ГОСПОЖА ИДЕЯ
Идеи вошли в жизнь человека в доисторические времена. Однако возникновение представлений об идеях, их открытие произошло относительно недавно. Поворотным пунктом стала, скорее всего, эпоха, которую К. Ясперс назвал вторым осевым временем (примерно середина первого тысячелетия до нашей эры). Идея была обнаружена как что-то особенное в сознании и жизни людей. Она стала предметом анализа, рефлексии. Идея стала обрастать идеями о ней. Возможно, самым ярким примером такого оборота дела стала философия Платона, в которой идеи обрели царственное положение. За ними был признан статус чего-то идеального, вечного и самого совершенного. Еще одним свойством идеи оказалась всеобщность ее формы, т.е. идея, как всеми признано, может быть безразмерной по отношению к своему содержанию. Скажем, идея человека вмещает в себя всех бывших, существующих и будущих существовать людей. Ни один из них, формально говоря, не ускользнет от нее. Найдет, накроет и вместит всех. Идея была понята идеалистически, как нечто виртуальное, но исключительно значимое, важное и высокое – отсюда однокоренные слова: идея – идеальное – идеал.
У идей обнаружились некоторые положительные свойства: идею невозможно убить физическим образом. Идея не изнашивается подобно вещам, а напротив, чем больше мы ее практикуем, тем совершеннее она делается, ее можно передавать другим, не теряя ее при этом, подобно отданному другому рублю или яблоку. Она оказалась вне времени и пространства, т.е. вечной и чистой, по Платону. Для идеи, как и руководимого ею разума, нет никаких препятствий или барьеров. Перед ней бессильны расстояния, толщи земные и небесные бесконечности8. С идеями на уровне формальной логики можно обращаться как угодно, непосредственного физического или материального ущерба мы при этом не несем. Другими словами, наши ошибки в этой сфере физически безопасны, правда, до того момента, пока мы не совершаем какого-либо физического действия или какого-то поступка на их основе, руководствуясь ими. Но что интересно, сколько бы мы ни извращали ее, сколько бы ошибок и ложных операций с нею ни совершали, сама идея никогда на это не пожалуется, все стерпит и не скажет, что, мол, ты ошибся, что я не такая и т.д. (Это может сделать лишь конкурирующая идея или чисто практическая ситуация, скажем, тупика или невозможности реализовать какую-нибудь физическую потребность на основе этой идеи.) Можно и дальше перечислять достоинства идеи, особенно в теоретических науках, в которых все моделирование реальностей теоретично, идейно. Они позволяют делать сложные мыслительные (идейные) эксперименты, модели и т.д.
Но поскольку у меня отношения с идеями давние и непростые, то я буду говорить не столько о светлой стороне дела, сколько в основном о тех, к сожалению, «теневых» чертах идеи, о которых, как мне неоднократно приходилось убеждаться, большинство из нас не задумывается по самым разным причинам. Собственно именно ввиду нашего по большей части идеалистического отношения к идеям я и загляну за их фасад.
Что это за черты?
Во-первых, идеи подают, позиционируют себя, как мы уже сказали, в качестве чего-то идеального и истинного. Плохое здесь в том, что они, мягко говоря, не отличаются при этом скромностью. Ни одна из идей как таковая не говорит нам – я могу нести в себе ложь, я тебе на подхожу, я могу тебя подвести или просто загубить. Если мы и замечаем это в них, то это не заслуга идей, а заслуга нашего разума, который использует для выявления ошибки обязательно и как минимум другую идею.
Отсюда другое ее свойство, т.е., во-вторых, идея как таковая, т.е. в своей самотождественности несовместима со всякой другой идеей и по сути враждебна ей. Идеи в принципе, по самой своей сущности несовместимы друг с другом. Как, скажем, идея воздуха может быть тождественна или совместима с идей ботинка? Никак. Отсюда – бесконечные споры, скандалы, война идей друг с другом. Ее легко угадать как в непрекращающихся идейных битвах политиков, философов и всяких идеологов, так и в науке в виде конкуренции точек зрения, доказательств, опровержений и интерпретаций. Но если мы коснемся идей оценочных, нормативных суждений, то вот где открывается настоящий хаос в отношениях между идеями, вечная война не на жизнь, а на уничтожение! Об одном и том же мы найдем массу несовместимых и прямо противоположных идей.
