Во гробе
«Некогда, среди одного дикого племени был бесчеловечный обычай обессилевших стариков вывозить в лес или глубокий ров, и там бросать на съедение диким зверям. И вот, однажды, сын повёз своего отца на лубке и хотел бросить его в ров вместе с лубком, но внук этого старика, увязавшийся за отцом и дедом, вдруг сказал: „Постой, батюшка, лубок-то не бросай!“ „Да для чего же тебе этот лубок?“, – спросил отец маленького сына. „Как же для чего?! Когда ты, батюшка, состаришься, так я тебя на этом лубке под горку отвезу!“ Задумался отец над словами своего сына и повёз своего старого отца назад домой».
И народу-то в ресторанчике было немного, но гудели по-хорошему. Отмечали с самого почти утра. Во главе стола сидели двое мужчин: молодой, но уже с первой сединой, в остатке костюма, то есть без пиджака и галстука, и отец его, почти старик, в лоснящемся пиджаке и в полувыцветшем галстуке.
– Ну что, отец, нравится? – спросил молодой, широко взмахнув рукой в сторону всего сразу.
Дед заёрзал на стуле.
– Да, да! Очень нравится!
Ресторанчик, действительно, был симпатичный. Не слишком большой, и не очень маленький. А главное, был он по-домашнему уютный.
– Радуйся, отец, чего сын твой достиг. И построили-то всего за четыре месяца!
– Радуюсь, сынок, радуюсь! Молодец! Скинуть бы себе лет десять, пошёл бы сюда поваром работать, – захихикал старик.
– Не волнуйся, отец, без дела не останешься. Накрутим тебе с ресторанчика какую-нибудь кафешку, будешь народ наш блинами кормить, да чаем поить.
– Куда мне… – вздохнул Дед.
– Да не сам же! Наймем работников. А ты только командуй да смотри, как работу делают, чтоб посетители довольны были. А если кто ленивый или пьяница окажется, я его, – ты, то есть, хозяин их, – быстренько… уволим. Согласен?
И стал он что-то говорить, объяснять, вспоминать, ругать кого-то и при этом всём пить да подливать то себе, то отцу своему. Но Дед почти ничего не воспринимал, потому что несколько стопочек ранее уже сделали своё дело. Да и компания эта разонравилась, и давно стало ему утомительно в ней, чего, конечно, не мог он сыну сказать. Накурили, скатерти запачкали… Кто не заснул за столом или в креслах залы, тот шумел-дурачился, да всё как-то со скверными словами вперемежку, каких Дед терпеть не мог. По всем этим вместе сложенным причинам впал он в почти сомнамбулическое состояние, и теперь всё плыло куда-то, – и голоса, и люди, – то приближаясь, то исчезая. Сквозь туман этот ощутил Дед нечто неподвижное, ждавшее его пробуждения. Он почувствовал, как внутри него натянулась невидимая верёвочка, задрожала и вдруг оборвалась. Дед испугался и открыл глаза, хотя уверен был, что и не закрывал их вовсе… Не моргая, смотрел на него сын.
«Началось, – подумал Дед. – О, Господи! Тяжки грехи наши!»
– Ты чей? – спросил его сынуля. – Из моих?
– Из твоих, – тяжело вздохнул Дед.
– Отец чей что ли?
– Ну да…
– А чей же, батя?
Дед начал соображать, как бы ему так объяснить, чтоб побыстрее и насовсем уж вспомнил, но и грамма хоть какого соображения не лезло в полупьяную голову…
Заметил Дед некоторое время назад за сыном своим странность. Разговаривает, а из слов получается, что не с ним, отцом его, а с кем-то другим, одному ему известным. «Что ж, – думал Дед, – работает много, для людей старается, на благо отчизны, вот и постраннел. Двинешься тут, когда всё о родине, да о родине…».
Весьма кстати вышел из кухни официант с тележкой – блюда менять. Дед поманил его:
– Водички холодной не найдется? Хоть из-под крана. Мутит чего-то…
– Сейчас принесу.
– Да не надо носить! – поспешил сказать Дед. – Сам дойду. Прогуляюсь…
Официант кивнул.
Чувствуя на себе вопросительный взгляд сына, так и не получившего ответа, Дед торопливо вышел из-за стола.
На кухне было почти тихо, хотя народу толклось не мало. Наработались все с раннего утра, а потому были уставшие и неразговорчивые. Зато громко шипело масло на сковородах, шумели вытяжки и всякие приборы для облегчения кулинарного труда.
– Надень, а то заляпаешься, – Повар протянул Деду халат. – У нас тут масляно.
Дед надел халат и устроился у стенки за расцарапанным столиком о четырёх тонких металлических ножках врастопырку.
Повар открыл бутылку столовой воды, положил всячины всякой на большую тарелку и поставил перед Дедом.
– На вот, закуси.
