День пятый, утро
Он проснулся рано, в шесть часов утра. Как же много надо сделать за этот день! Пятый день, который он записал потом в актив своей новой жизни. Теперь все прожитое время он делил и заносил в две графы: актив и пассив, сделал то, что хотел, и не успел сделать.
Это утро он хотел начать с гимнастики и пробежки. Встал тихонечко, стараясь не разбудить Зою. Ночью они помирились окончательно, и вновь темноту освещала ее страстная, молодая, как народившийся месяц, любовь, а ответом было его молчаливое согласие: жалко, что ли? Он чувствовал, что ночное светило будет с каждым днем все полнее и полнее, будет зреть и зреть, наливаться соками, а потом воссияет огромной созревшей луной, и ночи его станут такими светлыми и яркими, какими никогда не были раньше.
Он не знал пока, что делать с этой молодой Зоиной любовью, просто хотел успокоиться. Они все чего-то хотят от него, и только она отдает. И не заставляет его быть таким, как прежде. Это главное. Потому что он уже не такой. Ему не нравится, как жил следователь Мукаев. И он хочет вспомнить главное: почему так упрямо шел в то утро в Москву? И что это было за дело, ради которого стоило выжить?
Зоя спала и даже во сне счастливо улыбалась. Но когда он начал потихонечку одеваться, проснулась мгновенно, подняла голову с подушки и бодро спросила:
– Ты куда так рано?
– Гимнастику хотел сделать.
Даже если она и удивилась, вида не подала, вскочила с постели, полезла в шкаф, с нижней полки вытянула, пыхтя, пыльную картонную коробку, звякнуло железо:
– Вот. Ты купил, когда мы поженились, но…
В коробке он увидел пару легких гантелей и еще две потяжелее.
– Сойдет.
Коробку отнес в другую комнату, там же начал не спеша разминаться. Зоя туда заглядывать не стала, он оценил ее деликатность: движения его пока были деревянными, и многого он добиться не смог. После долгого перерыва мышцы заныли, напряглись, и чувствовалось, что завтра все тело будет болеть, словно его жестоко избили палками. После короткой гимнастики он надел спортивный костюм, вышел в прихожую. Зое сказал:
– Пойду пробегусь. Кажется, набрал лишних пять килограммов. В больнице хорошо кормили, да и ты от плиты не отходишь.
Зоя вновь промолчала, и он так и не понял, волновала его раньше проблема набранного веса или же было на это наплевать. Бежать трусцой по тенистой улочке в сторону городского парка ему понравилось. И город понравился. Теперь понравился. Утро было свежим, теплым, ароматным, как только что испеченный хлеб. Запахи эти возбуждали аппетит соскучившегося по активным движениям тела. Он открывал рот, глотал утреннюю свежесть жадно, словно откусывая от каравая, и постепенно насыщался. Пока не стало совсем уж лениво и сыто. Тут он остановился и посмотрел на часы. Все, на сегодня хватит.
Когда вернулся домой, на столе ждал завтрак.
– Тебя видел кто-нибудь? – спросила Зоя.
– Не переживай: я здоровался на всякий случай, – улыбнулся он. – Хотя никого из этих людей не знаю. Не помню. Но они так смотрели… Я им кивал. Я был со всеми вежлив.
Зоя на это ничего не сказала, отвернулась к плите.
Он принял холодный душ, нашел на полочке бритвенные принадлежности, выдавил на ладонь крем для бритья. И глянув в зеркало на свое лицо, вздрогнул вдруг и принялся торопливо его ощупывать. Нос, рот, щеки, скулы, брови. Показалось, что это резиновая маска, а под ней прячется совсем другой человек. Не следователь Мукаев. «Кто ты теперь? Кто?!»
– Пораньше пойду, – сказал он, торопливо допивая кофе. Зоя все так же деликатно молчала, и он пояснил: – В больницу зайду.
– В больницу?!
