Старорусская ворожба и гадания. Глава 1. Библиомантия, как особый род гадания (Л. И. Моргун)

Поэзия и прорицание

Желание знать будущее, порою превращается в самую настоящую потребность. Оно вполне понятно у человека во всякое время, при любой культуре еще в отдаленные времена жизни человечество создало богатейшую пророческую литературу, как на Древнем Востоке (каковы, например, книги иудейских пророков, откровения), так и у античных народов(Сивиллины книги, libri fatales у этрусков). Этому же стремлению обязаны своим происхождением древнехалдейская астрономия, средневековая астрология, античные оракулы различных типов (Додонский, Дельфийский, Трофониев и проч.); тому же стремлению обязаны своим началом бесконечные в своем разнообразии способы гадания, как средство заставить высказаться высшую силу, будет ли это языческое божество или христианский Бог; в различных явлениях природы, в различных событиях жизни человека, в комбинации этих событий стараются видеть указующий перст судьбы, Божества. Понятия о гадании и пророчестве становятся весьма близкими в сознании человечества.

Еще в древние времена отдельные личности получали особенную славу людей, обладающих даром предвидения, даже иногда специально какого-нибудь рода. Самым блестящим в ряду этих людей был, разумеется, Орфей, легендарный певец и философ фракийского происхождения, имя которого связано как с ранней историей греческой литературы, так и с историей греческой религии, в которой он является установителем особого вероучения и религиозных обрядов и учредителем секты, названной по его имени орфиками. Он считался сыном фракийского царя Эагра, бога реки, и музы Каллиопы (хотя по некоторым сказаниям, Орфей был сыном Аполлона, его учеником и учредителем в честь его культа, однако это лишь сказания, поскольку он в таком случае не пользовался бы поддержкой бога Гермеса). Он жил в догомеровскую эпоху, и, как явствует из мифов, общался с языческими божествами древней Эллады. Его лира издавала такие чудные звуки, что дикие звери выходили из своих логовищ и следовали за ним; деревья и скалы сдвигались со своих мест, чтобы послушать его дивную игру. Из мифологических сказаний об Орфее особенно распространен миф о спуске певца в подземное царство за своей погибшей женой Эвридикой. И несмотря на то, что покровительствовал певцу сам бог Гермес, что даже адский трёхглавый пёс Цербер был умилен звуками его лиры, что снизошли к нему даже правители ада Гадес и Прозерпина, так и не смог он вывести жену из ада в силу пресловутого женского любопытства. Конец поэта был ужасен и трагичен: окончательно потеряв Эвридику, Орфей влачил жизнь в одиночестве, чуждаясь женщин или, по некоторым сказаниям, перенеся свою любовь на юношей. По сказаниям позднейших мифографов, Орфей участвовал в экспедиции аргонавтов в Колхиду; при звуках его лиры море не шумело; двигавшиеся скалы-симплегады остановились на месте, чтобы пропустить корабль «Арго», и с тех пор остались прикованными на своих местах; благодаря его игре был усыплен дракон, стороживший золотое руно в Колхиде, и выполнена трудная задача аргонавтов – достать это руно. По одним сказаниям, Орфей умер от тоски по Эвридике; его могилу показывали в Пиерии, возле Пимплейского источника; фракийцы рассказывали, что соловьи, свившие гнезда возле могилы поэта, пели приятнее и громче прочих соловьев. По другому сказанию, Орфей был растерзан спутницами Диониса менадами то ли за непочтение к культу Диониса, то ли за ревность к памяти Эвридики. Овидий в своих «Метаморфозах» рассказывает, что менады, убив Орфея своими тирсами[1], растерзали его труп, раскидали части его по долине Гебра, а голову и лиру бросили в реку, которая вынесла останки певца в море и принесла к Лесбосу; здесь, в Антиссе, в память поэта был поставлен жертвенник.

Все это звучит довольно сомнительно, поскольку именно Орфей сделал больше всех для установления в эллинистическом мире культа Диониса. Однако такая концовка легенды вполне соответствует двойственной природе человека – любовь толпы может моментально превратиться в ненависть и наоборот.

