Заувея
Небольшой городок под странным названием Заувея с давних пор располагался в глухих лесах европейской России, где-то между Камой и Вяткой, и был знаменит лишь тем, что на здешнем ликероводочном заводе выпускалась приличная водка с характерным названием «Вятский лес». В старинных летописях название городка не упоминалось, в памятниках культуры он не значился, зато большинство местных жителей почему-то считали себя потомками Ермака, так как носили фамилию Ермаковы.
В 1995 году сюда приехал с севера бывший шахтер Павел Васильевич Уткин – мужчина среднего роста, слегка полноватый, сутулый и замкнутый, который сразу же удивил местных жителей тем, что купил в центре города огромный деревянный особняк дореволюционной постройки с четырьмя гипсовыми колоннами по фасаду, мансардой и высоким крыльцом с чугунными витыми перилами.
После этой покупки обыкновенные жители городка стали относиться к приезжему шахтеру с уважением, памятуя о том, что дом этот принадлежал когда-то купцу Алексею Маслову, который был женат на актрисе Ольге Капилец – той самой женщине, которая впоследствии стала видной журналисткой, в двадцатые годы уехала за границу и умерла в Лозанне.
Откровенно говоря, этот дом был уже довольно старый, имел печное отопление, высокие потолки и такие же высокие окна, из которых осенью и зимой почему-то несло жутким холодом.
В нижнем этаже купеческого дома располагались четыре комнаты, заполненные громоздкой мебелью тёмного цвета, которая казалась никуда не годной из-за своей давно устаревшей формы. В одной из комнат стоял облупившийся бильярд, в другой – дубовый секретер, в третьей – диван с древней кожаной обивкой, твердой, как бивень мамонта. Кроме мебели в огромных комнатах было ещё три печи, украшенных синими изразцами, дубовая лестница на второй этаж и массивная кованая дверь в подвал, всегда запертая большим амбарным замком.
Ближе к осени в доме стало прохладно, печи пришлось затопить, и только после этого Павел Васильевич понял, какую глупость он совершил, купив этот дом. Огромные печи купеческого дома пожирали сухие дрова с пугающим аппетитом, таинственно гудели где-то внутри, а нагревались, между тем, очень медленно, наполняя комнаты не теплом, а какой-то древней осенней меланхолией.
Ближе к зиме в старом купеческом доме Павлу Васильевичу сделалось одиноко и грустно, особенно после того как выпал первый снег, а потом растаял и превратился в блестящую скользкую кашицу, прилипающую к подошвам сапог. Не скрашивал одиночества даже запущенный сад за окном, чьи корявые ветви поднимались до окон второго этажа.
Чем короче, чем холоднее становились дни, тем тягостнее делалось одиночество старого шахтера. Должно быть поэтому, когда однажды вечером в жилище Павла Васильевича появилась кошка – у него сразу потеплело на душе. Хоть какое-то живое существо в сумрачном доме. «Пусть живет, – решил он, – в такой вместительной хоромине места всем хватит». И, несмотря на то, что кошка выглядела более чем невзрачно, Павел Васильевич тут же простил ей все её недостатки, даже то, что она постоянно сидела на подоконнике и сонно смотрела в сад, высунув кончик языка. Она была трехшерстная, худая и подслеповатая. Мяукать, как положено она уже не могла, только жалобно открывала рот и протяжно хрипела. Или поднималась на задние лапы возле стола, цеплялась тупыми когтями за скатерть и перебирала лапами, выпрашивая еду. Зато съесть могла удивительно много. А наевшись, уходила в подполье и справляла там все свои кошачьи надобности с характерным громким звуком. К котам эта кошка была равнодушна, на мышей смотрела с брезгливостью, и вообще вела созерцательный образ жизни, отстраненно наблюдая за всем происходящим как бы со стороны.
В какой-то момент Павел Васильевич решил, что она, должно быть, тоже пенсионерка, тоже в годах, и полюбил её ещё больше, потому что почувствовал в ней родственную душу. Вместе они дожили до весны. А весной в доме появилась собака. Тоже пришла неизвестно откуда. Надо сразу сказать, что приблудная псина была невзрачная и немолодая. Не гончар, не овчарка, а какая-то странная помесь между этими двумя благородными породами. В первый момент Павел Васильевич решил было эту собаку прогнать. Ну, для чего ему старая беспородная псина, на самом деле? Но потом неопределённо махнул рукой и неожиданно для себя решил: «Пусть живет, дом большой – места всем хватит». Тем более что собака оказалась безобидная и понятливая. На прохожих без нужды не лаяла, ни на кого просто так не кидалась. Только лениво разгуливала по саду и с унылой задумчивостью смотрела по сторонам, как будто хотела что-то важное вспомнить, но не могла.
