Стихотворения и поэмы. Стихи о любви (Джон Донн)

Пришли мне что-нибудь не в дар, а в знак

Надежды, успокой мою тревогу, —

Безделицу, какой-нибудь пустяк,

Для улья моего хоть каплю меда.

Не жду я ленты, вышитой тобой, —

Двух наших чувств в одно не свяжешь ею,

В знак верности и простоты святой

Колечко у тебя просить не смею.

Не присылай старинный свой браслет —

Кораллов крупных нить иль вереницу,

Желая показать, что им вослед

Так и должны сердца соединиться.

Я твой портрет желанный не возьму,

И даже опознав любимый почерк,

Пожалуй, не обрадуюсь письму —

Игре и блеску остроумных строчек.

Подарки – вздор и блажь, ни то ни се.

Люблю тебя. Ты веришь? Вот и все.

Тебя я знал и обожал

Еще до первого свиданья:

Так ангелов туманных очертанья

Сквозят порою в глубине зеркал;

Я чувствовал очарованье,

Свет видел, но лица не различал.

Тогда к Любви я обратился

С мольбой: яви незримое, – и вот

Бесплотный образ воплотился,

И верю: в нем Любовь моя живет,

Твои глаза, улыбку, рот,

Все, что я зрю несмело, —

Любовь моя, как яркий плащ, надела,

Казалось, встретились душа и тело.

Балластом грузит мореход

Ладью, чтоб тверже курс держала;

Но я дарами красоты, пожалуй,

Перегрузил Любви непрочный бот:

Ведь даже груз реснички малой

Суденышко мое перевернет!

Любовь, как видно, не вместима

Ни в пустоту, ни в косные тела;

Но если могут серафима

Облечь воздушный облик и крыла,

То и моя б любовь могла

В твою навек вместиться, —

Хотя любви мужской и женской слиться

Трудней, чем Духу с Воздухом сродниться.

Там, где фиалке под главу

Распухший берег лег подушкой,

У тихой речки, наяву,

Дремали мы одни друг с дружкой.

Ее рука с моей сплелась,

Весенней склеена смолою;

И, отразясь, лучи из глаз

По два свились двойной струною.

Мы были с ней едины рук

Взаимосоприкосновеньем;

И все, что виделось вокруг,

Казалось нашим продолженьем.

Как между равных армий рок

Победное колеблет знамя,

Так, плотский преступив порог,

Качались души между нами.

Пока они к согласью шли,

Камней недвижных наподобье,

Тела застыли, где легли, —

Как бессловесные надгробья.

Тот, кто любовью утончен

И проницает душ общенье, —

Когда бы как свидетель он

Стоял в удобном удаленье, —

То не одну из душ узнав,

Но голос двух соединенный,

Приял бы новый сей состав

И удалился просветленный.

Да, наш восторг не породил

Смятенья ни в душе, ни в теле:

Мы знали, здесь не страсти пыл,

Мы знали, но не разумели,

Как нас любовь клонит ко сну

И души пестрые мешает,

Соединяет две в одну

И тут же на две умножает.

Одна фиалка на пустом

Лугу дыханьем и красою

За миг заполнит все кругом

И радость преумножит вдвое.

И души так – одна с другой

При обоюдовдохновенье

Добудут, став одной душой,

От одиночества спасенье,

И тут поймут, что мы к тому ж,

Являясь естеством нетленным

Из атомов, сиречь и душ,

Невосприимчивы к изменам.

Но плоть – ужели с ней разлад?

Откуда к плоти безразличье?

Тела – не мы, но наш наряд,

Мы – дух, они – его обличья.

Нам должно их благодарить —

Они движеньем, силой, страстью

Смогли друг дружке нас открыть

И сами стали нашей частью.

Как небо нам веленья шлет,

Сходя к воздушному пределу,

Так и душа к душе плывет,

Сначала приобщаясь к телу.

Как в наших жилах крови ток

Рождает жизнь, а та от века

Перстами вяжет узелок,

Дающий званье человека, —

Так душам любящих судьба

К простым способностям спуститься,

Чтоб утолилась чувств алчба —

Не то исчахнет принц в темнице.

Да будет плотский сей порыв

Вам, слабым людям, в поученье

В душе любовь – иероглиф,

А в теле – книга для прочтенья.

Внимая монологу двух,

И вы, влюбленные, поймете,

Как мало предается дух,

Когда мы предаемся плоти.

О, стань возлюбленной моей —

И поспешим с тобой скорей

На золотистый бережок —

Ловить удачу на крючок.

Под взорами твоих очей

До дна прогреется ручей,

И томный приплывет карась,

К тебе на удочку просясь.

Купаться вздумаешь, смотри:

Тебя облепят пескари,

Любой, кто разуметь горазд,

За миг с тобою жизнь отдаст.

А если застыдишься ты,

Что солнце смотрит с высоты,

Тогда затми светило дня —

Ты ярче солнца для меня.

Пускай другие рыбаки

Часами мерзнут у реки,

Ловушки ставят, ладят сеть,

Чтоб глупой рыбкой овладеть.

Пускай спускают мотыля,

Чтоб обморочить голавля,

Иль щуку, взбаламутив пруд,

Из-под коряги волокут.