– О-о! Капусточка, грибочки… – выпив немного воды, без особой охоты перебирал Дед вилкой угощения. – Собирал и я в прошлом году. В этом заленился, не пошёл. Сынок мне всяких разносолов – покупных, правда, – целый холодильник набил. Говорит: «Отдыхай, отец!» Да это ж не домашнее. Но с ним спорить… Обидится на копейку, а расшумится на сто рублей… Ой, нет всё-таки… Спасибо, чего-то не хочется мне. Водички ещё выпью, а это не буду. Я не трогал, можете обратно положить. А вот ещё бы рассольчика… не найдётся?
– Да-а-а, сынок у тебя необычный, – Повар прижал донышком половника капусту в бочонке. Рассол не спеша, перекатываясь через край, заструился в ложку. Перелил в стакан, обтёр его от мокрого и подал Деду. – Все бы так пеклись о родителях. А на самолёте не боишься?
– На каком самолёте?
– Ну, вот на Канарские острова собираешься. Или куда он путёвку-то сегодня тебе презентовал, на торжественной части? Забыл уже? Туда же на самолёте надо.
Дед задумался, брови приподнял, глаза округлил, головой покачал – удивился.
– А поездом – никак?
– Если только сынуля твой мост прям до места перекинет и поезд по нему пустит, – засмеялся Повар.
– Далеко ли?
– До Африки считай…
– Это, наверное, дорого, – ничуть не улыбаясь, сказал Дед.
– Да уж, тут его капитала точно не хватит…
– Ну, ничего, и на самолёте слетаю. Я ни разу не летал, попробую. Мне чего… Я уж пожил…
– Да всё нормально будет! Чего ты так мрачно-то? – усмехнулся Повар.
Дед отглотнул рассольчика, повертел стакан.
– Теперь можно чего и покрепче. Не дадите?
– Осилишь? – Повар достал из шкафа коньяк.
– Давай! Может, за компанию?… Заодно и закусим, из тарелочки…
– Ну… если немножко, расслабиться…
И Повар присоединился. И взбрело тут Деду похваляться сыном и новой своей жизнью. Что, мол, обещал ему сынок квартиру в городе купить, да вроде, как и купил уже. Пока он, отец его, на канарских пляжах загорать будет, здесь как раз её ремонтом отделают. Да ещё дом в деревне есть. С ним расставаться жаль, конечно, да с собой не заберёшь. Кому-нибудь из родственников отдаст. Наметил – сестре, но не решил ещё. Хотя завещание на всякий случай оставил, в доме же и припрятал. Мало ли что. Пусть будет… А пока жизнь заново начинается, надо бы и семейную часть её наладить. Надоело одному в окно зыркать, по утрам шторы раздвигая для пустого солнечного света. Вот на Канарах поймает канареечку какую попушистее и привезёт сюда. Пусть щебечет…
Повара слушали, продолжая готовить, и поначалу улыбались тайком, а вскоре и смеяться стали. Забавлял их Дед фантазиями своими. Но больше всего веселило то, что верил старик в свои планы, и представлялось всё это ему таким уж совершенно реальным, что стоило только руку протянуть, как вот до этой пышечки-поварихи, да схватить покрепче… Пышечка хихикала, уворачивалась, а Дед другую ловил тут же, благо половина народа на кухне была женского пола.
Насмеялся Дед с поварами, нарезвился с поварихами. И как-то вдруг притих. Немного посидел притихший, а потом встал и сказал:
– Йе-эх, нашалился я с вами! Спасибо, ребята, за харчи. Однако, сынуля мой заметит, что нет меня долго – рассердится.
Дед приоткрыл дверь, и стало слышно, что в зале поют.
– Хорошо поют… а? Нет, ну ты послушай, послушай! Как поют!
Пели, наверное, давно, потому что и голоса уже еле тянули и с хрипотцой, да и песня, стоило Деду дверь открыть, вскоре закончилась.
– Да после такого и помереть не жалко! – радостно воскликнул Дед в наступившей тишине.
– Кто это здесь помирать собрался? На моём дне рождения?! Кто мне праздник желает испортить? Проявись сей же час! – заорал сын.
Дед вышел из-за двери и наткнулся, как бабочка на иголку, на его взгляд….
Весь зал – затихший так, будто никто и не пел только что – смотрел на Деда.
– Это ты помирать собрался? Иди сюда.
Дед подошел и тут же заметил, что крутит его сын головой по сторонам, будто ища кого.
– Отец! – позвал он. – Отец!.. Чёрт! Куда он делся?!. Ладно, садись пока.
«И что с ним делать?», – вздохнул про себя Дед и сел на своё место.
– Выкладывай, почему решил на тот свет перебраться.
Дед рассмеялся.
– Да нет у меня такого желания вовсе, что ты, сына? Просто поёте так хорошо, душу насквозь пронзаете. Я и подумал: «Славно поют. И песня хорошая – душа в ней есть живая… Теперь и умереть можно. Спокоен я за будущее своё – Родину мою».…
– Хорошо поём? Да? Успокоился? Да? И потому, значит, решил наконец-таки, помереть?
– Да это просто говорят так… Выражение такое есть, не знаешь разве?
Но сынуля все отцовы слова направил в обход ушей, а в себе вдруг откопал и выбросил на поверхность мысль:
– Оригинальная идея, между прочим! Ну, бать, ты просто гений! Такое ноу-хау! Безо всяких криогенных батискафов! Раз – и туда! В будущее! Ну и правильно! Потому что никакого другого будущего не существует!