– Мне надо взять справку. Вэри Вэл попросил.
Все необходимые справки ему дали при выписке, но Зоя, знавшая это, в который уже раз ничего не сказала. Ему же хотелось побывать в больнице до начала рабочего дня, так, чтобы никто об этом не узнал. А вдруг? Что делать в случае, если его догадка подтвердится, он тоже не знал, но все равно пошел.
Повезло. Его лечащий врач, женщина предпенсионного возраста, как раз в эту ночь дежурила и на работе задержалась. Идти ей, собственно, было не к кому: с мужем развелась много лет назад, сын уехал в Москву, внуки приезжали редко, летом жили с матерью за городом на недавно отстроенной даче. Она со снохой не ладила, а потому работала. И летом, когда многие брали отпуска, особенно охотно. Изредка звонила сыну, оправдывала свое отсутствие на даче, где жили его жена и дети, занятостью, работой, своей нужностью здесь, в больнице. Это и была ее жизнь: городская клиника, пациенты с черепно-мозговыми травмами, сплетни медсестер, пятничные посиделки за накрытым столом, со спиртным, с обильной закуской.
– Здравствуйте, Галина Михайловна, – деликатно начал он неприятный разговор. – Я вижу, вы опять задержались на работе.
– Добрый день. Рада вас видеть, Иван Александрович. Хорошо выглядите, посвежели, поправились. Я своей работой довольна. По крайней мере, все, что произошло после того, как вас подобрали на шоссе, вы помните прекрасно, – улыбнулась она, – в том числе и мое имя-отчество. Уже хорошо.
– У вас есть десять минут свободных?
– Да, конечно.
Ему вдруг стало ее жалко. Она молодилась, старательно закрашивала хной седину и носила минусовые очки с затемненными стеклами, чтобы не было заметно сеточки морщин под глазами и утренних отеков. Она так одинока. И похожа на его мать. Мать? Он вздрогнул невольно, но взял себя в руки, спросил:
– Вы ведь тщательно исследовали мой череп, так?
– Да, конечно. Какие-то жалобы, вопросы?
– Нет. За лечение большое спасибо. Жалоб нет. Но… Вопрос у меня есть. Мне сказали в психиатрической больнице, что такие травмы не приводят в полной потере памяти, к амнезии?
– Да, это так. Хотя человеческий организм – вещь загадочная и до конца не исследованная. Тем более головной мозг. Я думаю, что вы принимали какой-то препарат. Быть может, вдыхали. Да, скорее всего, так. Но если это был одурманивающий газ, то точный состав его теперь определить невозможно. И когда вы поступили к нам в больницу, тоже было невозможно. В вашей крови и в моче не обнаружилось ничего, никаких наркотиков.
– Я это прекрасно понимаю. Что это был именно газ, можно определить только после вскрытия, если взять ткани на анализ и исследовать головной мозг. Но это возможно лишь в случае, когда после приема препарата до смерти пациента прошло немного времени. Меньше суток. И непременно нужно вскрытие. Анализ крови ничего не покажет.
– Вы разве врач? Химик? – Она, кажется, насторожилась. Что он такого сказал?
– Нет. Я следователь прокуратуры. И, если честно, у меня к вам есть более важный вопрос. Бог с ним, с этим препаратом. Скажите, Галина Михайловна, нет ли у меня на лице каких-нибудь швов?
– Швов?
– Ну да, шрамов, швов. Я хочу знать, не делали мне в недалеком прошлом пластическую операцию? Быть может, ее следы тщательно скрыты?
– С чего вы это взяли? – Она глянула на него поверх очков с откровенным удивлением.
– Не знаю. Может быть, мне просто сделали это лицо?
– А вы им недовольны? – Она улыбнулась.
– Нет, отчего же.
– Еще бы! Красивое, правильное лицо. Я старше вас на двадцать лет, могу себе это позволить.
– Что позволить?