Все это – суета сует,

Сильней тебя приманки нет.

Признаться, я и сам, увы! —

Нисколько не умней плотвы.

Любовь, я мыслил прежде, неподвластна

Законам естества;

А ныне вижу ясно:

Она растет и дышит, как трава.

Всю зиму клялся я, что невозможно

Любить сильней, – и, вижу, клялся ложно.

Но если этот эликсир, любовь,

Врачующий страданием страданье,

Не квинтэссенция, – но сочетанье

Всех зелий, горячащих мозг и кровь,

И он пропитан солнца ярким светом —

Любовь не может быть таким предметом

Абстрактным, как внушает нам Поэт —

Тот, у которого, по всем приметам,

Другой подруги, кроме Музы, нет.

Любовь – то созерцанье, то желанье;

Весна – ее Зенит,

Исток ее сиянья:

Так Солнце Весперу лучи дарит,

Так сок струится к почкам животворней,

Когда очнутся под землею корни.

Растет любовь, и множатся мечты.

Кругами расходясь от середины,

Как сферы Птолемеевы, едины.

Поскольку центр у них единый – ты!

Как новые налоги объявляют

Для нужд войны, а после забывают

Их отменить, – так новая весна

К любви неотвратимо добавляет

То, что зима убавить не вольна.

Остерегись любить меня теперь:

Опасен этот поворот, поверь;

Участье позднее не возместит

Растраченные мною кровь и пыл,

Мне эта радость будет выше сил,

Она не возрожденье – смерть сулит.

Итак, чтобы любовью не сгубить,

Любя, остерегись меня любить.

Остерегись и ненависти злой,

Победу торжествуя надо мной:

Мне ненависти этой не снести;

Свое завоевание храня,

Ты не должна уничтожать меня,

Чтобы себе ущерб не нанести.

Итак, коль ненавидим я тобой,

Остерегись и ненависти злой.

Но вместе – и люби, и ненавидь,

Так можно крайность крайностью смягчить;

Люби – чтоб мне счастливым умереть,

И милосердно ненавидь, любя,

Чтоб счастья гнет я дольше мог терпеть;

Подмостками я стану для тебя.

Чтоб мог я жить и мог тебе служить,

Любовь моя, люби и ненавидь.

Все короли со всей их славой,

И шут, и лорд, и воин бравый,

И даже Солнце, что ведет отсчет

Годам, – состарились на целый год

С тех пор, как мы друг друга полюбили,

Весь мир на шаг придвинулся к могиле;

Лишь нашей страсти сносу нет,

Она не знает дряхлости примет,

Ни завтра, ни вчера – ни дней, ни лет,

Слепящ, как в первый миг, ее бессмертный свет.

Любимая, не суждено нам,

Увы, быть вместе погребенным;

Я знаю: смерть в могильной тесноте

Насытит мглой глаза и уши те,

Что мы питали нежными словами,

И клятвами, и жгучими слезами;

Но наши души обретут,

Встав из гробниц своих, иной приют,

Иную жизнь – блаженнее, чем тут, —

Когда тела – во прах, ввысь души отойдут.

Да, там вкусим мы лучшей доли,

Но как и все – ничуть не боле;

Лишь здесь, друг в друге, мы цари! —

властней

Всех на земле царей и королей;

Надежна эта власть и непреложна:

Друг другу преданных предать не можно,

Двойной венец весом стократ;

Ни бремя дней, ни ревность, ни разлад

Величья нашего да не смутят,

Чтоб трижды двадцать лет нам царствовать

подряд!

Любовь моя, когда б не ты,

Я бы не вздумал просыпаться:

Легко ли отрываться

Для яви от ласкающей мечты?

Но твой приход – не пробужденье

От сна, а сбывшееся сновиденье;

Так неподдельна ты, что лишь представь

Твой образ – и его увидишь въявь.

Приди ж в мои объятья, сделай милость,

И да свершится все, что не доснилось.

Не шорохом, а блеском глаз

Я был разбужен, друг мой милый;

То – Ангел светлокрылый,

Подумал я, сиянью удивясь;

Но увидав, что ты читаешь

В моей душе и мысли проницаешь

(В чем ангелы не властны) и вольна

Сойти в мой сон, где ты царишь одна,

Уразумел я: это ты – со мною,

Безумец, кто вообразит иное!

Уверясь в близости твоей,

Опять томлюсь, ища ответа:

Уходишь? ты ли это?

Любовь слаба, коль нет отваги в ней;

Она чадит, изделье праха,

От примеси Стыда, Тщеславья, Страха.

Быть может (этой я надеждой жив),

Воспламенив мой жар и потушив,

Меня, как факел, держишь наготове?

Знай: я готов для смерти и любови.

Как жили мы, пока мы жили врозь?

Младенцами кричали в колыбели?

Резвились, как в деревне повелось?

В Пещере Семерых столетье прохрапели?

Все так и есть, все сгинуло, как сон,

И если я и был когда-то увлечен,

Был, значит, в тех, в других, твой лик

предвосхищен.

Что ж! С добрым утром – душам, ото сна

Очнувшимся бесстрашно и блаженно.

Все словно в дымке, лишь любовь видна,

И келья кажется нам целою вселенной.

