Часть первая. Война
Глава 1. Почему нашествие стало внезапным?
Римляне, предвидя беду, заранее принимали меры, а не бездействовали из опасения вызвать войну, ибо знали, что войны нельзя избежать, можно лишь оттянуть ее – к выгоде противника.
Великая Отечественная война длилась 1418 дней и ночей. У тех, кто жил тогда, это событие навечно отложилось в памяти как единое целое, без разбивки по дням. Но вряд ли я ошибусь, если скажу, что сколько будут на планете Земля существовать русские люди, столько в народном сознании не изгладится память о национальной катастрофе, случившейся 22 июня 1941 года, когда гитлеровская Германия внезапно напала на Советский Союз. Мы победили наглого и безжалостного агрессора, но и по прошествии многих десятков лет после 1945 года нет в моей стране семьи, которая бы не отдала своей жертвы за эту победу. И до сих пор народ мой считает, что жертв было бы в разы меньше, если бы Сталин в силу своих личных просчетов не допустил этой внезапности. Почему же все-таки эта внезапность, ценой за которую стали миллионы жизней, случилась?
Общим местом считается, что Сталин ошибся потому, что поверил на слово Гитлеру, пакту о ненападении, заключенному между Германией и СССР в августе 1939 года, и не поверил своим собственным военным, экспертам, донесениям разведки, У. Черчиллю, наконец, который еще в конце апреля 1941 года обратил внимание Сталина на необычайную концентрацию германских войск на границе с Советским Союзом, добавив в конце своего письма: «Ваше превосходительство легко поймет значение этого факта»[4].
Большинство авторов сталинианы, и в России, и за рубежом, справедливо пишут, что в тенетах своей параноидальной подозрительности вождь не верил никому, кто предупреждал его о скорой угрозе немецкого вторжения.
Получается, однако, что двум человекам Сталин все-таки верил – Гитлеру и самому себе. Гитлеру – потому что еще 14 мая 1941 года, сразу после скандального полета 10 мая в Англию заместителя фюрера по партии Р. Гесса, Гитлер прислал личное письмо Сталину, где «честью главы государства» заверял Сталина в том, что все разговоры о возможном нападении Германии на СССР являются не более чем «слухами», и призывал Сталина «не поддаваться ни на какие провокации»[5]. Самому себе – потому что был абсолютно уверен в том, что Гитлер не сумасшедший и, пока не расправится с Англией, не допустит войны Германии на два фронта.
Известный историк, директор Центра международных исследований Института США и Канады РАН, автор 46 книг, профессор Анатолий Иванович Уткин воспроизводит в своей статье канву событий мая – июня 1941 года, которые предрешили внезапность фашистского нападения на СССР.
«Барбаросса» сдвинулся на месяц
В течение шести месяцев германское командование сосредоточило на границах СССР 3,2 миллиона солдат. Впрочем, опьянение быстрыми победами в Европе ли шало германскую армию не только природной рассудительности. За день до выступления против России Гитлер отдал приоритет производству самолетов, танков и подводных лодок перед производством оружия и боеприпасов для полевой армии. Даже в разгар войны, 16 августа 1941 года, «ввиду приближающейся победы над Россией» он приказал сократить вооруженные силы, не увеличивать впредь производственные мощности, поставки сырья и рабочей силы для военной промышленности. Не было предпринято никаких мер предосторожности на случай неожиданного поворота фортуны.
14 мая фюрер написал Сталину:
«Я пишу это письмо в момент, когда я окончательно пришел к выводу, что невозможно достичь долговременного мира в Европе – не только для нас, но и для будущих поколений без окончательного крушения Англии и разрушения ее как государства. Как вы хорошо знаете, я уже давно принял решение осуществить ряд военных мер с целью достичь этой цели. Чем ближе час решающей битвы, тем значительнее число стоящих передо мной проблем. Для массы германского народа ни одна война не является популярной, а особенно война против Англии, потому что германский народ считает англичан братским народом, а войну между нами – трагическим событием. Не скрою от Вас, что я думал подобным же образом и несколько раз предлагал Англии условия мира. Однако оскорбительные ответы на мои предложения и расширяющаяся экспансия англичан в области военных операций – с явным желанием втянуть весь мир в войну, убедили меня в том, что нет пути выхода из этой ситуации, кроме вторжения на Британские острова.
Английская разведка самым хитрым образом начала использовать концепцию «братоубийственной войны» для своих целей, используя ее в своей пропаганде – и не без успеха. Оппозиция моему решению стала расти во многих элементах германского общества, включая представителей высокопоставленных кругов. Вы наверняка знаете, что один из моих заместителей, герр Гесс, в припадке безумия вылетел в Лондон, чтобы пробудить в англичанах чувство единства. По моей информации, подобные настроения разделяют несколько генералов моей армии, особенно те, у которых в Англии имеются родственники.
Эти обстоятельства требуют особых мер. Чтобы организовать войска вдали от английских глаз и в связи с недавними операциями на Балканах, значительное число моих войск, около 80 дивизий, расположены у границ Советского Союза. Возможно, это порождает слухи о возможности военного конфликта между нами.
Хочу заверить Вас – и даю слово чести, что это неправда…
В этой ситуации невозможно исключить случайные эпизоды военных столкновений. Ввиду значительной концентрации войск эти эпизоды могут достичь значительных размеров, делая трудным определение, кто начал первым.
Я хочу быть с Вами абсолютно честным. Я боюсь, что некоторые из моих генералов могут сознательно начать конфликт, чтобы спасти Англию от ее грядущей судьбы и разрушить мои планы. Речь идет о времени более месяца. Начиная примерно с 15–20 июня я планирую начать массовый перевод войск от Ваших границ на Запад. В соответствии с этим я убедительно прошу Вас, насколько возможно, не поддаваться провокациям, которые могут стать делом рук тех из моих генералов, которые забыли о своем долге. И само собой, не придавать им особого значения. Стало почти невозможно избежать провокации моих генералов. Я прошу о сдержанности, не отвечать на провокации и связываться со мной немедленно по известным Вам каналам. Только таким образом мы можем достичь общих целей, которые, как я полагаю, согласованы.
Ожидаю встречи в июле. Искренне Ваш,
Адольф Гитлер».
Когда это письмо было написано, дата начала войны против Советского Союза – 22 июня – еще не была утверждена. Окончательное решение Гитлер принял 30 мая[6].
Но по большому счету дело-то ведь не в доверии или недоверии кому-то. По общему признанию историков, к 1941 году Сталин был одним из самых образованных лидеров ХХ века. Отмечают, что в буквальном смысле запоем читал он и специальную историческую литературу. Это ведь именно он в 1932 году на высоком профессиональном уровне раскритиковал историческую школу академика М. Н. Покровского и вернул в российские (советские) университеты исторические факультеты, упраздненные еще в ленинские времена тем же Покровским[7].
С высоты этой образованности факт сосредоточения такого огромного количества германских войск на ограниченном участке советской границы должен был серьезно насторожить вождя. Он же не мог не понимать, что этот факт означал не только колоссальные национальные затраты для Германии, но и выведение из народного хозяйства огромного количества квалифицированной рабочей силы. Такое не может происходить случайно, и это не может продолжаться долго по времени. Эти силы для того и сосредотачиваются, чтобы быть приведены в действие. И в какое действие – гадать не приходилось. Сталину именно об этом и говорил Г. К. Жуков и другие военачальники.
Значит, исходя исключительно из реальности, Сталин должен был внять настойчивым просьбам военных и разрешить им привести в состояние боевой готовности свои войска. Но он этого не сделал. Более того, теперь-то мы знаем, что он не только жестко пресекал даже мимолетные обсуждения этой темы, но и вообще не контролировал лично дислокацию воинских частей РККА, считая, что этой информацией должен обладать Генштаб, а не глава правительства и генеральный секретарь ЦК ВКП(б), коим он к этому времени являлся. (Известно, например, что он был сильно – и искренне – удивлен, когда утром 23 июня узнал, что командующий Западным Особым военным округом генерал Павлов вывел накануне войска своего округа в летние лагеря, оторвав их от всех баз снабжения и не обеспечив боеприпасами.)
Дискуссии историков при обсуждении ответа на этот вопрос не прекращаются и сегодня. Один из тех, кто позитивно оценивает историческую роль Сталина, автор дилогии «Сталин. Путь к власти» и «Сталин. На вершине власти» Ю. В. Емельянов посвятил этому событию специальную главу, которую так и назвал: «Почему нападение Германии стало для Сталина неожиданным?». Подвергнув анализу самые разные точки зрения на катастрофу 22 июня, от Хрущева и Резуна (Суворова) до Жукова и Василевского, автор в конце концов беспомощно разводит руками: «Нам не дано знать, можно ли было предотвратить катастрофу»[8]. Ну что ж, это тоже ответ.
