тела. Но вопрос свой ему он всё-таки задал. И ответ на него получил, но внутренний, с течением времени, через несколько лет.

– Я думаю, что он вызвал не Аполлония Тианского, а вместо него какого-нибудь персонификатора или самозванца. Ответить на вопрос могло его Высшее «Я».

– Но астральное тело Аполлония Тианского и сейчас, наверное, существует?

– У таких высоких духов астральное тело уничтожается. Они появляются в ментальном теле, в уплотнённом астрале. Я скажу то, что знаю из Агни Йоги. Астральное тело есть тело наших чувствований, страстей, оно очень низкое, так сказать. Когда умирает хороший, очень хороший человек, то его астральное тело в момент смерти сгорает, уничтожается вместе с эфирным телом. И он в освобождённом огненном теле взлетает, минуя астральный план. Человек при жизни сам строит своё астральное тело. Если он придаётся грубым страстям, тонкие частицы его астрального тела вылетают и заменяются грубыми частицами из окружающей атмосферы. Если человек думает возвышенными мыслями, то грубые частицы из его астрального тела вылетают и заменяются тонкими. Таким образом, своим мышлением и чувствами человек всю жизнь строит свои тонкие тела. Не только астральное, но и другие. И в момент смерти его астральное тело, его структура, так сказать, его лёгкость или тяжесть, определяют ту высоту сферы, в которую дух может подняться. Если астральное тело тонкое, то оно взлетает высоко в духовную область. Если грубое, то опускается вниз, блуждает по поверхности земли или даже под землёй, потому что часть Тонкого мира находится под землёй в тяжёлых условиях. Если астральное тело было грубым, то оно очень прочно. Когда духу приходит время воплощаться на земле, он возвращается из огненного мира, из духовных сфер, в астральный мир и там строит себе новое астральное тело. Но если его прежнее астральное тело было прочным и дожило до того момента, когда дух спускается сверху и строит себе новое астральное тело, тогда по магнитному притяжению старое астральное тело притягивается ко вновь созданному и вместе с ним снова рождается. И тогда этот старый астрал превращается в самого лютого одержателя.

– Каково ваше мнение о состоянии нашей православной церкви?

– Что сказать? На мой взгляд, православная церковь когда-то была нужна и творила благое дело. Но она, как и все остальные церкви мира, вступила в конфликт с наукой, поэтому и терпит кризис. Церковные верования, которые преподносятся современному человеку, вряд ли могут кого-нибудь удовлетворить. Как, например, можно поверить в то, что Бог создал наш мир шесть тысяч и сколько-то сотен лет тому назад, когда геологи доказывают, что он существует многие миллионы лет? И так во многом. Кроме того, церковь совершает великое преступление, прощая грехи. Этим она внушает людям безответственность. Человек согрешил, пришёл в церковь, покаялся, получил отпущение грехов, и всё – можно снова грешить. По-моему, это страшное преступление. Никто не имеет права отпускать грехи, потому что во Вселенной существует закон причины и следствия: «Что посеешь, то и пожнёшь». Этот закон никто не может отменить, поэтому раскаявшиеся грешники, несмотря на отпущение грехов, получат в любом случае полную меру воздаяния. Если бы прощение грехов было действенно, то ни один священник не имел бы в своей жизни неприятных случайностей. Ведь они исповедуются друг у друга, каются, получают отпущение грехов. Значит, если такое отлущение действительно, то кара Господня уже не должна их коснуться, ведь грех прощён. А между тем мы видим, что священнослужители подвергаются разным несчастьям точно так же, как и все остальные люди.