Пускай плывут к неведомым мирам,

Пускай почет и славу ищут там,

Наш мир – он мой и твой – уже подвластен

нам.

Мое лицо – в твоих очах, мой друг,

Твое – в моих; сердца на карте этой —

Без западных ветров, полярных вьюг. —

Да есть ли где-нибудь такие страны света?

Что смешано неравно, то умрет,

А верная любовь так две души сольет —

Мою с твоей, – что их и смерть не разорвет.

Что из того, что рассвело?

Допустим, за окном светло.

Что, если свет, так и вставать?

Ведь нас не тьма свела в кровать.

Кто любит, не боится темноты,

Ужель бояться утра должен ты?

Свет безъязык, хотя глазаст;

Вот был бы он болтать горазд,

Сказал бы милому: Постой!

Так скоро не беги от той,

Что отдала тебе любовь и честь —

Дражайшее, что в этом мире есть.

Что гонит прочь тебя – дела?

Нет для любви опасней зла.

Уж лучше плут, бедняк, урод,

Чем связанный кольцом забот.

Кто вечно от любви к делам спешит,

Тот больше, чем распутный муж, грешит.

Ты нам велишь вставать? С какой же стати?

Ужель влюбленным

Жить по твоим резонам и законам?

Прочь, наглый дурень, от моей кровати!

Ступай, детишкам проповедуй в школе,

Усаживай портного за работу,

Селян сутулых торопи на поле,

Напоминай придворным про охоту;

А у любви нет ни часов, ни дней —

И нет нужды размениваться ей!

Напрасно блеском хвалишься, светило!

Сомкнув ресницы,

Я бы тебя заставил вмиг затмиться, —

Когда бы это милой не затмило.

Зачем чудес искать тебе далёко,

Как нищему, бродяжить по вселенной?

Все пряности и жемчуга Востока —

Там или здесь? – ответь мне откровенно.

Где все цари, все короли земли?

В постели здесь – цари и короли!

Я ей – монарх, она мне – государство,

Нет ничего другого;

В сравненье с этим власть – пустое слово,

Богатство – прах, и почести – фиглярство.

Ты, Солнце, в долгих странствиях устало,

Так радуйся, что зришь на этом ложе

Весь мир – тебе заботы меньше стало,

Согреешь нас – и мир согреешь тоже;

Забудь иные сферы и пути,

Для нас одних вращайся и свети!

Я сделал то, чем превзошел

Деяния героев,

А от признаний я ушел,

Тем подвиг свой утроив.

Не стану тайну открывать —

Как резать лунный камень,

Ведь вам его не отыскать,

Не осязать руками.

Мы свой союз решили скрыть,

А если б и открыли,

То пользы б не было: любить

Все будут, как любили.

Кто красоту узрел внутри,

Лишь к ней питает нежность,

А ты – на кожи блеск смотри,

Влюбившийся во внешность!

Но коль к возвышенной душе

Охвачен ты любовью,

И ты не думаешь уже,

Она иль он с тобою,

И коль свою любовь ты скрыл

От любопытства черни,

У коей все равно нет сил

Понять ее значенье, —

Свершил ты то, чем превзошел

Деяния героев,

А от признаний ты ушел,

Тем подвиг свой утроив.

Нельзя сказать «я вас люблю», – тем паче,

Когда влюблен, – иначе

Любовь могли бы мы лишь болтовней

Доказывать одной.

«Любил» звучит почти как «умер» или

«Меня вчера убили»;

Любовь испепеляет – тем верней,

Чем любящий юней.

Тот мертв, кто знал любовь уже однажды:

Не умирают дважды;

Пускай он с виду кажется живым —

Не верь глазам своим.

Такая жизнь – как отблеск розоватый

Погасшего заката

Иль толику последнюю тепла

Хранящая зола.

Я знаю: мне уже не возродиться;

Как надпись на гробнице,

Твержу свое из-под могильных глыб:

«Я жил – любил – погиб».

Когда меня придете обряжать, —

О, заклинаю властью

Загробною! – не троньте эту прядь,

Кольцом обвившую мое запястье:

Се тайный знак, что ей,

На небо отлетев, душа велела,

Наместнице моей,

От тления хранить мое земное тело.

Пучок волокон мозговых, виясь

По всем телесным членам,

Крепит и прочит между ними связь:

Не так ли этим волоскам бесценным

Могущество дано

Беречь меня и в роковой разлуке?

Иль это лишь звено

Оков, надетых мне, как смертнику, для муки?

Так или сяк, со мною эту прядь

Заройте глубже ныне,

Чтоб к идолопоклонству не склонять

Тем, что могли б найти сии святыни.

Смирение храня,

Не дерзко ли твой дар с душой равняю?

Ты не спасла меня,

За это часть тебя я погребаю.

Когда мою могилу вскрыть

Придут, чтоб гостя подселить

(Могилы, женщинам под стать,

Со многими готовы спать),

То, раскопав, найдут

Браслет волос вокруг моей кости,

А это может навести

На мысль: любовники заснули тут,

И тем была их хитрость хороша,

Что вновь с душою встретится душа,

Вернувшись в тело и на Суд спеша…

Вдруг это будет век и град,

Где лжебогов усердно чтят,

Тогда епископ с королем

Решат, увидев нас вдвоем:

Святые мощи здесь!