А вот один из самых известных биографов Сталина Святослав Рыбас, книга которого «Сталин» в серии ЖЗЛ с 2009 по 2016 год выдержала четыре издания, считает, что никакой вины за этот катастрофический просчет Сталин вообще не несет.
«Дату 22 июня 1941 года, день нападения Германии на СССР, – пишет этот авторитетный историк, – принято считать символом сталинского провала: готовясь к отражению агрессии и держа в страшном напряжении экономику и население страны, вождь был застигнут врасплох. Жертвы и лишения периода индустриализации в годы войны выросли до исполинских размеров (С. Рыбас почему-то ни слова не говорит здесь о жертвах сталинской коллективизации, которые в количественном отношении в разы превышают жертвы индустриализации, но об этом мы будем говорить ниже. – Вл. К.). Даже победив в войне, СССР в 1945 году по состоянию экономики и размерам человеческих потерь представлял собой проигравшее государство. Можно ли руководителя такого государства обвинять в непростительных ошибках?
Но как ни странно это покажется, мы его не обвиняем»[9].
«В историческом сознании русских дата 22 июня стала вовсе не символом сталинского провала, – пишет он в четвертом издании книги «Сталин», – а знаком великой народной трагедии, равной монгольскому нашествию. Равно как древнерусские князья, не сумевшие защитить страну от более сильного врага, так и Сталин в 1941 году не воспринимается как единственный виновник случившегося.
Вообще, те, кто хочет видеть в одном Сталине источник преступлений, не вполне понимают ход истории»[10].
К сожалению, Святослав Юрьевич не счел необходимым исследовать истоки этого сталинского просчета. Между тем даже первичный анализ той ситуации позволяет прийти к выводу, что ошибка Сталина в том и состояла, что, достигнув к этому времени диктаторской власти в СССР, он верил только в свой собственный анализ международной ситуации. А этот анализ, построенный на учении марксизма-ленинизма, сообщал ему убежденность в том, что в международных отношениях, как ни в какой другой сфере человеческой деятельности, категория объективного превалирует над субъективным.
Генсек считал, что в развитии международных отношений существует некая объективная логика, которой жестко подчиняется (во всяком случае – должно подчиняться!) поведение государственных руководителей. Еще 10 марта 1939 года в отчетном докладе на XVIII съезде партии вождь поучал своих коллег по партии: «В наше время не так-то легко сорваться сразу с цепи и ринуться прямо в войну, не считаясь с разного рода договорами, не считаясь с общественным мнением. Буржуазным политикам известно это достаточно хорошо»[11].
И вот эта именно убежденность в непогрешимости своего марксистско-ленинского анализа понуждала вождя свысока, сверху вниз, смотреть на кладущиеся ему на стол данные разведки. И игнорировать их.
Можете послать ваш надежный источник к е…й матери!
В последние 50 лет в многочисленных публикациях критики Сталина, рассматривая проблему 22 июня, изображают дело так, что разведка предстает в этих материалах этакой девственной девицей, непорочной и мудрой, и вообще непогрешимой, а Сталин – выжившим из ума руководителем.
Особенно много спекуляций предпринято насчет предупреждений, полученных в 1941 году от Рихарда Зорге. Зорге действительно был высококлассным разведчиком. Но изображать дело так, что Сталин должен был строить свою политику на телеграммах Зорге и тогда вся Великая Отечественная война пошла бы по совершенно другому руслу, – верх наивности, если не сказать больше – просто невежества.
В отображении этой темы (Сталин и разведка) вообще слишком много наносного, модного, неадекватного и, в конце концов, просто бульварного. У людей знающих, компетентных это вызывает улыбку, а порою и раздражение.
Дело в том, что разведка, любая ее форма и организационная структура, и здесь я полностью разделяю точку зрения генерала Л. В. Шебаршина, не однажды высказанную им публично, несет в себе всего лишь служебную функцию. А управление государством – это высшая форма интеллектуальной и организационной деятельности человека или группы лиц, которую по своей сложности и значимости для судеб страны и сравнить-то не с чем.
В свое время это обстоятельство заметили два русских гения, современники Сталина. В. И. Вернадский (1863-1945) как-то заметил для себя (в дневниках): «Мне вспомнились высказывания Ивана Петровича Павлова (1849-1936)… Он определенно считал, что самые редкие и самые сложные структуры мозга – у государственных деятелей. Божьей милостью, если так можно выразиться, прирожденных. Особенно ясно для меня становится это, когда в радио слышится речь Сталина… такая власть над людьми и такое впечатление на людей…»[12] И вот они-то, те, кто действительно конструирует исторические события, образно говоря, делает их собственными руками, крайне редко в своей деятельности прямо и непосредственно руководствуются данными разведки. Используют обязательно, но именно используют.
Сошлюсь на мнение признанного эксперта в этой области.
Независимый французский эксперт по американским спецслужбам, профессор Парижского института международных и стратегических исследований Катрин Дюранден, автор книг «ЦРУ на войне» и «ЦРУ – пять лет в гневе», в феврале 2008 года специально рассматривала вопрос о соотношениях власти и разведки. Причем не вообще, а на конкретном примере иракской интервенции Джорджа Буша-младшего.
На вопрос, как получилось, что США проморгали трагедию 11 сентября 2001 года и потерпели поражение с интервенцией в Ираке, она ответила так: «В том-то и дело, что ЦРУ… было полностью под контролем администрации президента. И именно по заказу последней были сфальсифицированы данные, искусственно нагнетена обстановка вокруг Ирака и предоставлены «убийственные» аргументы для начала военных действий… При Буше-младшем роль ЦРУ была сведена к решению сиюминутных задач, а независимое отслеживание мировой обстановки давно уже не велось»[13]. Все это очень похоже и на российскую ситуацию конца 1930-х – начала 1940-х годов.
Да и сами профессиональные разведчики (подчеркну – профессиональные, а не те, кто ошивается вокруг этой профессии или спекулирует на этом деле ради собственной корысти) реально оценивают свою деятельность.
Вот мнение руководителя советской разведывательной сети в Европе на рубеже 1930–1940-х годов, еще ленинского призыва коминтерновца, полковника ГРУ, польского еврея Леопольда Треппера (1904–1982), шефа знаменитой «Красной капеллы» (название принадлежит гитлеровским спецслужбам, чуть ли не шефу гестапо Мюллеру).
Судьба этого человека вместила в себя много чего. И его мнение дорогого стоит. Через много лет после окончания Второй мировой войны, отсидев свое в гестаповских застенках, а потом – во внутренней тюрьме московской Лубянки и несколько лет – на лесоповале в сибирском концлагере, в 1960-х годах уехал вначале в Польшу, а потом в Израиль, и там в ответ на вопрос журналистов, правда ли, что он и его сотрудники своей работой обеспечили победу над фашистской Германией, Треппер ответил так: «Давайте расставим все по своим местам. Настоящими победителями в этой войне были русский пехотинец, морозивший ноги в сталинградском снегу, американский морской пехотинец, зарывшийся носом в красный песок побережья Персидского залива, и югославские и греческие партизаны, которые воевали в Балканских горах. Ни одна разведывательная служба не внесла решающего вклада в судьбу войны. Ни Рихард Зорге, ни Шандор Радо, ни Леопольд Треппер. Как солдаты, находящиеся в первой линии окопов, они, в соответствии со своими возможностями и благодаря жертвенности своих товарищей, способствовали конечному успеху оружия. Но и только»[14].
Шебаршину и Трепперу вторит генерал-лейтенант П. А. Судоплатов (1907–1996), начальник службы разведки и диверсий советских органов госбезопасности в тылу германо-фашистских войск: «Нам следует сейчас разобраться не только в том, докладывала ли разведка «наверх» о дате начала войны. Это вопрос важный, но не главный. ‹…› Почему я говорю об этом? Дело в том, что реализация разведывательной информации определяется, как правило, неизвестными для разведчиков мотивами действий высшего руководства страны»[15].
Правда, тот же Леопольд Треппер в своих изданных в 1975 году в Париже мемуарах с обидой вспоминал, что он вовремя предупреждал Москву о том, что Гитлер готовит нападение, но Сталин не хотел об этом даже слышать.
«В 1975 году, – говорит Треппер, – маршал Голиков в советском историческом журнале официально написал: «Советская разведывательная служба своевременно узнала сроки и дату нападения на СССР и вовремя подняла тревогу…
…Маршал Голиков с июня 1940 года и до июля 1941 года был начальником разведывательной службы Красной армии. И если верить тому, что он написал в историческом журнале, то руководство СССР было хорошо информировано об эвентуальном нападении гитлеровской Германии. Однако как тогда Голиков сумеет объяснить военную катастрофу после немецкого нападения? Ответ на этот вопрос, вне всякого сомнения, заключается в напоминании, которое тот самый Голиков направил всем своим службам 20 марта 1941 года: «Все документы, в соответствии с которыми будто бы в скором времени может начаться война, требую воспринимать как фальсификат, происхождением из британских или даже немецких источников».