Сын свёл брови и сверкнул из-под них покрасневшими глазами.
– Да, интересно… Ты, значит, намылился на тот свет поды… отдыхать, а мы тут вкалывать должны, светлое завтра потомкам строить… А сам-то не хочешь в строительстве поучаствовать?
– Наигрался я уже в это… Настроился на своём веку…
– Значит, в наше светлое завтра ты не веришь? – сурово спросил сын. – Понятно…
Всё снова смолкло и смотрело на них двоих.
– А что это, старик, на тебе надето? Разве в этом можно на тот свет отправляться? – прогремел в тишине голос отпрыска.
Испугался Дед, что остаётся один на один с невменяемым состоянием сынули своего, в голосе которого всё меньше слышалось знакомого и родного…
– Ты же говорил мне, чтобы я не транжирил, мол, денег мало.
– У кого? У тебя, дед, может, и мало, а у меня… Ты всю жизнь таких как я кормил, поил. И кроме чаевых подачек, что имел? Ты, бать, какого разряда повар?
– Да не повар я! Это так… – Дед, привстав, заспешил снять халат, в котором он вышел из кухни и про который давно забыл.
– А! Не суетись! – сынуля небрежно, одной левой, касаясь только кончиками пальцев, посадил отца на место. – Какая разница – повар или директор ресторана? Не комплексуй! А халатик-то не годится… Ребята, принесите подарок, что я отцу приготовил. Раз сбежал, значит, другому достанется… Я ему Канары и квартиру в городе! А он сбежал!.. Бать, а ты не брат ему какой случайно? Так вы похожи!.. Ну, давай, надевай…
Дед стоял перед сыном в костюме и чёрных лакированных туфлях.
– Смотри ты! И размер, и фасон… Нравится? Ну как на тебя шили!
– Так на меня и шили! Забыл ты уже…
– Что?
– Да так. Говорю, – мелко засмеялся Дед, – в таком костюмчике хоть к президенту на приём!
– Наконец-то я кому-то угодил! Ну и славно! Чего тогда тянуть? Бать, а давай прям сейчас? Пока ты счастлив до такой степени, что и помереть не жалко… Да? Счастье, ты ж знаешь, – редкая штука. Когда оно ещё нагрянет? Когда ещё два в одном случится? Чтоб и счастье и помереть – сразу? Это ж как здорово всё сошлось!.. Всё! Решено! На нашем, на деревенском… А ты вообще откуда?
– Оттуда, откуда и ты, сынок. Из одной мы с тобой деревни.
– Ну вот! Значит, на нашем! Чтобы на твоей любимой родине, как положено, – повернулся сынок Дедов к своим прислужникам и махнул им рукой. – Давайте, ребята, организовывайте! И чтоб быстренько! А то передумаю…
– Так как же ты, сынок, не шутишь что ли? Я ж к президенту на приём готов, а к Богу – нет! Туда с отчётом надо, а я его ещё не составил.
– Ничего, сымпровизируешь! А шуток я, батя, не люблю. Некогда мне шутить. Я та лошадь, что не ржёт, а пашет. За твоё светлое будущее! Потому как точно в раю тебя уже ждут. Фарфар… фары… вары… нары… Фа-ннн-фа-ры! Да. Уже чистят… ангелы… Дед, пойми, если не сейчас, то уже никогда! Ты знаешь, какое это ужасное слово – ни-ко-гда?! Пользуйся моментом!
И допил оставшееся в хрустальном стакане.
– Что ж ты, собственного отца похоронить вздумал? – рассердился Дед.
– Отца?! – сынуля огляделся. – Какого отца?
– Какого?! Такого, что перед тобой стоит! Вот дурак-то пьяный! Не повар я, а самый твой настоящий отец, балбес ты этакий! – воскликнул Дед в отчаянии. – Отец, который родил тебя.
– Ты?! Это как? Меня же мама родила…
– Про папу тоже так говорят, сынок.
– Па-а-а-апа… Папа? Па-па… Странное слово какое-то, нерусское, – сын всхлипнул, глядя в глаза Деду. – Папочка, ты меня прости, папочка… сколько я пелёнок изгадил… Сколько хлопот… и мамочке… Мамочка, – царство ей небесное, конечно, – но всё время мне ботинки на два размера больше покупала… на вырост… Вот я и вырос. На два размера… Господи, как хорошо, что я уже вырос…
– Для кого, сыночек?
– Что?
– Для кого хорошо?
Сын задумался.
– Слушай, – сказал он вдруг. – И чего ты цепляешься, чего? Чего ты вот получил от этой жизни? Ты бежать от неё должен, куда глаза глядят.
– Ну так вот, вроде же, на Канары… – осторожно произнёс Дед.
– Это ты правильно придумал, – сказал сын.
«Нет, не узнаёт…» – отчаялся Дед.
– Но ведь и там от неё не спрячешься! Везде достанет! Ты вот докажи мне, бать, что жизнь настолько хороша, что за неё цепляться нужно, и я тебе вторую жизнь подарю, не то что отдых на Канарах!