– Сказать, что вы очень красивый мужчина. На редкость красивый. Такие чистые, чеканные линии, особенно носа, бровей… Думаете, кто-то мог захотеть скопировать это лицо? Из-за его редкой привлекательности?
– Нет, причина, возможно, была другая.
– Все ищете объяснение тому, что никак не можете вспомнить себя Иваном Александровичем Мукаевым? Жену, детей не вспомнили?
– И друзей тоже.
– Нет, милый мой, – она вздохнула. – Забудьте вы про шпионские страсти. Вот ведь какая странность: все забыли, а сюжет какого-то американского боевика помните. Пластическая операция, замена одного человека на другого. У нас не Голливуд и даже не Москва. Провинция, тихая, полусонная провинция. Даже такой красавец, кому вы нужны, чтобы копировать вас? Огромные деньги на это тратить?
– Не знаю.
– Разочарую я вас или нет, но это не вызывает сомнений: вы с таким лицом родились. Если что-то делается, то скрыть это полностью невозможно. Я исследовала ваш череп вдоль и поперек. Это ваше лицо, следователь прокуратуры Мукаев. Ваше с самого рождения, с самого первого дня. Примите это и не мучайтесь.
– Значит, я родился такой. Что ж, тогда будем искать другое объяснение.
– Все-таки будем?
– Я не могу жить с чувством, что мне навязывают все чужое. То я никогда не делал, так никогда не поступал. А я поступаю так, как помню. Не головой, телом. А может, уже и головой.
– Успокойтесь. Вам нельзя волноваться.
– Я спокоен. У меня было дело в жизни. Какое-то важное дело. А я иду сейчас на работу и не могу с полной уверенностью сказать, оно это или же не оно. До свидания.
– Всего хорошего. На осмотр как-нибудь зайдите. Найдите время.
– Спасибо, я здоров, – сердито ответил он и направился к дверям.
…Он вновь проходил мимо платной стоянки. Его машина была по-прежнему там, черный «пятисотый» «Мерседес». Да и куда он денется без хозяина? И снова он не смог удержаться. Как можно не подойти к своей машине? Но где же ключ? Взломать ее, что ли? Он подергал за ручку дверцы. Машина была заперта, но не на сигнализации. Лишь на руле висел противоугонный «костыль».
– Ты чего здесь крутишься, мужик? – Здоровый детина в камуфляже надвигался горой.
– Следователь прокуратуры Мукаев, – он достал документ и впервые почувствовал: я власть! Это было так сладко! Он имеет право задавать вопросы.
– Извините. Я в городе недавно. Вас, наверное, все знают в лицо. Что-то хотели узнать?
– Давно она здесь стоит? – кивнул он на красивую машину.
– А кто ее знает? Может, с месяц, может, и поболе. Прежний охранник уволился.
– Где ж он теперь?
– В Москве. Говорят, переехал. Жена квартиру в наследство получила. Везет.
– Жаль. Я не про квартиру. Что, деньги кто-нибудь платит за «Мерседес»?
– Деньги давно никто не платит, но будьте уверены: как только хозяин явится за своей крутой тачкой, я уж с него слуплю! Ох и слуплю! Двойной тариф за каждый просроченный день!
– А выставить вон со стоянки? Раз не платят?
– Выставить?! «Пятисотый» «мерс»?!
– Да, понимаю. Его владелец не простой смертный. Скажите, если бы у меня были ключи…
– Вы – власть. Вдруг хозяина давно пристрелили? У этих крутых жизнь короткая, как песня. Но, что хорошо, – веселая.
– Частушка, что ли?
– Ха! Точно! Веселый вы. Какие-нибудь проблемы с этой машиной?
– Пока нет. Пусть стоит. Но я еще зайду. С ключами.
– Как скажете. Вы – власть.
Он ушел, потому что, даже сев в свой черный «Мерседес», он все равно не знал бы, куда на нем ехать. Ну сел, а дальше-то что? Нет, рано.