Неизбежность драчливости и несовместимости идей вытекает уже из того, что они идеальны, беспримесны, стерильны и больше всего озабочены этой своей чистотой. Неистребимый перфекционизм идей – это высшая степень перфекционизма. Человек бессознательно или на практике может их путать и т.д., но, повторю, к самим идеям как таковым это не имеет никакого отношения. Может быть, он делает это отчасти из-за безотчетного страха, поскольку они так строги, бескомпромиссно последовательны и безжалостны по отношению к человеку, когда он поддается их настырности, отдается в их руки, и они получают власть над ним? Но вместе с тем, разве не идеи, их жажда совершенства и абсолютности заставляет людей в познавательных усилиях добиваться этой перфектности? Не является ли эта жажда истины знаком нашей прикованности к идеям, не перфекционизм ли идей делает нас их галерниками?
Драчливость идей – яркая их черта. Она с полной силой заявила о себе уже в античности, отлившись для нас во вполне бесчеловечную формулу: «Платон мне друг, но истина дороже».9 В конце концов так говорит не Аристотель и Платон, а истина-идея. Если ее послушать, то идеи-не-истины не бывает. Этого для начала она хочет от человека – признать ее в качестве ценности, бульшей чем сам человек, даже друг. Но уже в этом есть что-то зловещее и вампирообразное.
Итак, она хочет быть самым дорогим для человека сокровищем. Дороже чем сам человек, ибо она истина и на ней, а не на человеке лежит печать вечности и совершенства. (Ну кто это, кроме Христа-богочеловека мог сказать, что Я – это путь, истина и жизнь?) Нет, повторю, идеи-лжи, лживых идей. Есть только идеи-истины. Так говорит истина-идея, и ничего другого она говорить не может. В этом смысле она одномерна и однозначна.
В-третьих, мы можем сказать, что она не только драчлива, но и самоуверенна до бесконечности. Она не самокритична (это возможность свободного человека), не в состоянии оглянуться на себя и не способна на самооценку. Сама по себе идея не рефлексивна, она не в состоянии посмотреть на себя со стороны, осмыслить и оценить себя, у нее нет разума. Она в этом смысле одномерна, «безмысленна».
В-четвертых. сопутствующим качеством этого недостатка являются слепая напористость, даже нахальство, если хотите, бессовестность и бесцеремонность, попросту абсолютная невоспитанность, имморализм идеи как таковой. Способу, каким она входит в наше сознание, позавидовал бы любой карманник или медвежатник. Мы никогда не чувствуем, как она оказывается в глубине нашего существа, не то чтобы в желудке или под кожей, а именно в самой глубокой глубине нашего существа, в самой главной, собственно человеческой его части – в мозгу, в сознании, чуть ли не в самой сердцевине нашего Я. И все это без каких-либо материальных признаков, если не считать звуков или зрительных образов как посредников в совершенно незаметном переходе идеи от человека, из книги, из телевизора или Интернета – в наш внутренний мир.
В-пятых, идея не только внутренне совершенна и перфектна, а внешне – внеморальна (имморальна – глуха к моральным чувствам и нормам, идущим от человека и общества), но и в одном своем качестве, пожалуй, страшна. Эта черта соседствует с ее «чувством непогрешимости» и всеобщностью ее формы, являясь своего рода их синтезом. Идея – истинный захватчик, экспансионист. Она только и ищет, как бы включить в себя то, что ей принадлежит «по идее», никакой предмет не ускользнет от включенности в нее, если он ей соответствует опять-таки «по идее». В этом смысле идея тотальна. Ее тотальность имеет продолжение в перманентной политике экспансии, не вести которую идея просто не в состоянии. Единственная «социальная мечта» идеи – это быть всеобще и безоговорочно признанной, жить и хозяйничать в сознании всех без изъятия людей. На этот крючок попались мыслители Просвещения, наивно поверившие, что наше благо – единомыслие в истине-идее, которая и есть естественный, лежащий в основе человека и общества идеал, наше всеобщее спасение.
Конец ознакомительного фрагмента.