На важнейших телеграммах, которые поступали от Зорге, Шульце-Бойзена или Треппера, Голиков на полях писал: «двойной агент» или: «британский источник».
«Маршал Голиков, – продолжает Треппер, – далеко не единственный, кто сегодня переписывает историю. В Москве в 1972 году прошла конференция, посвященная книге историка Некрича «1941, 22 июня». В ходе ее слово взял Суслопаров и рассказал, как он в качестве военного атташе в Виши оповестил Москву о предстоящем немецком нападении. Жаль, что на этой конференции не было меня, и я не смог выступить. А я бы заставил Суслопарова вести себя поскромнее. Я бы напомнил ему, как всякий раз, как я передавал ему информацию о подготовке войны против Советского Союза, он похлопывал меня по плечу и снисходительно говорил: «Старик, я отправлю твою телеграмму, но только для того, чтобы тебе лично доставить удовольствие».
21 июня Максимович и Шульце-Бойзен подтвердили мне, что нападение на СССР состоится завтра, что еще есть время, чтобы Красную армию привести в состояние боевой готовности. Я с Лео Гроссвогелем помчался в Виши. Суслопаров, как обычно, выразил полное недоверие этой информации и попытался нас разуверить. «Вы глубоко ошибаетесь, – сказал он нам, – сегодня я разговаривал с японским военным атташе, который только что приехал из Берлина. Он подтвердил, что Германия не готовится к войне. Его информации можно доверять».
Я настаивал на том, что я доверяю своим источникам, и потребовал, чтобы телеграмма с предупреждением ушла в Москву.
Поздно вечером я вернулся в свой отель. А в четыре часа утра меня разбудил директор отеля: «Все, господин Жильбер! Германия начала войну против Советского Союза!»
А 23 июня в Виши прибыл Волосюк, военно-воздушный атташе в штате Суслопарова, который покинул Москву за несколько часов перед началом войны. Он рассказал мне, что перед отъездом его вызвал начальник и поручил передать мне лично следующее: «Передайте Отто, что я лично передал Большому хозяину его информацию о предстоящем немецком нападении. Большой Хозяин сказал, что его удивляет, что такой человек, как Отто, старый работник Коминтерна и разведчик, может поверить английской пропаганде. Можете повторить ему, что Большой хозяин убежден в том, что войны с Германией не будет до 1944 года…» («Большим хозяином» разведчики называли Сталина. – Вл. К.)[16].
Свидетельство Треппера подтверждает и П. Судоплатов: «Сталин был раздражен, как видно из его хулиганской резолюции на докладе Меркулова, не только утверждениями о военном столкновении с Гитлером в ближайшие дни, но и тем, что «Красная капелла» неоднократно сообщала противоречивые данные о намерениях гитлеровского руководства и сроках начала войны. «Можете послать ваш источник из штаба германской авиации к е…й матери. Это не источник, а дезинформатор», – написал он 17 июня 1941 года на докладе Меркулова.
Сталина я здесь совсем не оправдываю. Однако нужно смотреть правде в глаза. Не только двойник Лицеист, но и ценные и проверенные агенты Корсиканец и Старшина сообщали весной 1941 года и вплоть до начала войны, в июне, о ложных сроках нападения, о выступлении немцев против СССР в зависимости от мирного соглашения с Англией и, наконец, в мае 1941 года Старшина передал сведения о том, что немецкое и румынское командование «озабочено концентрацией советских войск на юго-западном направлении, на Украине и возможностью советского превентивного удара по Германии и Румынии с целью захвата нефтепромыслов в случае германского вторжения на Британские острова». Поэтому реакцию Сталина, по моему мнению, следует рассматривать не только как неверие в нападение Германии, но и как крайнее недовольство работой разведки. Во всяком случае, так я расценивал после разговора с Фитиным мнение наверху о нашей работе и, не скрою, был этим чрезвычайно удручен. Безусловно, нашей большой ошибкой было направлять «наверх» доклады разведки, не составив календарь спецсообщений. Сделано это было лишь после «нагоняя»[17].
Меркулов В. Н. (1895–23.12.1953). С 1921 года – сотрудник ЧК. Сподвижник Л. Берии. С 1938 года – 1-й замнаркома внутренних дел СССР и начальник Главного управления государственной безопасности. В 1953 году арестован по делу Берии, вместе с Берией приговорен к расстрелу.
Павел Анатольевич Судоплатов (1907 – 24 сентября 1996 года) – участник Гражданской войны с 1919 года, с 1921 года и вплоть до смерти Сталина – работник ГПУ-НКВД. В феврале 1941 года, пройдя последовательно все ступени роста, решением политбюро, а практически по решению Сталина, который знал Судоплатова лично и нередко поручал ему особо ответственные задания разведывательного и диверсионного характера, был назначен заместителем Разведывательного управления Наркомата госбезопасности СССР. В начале 1953 года был назначен заместителем начальника Первого главного управления (контрразведка) МВД СССР. 21 августа того же года арестован. Обвинен в участии в «заговоре Берии». Приговорен к 15 годам тюремного заключения. Все 15 лет разыгрывал из себя сумасшедшего, благодаря чему избежал расстрела, в отличие, например, от В. Абакумова. День в день отбыл этот срок во Владимирской тюрьме. Его знаний и его характера настолько боялись Хрущев, Брежнев, Суслов, что ни один из перечисленных руководителей даже слышать не хотел о реабилитации Судоплатова, хотя он все 15 лет с аргументами в руках доказывал необоснованность приговора. Вышел на свободу 21 августа 1968 года. После освобождения в течение 20 лет боролся за свою реабилитацию. И все это время его поддерживала жена Эмма и младший сын Анатолий. 18 октября 1991 года был реабилитирован. Реабилитации не дождалась жена, ушедшая из жизни в 1988 году. 1 октября 1998 года, уже после смерти Павла Анатольевича, президент РФ Б. Ельцин своим указом вернул семье Павла Анатольевича все изъятые при аресте государственные награды старого разведчика. В последние годы жизни П. А. Судоплатов с помощью сына Анатолия опубликовал потрясающие своей откровенностью мемуары. В главной своей книге «Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы»[18], подписанной в печать за 49 дней до кончины, Судоплатов благодарит своих боевых товарищей за помощь, которая была ему оказана в работе над этой книгой. Понятно, какая помощь, кроме моральной, была ему оказана: сверка информации, чтобы не закралась в текст неточность. «Считаю своим долгом особо поблагодарить за моральную помощь начальника советской внешней разведки КГБ Л. В. Шебаршина и других», – пишет он в предисловии. Упоминание о Шебаршине для меня лично является гарантом того, что все написанное Павлом Анатольевичем – правда.
Думаю, что мягкая критика Павла Анатольевича в адрес руководства разведки могла бы быть и пожестче. Дело в том, что руководство разведки обязано было объяснить Сталину, что не зарубежные информаторы вводили в заблуждение Москву, а сам Гитлер. Это он переносил сроки нападения на СССР в силу, как он считал, неполной подготовленности. Это относилось не только к нападению на СССР. Так, сроки нападения на Францию Гитлер переносил 38 раз, и все по той же причине. Это обстоятельство генсеку следовало объяснять, но руководство разведки, судя по всему, боялось это делать.
А во-вторых, Павел Анатольевич мог бы указать и на другое, а именно: «наверх» посылались «горячие» разведданные, без соответствующего анализа. Но «виновата» в этом была не разведка, а Сталин. Это он в своей самонадеянности не понимал, что и в разведке, и в Генштабе должны были быть созданы аналитические отделы, которые бы занимались анализом всей (ВСЕЙ!) развединформации, а генсеку должна была поступать аналитическая информация. Но Сталин вплоть до 1943 года, до Сталинграда, считал, что каждое ведомство должно работать автономно и только к нему, к Сталину, должна стекаться вся информация, которую он сам, и только он, способен анализировать. Генсек не понимал, что один человек не может справиться с такой работой, даже если его зовут Сталин. После Сталинграда эта простая истина до него наконец дошла.
В этой связи небезынтересно привести мнение маршала Конева. Иван Степанович отмечал, что в первом периоде войны «по воле Сталина планирование некоторых операций проходило в обстановке сверхсекретности. С планами заранее знакомился настолько узкий круг людей, что это мешало нормальному проведению операций. Все это было связано с излишней подозрительностью, отличавшей тогда Сталина»[19].
В воспоминаниях Судоплатова конца 1990-х годов буквально рассыпаны свидетельства того, что Сталину докладывались разведданные без всякой проверки и обработки, без анализа. «Однако следует иметь в виду, – пишет Павел Анатольевич, – что справки и заключения, подписанные Михеевым, начальником военной контрразведки, направлялись в ЦК, как это было заведено, без комментариев НКВД. Докладывалось лишь о наличии таких материалов».
