Сталин как литературный критик. Формирование эстетического сознания и художественных вкусов Сталина (Антон Колмаков)

Начнём, пожалуй, с ментальной среды, в которой формировался художественный вкус Сталина. Будучи уроженцем Грузии1, он впитал в себя её культурные традиции и стал носителем именно грузинской национальной культуры. Позже он сам это подчеркивал: «Я… обрусевший грузин-азиат»2 говорил он в своей речи на праздничном обеде в кремлевской квартире К. Ворошилова 7 ноября 1937 года3.

Сама по себе принадлежность к тому или иному народу не может служить доказательствам каких-либо суждений о вкусах человека. Однако многими исследователями отмечается, что грузинское происхождение Сталина имеет очень важное значения для понимания этой весьма сложной личности. В частности, в статье Георгия Нижараздзе «Мы – грузины»4 поднимается актуальный для автора работы вопрос о причинах, позволивших сформироваться культу личности Сталина у грузин, в числе прочих указывается такая национальная черта как своеволие: «В результате очень интересного анализа мифа об Амирани Григол Робакидзе пришел к выводу, что одним из ведущих свойств грузинской души является „своеволие“ и Амирани есть персонификация этого свойства. Наблюдение исключительно глубокое. Своеволие, примат собственных желаний над общими нормами поведения и, как следствие, нигилистическое отношение к законности – весьма существенная черта грузинского характера. Своеволие – реальная и значимая ценность грузинской культуры, поэтому особо „своевольные“ личности в грузинском массовом сознании пользуются явным пиететом, даже если они принесли несчастье множеству людей. В этом следует искать причину скрытой симпатии к изменнику, убийце и насильнику Зурабу Эристави, которая отчетливо слышна в народных стихах. Этим же частично объясняется феномен культа Сталина»5. В этом логическом построении можно найти и обратную связь: возможно, отчасти Сталин был таким, каким знает его история СССР, именно благодаря заложенному в детстве своеволию, которое позволило ему сначала победить конкурентов в борьбе за власть, а потом, находясь у власти, подчинить огромную страну и половину мира собственной воле. Но эти рассуждения, хоть и позволяют объяснить упорство, проявленное Сталиным при навязывании своих художественных вкусов народу СССР, не имеют прямого отношения к эстетическим взглядам «вождя». Однако влияние национального искусства и фольклора на художественные вкусы Сталина отрицать нельзя.

Традиционно, говоря о культуре Грузии, упоминают грузинское многоголосное хоровое пение, признанное ЮНЕСКО «шедевром мировой полифонии». У этого самобытного грузинского вида искусства сложились вполне четкие традиции музыкальной гармонии, которые Сталин впитал, что называется, с молоком матери. В воспоминаниях современников часто встречаются сюжеты, когда Сталин пел застольные, народные песни и даже частушки.6 Известно также, что будучи семинаристом в Тифлисе, он пел в церковном хоре, и, видимо, обладал неплохим голосом. Воспитанный на гармонии грузинского народного многоголосия, И.С. стремился навязать свой вкус в музыке всем. Показательна в этом отношении компания против «формализма», развернутая в 1936 году. В печально известной статье «Сумбур вместо музыки»7 утверждается: «Слушателя с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный сумбурный поток звуков. Обрывки мелодии, зачатки музыкальной фразы тонут, вырываются, снова исчезают в грохоте, скрежете и визге. Следить за этой „музыкой“ трудно, запомнить ее невозможно». По одной из версий Сталин сам был автором статьи, это пока не доказано, но участие «вождя» в разработке основных претензий и формулировок сомнений не вызывает8.

Настоящий культ поэзии, развитый в Грузии, вероятно, связан с песенным характером искусства в целом и с «тамадизмом»9 (термин Г. Д. Гачева) – «принципом не только жизни, но и литературы: когда собеседнику преподносится его идеальный образ. в результате приходится соответствовать – поэтому так часто встречаются всякого рода прославления. Этот же „тамадизм“ определил и стремление к витиеватости речи – при простоте образов»10… В результате на стыке народно-песенного и «тамадического» начал возникла лирика романтическая, посвященная двум основным темам горского народа: темам Родины и любви. На уровне образов это, конечно, была восточная поэзия с соловьями, розами и прочими элементами яркого орнамента восточной лирики. Следует отметить, что юный Сталин, видимо11, и сам был не чужд творческого дара, о чем свидетельствую выполненные в национальном духе стихи, опубликованные в газетах «Иберия» и «Кеали» с 1895—1986 гг. В качестве характерного примера лирических экспериментов юного Сталина процитируем стихотворение «Утро» («Дила»):

Это стихотворение вошло в изданный в 1916 году Я. Гогебашвили учебник для начальной школы языка «Деда эна». Приведенные текст, хоть и переведен на русский язык, дает вполне четкое представление о восприятии Сталиным грузинских лирических традиций.