Постепенно Павел Васильевич пристрастился к прогулкам по саду вместе с собакой. Пообедает, наведет какой-нибудь еды в пластиковом ведерке и выходит в сад прогуляться. А собака уже бежит к нему, радостно размахивая рыжим хвостом, вертится под ногами, пока он шагает до собачьей миски, терпеливо ждет пока выливает, а потом принимается есть и забывает обо всем. Самозабвенно ест, аппетитно, как Павел Васильевич ел в далекой юности. И в саду с собакой Павлу Васильевичу стало не скучно. Она всегда чем-нибудь занята. Всё видит, всё замечает, на всё обращает внимание. Не ускользнет от неё ни падающий лист, ни сидящая на заборе ворона.
С кошкой и собакой в доме стало заметно веселее. Потом, правда, оказалось, что собака когда-то имела хозяина, но старый хозяин после смерти жены жутко запил, промотал всё вместе с домом и проживал сейчас, где придется. Большей частью в тростнике возле болота, где огромные бобриные норы и старая полуразвалившееся баня. Он несколько раз приходил к собаке, гладил её по крупной голове, говорил, что завидует ей. Она нашла себе пристанище, а ему совсем негде приткнуться.
Первое время Павел Васильевич старался быть с плешивым бродягой построже. Грубо с ним разговаривал, не подпускал слишком близко к душе. Думал, что он станет на пиво просить или на ночь пристроится где-нибудь в дровянике, но к счастью ошибся. Бродяга оказался совершенно безобидным. Павел Васильевич смотрел – смотрел, как он без своего угла мается, и не выдержал. Пригласил его к себе на жительство, а про себя подумал: «Дом большой, места всем хватит».
Теперь теплыми вечерами Павел Васильевич и деревенский бродяга подолгу задерживались на просторной веранде. Пили чай и беседовали. Хотя, если честно сказать, собеседник из пришлого мужика был неважнецкий. Он только слушал да вздыхал, а Павел Васильевич говорил, радостными глазами поглядывая на пышную зелень за окном. Причем, чем мудрее была его речь – тем вдохновеннее. В бывшем шахтере под старость лет проснулось что-то философское, и наличие внимательного слушателя было для него сейчас как нельзя кстати.
Иногда на веранде собиралось сейчас всё семейство Павла Васильевича: кошка, собака и беспризорный мужик Иван. Кошка, как всегда, сидела на подоконнике, высунув кончик языка. Собака лежала на полу возле порога, положив флегматичную морду на перекрестье лап. Иван располагался в старинном кресле с сонным лицом.
Если честно признаться, Иван был мужик невзрачный, худой, глуховатый, очень рано состарившийся. Половину лица у него занимала рыжая с проседью брода, а другая половина была землистого цвета с тёмными крапинками, но большого отвращения не вызывала. Над маленькими глазами нависали пышные брови, создавая густую тень, так что взгляд у Ивана всегда казался немного хитроватым, хотя, скорее всего, иронии в нём не было никакой. Так – сплошная созерцательность.
Иван ложился спать рано, рано и поднимался. Шаркая подошвами, выходил на крыльцо, садился на верхний приступок и смотрел на восток. Любил тот момент, когда из-за леса на горизонте появляется солнце. Рядом с Иваном иногда устраивался пес с печальными глазами, приходила кошка с высунутым языком, а кое-когда появлялся и сам хозяин дома с озабоченным видом. Он любил поспать по утрам и не понимал людей, готовых пожертвовать сном ради зрелища. Хотя в середине лета даже запущенный сад перед домом мог показаться великолепным – настолько много в нем было всего: и густой серебристый малинник, и пахучая смородина, и высоченная крапива вдоль забора, и одинокий большелапый репей возле бани.
А однажды утром в конце сада появилась женщина такая же невзрачная, как Иван, такая же скуластая и такая же немолодая. Иван пояснил, что это его сестра идет, хотя Павел Васильевич и так уже догадался.
Женщина подошла и села рядом со всеми на крыльце. Сказала, что проходила мимо и решила заглянуть просто так. Ей ничего не нужно, только с братом немного поговорить и всё. Вот сейчас поговорит и уйдет. И Павел Васильевич сразу догадался, что она пришла неспроста, что у неё есть какой-то свой тайный план. Вот только стоит ли этого плана опасаться – не мог для себя решить. На всякий случай пригляделся к ней получше…
Собственно, ничего особенного – баба как баба, только слегка полноватая. Русая или рыжеволосая сразу не поймешь. Зад узкий, плечи широкие, очень короткая шея. Вот только глаза совсем не такие, как у Ивана. Синие глаза и довольно большие, с загадочной грустинкой где-то внутри.