– Сынок, не умею я доказывать, нет у меня математического образования. Да и не Господь Бог я, тайн жизни не ведаю… И жизнь вторую не подаришь ты мне. Нет! Не задирайся! А знаю только, что так как ты о жизни мыслишь – неуважительно к ней, нельзя так. Противно это строю природному!
– Ой, да ладно… Какой строй в нашей деревне установим, – я установлю! – такой в ней и будет. А на другие строя мне… извини… сам догадайся что…
– Ну, твоё дело. Попробуй, установи… Недолго, боюсь, эксперимент твой длиться будет.
– Какой ты, дед, упрямый! Как мой отец! Один в один, – сынок оглянулся на стоящего позади охранника. – Куда мой батя ушёл? Я для кого, вообще, всё это устроил? Найти его сейчас же!
Охранник подошел и, склонившись к уху хозяина, что-то зашептал. Сын обернулся к Деду и уставился на него.
– Не-е-а… – сказал громко.
Охранник пожал плечами и отошел на место.
– Он говорит, что ты и есть мой папочка. Врёт, сволочь! Я что, своего папочку не знаю что ли? А если и папочка?.. Может, это и к лучшему? Зачем мне на каких-то поваров деньги тратить, я им и так хорошо плачу… Отец, пока есть возможность по-человечески, давай, а? Отличная же идея! Я прям завёлся от неё! А то ведь или меня, или я кого… Что с тобой-то будет? Кому ты нужен останешься? А? Тебе всё равно ведь скоро… А? Пока у меня дел не много…
– По-человечески-то, конечно, хочется. Но я ж живой ещё… как же так?… А халат – это я на кухню заходил. Чтоб не запачкался, дали.
– Да что ты со своим халатом?!
– Да и потом, что ж тебе беспокоиться? У тебя дела, работа… Меня, как ветерана, государство обслужит, подешевле…
– Подешевле – это как? В простыню что ли упакуют, вместо ящика?
Дед пожал плечами.
– Вот и молодец! Давай по одной на дорожку. Давай, это… на брудершафт. Тебя как зовут?
– «Твой отец» меня зовут, – твёрдо проговорил Дед, сцепившись с сыном локтями и пытаясь выпить свои сто грамм, не расплескав.
Выпили, облобызались со смаком.
– Ну вот, отец, теперь мы братья навек, – и сын его бросил стакан на пол.
– Хорошо, пусть хоть братья, – махнул Дед рукой, и его стакан тоже улетел вниз. А вслед за стаканом – и он сам.
– В общем, всё! Я как сказал, так и будет! Отец! – закричал вдруг Дедов сын, снова оглядываясь по сторонам. – Чёрт! Куда он запропал? Оте-е-ец!
И сынуля, поднявшись со стула, раскачиваясь, как корабль в штормовую ночь, но всё же держась на ногах, пошёл по ресторану, ища своего родителя.
***
Детина метра под два ростом и с метр в ширину плечей, и оттого прозванный Слоном, в чёрной щетине и с доходящей цигаркой в раскоряченных пальцах, пустил дым. Сизая струя крутанулась в воздухе и опала сквозь листву.
– Ну вот, отдельная тебе квартира.
– Теперь ведь всё одно. Отдельная… Да уж… А соседей-то сколько! – Дед показал вокруг. – Койка в общежитии, какая там отдельная…
– Да они тихие, – рассмеялся Слон.
– Кто ж их знает…
– Ладно. Давай, отец, залезай.
Старик затоптался на месте.
– Лезь, лезь, не боись. Мы профессионалы. Всё как надо сделаем. Поторопись, а то гвозди совсем заржавеют: под дождь вчера попали. Вон ржа пошла, вишь?
Слон показал порыжевший гвоздь, другой рукой поднял молоток. Крепко затянувшись, бросил окурок на соседнюю могилу и сделал шаг в сторону Деда.
– Всё в порядке будет… – подтолкнул он старика к стоящему раскрытым гробу. – Давай, а то и сегодня осадки обещали. Как шарахнет, и нальет на твою постель, да и тебя замочит. У меня зонта-то нет над тобой держать.
Слон подозвал напарника. Дебеловатого вида парень, сидевший в стороне, поднялся, взял верёвки и подошёл ближе.
– Чего-то неохота… лезть… – дедовы чёрные лакированные туфли, надетые на него в первый и теперь уж, видимо, в последний раз за всё его земное существование, упирались в траву, забрызганную выбранной из могилы землей.
– Да ладно тебе, чего тянуть… К тому же обед скоро, жрать охота. Не порть аппетит, дед. Это только поначалу боязно. Свыкнешься потом…
– А ты откуда знаешь?
– Знать зачем? Представить можно. Лежишь себе, всем ты по фонарю, никто ничего не требует, не дёргает. Слушай, я прямо в зависть впадаю…
– Так может, махнёмся?..
Детина залился жеребцом и ещё ближе подтолкнул Деда ко гробу. Он набрал в левую ладонь побольше гвоздей, помахал молотком, зажатым в правой.