Такое отношение к информации у Сталина подтверждает и Л. В. Шебаршин. В одной из наших многочисленных бесед он сказал так (приводится по магнитофонной записи): «Разведывательные органы, то есть военная разведка и разведка НКВД, не занимались анализом. Они докладывали наверх живые сообщения источников или документы, полученные от источников. Так сказать, предоставляли их на мудрость высшего руководства. Отучили от выводов. Страшно было брать на себя ответственность. …У нас все эти материалы докладывались просто: товарищу Сталину, товарищу Ягоде, товарищу Ежову. И все! Никаких комментариев. Наверх шла голая информация. Само начальство эти документы читало, делало выводы, принимало решения. При такой подаче можно себе представить, сколько разноречивых оценок поступало Сталину.
Я не видел ни одного материала, видимо, их просто не было в природе, где бы разведка НКВД или разведка ГРУ обобщила бы сама всю информацию и сделала бы вывод, что да, вот по всему кругу источников имеется достоверная информация о том, что в мае-июне Германия нападет на Советский Союз».
К словам Шебаршина следует добавить и то, что параноидальная подозрительность Сталина стала и причиной массового уничтожения профессиональных кадров в разведке в предвоенное время. Конкретных обвинений разведке в этот период предъявлено не было, но между строк можно было угадать, что подспудно речь идет о якобы имевшей место засоренности кадров людьми, испытывающими на себе влияние Троцкого, причем как в Центре, так и за рубежом.
Ведущий эксперт кабинета истории внешней разведки полковник В. С. Антонов приводит цифры: репрессии были массовыми, погибло более 20 тысяч профессиональных работников в Центре и на закордонной работе. В течение нескольких месяцев резидентуры не работали по простой причине: их не было. Был период в 1938 году, когда 127 дней из-за рубежа в Центр не поступало ни одной телеграммы[20].
13 мая 1939 года политбюро ЦК ВКП(б) (а фактически Сталин) принимает решение о назначении начальником 5-го отдела (внешняя разведка) Главного управления государственной безопасности Наркомата внутренних дел СССР молодого (всего 31 год от роду) П. М. Фитина (1907–1971), человека профессионально абсолютно далекого от госбезопасности вообще и внешней разведки в частности (может быть, именно в силу этого Сталин и назначил его: уж во всяком случае, в «зараженности» троцкизмом Фитина заподозрить никак было невозможно).
Павел Михайлович Фитин, коренной сибиряк, родился 28 декабря 1907 года в селе Ожогине Ялуторовского уезда Тобольской губернии в семье крестьянина. В 1920 году окончил начальную школу и пошел работать в сельхозкоммуну. Был принят в комсомол и получил направление в среднюю школу. По завершении поступил на инженерный факультет Сельскохозяйственной академии им. К. А. Тимирязева. По окончании Тимирязевки работает заведующим редакцией Сельскохозяйственного государственного издательства. В 1932–1935 годах – срочная служба в РККА, а после службы – заместитель главного редактора в том же издательстве. В марте 1938 года, когда почти 20 тысяч профессиональных разведчиков в Центре и за рубежом были либо расстреляны, либо рассованы в Сибири по лесоповалам, Сталин приказал объявить партийную разверстку, чтобы кем угодно, но заткнуть эту зияющую брешь. Комсомолец Фитин был направлен на специальные ускоренные курсы в Школу особого назначения НКВД. По окончании курсов – стажер 5-го отдела ГУГБ, затем – оперативный уполномоченный там же и в декабре уже назначается заместителем начальника 5-го отдела (а это уже номенклатура политбюро ЦК, назначение только с личного согласия Сталина). С мая 1939-го – руководитель 5-го отдела. Современные исследователи почти единодушно отмечают, что Фитину удалось во многом выправить положение во внешней разведке. Он воссоздает 40 резидентур, направляет в различные страны свыше 200 разведчиков. Трудится на этом поприще до 1946 года, получает звание генерал-лейтенанта. Но после войны попадает в опалу. В июне 1946 года Берия своим распоряжением выводит его за штат, а потом направляет заместителем уполномоченного МГБ СССР в Германию. В 1947 году направлен заместителем начальника Управления госбезопасности в Свердловскую область, потом – в Казахстан, а в 1953 году, после смерти Сталина, 46-летний генерал-лейтенант личным распоряжением Берии «в связи с неполным служебным соответствием» уволен из органов госбезопасности без права получения военной пенсии. Лишь после ареста и расстрела Берии Фитину удается устроиться на работу директором фотокомбината Союза советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами, где он и работал до конца своей жизни.
Современные исследователи отмечают, что Фитину удалось многое, однако восстановить профессионализм за два с половиной года до Великой Отечественной войны было почти невозможно.
Самый большой провал в этом плане был связан с Финской кампанией. В этой войне Сталин пал жертвой как раз непрофессионализма закордонной разведки.
Как теперь, после многолетней работы в архивах, мне стало ясно, вождь был убежден, что стоит только начать войну с Финляндией, и там тотчас же вспыхнет восстание финского рабочего класса. А убеждал в этом Москву резидент советской внешней разведки С. М. Петриченко (после Великой Отечественной войны был арестован и умер в лагере). В своих донесениях он писал, что в Финляндии созрела революционная ситуация, что финские трудящиеся готовы с оружием в руках выступить против своего буржуазного правительства и радостно встретить Красную армию. Получая такую информацию, генсек был уверен в быстрой и легкой победе. Он даже поторопился создать на территории Карелии так называемое Народное правительство Финляндской Демократической Республики во главе с О. Куусиненом. Получилось же все наоборот. Вследствие чего перед Великой Отечественной войной Сталин испытал тяжелое разочарование относительно действительных возможностей разведки и надолго потерял доверие к поставляемой ею информации. Это недоверие проявилось и в мае – июне 1941 года.
Причины чистки кадрового разведывательного аппарата были, как я теперь понимаю, все те же: Сталин патологически боялся влияния Троцкого на кадры закордонной разведки.
Не знаю, насколько кадры резидентур действительно испытывали влияние Троцкого. Но фактом является и то, что в это время был осуществлен ряд побегов резидентов на Запад (Орлов, Кривицкий и др.). Казалось бы, это подтверждало подозрительность Сталина. Однако дальнейшая судьба этих людей скорее говорила об обратном: бежали, потому что опасались за свою жизнь и жизнь своих близких. В нулевые годы XXI столетия один из бывших руководителей одного из самых засекреченных управлений внешней разведки, уже будучи на пенсии, сказал мне в личной беседе: «По-моему, бежали в те годы резиденты прежде всего не по причине изменения своих политических взглядов, а просто из-за боязни ареста и расстрела». На мой взгляд, похоже на правду.
Между тем разведка свое дело делала.
С конца 1940 года и до нападения Германии на Советский Союз в Управление поступали данные, которые говорили о том, что Германия, захватив 13 европейских стран, готовится к нападению на СССР.
Например, наш резидент в Праге сообщал о перебросках немецких воинских частей, техники и другого военного снаряжения к границам Советского Союза.
17 июня Сталин вызвал к себе наркома госбезопасности В. Н. Меркулова (1895–1953, арестован вместе с Берией и др., приговорен к смертной казни и расстрелян) и Фитина для обсуждения телеграммы из Берлина от «Старшины» и «Корсиканца» от 16 июня, которая начиналась словами: «Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время». Сталин потребовал проверки сведений, считая их возможной дезинформацией. Переубедить вождя оказалось невозможным делом.
«Меня, – пишет Фитин, – ни на один день не покидало чувство тревоги… Несмотря на нашу осведомленность и твердое намерение отстаивать свою точку зрения на материалы, полученные Управлением, мы пребывали в состоянии определенной возбужденности. Это ведь был вождь партии и страны с непререкаемым авторитетом. А ведь могло случиться и так, что Сталину что-то не понравится или в чем-то он усмотрит промах с нашей стороны, и тогда любой из нас может оказаться в незавидном положении.
С такими мыслями мы вместе с наркомом в час дня прибыли в приемную Сталина в Кремле. После доклада помощника о нашем приходе нас пригласили в кабинет. Сталин поздоровался кивком головы, но сесть не предложил, да и сам за все время разговора не садился. Он прохаживался по кабинету, останавливаясь, чтобы задать вопрос или сосредоточиться на интересовавших его моментах доклада или ответа на его вопрос.
Подойдя к большому столу, который находился слева от входа и на котором стопками лежали многочисленные сообщения и докладные записки, а на одной из них сверху был наш документ, И. В. Сталин, не поднимая головы, сказал:
– Прочитал ваше донесение. Выходит, Германия собирается напасть на Советский Союз?
Мы молчим. Ведь всего три назад – 14 июня – газеты опубликовали заявление ТАСС, в котором говорилось, что Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз. И. В. Сталин продолжал расхаживать по кабинету, изредка попыхивал трубкой. Наконец, остановившись перед нами, он спросил:
– Что за человек, сообщивший эти сведения?