Ты станешь Магдалиной с этих дней,

Я – кем-нибудь при ней…

И толпы в ожидании чудес

Придут облобызать священный прах…

Скажу, чтоб оправдаться в их глазах,

О совершенных нами чудесах:

Еще не знали мы себя,

Друг друга преданно любя,

В познанье пола не разнясь

От ангелов, хранящих нас,

И поцелуй наш мог

Лишь встречу иль прощанье отмечать,

Он не срывал печать

С природного, к чему закон столь строг.

Да, чудеса явили мы сполна…

Нет, стих бессилен, речь моя скудна:

Чудесней всех чудес была она!

Прошу, молчи, не тронь моей любви!

Чем хочешь – тем себя и тешь:

Мою подагру высмей или плешь;

Похвастай тем, что велики твои

Богатства, что ты сам велик,

Что созерцать монарший лик

Не только на монетах ты привык,

Но милосердие яви:

Не тронь моей любви.

Ужели вред есть от моей любви?

Иль вздох мой поднял шторм на море?

Иль залил я поля слезами в горе?

Иль навели страдания мои,

Мой жар сердечный, лихорадку?

И если мир идет к упадку

(Сутягу тянет в суд, солдата – в схватку),

В слезах он тонет и в крови

Не по вине любви.

Преобразившись волею любви,

Мы оба – бабочка и пламя,

Орел и голубь: этими словами,

Престранными, теперь нас назови.

Мы – феникс, я с любимой слит,

И тот огонь, что в нас горит,

Расплавив, нас навек соединит.

Для воскрешенья – умертви,

Мистерия любви.

И умерев, мы не умрем в любви:

Расставшись с бренной оболочкой,

Нам жить не эпитафией, но строчкой,

Которую не в хрониках лови —

В моих сонетах. В них готова

Для нас не склепа пыль пустого,

Но злато раки для мощей святого.

Так нас с тобой стихи мои

Канонизируют в любви.

Так станут к нам взывать: «О вы, в любви

Достигшие святого сана!

Для нас любовь – страданье, вам – осанна;

Чета святая, милость нам яви

(Поэт, и ты, его подруга, —

Ведь вы смогли в глазах друг друга

Узреть всю красоту земного круга!) —

Своею нас благослови

Любовью для любви».

Прерви сей горький поцелуй, прерви,

Пока душа из уст не излетела!

Простимся: без разлуки нет любви,

Дня светлого – без черного предела.

Не бойся сделать шаг, ступив на край;

Нет смерти проще, чем сказать «прощай!»

«Прощай», шепчу – и медлю, как убийца;

Но если все в душе твоей мертво,

Пусть слово гибельное возвратится

И умертвит злодея твоего.

Ответь же мне: «Прощай!» Твоим ответом

Убит я дважды – в лоб и рикошетом.

Что вижу я! В твоих глазах

Мой лик, объятый пламенем, сгорает;

А ниже, на щеке, в твоих слезах

Другой мой образ утопает.

Ужель, замысля вред,

Ты хочешь погубить портрет,

Дабы и я погиб за ним вослед?

Дай выпью влагу этих слез,

Чтоб страх зловещий душу не тревожил.

Вот так! – я горечь их с собой унес

И все портреты уничтожил.

Все, кроме одного:

Ты в сердце сберегла его,

Но это – чудо, а не колдовство.

С тех пор, как я вчера с тобой расстался,

Я первых двадцать лет еще питался

Воспоминаньями; лет пятьдесят

Мечтал, надеждой дерзостной объят,

Как мы с тобою снова будем вместе!

Сто лет я слезы лил, вздыхал лет двести,

И тыщу лет отчаянье копил —

И тыщу лет спустя тебя забыл.

Не старше ли я стал Мафусаила?

Нет, я – мертвец. Жизнь без тебя – могила.

Мой друг, я расстаюсь с тобой

Не ради перемен,

Не для того, чтобы другой

Любви предаться в плен.

Но наш не вечен дом,

И кто сие постиг,

Тот загодя привык

Быть легким на подъем.

Уйдет во тьму светило дня —

И вновь из тьмы взойдет:

Хоть так светло, как ты меня,

Никто его не ждет.

А я на голос твой

Примчусь еще скорей,

Пришпоренный своей

Любовью и тоской.

Продлить удачу хоть на час

Никто еще не смог:

Счастливые часы для нас —

Меж пальцами песок.

А всякую печаль

Лелеем и растим,

Как будто нам самим

Расстаться с нею жаль.

Твой каждый вздох и каждый стон —

Мне в сердце острый нож;

Душа из тела рвется вон,

Когда ты слезы льешь.

О, сжалься надо мной!

Ведь ты, себя казня,

Терзаешь и меня:

Я жив одной тобой.

Мне вещим сердцем не сули

Несчастий никаких:

Судьба, подслушав их вдали,

Вдруг да исполнит их?

Вообрази: мы спим,

Разлука – сон и блажь;

Такой союз, как наш,

Вовек неразделим.

Как тот, кто жил по воле Божьей,

Отходит тихо, без обид, —

Так что склонившимся у ложа

Неясно: умер или спит, —

Так неизбежная разлука —

Не повод ссориться сейчас,

Не то предстанет наша мука

Непосвященным напоказ.

