2
Дневник Тихохода
……………………………………….
Привет, дневник! Смеюсь, потому что не думал, что бывают сны в руку.
Смешно. Сон в руку. И пистолет тоже в руку. Смеюсь, а самому плакать хочется. Хорошо, что у меня есть ты, дневник…..
Сегодня ночью мне приснился карась, ей-богу, – серебристый, увесистый, с выпуклыми, как у рыбы-телескопа, глазами. Эти уродливые наросты на скошенном лобике карася вонзились в меня двумя немыми укорами – такое случается только в кошмарах. Карась смотрел с «человеческим» выражением и пытался что-то сказать. Жуткое и мерзкое ощущение. Я пытался удержать его в руках, а он выскользнул и плюхнулся в озеро. Но пробудился я от того, что вместо рыбы в моей руке вдруг оказался пистолет и я выстрелил. Во всяком случае, мне отчетливо показалось, что я стрелял в человека, кажется, в женщину. У меня есть наградной «Макаров». Храню его в сейфе, от греха подальше. Но сначала мне отчетливо приснился карась. Смешно – карась в руку.
Никогда раньше мне не снилась живая рыба – к чему бы это? Карась был так велик, что едва помещался в ладонях, гелеобразная слизь покрывала его чешуйчатое тело, пахло тиной и ранним августовским утром. Именно августовским. И я тут же вспомнил, что третьего августа у Натальи День рождения. Хотя сегодня март. Карась был каким-то таинственным образом связан с моей бывшей супругой. Не иначе как был ее посланцем в мой сон. Дело в том, что моя милая Наталья считала себя ведьмой. Никогда не скрывала этого, говорила всегда с ироничной усмешкой на тонких, красиво очерченных кошачьих губах. И напевала про себя тоже с усмешкой, и называла меня в шутку «тираном», который запрещает своим любимым петь. Я и был этим непроизвольным тираном, и остаюсь таковым, потому что из всех видов музыкального жанра предпочитаю один – тишину.
Уже не первый раз я просыпаюсь со странными, смешанными и непонятными мыслями в марте. Но сегодня что-то решительно сдвинулось в мире, ибо ко мне в сон явился странный посланец – карась – и хотел что-то прошептать своим беззубым «окающим» ртом, но не успел. Я проснулся в половину четвертого утра.
О чем я думал вчера вечером? Конечно, не о карасе. Надеюсь, что никогда в жизни не буду думать перед сном о рыбе, разве что – когда превращусь в кота. Я размышлял об ином. О том, что жизнь моя в пятьдесят пять лет распалась как бы на две половинки: в прошлом осталось здоровье и кураж, в неясном будущем – хромота, прогрессирующий артроз коленного сустава и, возможно, инвалидность. Сказать, что при этом я не думал о Наталье, было бы глупо. Она незримо присутствовала рядом со мной повсюду, хотя географически была очень далеко. Не только географически, но и физически. Я разделяю эти понятия, потому что первые месяцы после разрыва я чувствовал ее запах, теплоту смятой постели, на которой мы спали, сходил с ума от ее незримого присутствия.
Вчера я не удержался и на пике своих ностальгических воспоминаний принял немного горячительного, чтобы снять душевную и физическую боль. Боль-то по сути одна, но «счастливому обладателю артроза и ностальгии» кажется, что физическая боль никак не связана с хандрой душевной. Так могут рассуждать лишь «неофиты» в болевых ощущениях. А я себя неофитом не считаю. Ранение в ногу и контузия не прошли мимо меня. И артроз у меня вполне «благоприобретенный»! Просто иногда бывает не до самодисциплины и философии. Хочется тупо унять боль проверенным традиционным средством. Выпил стакан коньяка. Не помогло. Принял еще. Принимал до тех пор, пока не отключился. И вдруг в похмельном предутреннем мозговом тумане – совершенно ясный уродливый карась с выпученными глазами. Честно говоря, я и на рыбалку никогда раньше не ходил. Я имею в виду обычную рыбалку с удочкой, накопанными с вечера червями, с целлофановым пакетом для добычи. Только в раннем детстве. Летними туманными утрами плелся с друзьями на озеро и таскал на удочку каких-то мелких рыбешек для рыжей кошки, которая жила у нас в семье. Приятели говорили, что мы «ходили на карася». Но то, детское, уже давно не беспокоило меня воспоминаниями. Оно казалось таким далеким и неясным, что не являлось ко мне во сны, как утерянный навсегда рай. А карась во сне и Наталья были явными, сегодняшними переживаниями. И боль в коленном суставе, и общая хандра. То детское карасевое и сегодняшнее настоящее объединяло лишь то, что они были напоминанием о потерянном рае. Мне бы хотелось когда-нибудь стать достаточно старым, чтобы снова почувствовать себя ребенком и начать читать сказки. «Будьте как дети». Это призыв не потерять рай, не изгнать его из души омерзительными мыслями. А я изгнал. И теперь сам себе напоминаю изгоя. И гонителя в одном лице. А еще, как верно замечала Наталья, я был тираном, запрещающим родным людям петь.
Не сползая с постели, я перетянул коленный сустав шерстяным шарфом. Потом доковылял до холодильника, в котором оставалось пиво. Открыл ноутбук и заглянул в сонники. «Женщинам караси снятся к беременности, если карась…» Не то! «Мужчинам – к прибыли, если карась был пойман». Своего карася я не поймал, но и не упустил, кажется.