Мы были готовы к ответу на этот вопрос, и я дал подробную характеристику нашему источнику. В частности, сказал, что он немец, близок нам идеологически, вместе с другими патриотами готов всячески содействовать борьбе с фашизмом. Работает в министерстве воздушного флота и очень осведомлен. Как только ему стал известен срок нападения Германии на Советский Союз, он вызвал на внеочередную встречу нашего разведчика, у которого состоял на связи, и передал настоящее сообщение. У нас нет оснований сомневаться в правдоподобности его информации.
После окончания моего доклада вновь наступила длительная пауза. Сталин, подойдя к своему рабочему столу и повернувшись к нам, произнес:
– Дезинформация! Можете быть свободны.
Мы ушли встревоженные. Многое пришлось передумать, напряженное состояние не покидало ни на минуту. А вдруг наш агент ошибся? А ведь я от имени Управления внешней разведки заверил И. В. Сталина в том, что информация не вызывает сомнений.
Придя в наркомат и обменявшись впечатлениями от встречи, мы с наркомом тут же составили шифровку в берлинскую резидентуру о немедленной проверке присланного сообщения о нападении Германии на СССР, которое якобы намечено на 22 июня 1941 года, но ответ получить не успели… Фашистские войска напали в этот день на нашу Родину. Последнее явилось горьким подтверждением правдивости донесения нашего агента. Аналогичными данными располагали ГРУ и контрразведывательные подразделения наших органов»[21].
Эти воспоминания написаны П. М. Фитиным за год до его ухода из жизни. Много чего происходило в его жизни, но встреча со Сталиным, видать, врезалась в его память намертво. И детали этой встречи очень характерны. Они выдают глубочайшую внутреннюю психологическую напряженность Сталина. Генсек крайне редко не приглашал визитеров своего кабинета присесть. В этот раз его неприязнь к Фитину была столь сильна, что разведчику не было предложено присесть за стол. Генсек ненавидел в этот момент Фитина, поскольку данные, которые начальник управления Сталину сообщил, опрокидывали все построенные последним логические расчеты. Но главными здесь были даже не эти расчеты (Гитлер не может решиться воевать на два фронта и т. д.), а ясное осознание того, что СССР к войне не готов. И потому Сталин отталкивал от себя мысль о том, что война может все-таки вот-вот начаться. К сожалению, ему в этом подыгрывало и его окружение из числа военных. Иногда по незнанию, иногда из карьеристских соображений, а чаще всего из трусости.
20 марта 1941 года начальник Главного разведывательного управления Генерального штаба РККА генерал-лейтенант Ф. И. Голиков (1900–1980) направил на имя Сталина докладную записку, озаглавленную «Высказывания и варианты возможных боевых действий германской армии против СССР».
В «Биографическом энциклопедическом словаре» К. А. Залесского «Империя Сталина» о нем сказано: «На Ф. И. Голикове во многом лежит вина в том, что нападение Германии на СССР было абсолютно неожиданным.
‹…› По свидетельству Хрущева, проявил под Сталинградом, будучи заместителем командующего Юго-Западным фронтом, поразительную трусость, писал в политбюро доносы на командующего фронтом А. И. Еременко».
В этом важнейшем документе Голиков поименно назвал армейские группировки немцев, созданные для наступления на Ленинград, Москву и Киев, и привел разведданные о том, что «начало военных действий против СССР следует ожидать между 15 мая и 15 июня 1941 года». Однако заканчивал он свою Записку неожиданно: «Слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, может быть, германской разведки».
Опубликовавший в 2005 году этот документ из архива Генштаба военный историк В. А. Анфилов в 1965 году задал вопрос самому Голикову: «Почему вы сделали вывод, который отрицал вероятность осуществления изложенных (в записке) планов Гитлера? Вы сами верили этим фактам или нет?»
Ответ был таким: «…Я ему (Сталину) подчинялся, докладывал и боялся его. У него сложилось мнение, что, пока Германия не закончит войну с Англией, на нас не нападет. Мы, зная его характер, подстраивали свои заключения под его точку зрения»[22].
(Во время войны за провалы на командных должностях и проявленную трусость Сталин дважды понижал Голикова в звании. В 1961 году ему, по настоянию Хрущева, было присвоено звание маршала СССР.)
Эту ситуацию я попросил прокомментировать бывшего начальника Первого главного управления КГБ СССР (с января 1989 по 22 августа 1991 года) генерал-лейтенанта в отставке Л. В. Шебаршина (цитируется по диктофонной записи).
«Вопрос. Насколько политические руководители СССР могли в 1941 году доверять поступавшим сведениям о начале германского вторжения? Как бы вы это объяснили?
Ответ. Есть несколько объяснений. Во-первых, насколько я представляю себе это, Сталин не верил тем, кто эту информацию сообщал. Он считал, что это английская дезинформация.
Во-вторых, Сталин рассчитывал, что, если не предпринимать никаких действий, которые могли бы быть квалифицированы немцами как провокации, начало войны удастся оттянуть, хотя Сталин понимал, что война неизбежна.
В-третьих, подготовка к войне Советским Союзом не была завершена. Была дорога каждая неделя, каждый месяц.
В этом свете, что могло происходить с информацией? Разведывательные органы, то есть военная разведка и разведка НКВД, не занимались анализом. Они докладывали наверх живые сообщения источников или документы, полученные от источников.
Наша пресса, российские историки, получившие сейчас доступ к такой разноречивой информации, из этого многообразия отсеивают в основном одной направленности информацию, ту, где шли предупреждения о том, что произойдет нападение. Для чего это делается? По-видимому, для того, чтобы представить Сталина этаким простаком.
Но на деле, я думаю, что другая категория информации, которая ставила под сомнение вот эти предупреждения, и третья категория, которая определенно была и которая напрочь отрицала возможность немецкого нападения, они, наверное, были гораздо многочисленнее и обширнее. По-видимому, эти последние были и более весомыми, чем предупреждения отдельных индивидуальных источников.
Но я не видел нигде ни одного материала, видимо, их просто не было в природе, где бы разведка НКВД или разведка ГРУ обобщила бы сама всю эту информацию и сделала бы вывод, что да, вот по всему кругу источников идет достоверная информация о том, что в мае – июне Германия совершит нападение на СССР.
Как в этом плане оценивать записку Голикова? Из своего опыта знаю, что, когда начинает поступать подобного рода информация, она должна ставиться в центр и коллективный разум должен был оценивать реальность этих вот предупреждений. Был ли тогда такой коллективный разум, или Сталин взял на себя полностью решение всех этих вопросов, я просто-напросто не знаю.
По НКВД не знаю. А вот документы, которые писал Голиков Сталину, я читал. И там есть его собственные слова: «Я склоняюсь к тому, что войны не будет».
Конечно, получив такие предупреждения, Сталин ли, начальник ли Генерального штаба должны были созвать высококомпетентную комиссию, совещание, и даже не одно, а серию совещаний. Но известно, что Сталин подавлял всех своей волей. Идти поперек мнения, линии вождя тогда было смертельно опасно.
Вообще говоря, – продолжает Леонид Владимирович, – истина у нас, как правило, открывается неоднократно. Так что вопрос соотношения информации вообще и действий, решений, принимаемых на основе этой информации, – это далеко не однозначный вопрос.
Вот доложили Сталину, что Германия готовится напасть. Какое решение он может принять? Наносить упреждающий удар? Нечем. Быстро перестраивать армию? Наверное, да. Принимать другие меры, которые позволили бы отодвинуть вот это вот событие? Совершенно определенно – да. Но какие это меры? Это процесс непростой и требующий времени. Наверное, надо было принимать меры, которые позволили бы отодвинуть это событие. Но опять же – как?
Привести армию и всю страну в боевую готовность? Может быть. Но надо иметь уверенность в военной верхушке. А у тебя под боком находятся маршалы и генералы, которые, если ты ошибешься, могут посчитать и по-другому, а завтра вообще тебя к стенке поставить, если что-то будет делаться не так, как они считают правильным. Значит, для уверенности в своем положении, надо сначала от них избавиться.
Я, конечно, огрубляю, но причины катастрофы 22 июня 1941 года надо искать в том числе и в психологии. Подозрительность и недоверчивость Сталина общеизвестны. Я не знаю, был ли на свете хоть один человек, которому бы он доверял? Наверное, не было такого.
Безусловно, в катастрофе 1941 года виновато высшее звено в руководстве страны. Но это высшее звено, оно ведь не с Луны к нам свалилось и не было импортировано к нам из какой-то экзотической страны. Эта верхушка, образно говоря, она ведь была порождением нашей реальности, выросла в совершенно определенных условиях, наших условиях.
И это еще одно из возможных объяснений того, почему в 1941 году все произошло так, как произошло.