Женщину звали Зинаидой. Она стала приходить всё чаще. Мыла полы, протирала мокрой тряпкой громоздкую мебель, что-то переставляла, поливала, облагораживала. Потом задержалась на целый день и приготовила сытный, хотя и простоватый обед. Потом собрала ужин. После ужина осталась пить чай на просторной веранде, слушала умные разговоры Павла Васильевича и смотрела в запущенный сад с загадочной полуулыбкой на скуластом лице.
В общем, так получилось, что однажды утром Павел Васильевич обнаружил Зинаиду рядом с собой на просторной кровати. Вспомнил вчерашний вечер во всех подробностях и ощутил внизу живота приятную ноющую пустоту, как когда-то в далекой юности. Подумал, что он ещё нестар и женщина, лежащая рядом с ним в постели выглядит не такой уж массивной, как ему показалось в первый момент. Ну, конечно, она немолода, да и плечи у неё излишне широкие, пальцы на руках огрубели от тяжелой работы, но, не смотря на это, осталось в ней что-то манящее, теплое и родное, без чего настоящему здоровому мужчине сложно обойтись…
С этого дня в старом купеческом доме воцарился порядок. То есть у каждого жителя в нем появились свои обязанности и свои права. Зинаида как-то очень быстро вошла в роль хозяйки дома и уже довольно скоро все его постояльцы это почувствовали. А одной из первых, естественно, кошка. Досталось ей и за лень, и за старость, и за сонный вид. Сначала её миска перекочевала в сени, потом – на улицу, а потом и сама кошка куда-то запропастилась. Павел Васильевич хватился её не сразу, так как целыми днями сейчас работал в саду. Перекапывал междурядья под яблонями, возил на скрипучей тележке коровий навоз от соседей, менял гнилые доски в заборе, окружающем сад. К вечеру сильно уставал и не чувствовал в душе ничего, кроме странной апатии. О философских беседах на просторной веранде сейчас даже речи не было. И былая созерцательность исчезла куда-то.
Павел Васильевич стол замечать, что Зинаида подолгу задерживается возле кованной двери в подвал, проверяет на прочность замок, всем видом своим давая понять, что ей очень хочется туда попасть. Узнать, что там находится. Хотя ни замком этим, ни дверью никто до неё не интересовался.
Немного погодя приблудную псину Зинаида посоветовала посадить на цепь возле калитки. Пусть собака своим делом занимается – дом сторожит.
Несколько дней Павел Васильевич решению пришлой жены противился, а потом купил цепь, смастерил из брючного ремня ошейник и приковал собаку к забору. Чего уж теперь. Не ссорится же из-за обычной собаки с бабой. Как-то неудобно. Правда, после этого некрасивая псина стала жалобно выть по ночам и плохо ела, но порядок есть порядок. К тому же, гулять по саду летними вечерами после трудового дня у Павла Васильевича сейчас не было сил, а сидеть на веранде можно и без собаки. Было бы с кем поговорить на отвлечённую тему, было бы кому пожаловаться на свою беспросветную жизнь.
В последнее время Павел Васильевич стал замечать, что Иван слушает его речи с каким-то странным сочувствием, с тревожным ожиданием в глазах. Павел Васильевич не мог понять, что в них. Но однажды всё прояснилось. Иван сказал, что сестра у него стерва, и нечего обращать на неё внимание. Надо просто прогнать её поскорее, да и дело с концом. А то, не ровен час, она их всех из этого дома выселит. Павел Васильевич удивленно посмотрел на Ивана, даже согласился с ним в душе, но ничего ему не ответил. Решил, что не по-христиански это, не по-человечески. Так нельзя. Сначала приласкал бабу – потом выгнал. Сначала наобещал три короба – потом не исполнил.
И всё было бы хорошо, если бы новая жена об этом разговоре ничего не узнала. Но Павел Васильевич почему-то ей всё рассказал. Не привык ничего от любимых женщин скрывать. Посчитал, что это неудобно. Они же теперь одна семья, одно целое… А на следующий день был неприятно удивлен странной тишиной в доме. Попробовал позвать Ивана, но тот не откликнулся. И на крыльце утром его не нашел, и возле пруда на заросшем осокой берегу, его не докричался… Иван как сквозь землю провалился. Павел Васильевич походил, поискал его в саду под яблонями. Но напрасно. Нигде Ивана не было.
Потом старый шахтер решил, что Иван ушёл куда-нибудь по своим делам и к обеду вернётся. До вечера ни о чем не спрашивал у жены, всё ждал, что она сама ему обо всем расскажет. Но зря. Ничего она ему объяснять не захотела.