– Да, отсырели гвоздочки. Не обессудь, дед. Хотя, тебе-то какая разница? Никто вас, ржавеющих, не увидит…
Слон снова засмеялся, но не зло, а даже немного сочувственно, с многоточием вздоха вместо точки молчания. Дед подошел ко гробу, провёл по его краю руками, осмотрел ладони и поморщился.
– Шкуркой не прошли, работнички.
– Много хочешь! Домовина твоя копеечная, не дубовая. Так, на первое время… И чего это сынок твой поскупился?
– Небось, на Канары сильно потратился, – пробурчал Дед.
– Небось, – захихикал Слон. – А с другой стороны, сосна – оно к местной природе ближе. Да и знаешь, дед, оно и к лучшему. Было б из дуба, или бука, прознали бы какие любители резьбы по дереву, растащили бы твой дом на поделки, и все дела… Так что перетерпи уж.
Засопел вдруг Дед, отвернулся, поднёс рукав к глазам, промокнул им свои слезинки. Хотел и нос так же утереть, да вспомнил, что в дорогом костюме. Может, и платок для этой нужды в нём найдется?
Дед полез в один карман – не нашёл, в другой – тоже пусто, наконец, в третьем обнаружил… бумажник. Но в бумажнике ничего, кроме одной зелёного цвета бумажки с числом десять, не нашёл. Дед потёр её пальцами, решительно вытащил и вручил Слону.
– Ты уж постарайся, сынок, чтоб всё остальное хоть на совесть было. На вот тебе…
– О-о-о! – удивился Слон. – Привет из Нового Света! Это откуда у тебя?
– С какого ещё света? Это мне сынок подарил, на поездку, а я тебе вот – сувенир на память.
– Чего-то мало он тебе на поездку выделил… – Слон повертел купюру. – Это точно, сувенир. На память. Был, мол, такой-растакой, а это всё, что от него осталось. Не, дед, на совесть не получится. Только на эту десятку.
Дед пошевелил бровями и, отвернувшись от мужиков, полез в тот карман, внутри которого показалась ему дырка, а под той дыркой… Он нащупал что-то упругое и продолговатое. Выдернул это из кармана, чуть вконец не изорвав подкладку, и увидел в руке своей рулончик из таких же, что и десятка, зелёного цвета бумажек, затянутый чёрной резинкой. На верхней бумажке нарисована была цифрами сотня.
Дед аккуратно вытащил верхнюю бумажку, обнаружив под ней такую же, но вторую тянуть не стал, а быстренько спрятал рулончик обратно, чтоб работяги не заметили. Смекнул он, что ежели такими бумажками пользуются в Новом Свете, так может и на Том Свете пригодится. «Странный костюм, – подумал он тут же. – Вроде как новый, а будто кто уже пользовался… Дырки в новом ведь не может быть… Или сынуля специально разодрал, для тайника как бы, чтоб мне с собой на Канары, и никто того не видел бы?»
– На вот, – протянул Дед сотню Слону. – Такая ещё есть. Вроде, поболе – два нуля.
– Ну, «два нуля» – это на нашей, а на этой – сто. Да-а-а, угодил… Это уже на порядок выше. Чей портрет, знаешь?
И растянул бумажку перед Дедом.
– Откуда? Ненашенский же…
– И я не знаю. А давно пора бы выучить… Ещё есть? А то взял бы. Тебе уж не надо.
– Нету больше. Смотри сам. Может, ты чего найдешь…
Слон взял пустое портмоне, пошуровал там грязными пальцами. Отдал деду.
– Ну, нет так нет. И на том спасибо.
Спрятал дедовы купюры в карман брюк и подхватил старика под руки.
– Ноги вытри. В новый дом всё-таки входишь. Стряхни прах земной.
– Обо что?
Слон покрутил головой. Тряпок поблизости никаких не было. Всё так же молча стоял дебеловатый парень с верёвками, дожидаясь, когда понадобится.
– Эй, бросай сюда, – Слон указал на землю перед дедовыми туфлями.
Верёвки хлестанули Деду по коленям и шмякнулись точно на мыски.
– Руки-то запачкаете потом, о прах земной.
– Ничего, перчатки наденем!
Поодаль зашелестела опавшая листва. Мужичок, ростом поменьше Деда, петлял между могил, иногда скашивая путь по заросшим холмикам, что были почти вровень с землёй.
– Эй, Слон! Чего копаешься? Уже все в сборе!
– Обед что ли?
– Здорово живёшь! Уж пять минут как. Глядишь, и ужин скоро… Чего у вас тут?
– Да дедок вот, боится. Уговаривал.
– Ты прям интеллект! Будь проще…
И он сделал несколько быстрых и резких движений рукой – взмахнул вверх, выпрямив ладонь, резко опустил её вниз, и «чпокнул» губами.
Дед испуганно посмотрел на Слона.
– Не, нельзя. У меня заказчик серьёзный. Если что не так – штрафанёт по полной.
– Да ведь не узнает…
И мужичок снова замахал руками, изображая закапывание ямы землёй.