Сама система социализма нашего образца – эта политическая и экономическая система рождалась в условиях постоянной жесточайшей конфронтации, внутренней и внешней. Эта конфронтация с внешним миром ведь не была выдумана. И конфронтация правящей верхушки со своим народом, со своими политическими противниками тоже ведь была. Коллективизацию же ведь народ сам никогда бы не придумал.
Посмотрите, что происходило. Как создавалась эта система. Не успели большевики прийти к власти, как тут же пришлось отбиваться, переходить к круговой обороне. Интервенция, Гражданская война – это ведь все не легенды, а самая что ни на есть жестокая реальность. Система с самого начала вынуждена была работать на кризис, на войну. Внешняя угроза никогда не исчезала, никогда не была мифической. И система была вынуждена постоянно приспосабливаться к решению кризисных задач. И индустриализация, и коллективизация могли решаться только с использованием чрезвычайных мер.
Угроза внешней агрессии всегда была реальной, всегда существовала. Вот она и реализовалась в 1941 году. А если бы у нас была другая система, не социалистическая того образца, какая была, а была бы, скажем, парламентская демократия с такой ее организованностью, какая была у нас в 1990-е годы, то я думаю, что вопрос с существованием России был бы в 1941 году решен раз и навсегда. Сработала система. Потому Россия и сумела в войну выстоять.
– Погодите-погодите! Вы хотите сказать, что если бы не тот сталинский режим, какой к 1941 году у нас был, то мы бы войну с Германией проиграли?
– Именно это я и хочу сказать…»
Завершая весь этот пассаж и отнюдь не оправдывая Сталина, хотел бы все же отметить, что, исключая древних римлян, на все великие нации война всегда сваливалась неожиданно.
В 1941 году американцы, например, были настолько уверены в том, что Гитлер со дня на день начнет войну против СССР, что загодя начали уничтожать документы в своем посольстве в Москве. Но уверенность их распространялась только на русских. А в отношении самих себя для них колокол громкого боя не звучал. В настоящее время историки утверждают, что президенту США Ф. Д. Рузвельту было известно, что японцы со дня на день подвергнут атаке Перл-Харбор, но он до последнего момента отказывался в это верить. И потому нападение японцев на американскую военно-морскую базу в Перл-Харборе 7 декабря 1941 года прозвучало и для него, и для всей военной верхушки США как гром среди ясного неба.
Совсем по времени близкий пример – нападение грузинского спецназа на российских миротворцев в августе 2008 года в Южной Осетии тоже было ожидаемо, и тем не менее никто этого нападения не ожидал.
Но наиболее разительный пример – с войной 1973 года на Синайском полуострове.
Это случилось 6 октября 1973 года во время проведения в Израиле важнейшего для населения этой страны религиозного праздника Иом-кипур. Сирийские и египетские войска внезапно переправились через Суэцкий канал, прорвали израильские позиции по линии Бар Лева и вынудили израильтян отступить к Голанским высотам. Несмотря на внезапность нападения, израильская армия сумела организоваться и через 3 недели оккупировала Синай, форсировала Суэцкий канал и полностью окружила египетскую армию, вынудив ее к капитуляции, а сирийские войска оттеснила на их территорию.
А вот как все происходило с фактором внезапности нападения. Очень похоже на 22 июня 1941-го.
В сентябре 1973 года премьер-министр Израиля Голда Меир (руководила правительством страны с 1969 года) получила данные израильской разведки о том, что президенты Сирии и Египта (Хафез Асад и Анвар Садат) готовят совместное наступление против Израиля с целью столкнуть израильтян в море и покончить с израильским государством.
Первое, что сделала премьерша, – она поинтересовалась мнением американского Госдепа на этот счет. Вашингтон заверил ее, что ЦРУ располагает информацией о том, что правительства Сирии и Египта намеренно провоцируют Израиль, вынуждая его первым нанести превентивный удар. Тогда можно будет поднять в ООН вопрос о том, что Израиль ведет экспансионистскую политику, и на этом фоне потребовать вернуть Сирии Голанские высоты, которые отошли к Израилю после Шестидневной войны в 1967 году. А что касается концентрации войск Сирии и Египта вблизи границ Израиля, проинформировал Госдеп Голду Меир, так это не что иное, как политические демарши, призванные спровоцировать Тель-Авив на превентивный удар.
Голда Меир не поверила увещеваниям Госдепа, провела совещание с правительством, где предложила объявить чрезвычайное положение, призвать резервистов и провести мобилизацию армии. Как только это стало известно Вашингтону, оттуда последовало жесткое указание послу США в Израиле Кеннету Киттингу, а тот, запросившись на аудиенцию к премьер-министру, в столь же жесткой форме потребовал от главы израильского кабинета министров не провоцировать мировое общественное мнение. Голда Меир, что называется, прикусила язык.
Однако в среду 3 октября 1973 года израильская разведка доложила премьер-министру, что сирийские танки выдвинулись на передовые позиции вдоль Голанских высот, а египетские танки вышли на берег Суэцкого канала. Плюс к этому, доложил глава израильской разведки, сирийские и египетские ВВС переведены на военное положение, а летчики дежурят в кабинах самолетов.
В четверг 4 октября шеф израильской разведки доложил премьер-министру, что, по имеющимся у него данным, вторжение со стороны Сирии и Египта начнется 6 октября в 18 часов по местному времени.
На этот раз Голда Меир не стала тревожить Госдеп, а позвонила лично президенту США, проинформировала его об имеющейся у нее информации и сказала, что она намерена привести в состояние боевой готовности израильские вооруженные силы с одновременным призывом резервистов.
Ричард Никсон в ответ заверил ее, что усилия США по установлению мира на Ближнем Востоке близки к успешному завершению и все, что нужно сделать в этой ситуации израильскому премьеру, – так это набраться терпения и немного подождать.
И все же что-то насторожило главу администрации США. После разговора с Г. Меир он срочно направил в Каир госсекретаря США Генри Киссинджера. Анвар Садат уклонился от встречи с посланцем Никсона, и 5 октября, в пятницу, Киссинджер встретился с личным советником египетского президента Мохаммедом эль-Заятом. Американский госсекретарь без дипломатии, прямо сказал советнику Садата, что, по имеющейся у него информации, Египет планирует завтра, 6 октября, в 6 часов пополудни напасть на Израиль. Киссинджер уведомил советника Садата, что США будут очень огорчены, если их египетские друзья нарушат восстановленный мир на Ближнем Востоке.
В дружеской и спокойной манере эль-Заят заверил Киссинджера, что его шеф, президент Садат, полностью поддерживает мирные инициативы, выдвигаемые Вашингтоном, и, если Израиль прекратит свои военные приготовления, на Ближнем Востоке наступит прочный мир на длительные времена.
Расставшись с эль-Заятом, Киссинджер позвонил Никсону и доложил о результатах переговоров. Никсон тут же позвонил послу США в Израиле. В субботу утром 6 октября К. Киттинг встретился с премьер-министром Израиля и предупредил ее, чтобы Израиль не предпринимал никакой подготовки к военным действиям под гарантии Вашингтона. В ответ Голда Меир задала вопрос: говорил ли президент Никсон лично с Анваром Садатом? Посол сказал: еще не говорил, но в течение дня обязательно переговорит.
В полдень 6 октября Голда Меир собрала заседание кабинета министров, сообщила о своем разговоре с послом США и сказала, что она не будет отдавать приказ о приведении в полную боевую готовность вооруженных сил.
В момент заседания кабинета министров наземные войска и авиация Сирии и Египта перешли израильскую границу. Началась Октябрьская война 1973 года, которая закончилась через три недели полным разгромом египетских и сирийских вооруженных сил.
А в начале 1974 года Голда Меир была подвергнута в Израиле уничтожающей критике за неготовность страны к Октябрьской войне и смещена под этим предлогом с должности. Премьер-министром Израиля был назначен генерал Рабин.
Самому себе задаю вопрос: могла ли Голда Меир привести вооруженные силы Израиля в состояние боевой готовности вопреки воле президента Никсона?
Ответ: не могла. И тогда, и сегодня существование Израиля на 100 % зависит от воли правящего класса США.
Вопрос: отдавала ли Голда Меир себе отчет в том, что в 6 часов пополудни 6 октября арабы перейдут границы Израиля?
Ответ: думаю, что премьер-министр Израиля была уверена в этом, так как с самого начала (в отличие, скажем, от Сталина) данным своей разведки доверяла. Но обстоятельства были сильнее воли премьерши. И когда она запретила подавать команду тревоги, она понимала, что будут напрасные жертвы и что это будет означать конец ее политической карьеры. Но она могла поступить только так, как поступила. И когда через несколько месяцев оппозиция снимала ее с должности главы правительства, эта умная и мужественная женщина ни единого слова в свою защиту не произнесла: у политики свои законы.
Как видим, история время от времени повторяет некоторые полюбившиеся ей сюжеты.