Образ Родины создается идиллическим описанием яркой и разнообразной природы Грузии, цветы и птицы как наиболее традиционные штампы восточной поэзии присутствуют в полном объеме, не пропущены и традиционные «соловей» и «роза». В последнем четверостишии автор от описания переходит к прославлению в типично тостовом ключе с обращением к Родине как объекту, на который направлено переживание автора: «Цвети, о Грузия моя! Пусть мир царит в родном краю!» и к друзьям, которые являются обозначенным адресатом стихотворения: «А вы учебою, друзья, Прославьте Родину свою!». Наряду с несомненными достоинствами стихотворения его вряд ли можно назвать поэтическим шедевром.

Влияние обучения в духовном училище и семинарии на эстетическое и духовное развитие И. Сталина

Обучение И. Джугашвили шло по «церковной линии» что было обусловлено бедностью семьи.

В 9 лет он поступил в духовное училище города Гори, где проявил высокие способности к обучению, интеллект и усидчивость (это отмечают все мемуаристы). Училище же способствовало приобщению Сталина к русскому языку и русской культуре12. Как один из принципиальных моментов, выделим, что главной книгой для любого выпускника духовного училища была Библия, толкование которой православными богословами и составляло основу идеологии учебного заведения. Ни для кого не секрет, что разница между толкованием текста в контексте какой-либо идеологической позиции и вдумчивым исследованием текста крайне велика. Сталин же хорошо освоил эту толковательную манеру и позже, при изучении трудов философов – идеологов марксизма, пользовался именно ей.

Окончив училище, осенью 1894 года Джугашвили поступил в Тифлисскую духовную семинарию, курс обучения в которой не окончил, т.к. был отчислен13. В «Краткой биографии» Сталина сказано: «Тифлисская православная семинария являлась тогда рассадником всякого рода освободительных идей среди молодежи, как народническо-националистических, так и марксистско-националистических; она была полна различными тайными кружками»14. Подобную оценку ситуации в семинарии можно найти в работах большинства исследователей. Столь радикальный настрой учащихся отчасти был реакцией на порядки, царившие в учебном заведении: в беседе с Э. Людвигом Сталин вспоминал: «Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником Марксизма как действительно революционного учения».15 Как показала практика, «иезуитскими методами» Сталин тоже овладел в совершенстве, вот как он расшифровывает их своему европейскому собеседнику: «у них [иезуитов – прим. мое] есть систематичность, настойчивость в работе для осуществления дурных целей. Но основной их метод – это слежка, шпионаж, залезание в душу, издевательство, – что может быть в этом положительного? Например, слежка в пансионате: в 9 часов звонок к чаю, уходим в столовую, а когда возвращаемся к себе в комнаты, оказывается, что уже за это время обыскали и перепотрошили все наши вещевые ящики…»16.

Но не только плохому учили в Тифлисской семинарии, Е. Громов дает список предметов, которым обучались семинаристы в первые три года: русская словесность, история русской литературы, всеобщая гражданская история, русская гражданская история, алгебра, геометрия, физика, логика, психология, греческий язык, латынь. Е. Громов отмечает: «… по объему курс русской литературы был меньше гимназического, он был адаптирован к правилам церковного учебного заведения. Воспитанникам запрещали читать произведения И. Тургенева и Л. Толстого, как и всех других авторов, которых можно было заподозрить в отходе от православия, а тем более в атеизме. В преподаваний литературы ощущался славянофильский акцент. Основательно изучали „Грозу“ А. Островского и, конечно, не в добролюбовской интерпретации, „Горе от ума“ А. Грибоедова, „Недоросль“ Д. Фонвизина. Много рассказывали на уроках о М. Ломоносове как великом отечественном ученом и поэте, а также о русских писателях XVIII века, которые казались церкви полезными. В театры семинаристам ходить запрещали. Но об открытии русского театра, о его культурном значении на уроках говорилось… Очень почитался в семинарии А. Пушкин…»17.

Следовательно, доводы многих современных исследователей, тенденциозно отказывающих Сталину в какой-либо образованности и художественном вкусе выглядят безосновательными: образование он получил по стандартам того времени достаточное, хоть и не светское.

Круг чтения юного Джугашвили

Джугашвили не ограничивался чтением произведений программы училища и семинарии. Чтение большого количества книг – это тот едва ли не единственно достоверный факт из жизни юного Джугашвили, на котором сходятся все исследователи: «Всегда с книжкой» – так называется раздел, посвященный Сталину на апологетическом сайте Stalin.SU и так же называется глава в обличительной работе Е. Громова «Сталин: искусство и власть». Эта цитата принадлежит одному из сокамерников Джугашвили в Бакинском централе.