Вечером на веранде Павел Васильевич сидел мрачный, как туча. И впервые за эти дни странное ощущение возникло у него в душе, будто он чужой в этом огромном доме. Будто у него здесь нет ничего своего. И сам он тут никому не нужен, – тоже чужой. И такая тоска, такая досада овладела им, что он, толком не понимая, что делает, пошел собирать чемодан. «Уезжать отсюда надо, пока не поздно, – вертелось в его голове, – уезжать как можно скорее». И только когда все вещи собрал, вдруг спохватился. Зачем уезжать? Куда? Ведь это его дом. Он тут хозяин. А его нынешней жене, этой коварной женщине, здесь ничего не принадлежит. Пусть она рот на его дом не развевает. Пусть сама уходит.
Но когда, собравшись с духом, он попросил её оставить его одного – она закатила ему такую сцену, от которой он долго не мог опомниться.
– Значит, теперь я стала тебе не нужна, – закричала Зина обиженно, – когда все дела в доме приделала, всё промыла, прочистила, промела. Когда все овощи на гряды высадила, ополола, окучила. После этого ты решил меня на улицу выкинуть, как паршивую кошку. Избавиться от меня решил… Молодец! Так мне и надо! Сама во всем виновата. Пожалела тебя дурака, решила, что ты человек серьёзный… Так мне дуре и надо!
– Дело не в этом, – перебил её Павел Васильевич.
– А в чем же тогда?
– Просто у нас с тобой интересы разные. Я хочу жить как прежде, а ты мне не позволяешь. Свободу мою ограничиваешь.
– А ты, значит, хочешь лежмя лежать на печи? Ты ничего по хозяйству делать не хочешь? Чтобы в доме псарня была, грязь и беспорядок? Этого ты хочешь?
– Нет. Я хочу жить, как раньше жил. Больше ничего.
– Но сейчас-то, чего тебе не хватает, никак не пойму?
– Гармонии, – вдруг нашел подходящее слово Павел Васильевич. – Вот не было тебя в нашем доме, и был я в нем хозяином. Кошек и собак привечал. Хорошему человеку с жильем помог. Все мне были рады, все меня понимали. И от этого в душе у меня был покой. А сейчас я каждый день должен чем-то доказывать, что ем свой хлеб не напрасно.
– Значит, жить на земле – и огород не копать, картошку не садить. Смотреть, как земля сорняками зарастает? Так, что ли?
– Может это и глупо… Только я так хочу. Понимаешь? Никуда не торопиться, ничего не планировать. Просто жить и всё, и больше ничего.
– Ну и живи, как хочешь. Леший с тобой!
– А ты?
– Я так жить не могу. У меня сердце кровью обливается, когда я такое запустение вижу. Такой беспорядок. Это ж надо – держать в доме кошку без зубов, которая мышей не ловит. Собаку, которая от старости ничего не видит, старика, от которого мочой пахнет… Нет, я так не могу. У меня сердце кровью обливается. Я лучше уйду…
– Уходи, – тихо проговорил Павел Васильевич.
И она ушла.
А после этого, буквально через день, вернулся домой Иван в стельку пьяный, но очень довольный, потому что кошку Муську нашел.
Кошка уселась между гераней на подоконнике, высунула свой красный язык и просидела так до самого вечера, глядя вдаль стеклянными глазами. А когда Павел Васильевич погладил её по голове, она сонно посмотрела на него, промурлыкала что-то ласковое, и от избытка благодарности выгнула спину дугой.
В тот же вечер Павел Васильевич отвязал от забора исхудавшего пса. Пес признательно заскулил, метнулся куда-то в кусты одичавшей вишни и принес оттуда дохлую крысу в знак благодарности.
Потом, когда Павел Васильевич, удобно разместившись у телевизора смотрел кино, по серой стене рядом с ним сверху вниз прошелся какой-то мохнатый огромных размеров паук, так что Павлу Васильевичу пришлось немного посторониться, чтобы дать ему дорогу. Павел Васильевич по инерции поднял было руку, чтобы прихлопнуть противного паука, но в последний момент решил этого не делать. А вдруг это и не паук вовсе? Вдруг это душа его дедушки Никона? Дедушка Никон в старости был такой же сухой волосатый и неразговорчивый…
На следующее утро все постояльцы большого барского дома встречали солнце на ступеньках крыльца. Сбоку, возле чугунной ограды сидел Павел Васильевич в синей футболке и белых кальсонах. Рядом с ним разместился, пропахший мочой и чесноком Иван. Рядом с Иваном – подслеповатая беспородная псина, а дальше – беззубая кошка, от которой если честно признаться тоже слегка попахивало чем-то тухленьким