Когда земля разверзнет бездны,

Погибнем все среди огней,

Но нас не сгубит свод небесный,

Дрожа вдали куда грозней.

Любви любовников подлунных

Прощанья не преобороть, —

Ведь на ее душевных струнах

Играть умеет только плоть, —

Но взаимопроникновенье

Двух душ, связующее нас,

Превысив наше разуменье, —

Прочней, чем узы губ и глаз.

Двум душам, слившимся в такую

Одну, – разрыва не видать.

Так проволоку золотую

Хоть век тяни – не разорвать.

А будь их все же две – то будто

Как ножки циркуля вдвоем.

Твоя, недвижная как будто,

За мною движется тайком.

Твоя – иглою в центр вонзится,

И все ж, чем дальше в путь моя,

Тем ниже, внемля ей, кренится,

Моя назад, в свой рост – твоя.

Смотри не дрогни – час неровен, —

Мне нужно круги обогнуть;

Не дрогнешь – круг мой выйдет ровен,

Вернусь туда, где начал путь.

Пусть имя на стекле окна

Магическим останется наказом.

Незыблемость любви да будет скреплена

Царапиной, оставленной алмазом.

А если этих букв твой не забудет взгляд,

Они алмазы Индий посрамят.

Да будет чистое стекло,

Как мысль моя, прозрачно пред тобою,

Чтоб самое тебя явить оно могло

Тебе самой – доподлинно тобою;

А если налетят нечистые мечты,

Взгляни: здесь буду я и, значит, ты.

Ведь ни единого штриха

Из тех, что здесь в мое сложились имя,

Вовек не смогут сдуть небесные меха,

Ни сдуть, ни смыть струями дождевыми, —

Останусь тем же самым, но целей вдвойне,

Коль мое имя будет здесь, в окне.

А не пойми иль не прими

Преподанного именем урока,

Представь тогда, что это череп мой с костьми,

И вспомни: страсть кратка, а смерть жестока;

Задумайся, на миг поверь: меня уж нет

И врос в окно мой мертвенный скелет.

Ведь все, что есть душа моя,

В тебя попало, словно в кущи рая, —

В тебе одной расту, и зрю, и мыслю я, —

И плоть, иной дороги и не зная, —

Вся плоть моя, вся кровь, вся плоть моя

и кровь, —

К тебе – своей душе – вернется вновь.

До возвращенья моего

Сумей сберечь, не рассыпая, тело,

Из имени все вновь и вновь слагай его.

Как воля звезд, значенье возымело

Магическое начертание двух слов, —

Таков был этот час: зенит миров.

Я начертал их в апогей

Отчаянья и страсти – в час прощальный.

Нет в мире им преград, они всего сильней.

Еще влюбленней и еще печальней

Ты стать должна, взглянув нечаянно сюда:

Я гибну ежедневно – плачь всегда.

Но если вздорною рукой

Окно ты распахнешь навстречу другу,

Чьи шутки тонкие иль кошелек тугой

Готовят мне недобрую услугу,

Ведь ими разум твой к неверности склонен, —

То мой Заступник будет оскорблен.

Твою рабу хитрец прельстит

Подарком пышным и младым слугою —

Та, изловчившись, письмецо тебе вручит,

Распишет негодяя как героя, —

Так пусть же в этот миг блеснет алмазный штрих,

Затмив притворный блеск в очах твоих.

Но если будет посему,

И приведешь измену в исполненье,

И сядешь за письмо любовное к нему,

И новый час назначишь в нетерпенье, —

Пусть в полузабытьи скользнет по стеклам

взгляд, —

И то же имя строчки повторят.

Ах нет! Пусть имя на стекле

Останется – но ничего не знача.

Я умираю, я мечусь в смертельной мгле, —

И то, что бормочу, едва не плача,

Не принимай всерьез – в попреках смысла нет.

Прости меня и мой предсмертный бред.

В тумане слез, печалями обвитый,

Я в этот сад вхожу, как в сон забытый;

И вот – к моим ушам, к моим глазам

Стекается живительный бальзам,

Способный залечить любую рану;

Но монстр ужасный, что во мне сидит,

Паук любви, который все мертвит,

В желчь превращает даже божью манну;

Воистину здесь чудно, как в Раю, —

Но я, предатель, в Рай привел змею.

Уж лучше б эти молодые кущи

Смял и развеял ураган ревущий!

Уж лучше б снег, нагрянув с высоты,

Оцепенил деревья и цветы,

Чтобы не смели мне в глаза смеяться!

Куда теперь укроюсь от стыда?

О Купидон, вели мне навсегда

Частицей сада этого остаться,

Чтоб мандрагорой горестной стонать

Или фонтаном у стены рыдать!

Пускай тогда к моим струям печальным

Придет влюбленный с пузырьком хрустальным,

Он вкус узнает нефальшивых слез,

Чтобы подделку не принять всерьез

И вновь не обмануться так, как прежде;

Увы! судить о чувствах наших дам

По их коварным клятвам и слезам

Труднее, чем по тени об одежде.

Из них одна доподлинно верна, —

И тем верней меня убьет она!