– Не-не, не надо. Заказчик – такой тип… Захочет – докопается. В прямом и совершенно непосредственном смысле этого слова. Лучше по-хорошему. Мы уж договорились. Да, дедуль? Не подведешь?
– Слушай, давай кончай уже! Что за болтовня? – дергался маленький.
– Эх! – задумался Слон. – Тут же, если по-хорошему, на два нуля, то повозиться надо. А мужики рассердятся, что я долго, – горячее без меня стынет. Побьют ещё…
– Ха! Побьют! Да закопают враз!
– Ну и порядки у вас тут! – покачал головой Дед.
– Дедунь, не обидишься, если подождешь немного, а? Я тебе крышку после обеда прихвачу. Ну и всё остальное – тогда же соответственно. А ты пока полежи, попривыкай. Тебя здесь никто не тронет, не бойся… Ладушки?
– Чего-то с обедом вы припозднились.
– По ночам работаем, биоритмы сместились.
– Что ли работы много?
– Хватает. Мы ж по всей округе, а то и подале, если подвернётся. Так что на жизнь хватает, за что твоим, так сказать, коллегам спасибо большое и Царствия небесного.
Дед вздохнул, поскрёб подметками туфель по верёвкам и полез во гроб.
– Помоги-ка, – кивнул он махонькому.
Мужики подхватили Деда с обеих сторон, не грубо вовсе, а так, словно держали драгоценность неимоверную, словно саму душу дедову подвели к переправе в мир иной.
Домовина пришлась впору, чуть с запасом даже.
– На вырост пойдет, – усмехнулся Дед, припомнив сына.
Вроде бы и пошутил, а голос ни капли не весёлый.
– Накинь-ка, – мужичок взялся за белое покрывало, – надует.
– Не надо, – повел Дед рукой. – Я ещё не до конца помер.
– Дедунь, я тебя всё-таки прикрою, – отобрав покрывало у мужичка, наклонился Слон к Деду, – а то если там дождь, или ещё чего… Не упрямься…
Дед закрыл глаза и замолк.
Слон аккуратно, до плеч, расстелил белую тряпицу поверх стариковского тела.
– Давай, – прошептал он дебеловатому.
Они подняли крышку гроба, посмотрели на Деда и устроили её на полагающееся место…
– До свидания! – послышался из-под крышки то ли ею, то ли печалью приглушённый, старческий голосок.
– Да уж когда-нибудь свидимся, это точно! – заржал махонький.
– Нехорошо, Михалыч, над старостью смеяться. Сам такой скоро будешь, коли доживёшь, – сказал Слон махонькому и постучал кулаком по гробу. – Дедунь, мы пошли. Ну, в общем, договорились. Подождёшь, ладно?
– Да ладно, ладно, идите уже…
– Идём…
Мужики отошли, но Слон вдруг вернулся и отодвинул крышку.
– Захочешь чего, потихоньку вылезай… Не свались только. Вон там, глянь, местечко хорошее для всяких надобностей. Вон, вон, глянь…
– Да ладно, разберусь… – проворчал старик, не поднимаясь с ложа.
– Я тебя не буду совсем закрывать, так оставлю… Может, и тебе горяченького прихватить? А то принесли бы…
– Да нет… Спасибо, ребята, заботливые вы…
– Ну, всё, ушли мы…
***
Дед лежал тихо, с закрытыми глазами, и чудилось ему, что спит он в деревянной своей младенческой люльке, выставленной во двор, и где-то вдалеке слышны голоса. Наверное, бабы у колодца… Ветер прошумел в изголовье, тут же стих на шепоток, выскользнув через дощатый край; и вот уже в соседнем дворе, обежав сад, сбросил несколько груш… Сон, не сон, но и впрямь обернуло Деда чем-то лёгким, невидимо-невесомым, и сам для себя он стал невесомым и несуществующим…
Лежал он так в своей «люльке», прикорнув от переживаний и как бы отсутствуя в своём земном обличии. И было ему хорошо, потому что не чувствовал себя и не помнил ни о себе, ни о ком-то или чём-то ещё… И так бы он и дальше пребывал в удобном для его тела состоянии, иногда ощущая единственную мысль свою – «а не доехал ли я уже до Того Света?», но душа его, совершив лёгкую прогулку, мягко и не спеша возвратилась к своим земным обязанностям.
Поначалу услышал он странные голоса, возникшие из ниоткуда. Не были они ангельскими, но и на человечьи совсем не походили – то мелодичные и протяжные, а то резкие, неразборчивые… Приоткрыл Дед глаза. Сквозь щели между досок домовины точками да полосками пробивался яркий солнечный свет. На воле было тепло. Под чуть сдвинутую вбок крышку задувал лёгкий ветерок с нежным запахом недавно скошенной травы… Полоски света то и дело рвались пересекавшими их тенями. Нет, не ангелы это хлопотали около дедовой домовины, и не люди, а всего лишь птички лесные пели на все голоса, весело по ней прыгая…
Снова скрежетнуло по доске, тень поболе других подтянулась к краю крышки и уплотнилась в чёрный длинный клюв. Лохматая воронья голова сунулась внутрь и заморгала чёрным глазом.