Желающих узнать об этом мифе поподробней отсылаем к богатейшей мифологической литературе, мы же ограничимся тем, что укажем, какое исключительное значение придавалось в древности поэзии, как занятию, роднящему людей с богами. Орфей является создателем особой религии и провозвестником учения и мистерий Диониса; его поэзия легла в основу философии орфиков и орфического учения. От этого учения ровно один шаг до монотеизма. Другими словами, если бы Христос не родился в Иудее, он непременно возник бы в Элладе. Однако сослагательного наклонения история не знает. Продолжателями орфеевой поэзии во Фракии считались Лин, Филаммон, Фамирид, Евмолп и Мусей.

Вообще, начиная с глубокой древности поэзии придавалось великое прорицательное значение. В стихах изрекали свои предсказания не только легендарные Кассандра и Тиресий, но и храмовые оракулы античности. Наверное, пошло это от того, что наши предки осознавали, насколько велика пропасть между человеком обычным, разумным, и человеком творческим, которому доступны моменты озарения. А еще большая редкость в нашем сообществе – человек не просто творческий, талантливый, но отмеченный печатью гениальности. Да, печать эта порой остается на челе поэта ненадолго – гении часто подвержены вспышкам буйства, пьянства, ревности, отчаяния; удары судьбы они переживают особенно тяжело – но… на то они и гении; получив свыше столь великий дар, человек просто обязан оплатить его по высшей ставке.

Греко-римская античность передала в наследие Средним векам целый ряд своих пророков-мудрецов; это не только пророки о Христе, каковыми являются знаменитые семь мудрецов и философов[2], но и предсказатели будущего вообще.

Изречения семи мудрецов, или «гномы», пользовались большой известностью в античные времена. Перед входом в дельфийский храм Аполлона были высечены такие их знаменитые афоризмы, как: «Все свое ношу с собой», «Ничего сверх меры». Надпись "γνωθι σαύτόν" («Познай самого себя») была высечена при входе в знаменитый храм Аполлона в Дельфах; правда, молва приписывает это изречение не одному из семи мудрецов, а женщине, Фемоное, первой пифии (прорицательнице) этого святилища. Эта краткая фраза настольно повлияла на мировоззрение молодого Сократа, посетившего Дельфы, что навсегда изменила его личность и впоследствии всю его жизнь. Он поразился, насколько открыто и просто этим изречением каждому смертному указывается главная цель его жизни и насколько никто, в сущности, не стремится этому правилу следовать. С тех пор любимым изречением Сократа стало «Я знаю то, что ничего не знаю» – афоризм, которым обязан руководствоваться по сей день каждый истинный ученый. После этого Сократ отвернулся от философии Анаксагора с его натурфилософией и обратился к тому сложнейшему миру, непознанному микрокосму, заключенному в каждом человеке, который привел его к бессмертной славе. Трагически погибший по обвинению троих никчемных людишек и из-за предательства сограждан Сократ пережил века и остался в памяти всей человеческой цивилизации, поскольку до конца был верен своей философии и своим убеждениям. Если бы он в своей жизни написал хотя бы одну строку, то и по его изречениям гадали бы – но он, увы, не доверял бумаге.

Весьма популярен был и в древности и в Средние века поэт Пиндар[3], которому приписывалось изобретение математических гаданий, основанном на мистическом значении цифр в именах (одну из глав в настоящей книге мы посвятим этому способу предсказания будущего).

Однако в Древнем Риме гораздо популярней был, создатель «Энеиды», великий поэт Вергилий. По этой его прославленной поэме гадали еще в древности, как и по Гомеру. Вообще в народном сознании Вергилий весьма рано превратился из поэта в мага и волшебника, прославившегося умением не только предсказывать будущее, но и строить чудные вещи, по которым можно было узнавать это будущее. Его сочинения послужили основой для знаменитых средневековых Sortes Vergilianae[4], давших в свою очередь начало знаменитым же Sortes Sanctorum[5].

Из гадания по книгам великих поэтов возникла так называемая «рапсодомантия» (греч. Rhapsodomantia) – гадание по стихам "Илиады" или "Энеиды", причем вещую силу имел или первый попавшийся на глаза гадающему стих, или стих, оказавшийся на заранее определенном месте страницы. Один из видов рапсодомантии состоял в сочетании написанных предсказаний с игрой в кости. Подобный способ гаданий практиковался в городе Атталии в Памфилии, а также в римском городе Палестрине (нынешнее Пренесте).

Однако мы далеки от того, чтобы рекомендовать читателю исключительно великих античных авторов (они уважаемы исключительно в силу их древности). Любой действительно великий поэт сможет дать вам предсказание. Так, известный маг и авантюрист древности Джиакомо Казанова пользовался для гадания книгой великого поэта Средневековья Лудовико Ариосто[6] «Неистовый Роланд», причем находил в ней не менее точные предсказания, чем в античной литературе.

