Глава 13
И так оно и случилось.
Ранчо под его управлением стало быстро развиваться. Количество лошадей постепенно увеличивалось, но самым примечательным было изменение качества табуна – Джерри хотел не просто развивать хозяйство «вширь», он совершенствовал его «вглубь». Задумав создать «сбалансированное богатство», как он любил повторять владельцу ранчо и работникам, он не уставал разъяснять всем своё видение будущего.
Владелец ранчо поначалу сопротивлялся: «Зачем ты усложняешь всем жизнь, Джерри? Ранчо было успешным и до тебя. Мы продавали лошадей в другие хозяйства и всем, кто в них нуждался. И покупателям было все равно, насколько породисты их покупки. Одним нужна просто тягловая сила, другим – забава для их отпрысков. Мы же не ферма для разведения высокопородистых особей. Мы – хозяйственники». На что Джерри возражал, что даже для сохранения высоких физических качеств необходимо поддерживать породу. Дворняги бывают разные, добавлял он. Одни становятся средством улучшения других пород, другие – лишь портят их.
В конце концов, владелец ранчо сдался и махнул рукой, дав Джерри полную свободу в управлении, что лишь пошло всему хозяйству на пользу. Джерри стал приобретать породистых лошадей. Немного, но с толком. Он построил отдельную конюшню для чистокровок – «пусть даже запах в их стойлах будет особый». Для немногочисленной когорты породистых и полупородистых лошадей приобретались самое лучшее сено и пищевые добавки. Они спали на самых мягких и ароматных опилках. А вода в их поилках была самая полезная и чистая. Дело дошло до того, что Джерри заставил конюхов, приставленных к «особой» конюшне, принимать душ как минимум дважды в день и запрещал им входить в нее, не сменив сапог. Конюхи даже не противились этой причуде Управляющего – к тому времени у них значительно выросли зарплаты и улучшились условия труда. Они, конечно, посмеивались между собой над «заскоками босса», но в глубине души соглашались, что Джерри – настоящий Мужик, прирожденный Лошадник и заслуживает всяческого уважения.
Через пять лет на ранчо уже было три ахалтекинца, пять арабов, семь орловских рысаков и пять английских скаковых – все чистых кровей. Это было весьма дорогостоящее предприятие. Чтобы не подкосить все хозяйство, Джерри начал сдавать лошадей в аренду, в основном, для верховой езды. Мало-помалу, это стало окупаться, и владелец ранчо приобрел ложу на одном из самых престижных калифорнийских ипподромов. И считал особым шиком появляться там в сопровождении Джерри, который с годами лишь приобрел еще больше мужского шарма и несколько вальяжной уверенности.
Да, это было еще то зрелище: небольшого роста, слегка сутуловатый, с редкой растительностью на голове, с бледной, не способной к загару коже, усыпанной миллионами веснушек, и такими же бледными выцветшими светло-голубыми глазами господин лет шестидесяти пяти, медленно семеня и пошаркивая, проходил в ложу. И вслед за ним в ложе появлялся высокий, статный Аполлоно-Геркулесо-Давид, с годами прибавивший к своей внешности и харизме еще и властные черты Зевса, пронзая пространство аквамариново-серыми глазами и гордо поворачивая голову с буйной шевелюрой… под восторженные взгляды многочисленных дам и не только.
По правде говоря, Джерри старался избегать этой сомнительной, по его представлениям, чести сопровождение владельца ранчо на ипподроме. Во-первых, это отнимало у него массу столь ценного времени, которое Джерри с бо́льшим удовольствием потратил бы на общение с Океаном и Доской. Во-вторых, ему было жалко лошадей, которых нещадно пинали в бока, дергали за уздцы и хлестали прутами невзрачные, малорослые и щуплые, словно подростки, жокеи. Джерри старался не обращать на все это внимание, но в душе каждый раз испытывал саднящее чувство вины перед лошадьми и потому никогда не заглядывал в конюшни после забегов.
Но, как это часто бывает, именно на ипподроме, среди человеческой суеты, алчности и азарта, среди запаха лошадиного пота и навоза, чудесным купажем смешивающимся с ароматами дорогого парфюма и сигарного дыма, Джерри встретился взглядом с той, которую спустя несколько месяцев он назвал своей Миссис Дуглас.
Он сидел, откинувшись на спинку мягкой скамьи в ложе и рассеянно оглядывая пространство вокруг себя. В голове его тем временем проплывали мысли о кобыле Анне, которая была беремена и должна была ожеребиться со дня надень; о старом ветеринаре, который, как всегда, безотказен и уже давно не повышает цен на свои услуги – очевидно, в благодарность за то, что Джерри ввел за правило посылать тому свежее кобылье молоко, которое тот высоко ценил, употреблял сам, а также рекомендовал его своими соседям и родственникам для поднятия иммунитета и борьбы с бронхо-легочными заболеваниями – к их вящему ужасу. Его мысли также были о том, что, если дела пойдут так же славно, как они шли до сих пор, придется нанимать еще одного, а то и двух работников. Или повышать оплату нынешнего состава при условии, что они согласятся работать больше, а отдыхать меньше. У Джерри быстро испортился бы характер, если бы его голову занимали исключительно мысли о работе и связанной с ней заботах. К счастью, помимо работы, у него были еще и менее ответственные и нематериальные мысли – как можно догадаться, связанные исключительно с Океаном, Доской, Пляжем, Волнами, Ветрами, Свободой, в общем, всем тем, что заключало в себе емкое слово «Серфинг». И, таким образом, все его мысли о работе протекали на уютном и защищающем его сознание фоне в виде выныривающих вдруг посреди озабоченности о корме для беременных кобыл приятных и радостных, как солнечные блики на поверхности воды, предвкушений будущей поездки на Гавайи, хулы, запахов местных пряных цветов и пляжей. Океан пах, как ни странно, везде одинаково.