– Кша! – выпалил Дед.
Глаз, голова, клюв и следом тень тут же исчезли под шумные хлопки крыльев.
Дед кое-как отодвинул крышку ещё больше и посмотрел вверх. Он увидел над собой густо-голубое, в обрывках белых облаков, небо; взбаламученные ветром деревья, далёкими зелёными вершинами гоняющие птиц над лесом, и самих птиц, в быстром щебечущем полёте ловящих мошкару… И показалась ему эта картина необыкновенной, из рода тех необыкновенностей, что замечаются лишь в особенных состояниях, тоже называемых необыкновенными.
«А чего я лежу?» И правда, сколько ж можно лежать, когда спать совсем не хочется, а постель жёсткая и тесная? Чего в постелях-то валяться? Не привык он к валяниям таким. А тут ещё почувствовал, что приспичило. Оно, конечно, какая разница где, коли всё одно уже скоро, но достоинство Дед намерен был соблюдать до самого отхода своего, а при необходимости и после.
Потому вылез он из-под крышки, отошёл подальше, в угол, заросший кустарником и бурьяном. И пока соблюдал он своё достоинство, подумалось ему: «А не приехал ли уже? Может, когда в домовине-то своей нежился, неким образом по другую сторону бытия оказался?» Кто ему скажет? И самому не определить, так как никто никогда не говорил ему, чем одна сторона от другой отличается. И сейчас вокруг – ни одной живой души, кроме множества птичьих. Если бы не было здесь ворон, и остальные птицы не ловили бы себе на пропитание живность летающую и ползающую, чтобы, сожрав одну козявку, тут же искать другую, Дед мог бы верить, что он уже в том, лучшем из миров. И хотя внутренне полагал себя всё ещё там, где и был, но так понравилась ему собственная фантазия, что и вправду задумался – может и не фантазия, а как раз верная догадка о самом что ни на есть реально с ним произошедшим? А если так, пора бы и освоиться в новых условиях.
Дед вернулся, прикрыл домовину крышкой, чтоб, если это всё ещё тот мир, где ждут его Канары, не замочило в случае выпадения обещанных на сегодня осадков, и пошёл погулять по кладбищу, для начала с «соседями» познакомиться. Соседи были почти все из друзей, родственников, приятелей или просто известных Деду личностей, так что нужды в знакомствах не оказалось. Незаметно как вышел он на окраину леска, в котором находилось кладбище, и остановился. В невидимом отсюда далеке, через поля, лежавшие на трёх холмах, через две соседние деревни, была и его.
Вот тут Дед и понял, что никуда он не переселился. Потому что, словно внезапно родившийся ураган, налетела на него со стороны родного дома тоска, и принялась тащить за собой через три холма и две деревни. И пожить опять захотелось, ну хотя бы на то время, чтобы дойти до дома своего, увидеть его напоследок, а то и прихватить что с собой на память. «Чего мне теперь боятся, если я на том всё-таки свете? А на этом уж точно ничего не страшно… А-а-а! На том, на этом, пойду, прошвырнусь. Хуже точно не будет… А может, приснилось мне всё? – занадеялся вдруг Дед. – Спьяну-то что только не бывает?»
Он прислушался к происходящему внутри своего организма – вдруг чего да и подскажет о произошедшем? Болела голова, и тело ныло. «Да, погулял я на славу…», – вспомнил Дед и рассольчик на кухне, и поварих, и взгляд сына… А дальше? Как же он сюда попал? Спросить что ли у кого? Вернуться и спросить. Да побоялся Дед не только возвращаться, но и оборачиваться даже. Вдруг, правда…
И, перекрестившись на искры позолоченных крестов стоящей вдалеке церкви, пошёл он подальше от этого сомнительного для его сознания места в сторону пыльной дороги.
***
Шёл Дед и думал: «Вот и умер вроде, и живой тут же… Всё сразу. Домой пойти? Ежели пойти, к вечеру вряд ли вернусь, как мужикам обещал… А зачем возвращаться, раз уже ушёл? Так что теперь? Ну, приду я в пустую избу… Коли я в раю, хлеба меня узорные ждать будут, чистота, сияние, жратвы вдоволь и питиё разное. И песни ангельские… может быть… А может, и нет… А может, и не рай?.. А ежели я здесь ещё, так дома и жратвы никакой нет… К сестре тогда пойду… пущай кормит, раз я завещание на неё оставил. Заодно и сообщу об этом…».
Мимо пролетел стриж, ещё, ещё, чуть не задевая острыми крыльями дедову седую шевелюру. «Птицы небесные… Чего я мучаюсь, голову ломаю? Вот он я есть, чего ещё надо? Тоже летай себе, радуйся. Помер, не помер, какая разница? Всё одно – жизнь».
Дед остановился, проследил за носящимися по воздуху птицами. «Однако, низко летают. К дождю…». И вспомнил про гвозди…
***
В деревне, что ближе других окрестных деревень была к кладбищу и стояла на пути в его родную, находилась одна причина, из-за которой хотелось Деду обойти все её дома хоть с какой стороны. Но в его годах – какой ходок по перелескам вокруг да около?