Изволь, мой друг, я расскажу тебе,

Как можешь ты разлуку обмануть

И скарб изъятых радостей вернуть,

Досадной нашей досадив судьбе,

Сивиллу посрамить —

И славою затмить

Ту, что смогла Пиндара победить,

И ту, кого с Луканом вместе чтут,

И ту, чей, говорят, Гомер присвоил труд!

Перечитай все письма, что прошли

Меж нами, проштудируй и составь

Историю любви, – чтоб, видя въявь

Такой пример, влюбленные нашли

В нем верный образец

Для праведных сердец,

Чтоб даже явный еретик и лжец

Смутился перед летописью той,

Таинственной, как мы, – возвышенно-простой.

Сей грандиозный, как ни назови —

Завет иль Свод, – сей нерушимый том

Замкнутый смысла тайного ключом,

Каноном станет для жрецов любви;

Пусть варвары придут

И города сметут! —

Когда окончится година смут,

Учиться будут по твоим словам

Планеты – музыке, и ангелы – стихам.

Теолог мудрый, сиречь Богослов,

Найдет в них клад взыскуемых чудес,

Стремясь к бездонной высоте небес

От пыльных мира четырех углов, —

Иль снисходя до тех,

Чей взор туманит грех,

Даст образ веры, явственный для всех,

Что нам являет Красота сама —

Любви святой престол в обители Ума.

В сей книге стряпчий, сиречь Адвокат,

Найдет подвохов и уловок тьму —

Урок, судьбой преподанный тому,

Кто по бумаге мнит, что он богат,

И верует в залог

Ласк и лукавых строк:

Ему ведь, недоучке, невдомек,

Что вверил он честь, пыл и все мечты

Химерам, чьи слова, как их сердца, пусты.

Здесь государственный способен муж

(Коль грамотен) найти свой интерес:

Любовь, как и правленье, темный лес,

Равно опасны оба, и к тому ж

Нельзя ни там, ни тут

Хотя б на пять минут

Дать слабину – тотчас тебя сомнут.

Итак, пускай узрит министр иль князь

Ничтожество свое, в сей фолиант вперясь.

Любовь – такая высота для нас:

Считай, я для разбега отступил.

Присутствие испытывает пыл

Любви, отсутствие – ее запас.

Чтоб вызнать широту,

Мы яркую звезду

Берем, – но чтоб измерить долготу,

Затменье солнца нужно и часы:

Стерпи, и мы уйдем из темной полосы.

Я слезы лью.

Прощанья слезы льет и льет влюбленный.

Твое лицо чеканит слез дублоны —

Твои черты в слезах я узнаю.

Как спелый плод,

Слеза падет —

Плод горя и прообраз горшей муки.

Падет слеза – ты в ней, в слезе разлуки.

И я, и ты – ничто, едва разжали руки.

На шар слепой

По трафарету нанести попробуй

Хоть Африку, хоть Азию с Европой —

Вмиг из слепого шара стал – земной.

Так каждый раз

Слеза из глаз

Вмещает целый мир, тобой творимый;

Пока, моим вослед, из глаз любимой

Не хлынет слез прилив, весь мир сметая зримый.

Вдвойне Луна!

Не потопи меня в хрустальной сфере!

Смерть не наплачь мне, на худом примере

Не научи волну с морского дна:

Урок ветрам

Не нужен там,

Где буря нас и так не забывает.

Вздох расставанья гибелен бывает:

Кто горше плачет, тот другого убивает.

Не умирай! – иначе я

Всех женщин так возненавижу,

Что вкупе с ними и тебя

Презреньем яростным унижу.

Прошу тебя, не умирай! —

С твоим последним содроганьем

Весь мир погибнет, так и знай,

Ведь ты была его дыханьем.

Лишен тебя, своей души,

Останется он разлагаться,

Как труп в кладбищенской тиши,

Где люди-черви копошатся.

Схоласты спорят до сих пор:

Спалит наш мир какое пламя?

О мудрецы, оставьте спор,

Сей жар проклятый – перед вами.

Но нет! не смеет боль терзать

Так долго – ту, что стольких чище;

Не может без конца пылать

Огонь – ему не хватит пищи.

Как в небе метеорный след,

Хворь минет вспышкою мгновенной,

Твои же красота и свет —

Небесный купол неизменный.

О мысль предерзкая – суметь

Хотя б на час, безмерно краткий,

Вот так тобою овладеть,

Как этот приступ лихорадки!

Она мертва; а так как, умирая,

Все возвращается к первооснове,

А мы основой друг для друга были

И друг из друга состояли,

То атомы ее души и крови

Теперь в меня вошли, как часть родная,

Моей душою стали, кровью стали

И грозной тяжестью отяжелили.

И все, что мною изначально было

И что любовь едва не истощила:

Тоску и слезы, пыл и горечь страсти —

Все эти составные части

Она своею смертью возместила.

Хватило б их на много горьких дней;

Но с новой пищей стал огонь сильней.

И вот, как тот правитель,

Богатых стран соседних покоритель,

Который, увеличив свой доход,

И больше тратит, и быстрей падет,

Так – если только вымолвить посмею —

Так эта смерть, умножив свой запас,

Меня и тратит во сто крат щедрее,

И потому все ближе час,

Когда моя душа, из плена плоти

Освободясь, умчится вслед за ней:

Хоть выстрел позже, но заряд мощней,

И ядра поравняются в полете.