Синева гавайского неба и захватывающая дух красочность тамошней фауны как раз всплыли перед его мысленным взором, когда глаза его, блуждая бесцельно по рядам зрителей, наткнулись на нечто, удивительным образом соответствовавшее его гавайскому умонастроению, и легко встроившееся в его мысленную картину. Это были другие глаза, ярко-фиалковые, с легкими голубыми оттенками.
Ее звали Лайма. Вот такое странное имя, объяснявшееся происхождением ее предков, выходцев с Балтии. Джерри влюбился с первого взгляда, бесповоротно, безнадежно и тотально. Он никогда прежде не испытывал ничего похожего. Лишь отдаленно покорение самой высокой волны, с гребня которой он в доли секунды узревал роскошную лазурь океана и веер соленых брызг прямо в лицо, напоминало тот восторг, который захлестнул Джерри в момент встречи их взглядов. С годами, яркость того первого восторга несколько стерлась, но не исчезла совсем. И Джерри много раз испытывал его, когда наблюдал за женой, задумчиво расчесывавшей свои гладкие блестящие волосы цвета спелой пшеницы, или с тихой нежностью поглаживавшей по шее своего любимого жеребца Султана, или рассеянно закручивавшей на своем пальце кудряшки их сына Айэна.
Союз их душ был бы почти абсолютен – если бы Лайма испытывала такую же страсть с Океану. Увы, она не только не испытывала никакой страсти к этому бесконтрольному водяному хаосу, она просто панически боялась воды. Она плавала, но лишь на глубине собственного роста, вернее, до уровня подбородка. Как только вода начинала плескаться на уровне губ, ее охватывала паника и на том ее заплыв заканчивался.
Конечно, это поначалу очень огорчало Джерри. Пару раз он пытался приучить Лайму к глубине, но все кончалось истерикой и слезами. Джерри сдался быстро, решив не «издеваться над природой».
Он утешил себя тем, что Лайма вдруг обнаружила настоящую страсть к лошадям. Выросшая в городе на северо-западе страны, и практически никогда не имевшая с ними дела, она внезапно прониклась такой любовью к этим существам, населявшим ранчо, что полностью посвятила себя общению с ними. Она с удовольствием возилась с животными, охотно помогала работникам, вскакивала с постели всякий раз, когда слышала «странное ржание» и мчалась в конюшни проверить, все ли в порядке. Она присутствовала при всех родах, настаивала на том, чтобы первой попасть в поле зрения новорожденного жеребенка и выхаживала кобылу с отпрыском столько, сколько это было необходимо. Не имея никакого биологического или медицинского образования, она в скором времени стала весьма сведущей в ветеринарии. И завоевала настоящую любовь и уважение старого ветеринара Хопкинса, уже который год опекавшего животных на ранчо.
Неожиданно для себя, Джерри обрел в Лайме незаменимого помощника, на которого можно было положиться во всем и всегда. Это позволило ему высвободить время для поездок к Океану, и он стал устраивать «побеги с ранчо» чаще и с полного благословения жены.
Через два года после свадьбы у них родился мальчик. Во время беременности, Лайма часто общалась с парой кобыл, которые так же, как она, ждали потомство. За месяц до положенного срока, она посмеивалась над собой, сравнивая себя с теми кобылами: «Приятно быть на сносях в такой дружной компании».
Сын родился в положенный день и час, без всяких осложнений, здоровенький, пухленький и громкоголосый. Джерри, полночи и полутра не находивший себе места, и метавшийся под дверью родильной палаты в больнице Сан-Диего (это был каприз жены – рожать в городке, в котором она с родителями прожила несколько лет), чуть не лишился чувств и сознания, когда из родильной донесся громкий плач новорожденного. Мистер Хопкинс, участливо решивший сопровождать чету в больницу, облегченно вздохнул, вытащил большой белый носовой платок из кармана брюк, и хотел было промокнуть пот со своего лба, когда увидел, что Джерри начинает закатывать глаза и потихоньку обмякать. Ветеринар быстро, насколько ему позволял возраст и барахлящие суставы, бросился к Джерри и вовремя подхватил его за подмышки, подтащив к креслу и плюхнув того на кожаное сиденье. Подбежавшая к ним медсестра, разом оценив ситуацию, помчалась за нашатырем, но, пока она бегала, Джерри уже очнулся и терзал вышедшего из родильной акушера вопросом о том, когда можно увидеть жену и сына. Акушер, театрально закатив глаза, велел успокоиться и сообщил, что Джерри пустят к ним, как только помощница закончит с необходимыми процедурами. «К тому же, – коварно сузив глаза, добавил акушер, – у Вашей жены еще не отошла плацента», и пошел от замершего в оцепенении Джерри вглубь коридора. Перед мысленным взором Джерри проплыла картина родов его любимой кобылы Ласточки, и ему опять чуть было не стало худо. К счастью, как раз в этот момент появилась медсестра с нашатырем, и Джерри, выхватив флакончик из ее рук, поднес его к носу и вдохнул…