Но еще раз хочу повторить: по моему глубокому убеждению, катастрофические потери РККА в 1941 году, за короткий срок оставление противнику почти половины территории европейской части СССР, огромные, в связи с этим, материальные и человеческие потери и в целом продление войны до мая 1945 года – все это имеет причиной катастрофическую ошибку Сталина с определением сроков гитлеровского нашествия.
Глава 2. Шок 41-го…
Военно-теоретическая наука, на постулаты которой опиралась в 1941 году вся военная верхушка РККА и генеральный секретарь ЦК ВКП(б), придерживалась твердого мнения, что ни одна современная крупная война не может начинаться с того, чтобы начинающий боевые действия противник одномоментно вводил в бой все сосредоточенные им на границе чужого государства войска. Война должна была начинаться с боев разведывательного характера, потом приграничные сражения, а уже потом в бой втягивались и основные силы.
Сталин был очень начитанным политиком и государственным деятелем. В его личной библиотеке после его смерти было обнаружено около 20 тысяч экземпляров книг по самым разным отраслям знаний. Из военной литературы были там даже тома германского военного теоретика Карла фон Клаузевица (1780–1831), автора знаменитого афоризма «Война есть продолжение политики другими средствами». Будучи на высокой ступени современной ему военной теории, Сталин был уверен, что если Гитлер все же и решится на военные действия против СССР, то начнет их с приграничных сражений.
Именно в силу господства подобных соображений Сталин в течение почти всего дня 22 июня никак не мог поверить, что германский вермахт одновременно и всеми силами атаковал всю западную границу Советского Союза, и потому требовал от министра обороны и начальника Генерального штаба РККА Тимошенко и Жукова достоверных сведений о начавшихся военных действиях: не авантюра ли это со стороны отдельных немецких генералов? не разведывательные ли бои осуществляются со стороны немцев? Ведь написал же ему Гитлер в личном письме от 14 мая 1941 года, что если отдельные немецкие генералы и могут открыть военные действия на границе СССР, то это будет не более чем авантюра отдельных генералов!
Но, как выяснилось к вечеру того же дня, Гитлер отбросил прочь устаревшие постулаты военной теории и ввел в бой СРАЗУ и ВСЕ сосредоточенные на границе СССР военные силы, без предъявления ультиматума, без объявления войны и без связывания себя приграничными сражениями, а сразу на всю глубину прорыва.
В результате ни командиры Красной армии, ни политическое руководство страны психологически оказались не готовы к отпору. А коль не были готовы, не смогли и оказать достойное сопротивление.
Начальник штаба вермахта генерал Франц Гальдер к концу дня 22 июня 1941 года сделал такую запись в своем служебном дневнике: «Общая картина первого дня наступления такова: противник был захвачен немецким нападением врасплох. Тактически он не был развернут для обороны. Его войска в приграничной зоне находились в своих обычных местах расположения. Охрана границы в целом была плохой. Тактическая внезапность привела к тому, что вражеское сопротивление непосредственно на границе оказалось слабым и неупорядоченным, а потому нам удалось повсюду захватить мосты через приграничные реки, прорвать находившиеся вблизи границы позиции пограничной охраны (полевые укрепления)».
Гальдер был прав в своей хладнокровной констатации.
Смяв расположенные при границе, не приготовленные к отпору воинские части, немцы захватили оперативный простор и ввели в действие свои моторизованные соединения. Уже через 5 дней после начала военных действий, 28 июня, пал Минск. По немецким данным, под Минском попали в плен 288 тысяч советских солдат и офицеров, было захвачено 2585 танков.
16 июля пал Смоленск. Согласно германским документам, в немецкий плен под Смоленском попали 400 тысяч солдат и более 100 тысяч погибли в сражениях. Генерал Гальдер пишет в своем дневнике: «Не будет преувеличением сказать, что кампания против России была выиграна за 14 дней» и спешит доложить о своих выводах Гитлеру.
19 августа немцы вошли в Новгород. По оценкам вермахта, к концу сентября Красная армия потеряла более двух с половиной миллионов солдат и офицеров, 18 тысяч танков, 22 тысячи орудий, 14 тысяч самолетов.
Между серединой сентября и серединой октября Красная армия потеряла еще около одного миллиона солдат, в том числе 673 тысячи попали в плен.
12 октября немецкие танки вошли в Калугу.
17 октября пал Калинин.
23 ноября немцы вошли в Клин и следом – в Солнечногорск.
27 ноября немцы вошли в дачный поселок Красная Поляна, что в 25 километрах от Москвы, а затем немецкий моторизованный разведбат промчался сквозь Химки и вышел на северо-западные пригороды Москвы в 15 километрах от Кремля. Но задержаться ему там не дали, частично уничтожили, а остатки батальона успели унести ноги.
2 декабря Гальдер запишет в своем дневнике: «Все! Русские истощились. У них нет более подкреплений».
Как пишет А. Уткин, «в горьких битвах 1941 года» наша армия потеряла 3,1 млн человек убитыми и 3,5 млн человек, попавших в плен[23].
Все так и было. Но было и другое, о чем не знал упоенный летними сражениями генерал Гальдер.
Именно в тот момент, когда он докладывал Гитлеру, что русскую кампанию можно считать выигранной, что основная масса готовых оперативно быть использованными частей русской армии полностью уничтожена и что у русских уже не осталось никаких резервов, он не знал, что в это самое время в военных лагерях в Иркутской области, в местечке Мальта, терпя муки голода, холода и военной муштры, военной премудростью овладевал сержант Дмитрий Кузнечевский, а в других таких военных лагерях по всему пространству Сибири еще тысячи и тысячи таких же, как он, призванных в армию в первые дни войны с зубовным скрежетом овладевали военным ремеслом.
Короткие письма моего отца из военных лагерей в течение июля – ноября 1941 года свидетельствовали, что эти простые сибирские мужики валились с ног от недосыпа, даже в коротком сне мечтая о пище, поскольку командование сознательно держало их впроголодь, для того чтобы они злее были и сами рвались на фронт, так как на фронте, внушали им, они будут больше спать и лучше питаться и им каждый день будут наливать наркомовские 100 граммов. И судя по тем весточкам, которые сержант Кузнечевский посылал и передавал в Бодайбо своей жене, мужики действительно рвались на фронт, потому что жизнь и военная муштра в военных лагерях казалась им невыносимой.
Но никто их на фронт не пустит. Только в конце ноября в обстановке глубокой секретности они, погруженные в воинские эшелоны, прибудут по железной дороге под Москву, а 5 декабря их пошлют наконец в бой.
И это было не пушечное мясо, которое в летние месяцы 1941 года командиры РККА по требованию Сталина бросали в бой, даже не успев переодеть и вооружить. Это были хорошо экипированные и вооруженные, крепкие физически и вымуштрованные воины. И они сделали то, что должны были сделать. К февралю 1942 года немец от Москвы был отброшен.
После войны относящийся очень критически к Сталину маршал И. С. Конев напишет: «Формирование в тылу действующих фронтов целого Резервного фронта… было, пожалуй, беспрецедентным в истории войн. Чтобы создать в тылу такой мощный кулак, Верховному Главнокомандующему нужно было обладать сильным характером и большой выдержкой»[24].
Но дело ведь не только в сильном характере и большой выдержке Сталина в эти катастрофические летние и осенние месяцы 1941 года. И западные, и российские историки десятилетиями с разных сторон пишут об этой военной катастрофе Красной армии. Нет спору, все это действительно было. Но было и то, о чем почти не пишут западные, к примеру, историки. Да, Красная армия отступала и красноармейцы тысячами гибли и сдавались в плен. Но ведь было и другое. К моменту начала октябрьской немецкой операции «Тайфун» (последнее наступление на Москву) вермахт потерял более 800 тысяч своего кадрового состава, того состава, который до этого завоевал всю Европу и с которым Гитлер рассчитывал завоевать не только Россию, но и Америку (континент), и Англию, и даже Индию. Кто-то ведь уничтожил в боях этот без малого миллион гитлеровских солдат. Кто-то ведь это сделал! Ну не те же, в конце концов, солдаты, офицеры и генералы РККА, которые массами попадали в плен!
Ситуация в октябре 41-го была действительно тяжелой. Из мемуаров А. Микояна, Г. Жукова, П. Судоплатова, других известно, что Сталин в этот момент готовился к самому худшему – взятию немцами Москвы и потому приказал создавать в столице и ее окрестностях базы для партизанской войны, сформировать подпольные райкомы и обкомы партии, а генералу П. Судоплатову в личной беседе в присутствии Л. Берии поручил организовать защиту Кремля и минирование зданий в Москве, в которых немцы, по мнению вождя, после взятия столицы могли бы устраивать совещания высшего германского руководства.
Все это так. Но, повторюсь, было и другое, о чем еще и сегодня мало вспоминают и пишут. На земле простые русские мужики, те, кто не сдался в плен летом 1941-го, и красные командиры разного уровня, те, кто не попал в кровавую сталинскую мясорубку 1937–1938 годов, делали свое дело – военную работу.