Ты полночь года, мрачная Люсия, —

На семь часов выходит солнце днем —

Не грозный огнь таится в нем,

А только сполохи пустые.

Животворящий сок

Иссяк, и хладный труп земли иссох,

А жизнь свернулась пологом у ног.

Но мир угасший кажется живее

Пред мною – эпитафией своею.

Любовник будущий, смотри, каков я,

И вспомни в час, как будешь ты влюблен —

Я прах, который претворен

Алхимиком, сиречь Любовью.

Смотри, сколь мощен тот,

Кто квинтэссенцию воссоздает

Из тьмы, утрат, отсутствий и пустот.

Я им убит – и воскрешен, однако,

Из несуществованья, смерти, мрака.

Другим дана душа, и дух, и тело —

Все элементы мира слиты в них.

Стать кладбищем пустот немых

Мне одному любовь велела.

Мы плакали вдвоем —

Мир был похож на бурный водоем;

В два Хаоса, пылающих огнем,

Ревнивая нас обращала мука;

Бессмертных душ лишала нас разлука.

Я – эликсир, из ничего созданный,

Когда она (возможно ли?) мертва.

Адамов сын и зверь, трава

И червь, и камень бездыханный

Способны и любить

И ненавидеть. Всех связует нить,

Любой владеет чем-то, дабы жить.

И даже тень от некого предмета

Ложится, и немыслима без света.

Но я Ничто, и солнце мне не встанет.

Любовник будущий, когда в свой срок

Светило меньшее воспрянет

И в полночь вступит в Козерог,

Не трать напрасно дней;

Моя ж любовь в обители своей

Пирует, и, готовясь к встрече с ней,

Вигилией, Кануном назову я

Полночный час и полночь годовую.

Тебе и невдогад,

Цветок, что здесь родился

И на моих глазах семь дней подряд

Тянулся, расцветал и вверх стремился,

Теплу и блеску солнечному рад, —

Но невдогад

Тебе, что грянут заморозки скоро

И венчик твой умчится с грудой сора.

Тебе и невдогад,

Смешное сердце, – как синица,

Влетевшая в чужой, запретный сад,

Мечтая здесь навеки поселиться:

Мол, песенки мои хозяйке льстят, —

Но невдогад

Тебе, что завтра утром на рассвете

Покинуть нам придется кущи эти.

И что ж? Мучитель мой,

Ты заявляешь мне с насмешкой:

Пора – так отправляйся, дорогой,

А я останусь: мне какая спешка?

Пускай друзья в столице ублажат

Твой слух и взгляд,

А также вкус разнообразьем лестным;

Что тебе сердце на пиру телесном?

Ты остаешься? – пусть!

Прощай; но поумерь стремленья;

Знай: просто сердце, боль его и грусть,

Для женщин – нечто вроде привиденья:

Вещь странная, без вида и примет;

Иной предмет

Приставить к делу им поможет опыт;

Но что им сердца любящего ропот!

Увидимся опять

Там, в Лондоне, дней через двадцать;

Успею я румянец нагулять

От вас вдали; счастливо оставаться.

Явись же к сроку по моим следам:

Тебя отдам

Я только той, какая б восхотела

Меня всего – души моей и тела.

Ты черен, как моя тоска,

И хрупок, как любовь ее хрупка, —

Двух супротивных наших свойств причудливый

тайник:

Храниться можешь век, сломаться – вмиг.

О, почему ты не сродни

Венчальным кольцам? Все-таки они

Любовь скрепляют веществом, что тверже

и ценней,

Чем ты, поделка модных кустарей.

И все ж укрась мизинец мой,

С ее большого пальца дар благой!

Живи со мной, ведь та, что свой обет разбить

смогла,

Уж верно, и тебя б не сберегла.

Хотел бы дух любовника призвать я,

Что до рожденья Купидона жил.

Знавал ли он столь низкое занятье:

Вздыхать о той, которой он не мил?

А нынче мы – ни шагу от завета

Божка жестокого: сему примета,

Что сам люблю я без ответа.

Для этого ль мальчишку обучали?

Его заботой было – распознать

Двух душ взаимный пламень и вначале

Друг к дружке их умело подогнать,

Загладить и приладить: только это!

Не мог он и помыслить, чтобы где-то

Любовь осталась без ответа.

Но возгордился деспот малолетний —

В Юпитеры, как видно, метит он:

И страсть, и гнев, размолвки, письма, сплетни, —

Всем ведает отныне Купидон.

О, был бы он низвергнут, сжит со света —

Божок, чья власть столь многими воспета, —

Я не любил бы без ответа!

Но богохульствовать, пока он в силе,

Не стану, чтоб не вызвать худших бед:

Меня лишить любви он может – или

Ее принудит полюбить в ответ,

Но страсть такая – хуже пустоцвета:

Подделка, что душою не согрета!

Уж лучше пытка без ответа.

Он целый час уже влюблен

И цел еще? Не верь бедняге!

Любовью был бы он спален

Быстрей, чем хворост при хорошей тяге.

Ну кто в рассказ поверит мой,

Что год я проболел чумой?