Войдя в деревню под названием откровенно простым и безо всяких затей всё говорящим о её жителях – Умники, Дед пошёл осторожнее, стараясь не шуметь. Но ни пугать, ни пугаться было некого. «И где это все? На работах что ли?» – подумал Дед, и тут же из калитки большого дома вышла фигура, в которой не сразу признал он обличие мучившей его «причины» – своего заклятого врага Кольку Лукина. А признав, почувствовал, как к великому ужасу своему, несёт его по инерции прямо на него, и нет никакой возможности ни остановиться, ни хотя бы свернуть. Парень оказался глазастее: в первую же секунду угадал в старике того, кем тот и был, и радостно бросился навстречу.
– Я так и знал, что наврали! Сказали, хоронят тебя, а я и не слыхал, когда ты помер. Живой, значит?
Дед похолодел. Он почувствовал, как немеют пальцы рук, и лицо будто покрывается тонкой сеткой колючего инея. Что ж, не приснилось всё-таки?..
– Разве я на тот свет, с тобой не попрощавшись, отправлюсь? – пробурчал Дед, еле разнимая губы.
– А куда ж ты идёшь, раз не с того света?
– Куда иду – тебе интересу никакого нет. А что не по твоей дороге, это уж точно.
Дед насупился, отодвинул парня в сторону и пошёл дальше. Колька потоптался неуверенно и бросился за Дедом.
– Дед, ты на меня всё в обиде что ли?
Тот не отвечал.
– Да ладно, прости уж! – вдруг сказал не отстающий от Деда Колька. – Ненароком так вот и вправду помрёт кто из нас, а обида останется. Грехом отяготимся. Один – непрощённый, другой – непростивший.
Дед остановился.
– Да простил я тебя уже давно, отстань, ради Бога!
– Правда?! – воскликнул Колька радостно и, что особенно приятно было Деду, искренне. – Да я тоже вот всё думал, переживал: как же это мы всю жизнь в ссоре с тобой существуем? Нельзя так…
Он шёл рядом с Дедом, размахивал руками и хватал его всё время за пиджак, отчего приходилось тому без конца поправлять то рукав, то плечи.
– Что ты меня всё цепляешь? – вконец рассердился Дед.
Но Колька вдруг остановился, отнял руку от дедова пиджака и сказал:
– Знаешь что? Бог мне тебя послал!
– Не ёрничай, нехристь! К тебе, кроме нечистого, разве кто пошлёт?
Дед оправил костюм и хотел дальше пойти, но Колька снова вцепился в его пиджак и ни в какое «дальше» не пускал.
– Какой ты нынче красавец! – твердо сказал Колька. – То, что надо…
– Кому «надо»? Тебе что ли? Опять издеваться надо мною задумываешь?
Дед уже пришёл немного в себя, и такая свалившаяся на него настырная агрессия начала вызывать в нём ответную. Но Колька вдруг скис… Дед выдернул рукав, встряхнулся…
– Нет, издеваться не буду. Что ты! – сказал Колька. – Хочу попросить тебя в одном деле помочь. Больше некому!
– Чего врёшь? Отстань, мне идти надобно.
– Куда? Ты же покойник.
– Мало ли что про меня говорят.
– Да уже и не говорят, уже все точно знают. Ты к родичам своим сходи, они тебе растолкуют… А я тебе предлагаю расслабиться от всего этого происшествия и кусочек времени твоего загробного в настоящем раю провести.
– Чего-о-о-о?
– Пойдем со мною к Симаковым, там наши сегодня собираются…
– Так ваши, я-то здесь при чём?
– Генка, – Колька махнул в сторону дома, откуда только что вышел, и в который уже раз стал обходить Деда по кругу, – отказался, гад… Он зашился недавно, а и ну его! А ты прямо как с выставки – туфли лакированные, костюм фирменный… лицо такое… благородной сединой обрамлённое. Ты, дед, понимаешь хоть, что ты самый настоящий красавец?! При таком костюме! А туфли, туфли!
– Ну и что?
– Конечно, тебе-то всё равно. Тебя и нет как бы. Спросу с тебя никакого, да? А я один боюсь идти…
– Чего-о-о-о? – снова протянулось от Деда в сторону Кольки.
– Ей-богу… – прошептал парень.
И Деду показалось, что в глазах этого молодца, не пропускавшего случая, чтобы не подтрунить над ним, зарождаются микроскопические совсем, но чистые и уже ярко блеснувшие первыми каплями роднички. Видел он у него такие же, когда лет пятнадцать назад, поймав у своих яблонь, держал того одной рукой за шкирку, а другой сжимал длинные стебли крапивы, не чувствуя от негодования, как раздирает колючим жаром ладонь. Он давно уже понял, что именно в тот день, уже далёкого для всех Колькиного детства, сам себе создал врага. И враг этот, ставший задиристым, но весёлым и добрым парнем, имел для Деда один и очень большой недостаток – при каждом удобном случае портил он ему кровь.
Но теперь страх Дедов неожиданно для него самого изошёл в нечто себе противоположное.
Конец ознакомительного фрагмента.