Брошенный инквизиторами в печально известную тюрьму Пьомби или «свинцовую» из-за владения магическими книгами, Казанова спасся из заключения лишь благодаря книге Ариосто. Открыв «Неистового Роланда», он увидел первый стих, и Божья воля открылась перед ним. Он понял, что должен бежать в первую минуту после полуночи, в ночь с 31 октября на 1 ноября. Воспользовавшись тем, что его камера находилась под самой крышей тюрьмы, Казанова сумел отогнуть свинцовые плиты потолка и бежал.

Вот как описывает это гадание сам Казанова:

«Я не знал, что надобно мне проделать, дабы судьба посредством Библии открыла, в какой миг обрету я снова свободу, а потому решился спросить о том божественную поэму "Неистовый Роланд" мессера Лудовико Ариосто, каковую читал добрую сотню раз, и здесь, на чердаке Дворца дожей, наслаждался ею по-прежнему. Я боготворил его гений и полагал, что он гораздо более, нежели Вергилий, подобает для предсказания моего счастья. Когда пришла мне эта мысль, записал я короткий вопрос: я вопрошал пресловутый высший разум, в какой песни у Ариосто содержится предсказание относительно того дня, когда выйду я на свободу. Потом составил я обратную пирамиду из чисел, полученных из слов моего вопроса, и, вычтя из каждой пары цифр число девять, обнаружил, что окончательное число у меня девять. Так установил я, что искомое пророчество находится в девятой песни поэмы. Таким же образом узнал я, в какой станце находится это пророчество, и получил в результате число семь. Наконец, любопытствуя знать стих этой станцы, где находится оракул, я тем же способом получил число один. Теперь были у меня числа 9, 7, 1; я взял поэму и с замиранием сердца обнаружил в девятой песни, в седьмой станце, следующий первый стих:

Tra il fin е Ottobre, e il capo di Novembre

(между концом октября и началом ноября).

Точность стиха и уместность его представились мне столь поразительными, что я – не сказать, чтобы совершенно в это поверил, но, да простит мне читатель, вознамерился со своей стороны сделать все от меня зависящее, чтобы предсказания оракула сбылись. Что удивительно, так это то, что tra il fin еOttobre, e il саро di Novembre лежит одна лишь полночь, и, как увидит читатель, вышел я из тюрьмы тридцать первого октября как раз при звуке полночного колокола. Читателю, какой, прочтя правдивый мой рассказ, пожелает счесть меня суевернейшим на свете человеком, скажу я, что он ошибается. Рассказываю я обо всем этом потому только, что это правда и вещь необычайная, и еще потому, что, не придай я предсказанию значения, то, быть может, и не спасся бы».

О методике гадания на священных книгах нам даёт один из ведущих авторитетов по оккульным наукам XIX века, основательница теософии Е.П.Блаватская:

«Что же касается Sortes Sanctorum, Григорий Турский[7] доводит до нашего сведения, что когда духовенство прибегало к Sortes, то они обычно клали Библию на алтарь и молились Господу, чтобы Тот явил свою волю и раскрыл им будущее через один из стихов этой книги. Жильбер де Ноген пишет, что в его время (около XII века) был обычай при посвящении епископов прибегать к Sortes Sanctorum, чтобы таким образом узнать успешность и судьбу епископата. С другой стороны, нам говорят, что Sortes Sanctorum было осуждено Собором в Агде в 506 г. В этом случае нам опять остается только спросить, в котором же случае непогрешимость церкви провалилась? Было ли это тогда, когда она запретила то, чем занимался ее величайший святой и покровитель, Августин (IV–V вв.), или же в XII веке, когда это открыто и с благословением той же самой церкви применялось духовенством в целях епископских выборов? Или же мы все еще должны верить, что в обоих этих противоречивых случаях Ватикан получил непосредственное вдохновение от "духа Божия"?

(Е.П.Блаватская «Разоблаченная Изида», Т. II).

Мы видим, чем библиомантия привлекала как просвещенных людей прошлых веков, так и простолюдинов: она не требовала присутствия посредника в виде прорицателя, медиума или экстрасенса – священная кнга сама давала истолкование выпавшего изречения, толковала в меру интеллекта и сообразительности гадающего.