Кто видел, в здравом находясь рассудке,

Чтоб бочка с порохом горела сутки?

Нет худшей доли, чем попасть

К любви в безжалостные руки:

Она не забирает часть

От сердца, как берут иные муки, —

Она сжирает целиком,

Как щука, нас одним глотком,

Бьет наповал и косит ряд за рядом,

Как из мортир со сдвоенным зарядом.

Не так же ль точно, посуди,

Любовь со мною расквиталась?

К тебе я сердце нес в груди,

А после нашей встречи что с ним сталось?

Будь у тебя оно – в ответ

Твое смягчилось бы. Но нет!

Любовь его по прихоти нежданной

Швырнула об пол, как сосуд стеклянный.

Но так как полностью в ничто

Ничто не может обратиться,

Осколков тысяча иль сто

В моей груди сумели разместиться.

В обломке зеркала – черты

Все те же различаешь ты;

Обломкам сердца ведомы влеченья,

Восторг и грусть… Но не любви мученья.

Я дважды дурнем был:

Когда влюбился и когда скулил

В стихах о страсти этой;

Но кто бы ум на глупость не сменил,

Надеждой подогретый?

Как опресняется вода морей,

Сквозь лабиринты проходя земные,

Так, мнил я, боль души моей

Замрет, пройдя теснины стиховые:

Расчисленная скорбь не так сильна,

Закованная в рифмы, не страшна.

Увы! к моим стихам

Певец, для услажденья милых дам,

Мотив примыслил модный —

И волю дал неистовым скорбям,

Пропев их принародно.

И без того Любви приносит стих

Печальну дань; но песня умножает

Триумф губителей моих

И мой позор тем громче возглашает.

Так я, перемудрив, попал впросак:

Был дважды дурнем – стал тройной дурак.

Амур мой погрузнел, отъел бока,

Стал неуклюж, неповоротлив он;

И я, приметив то, решил слегка

Ему урезать рацион,

Кормить его умеренностью впредь —

Неслыханная для Амура снедь!

По вздоху в день – вот вся его еда,

И то: глотай скорей и не блажи!

А если похищал он иногда

Случайный вздох у госпожи,

Я прочь вышвыривал дрянной кусок:

Он черств и станет горла поперек.

Порой из глаз моих он вымогал

Слезу, – и солона была слеза;

Но пуще я его остерегал

От лживых женских слез: глаза,

Привыкшие блуждать, а не смотреть,

Не могут плакать, разве что потеть.

Я письма с ним марал в единый дух,

А после – жег! Когда ж ее письму

Он радовался, пыжась, как индюк, —

Что пользы, я твердил ему,

За титулом, еще невесть каким,

Стоять наследником сороковым?

Когда же эту выучку прошел

И для потехи ловчей он созрел,

Как сокол, стал он голоден и зол:

С перчатки пущен, быстр и смел,

Взлетает, мчит и с лету жертву бьет!

А мне теперь – ни горя, ни забот.

Пока дышу, сиречь пред издыханьем,

Любовь, позволь, я данным завещаньем

Тебе в наследство слепоту отдам

И Аргусу – глаза, к его глазам;

Язык дам Славе, уши – интриганам,

А слезы – горьким океанам.

Любовь, ты учишь службу несть

Красе, которой слуг не перечесть,

И одарять лишь тех, кому богатства не известь.

Кометам завещаю постоянство,

Придворным – верность, праведникам —

чванство;

Иезуиту – лень и простоту,

Недвижность и задумчивость – шуту;

Объездившим полмира – молчаливость,

И Капуцину – бережливость.

Любовь, меня ты гонишь вспять

К любимой, что меня не жаждет знать,

И учишь одарять лишь тех, кто дар не в силах

взять.

Дарю учтивость университетским

Студентам, добродетельность – немецким

Сектантам и отступникам; засим

Пусть набожность мою воспримет Рим;

Голодной солдатне дарю смиренье

И пьяным игрокам – терпенье.

Любовь, ты учишь круглый год

Любить красу, для коей я – урод,

И одарять лишь тех, кто дар насмешкою почтет.

Друзьям я имя доброе оставлю,

Врагов трудолюбивостью ославлю;

Философам сомненья откажу,

Болезни – лекарям и кутежу;

Природе – все мои стихотворенья,

Застолью – острые реченья.

Любовь, ты мнишь меня подбить

Любимую вторично полюбить

И учишь так дарить, чтоб дар сторицей

возвратить.

По ком звонит сей колокол, горюя, —

Курс анатомии тому дарю я;

Нравоученья отошлю в Бедлам,

Медали дам голодным беднякам;

Чужбине кто судьбу свою поручит —

Английский мой язык получит.

Любовь, ты учишь страсти к ней,

Дарящей только дружбою своей, —

Так что ж, и я дарю дары, которых нет глупей.

Довольно! Смерть моя весь мир карает,

Зане со мной влюбленность умирает;

Красам ее цена отныне – прах,

Как злату в позабытых рудниках;

И чарам втуне суждено храниться,

Как солнечным часам в гробнице.

Любовь, ты приводила к той,

Что, презирая, нас гнала долой,

И учишь сразу погубить – ее и нас с тобой.

Когда умру, невесть с какой причины,

Конец ознакомительного фрагмента.