Что же читал Сталин?

В период обучения в Горийском училище в центре внимания Джугашвили находилась национальная литература: поэма классика грузинской и мировой литературы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре», видимо, импонировала романтическому настрою юноши и соответствовала романтической традиции грузинской литературы в целом, по воспоминаниям И. Иремашвили она оказала большое влияние на Сталина, Бухарин в беседе с Б. Николаевским в 1936 году также упомянул о любви «вождя» к этому произведению.18

По воспоминаниям современников, в этот же период Джугашвили были прочитаны поэмы и рассказы И. Чавчавадзе, А. Церетели, Э. Эристави, повести Д. Чокнадзе и др.

Но самым большим впечатлением литературной юности будущего отца народов был роман (повесть) А. Казбеги «Отцеубийца» и один из героев романа – Коба, наделенный ореолом романтического разбойника. По свидетельству И. Иремашвили, «Коба был идеалом Сосо и образом его мечты [Traumgestalt]. Коба сделался Богом Сосо, смыслом его жизни. Он хотел стать вторым Кобой, борцом и героем, как тот, повитым славой. Образ Кобы воплотился, воскрес в нем. Отныне он называл себя Кобой, он ни за что не желал, чтобы мы звали его каким-либо иным именем. Когда мы обращались к нему „Коба“, его лицо сияло от гордости».19 Многие исследователи (Р. Такер, Е. Громов, Б. Бим-Бад) отмечают, что Коба – это герой мститель, «воплощение откровенного насилия, пусть и направленного на благие цели».20 Самыми жестокими и противоправными методами именно разбойники в повести творят справедливость, воздают по грехам обидчикам и захватчикам (произведение повествует о событиях времен русской экспедиции на Кавказ, которой противостоял имам Шамиль, возглавлявший горцев). Легко понять, почему именно такой герой захватил романтическое сердце мальчика из бедной семьи. Конечно, на основании этой литературной симпатии Джугашвили не стоит делать далеко идущие выводы о формировании мстительности и жестокости Сталина под воздействием романа Казбеги, – скорее наоборот – роман пал на благодатную почву.

В период обучения в семинарии Джугашвили переключился на философскую литературу, в частности, именно там он познакомился с учением Маркса и Энгельса. В семинарии же он обратился к чтению российской и мировой литературы. По воспоминаниям современников, несмотря на запреты, Джугашвили читал Л. Н. Толстого, И. С. Тургенева, М. Е. Салтыкова-Щедрина, Н. В. Гоголя, В. Г. Белинского, Д. И. Писарева, Н.Г.Чернышевского. Читал разрешенных в семинарии А. С. Пушкина, А. С. Грибоедова и А. Н. Островского. Из зарубежной литературы Джугашвили был знаком с произведениями В. Шекспира, И. В. Гёте, Ч. Диккенса, У. Теккерея, И. Шиллера, О. де Бальзака, В. Гюго (за чтение романов последнего сидел в карцере). По свидетельству современников, любимыми писателями Сталина были Н. В. Гоголь и А. П. Чехов.

Список произведений сталинского чтения после семинарии очень широк и насчитывает несколько сотен наименований, в числе авторов упоминаются М. Горький, Л. Андреев, И. Бунин, А. Куприн, В. Брюсов, Ф. Сологуб, А. Франс и др. созревания личности, по всей видимости, был завершен.

Подводя промежуточные итоги, отметим, что Сталин был хорошо образован, все недостатки церковного училища и семинарии он старался покрывать самообразованием. Несомненно, он был знаком с лучшими произведениями грузинской, русской и мировой литературы. Большое влияние на его эстетические пристрастия оказала культурная атмосфера и традиции Грузии. Он проявлял высокие способности к обучению, трудолюбие и развитый интеллект.

Невозможно согласиться с позицией, навязываемой многими исследователями 80-90-х гг. о сталинской необразованности и безграмотности21. Столь же сомнительны взгляды апологетов Сталина, в частности Л. Балаяна, утверждающих, что Сталин был всесторонние образованным человеком, обладавшим безупречным вкусом и художественным чутьем, т.к. образование его всё же было неполным, вкусы очень консервативны и национально-традиционны, а стихи, хоть и довольно изящны, но вторичны по форме и содержанию.

Следует отметить, что уже тогда Джугашвили интересовала главным образом тематика, а не художественные качества произведения, как одну из возможных причин данного парадокса можно указать церковный профиль обучения: для церкви так же характерно оценивать произведения с точки зрения его богоугодности. Религиозный прагматизм у Джугашвили в скором будущем перешел в идеологический и стал основой для формирования стандартов советской литературы.