У православной церкви есть огромные заслуги. Среди духовенства имеются такие гиганты мысли и нравственности, как преподобный Сергий и многие другие. Это всё было очень нужно в своё время. А сейчас нужна иная философия, такая, которая могла бы удовлетворить пытливые умы современников. И первым делом нужно понять и усвоить закон причинности, который гласит: нет явления без причины, и какова причина – таково и следствие. Второй закон, который должно усвоить нынешнее человечество, это закон перевоплощения, то есть закон о том, что человек живёт на Земле сотни тысяч раз, что человеческая душа бессмертна. Она не умирает при физической смерти. Переходя в иной мир, она снова возвращается на Землю, и, рождаясь в новом теле, начинает следующую жизнь. И каждая жизнь – урок, на котором душа должна чему-то научиться. Закон причины и следствия наказывает души за прегрешения и награждает за хорошие поступки, так происходит обучение: душа научается хорошему, становится лучше, прогрессирует. Кроме того, учение о перевоплощении возлагает на людей ответственность не только за поступки, но и за слова и мысли. Зная, что от закона причины и следствия, или так называемого закона кармы, не уйти, человек проникнется ответственностью. Потому что закон гласит: возмездие настигнет в любом случае, если не в этой жизни, то в следующей, или в ещё более дальней, но настигнет. Обретение ответственности за себя, свои поступки – это самое важное, что сейчас нужно людям. Ведь современное поколение, не верующее в душу и думающее, что в момент своей физической смерти тело и сам человек полностью исчезают, считает, что ему всё позволено. Говоря «человек живёт один раз», такие люди стараются за этот «единственный раз» урвать побольше наслаждений, а то ведь потом ничего не будет и ничего уже не получишь. Такая «вера» поощряет к преступлениям – воровству и убийствам; она отнюдь не способствует повышению нравственности. Тогда как вера в перевоплощение внушает ответственность и помогает росту нравственности. Я изложил приблизительно, может быть несколько упрощённо.

Теософия поставила себе девизом: «Нет религии выше Истины!» Если Истина в том, что я говорил, тогда православие должно принять её, отступиться от своих заблуждений. А одно существование православия не даёт ему права пренебрегать Истиной, к которой мы все стремимся.

Истина многогранна! Но та её часть, которая изложена в моих словах, тем и ценна, что может быть принята или не принята. Каждому человеку нужно, чтобы была предоставлена свобода мысли, ему нельзя запретить думать о той или иной проблеме Вселенной. Мыслящий человек не признаёт догм, ему нужны ясные разъяснения, которые бы его убеждали. Запреты на те или иные вопросы, которых нельзя касаться, неприемлемы. Причём та же самая церковь в своей вере, которую она исповедует, содержит большое число моментов, которые противоречат её собственным убеждениям. Например, Христос говорил: «Вы есть Боги». Почему он так сказал, что это значит? Церковь об этом умалчивает. А означает это ту великую Истину, что Бог находится в каждом человеке, в его Духе, в котором скрыта часть Вселенского бытия. Мы все носим Бога в себе; как часть обладает всеми свойствами целого, так и человек обладает всем потенциалом Космоса. Поэтому вы есть Боги. Слова Христа – прямое тому доказательство. Но эта тема требует подробного разъяснения: она очень велика, а я коснулся её только поверхностно.

Апостол Павел в «Послании к коринфянам» говорил, что Бога никто не видел. В другом месте утверждается, что «Богов много». Значит, есть иерархия космических работников, которые создают планеты, солнечные системы, галактики и управляют стройным движением небесных тел. Существует такая иерархическая система, в которой работающие индивидуальности могут быть названы Богами, причём разного уровня. А на Востоке даже существует афоризм: «Нет Бога, который раньше не был человеком». Современный человек несёт в себе весь тот божественный потенциал, который раскрывал в своей эволюции и ещё будет раскрывать, пока не станет сверхчеловеком. А сверхчеловек станет Богом какого-то уровня. И так далее. Беспредельность. Не напрасно сказал Христос: «Вы есть Боги». Но сегодня самое нужное для человечества – осознание закона причины-следствия и закона перевоплощения, которые дадут понимание ответственности за всё, что оно совершает. Современные священные писания полны исправлениями всякого рода, в результате чего нынешнее христианство совсем не похоже на то, к которому призывал Иисус Христос. То христианство верило в перевоплощение, и верило до 500-х годов, до Константинопольского собора, когда безграмотные епископы стали спорить о том, есть ли душа у женщины и сколько ангелов умещается на острие иглы. Тогда они и решили, если человек будет знать, что он живёт на Земле много раз, то не станет стараться избавляться от своих грехов, а скажет: «О, впереди у меня целая вечность!» Поэтому об этом стали умалчивать, да так, что и сами забыли о перевоплощении. Откройте второй том «Разоблачённой Изиды» Е.П.Блаватской, где она раскрывает целый ворох фальсификаций в христианских писаниях. Когда я читал об этом, мне было искренне жаль тех людей, которые до сих пор верят во всё, что изложено в святых писаниях. Блаватская и сама хорошо это сознавала, когда в предисловии писала, что если её книгу откроет добрый христианин, посещающий церковь и верящий всему тому, что ему там говорят, то лучше ему этой книги не читать.

Конец ознакомительного фрагмента.