Уж лучше бы мне приснилась моя прелестная Наталья с золотистыми локонами до плеч и светящимися кошачьими глазами. Все-таки март. Весна. Воздух напоен хмельными ароматами. Красавица могла приходить во сны даже против моего желания. Обладала каким-то сверхъестественным даром. Мы умели общаться на расстоянии. Иногда я этому вовсе не противился потому, что после Натальи у меня не было постоянных женщин. Были случайные. О них я забывал быстрее, чем марку автомобиля, на котором мы подъезжали к моему дому, чтобы ночью за деньги или без них на время забыть об одиночестве и душевной боли. Впрочем, все это в прошлом. Даже это. В том самом прошлом, в котором осталось здоровье и кураж. Теперь – надвигающая инвалидность и карась во сне весеннем. Вот так-то, господин полковник. Тебе тоже никто давно не пишет. Посылает в твои сны весточки.
Что-то очевидно изменилось в мире за эту ночь. «Надо бы посмотреть на себя в зеркало, – с горечью усмехнулся я. – Не превратился ли я в какое-нибудь чудовище из кошмарных видений Франца Кафки? Быть может, я увижу в зеркальном отражении не пятидесятипятилетнего сухощавого седого полковника К., а покрытого щетинистой шерстью упитанного кабанчика, которого можно пускать под нож добросовестному мяснику? Фу, какой бред несется утром с похмелья».
И все же что-то очевидно изменилось за эту ночь.
В комнате холостяка все как обычно – «художественный» беспорядок. Пахнет мазями с пчелиным и змеиным ядами. Вчера втирал все эти снадобья в больное колено. Змеиный яд «горячее».
«…Уж лучше бы мне приснилась Наталья, а не карась».
Что-то поменялось в окружающем мире за эту ночь. Я это чувствую. Прошла физическая боль? Надолго ли? Скоро вернется. И притащит за собой душевную хандру – будьте уверены! Я изучил боль за последний месяц так, как изучают женщину, с которой не расстаются ни на секунду. Наталья… не выходит из головы. Если боль вернется, то на древнегреческом это будет звучать благозвучно и даже немного радостно – «ност» «алгия». В переводе – «возвращение боли». Черт бы побрал такую ностальгию. Если бы во сне весеннем появилась моя бывшая супруга, это была бы приятная ностальгия.
Что же поменялось? Трость. Точно! Тросточка.
В углу в прихожей серебристым светом отливал новый для меня предмет – приобретенная три недели назад в аптеке алюминиевая трость с рукояткой из орехового дерева. Трость. Да. Отнюдь не романтическое копье Дон Кихота. И не орудие воина Георгия – Победоносца. И не «денди трость» из стихотворения Гейне. Скорее, символ нового мировоззрения. Знак новой философии тихохода. Я усмехнулся. Удилище, с помощью которого я поймаю первого в своей жизни карася. Нечто незыблемое, как потерянный рай, и эфемерное, как ад, в который вступаю. Ад и рай понятия реальные, но совершенно неопределимые. Где заканчивается рай и начинается область ада? Если при жизни, то рай – это утраченное навсегда детство. Ад – невозможность любить. Кажется, любить я еще был способен, несмотря на внешнюю атмосферу ада. Значит, рай не окончательно покинул меня. Иногда во мне скапливалось столько нежности, что я не знал, на кого излить ее. Знакомился с девицами по Интернету и признавался им в любви, а они шарахались от меня, как от маньяка, и были правы: нежность нужно изливать на любящих – тех, которые находятся рядом. Со мной рядом находился черный кот Тихон, которого я иногда в шутку величал «архиерей» за его монашество и горделивую осанку. Монашество его было вынужденным. Я тиранил кота и не выпускал его на улицу, боялся, что пропадет там среди своих сородичей, влюбится в какую-нибудь рыжую красавицу и сбежит с ней в жизнь вольную. Окончательно меня забудет, и мне не с кем будет разговаривать долгими зимними вечерами. «Архиерей Тихон» – не тот, для кого копилась моя нежность. Ему доставались моя боль и раздражение. Впрочем, и капли любви, когда я понимал, что он единственное существо, которое разделяет со мной одиночество холостяка.
Кажется, я выяснил, что изменилось в эту ночь по существу, то есть не только внешне или событийно. Нет. По существу моего мировоззрения. Я должен попытаться принять новую философию жизни. Стать другим. Именно об этом я вчера и размышлял перед сном. Я должен стать спокойным, тихим, смиренным. Научиться жить с болью и тростью тихохода. Перестать быть тираном, уничтожить в себе эгоизм собственника, по утрам пить крепкий чай, а не пиво, читать перед иконками утреннее правило, иногда бывать в церкви. Учиться молиться. Не думать о мартовских снах, в которых я жду Наталью. Никогда никого не осуждать. Даже мысленно. И ходить…, ходить…, ходить…, ползать малыми шагами…, малыми кругами…, без ропота накручивать круги, как молитвенные четки. Как когда-то я проделывал это в госпитале после ранения. Но тогда я был молодой, а теперь… о, господи! Как это много для такого изгнавшего из себя рай типа, как я! Как это много для человека бегущего. Все равно, что взлететь. А мне предстояло научиться ползать без ропота. Не слишком ли крутой поворот для пятидесятипятилетнего холостяка-эгоиста?