Как уже было сказано выше, в первые, самые драматичные месяцы войны Красная армия фактически выбила лучший кадровый состав вермахта. К декабрю 1941 года офицерский корпус Германии потерял 27 тысяч офицеров – в пять раз больше, чем за весь период военных действий в Европе в 1939–1940 годах. Только в боях под Москвой погибло 55 тысяч немецких солдат. К февралю 1942 года, докладывал Гитлеру генерал Гальдер, германские войска потеряли в русской кампании 202 357 убитых, 725 642 раненых, 112 617 обмороженных. А ведь к этим 1 040 616 бойцам, выбывшим из рядов действующей армии, следовало добавить 400 тысяч солдат и офицеров, попавших в русский плен[25].
И чтобы завершить эту главу, следует сказать правду о военных потерях Красной армии в целом, за всю войну, чтобы не возвращаться более к этой кровавой бухгалтерии. К сожалению, за прошедшие десятилетия в этой сфере нашего знания о войне опубликовано много неверного, часто просто вымыслов и искажений, цель которых просвечивается насквозь: показать, что Победу в войне русский народ одержал не умением в военно-ратном деле, а исключительно числом. До сих пор в литературе и в прессе можно встретить утверждения, что русские победили в войне только потому, что якобы завалили немцев трупами своих солдат. Жертвой такого заблуждения был даже такой замечательный русский писатель, как Виктор Петрович Астафьев (1924–2001), который употребил это выражение в своем романе «Прокляты и убиты» (1994).
Нет, все было совсем не так, все было, что называется, по-взрослому.
Начальник управления Министерства обороны России по увековечиванию памяти погибших при защите Отечества генерал-майор А. В. Кириллин приводит на этот счет такие документально подтвержденные данные: «По результатам исследований, проведенных Управлением статистики населения Госкомстата СССР, Центра по изучению проблем народонаселения при МГУ им. М. В. Ломоносова и Военно-мемориального центра Генерального штаба Вооруженных сил СССР, общие прямые людские потери страны составили 26,6 миллиона человеческих жизней. За годы войны в Красную армию и Военно-морской флот были призваны 29 754 900 человек. Вместе с кадровым составом РККА, существовавшим на 22 июня 1941 года, «надели шинели» 32,4 миллиона человек. Из них не вернулись с полей сражений 8 миллионов 668 тысяч 400 человек»[26].
Безвозвратные же потери вермахта на советско-германском фронте с 22 июня 1941 года по 9 мая 1945 года (вермахт и «СС») только этнически чистых немцев составили 6 231 700 человек (по советским архивам с учетом немецких трофейных материалов).
Но считать нужно конечно же всех, не только этнических немцев. Венгры, румыны, итальянцы, испанцы, финны и другие – они ведь тоже стреляли и убивали воинов РККА. В нас стреляли и те 1 500 000 человек из числа русских предателей, западных украинцев, латышей, чеченцев, калмыков, крымских татар и др., кто надел немецкие шинели и взял в руки винтовки и автоматы. В конце концов, талантливого полководца, восходящую звезду Красной армии 43-летнего генерала Н. Ф. Ватутина 29 февраля 1944 года и выдающегося разведчика Н. И. Кузнецова в том же году убили не немцы, а западноукраинские националисты. Так что считать нужно всех, кто воевал с нами в Великой Отечественной войне на стороне немцев. А если считать всех, то Красная армия за 1418 дней войны уничтожила: венгров – 863 700 человек, итальянцев – 93 тысячи, румын – 681 800 человек, финнов – 86 400 человек, плюс 215 тысяч прибалтов, мусульман и т. д., состоявших в национальных формированиях вермахта и СС[27].
Всего же безвозвратные боевые потери врага на советско-германском фронте составили 8 171 600 человек.
Как видим, цифры безвозвратных потерь с обеих сторон сопоставимы.
Некоторые публицисты и историки с непонятным для меня удовольствием любят смаковать цифры взятых в плен красноармейцев. Причем оперируют цифрами первых месяцев войны. Военнопленных с нашей стороны было действительно много – в 1941 году около 3,5 млн человек. А всего за весь период войны военнопленных с нашей стороны – более 5 млн человек.
Но при этом практически мало кто обращает внимание на то, что, начиная с лета 1942 года, число пленных с нашей стороны резко сократилось, а вот с германской стороны, наоборот, резко возросло. Только в Сталинградском котле в плен попало около 350 тысяч немецких и союзнических солдат и офицеров.
И уж совсем почему-то никто не обращает внимания на то, что в 1945 году в плен к Красной армии попало около 4 млн солдат и офицеров вермахта (сравните с 1941 годом, когда в плен к немцам попало 3,5 млн советских военнослужащих).
И последнее, но важное. Сухие расчеты немецких и российских военных историков показывают, что если летом 1941 года боевые потери Красной армии в столкновениях с вермахтом составляли пропорцию 1:3 в пользу немцев, то к концу 1944 года на каждого погибшего в бою красноармейца уже приходилось 4 убитых немца. Профессиональная квалификация офицерского корпуса и солдат Красной армии к концу войны оказалась на голову выше немецкого вермахта. В ходе войны командование Красной армии начало на практике учиться военной науке, и русские научились воевать лучше немцев. Остается только сожалеть, что факты эти не получают в нашей публицистике широкого хождения.
Так что при оценке военных потерь, как говорит современная молодежь: «не надо грязи», на нас в 1941 году шла в военный поход практически вся Европа, все ее двунадесять языков, а мы, в одиночку против всех, в прямом военном противостоянии уничтожили их больше, чем они, все в совокупности, сумели сделать с нами. При всей трагедийности и кошмаре той войны, при всех наших горьких потерях, нам, оставшимся в живых на той войне, и нам, живущим ныне, есть причины высоко держать голову при оценке той великой войны.
Но бесспорно и то, что потерь с нашей стороны было бы в разы меньше, если бы не тяжелые политические ошибки Сталина и его окружения, совершенные в 1930-х годах.
Глава 3. Защищая себя, русские спасали от гибели человеческую цивилизацию
Сегодня, спустя много десятков лет после того, как в мае 1945 года войска Красной армии взяли штурмом Берлин и подняли Знамя Победы над Рейхстагом, война кажется событием очень далеким, а Победа в ней для ныне живущих поколений – почти виртуальной. Более того, нынешнему поколению россиян иногда кажется, что иначе и быть не могло, что мы просто не могли не победить гитлеровскую Германию.
Однако весь драматизм тех далеких лет в том и состоял, что СССР не только мог, но должен был ту войну проиграть, а русская нация и другие объединившиеся вокруг нее народы – исчезнуть.
Тогда, в 1941–1945 годах, всем в мире было ясно, что основную тяжесть войны вынесла на своих плечах Россия, которая за четыре года сражений перемолола на своих фронтах 80 % живой силы и военной техники гитлеровской Германии, которую (технику) Гитлеру поставляла вся Европа: танки для русского фронта производили чешские заводы «Шкода» и т. д. Но так было тогда. А потом, после 1991 года, американская, а вслед за ней и западноевропейская публицистика вдруг, как по команде (а может быть, и действительно по команде?), стала отрабатывать тезис о том, что коричневая чума ХХ века – германский и итальянский фашизм, японский милитаризм – были побеждены совместными действиями США и Англии при участии Красной армии. Именно при участии, а не в силу решающего вклада СССР в победу. Этот тезис тотчас же был активно подхвачен неофитами НАТО из стран Балтии и Восточной Европы. Поведение политических элит всех этих стран объяснимо: все они, кроме англичан (которые успешно или нет, но героически – совершенно точно, первыми из цивилизованных наций начали войну с гитлеровской Германией и довели ее до конца), все они сегодня стремятся оправдать в собственных глазах добровольную коленопреклоненность перед Гитлером своих национальных правительств, хотят вытравить из народной памяти своих стран факты участия своих вооруженных формирований на стороне Гитлера, как и их почти поголовное истребление на советско-германском фронте.
Эти старания с годами становятся тем настойчивее, чем очевиднее вырисовывается тот факт, что роль России в той войне для судеб западной цивилизации оказалась решающей.
Между тем там, в сфере этой западной цивилизации, общественное мнение широких масс населения не дает себе труда вспомнить и подумать о том, почему после победы наших войск в Сталинградской битве король Великобритании решил подарить Сталину свой меч в ознаменование этой победы, а французское правительство одну из главных площадей Парижа назвало в честь Сталинградской победы (а позже и станцию метро).
А мы сегодня, имея в руках практически все основные документы тех лет, подкрепленные свидетельствами очевидцев, можем сказать, что самая тяжелая для Сталина (а значит, и для СССР) ситуация складывалась для нас не только в 1941-м, как в литературе принято считать, а и осенью 1942-го, когда гитлеровский вермахт угрожал перерезать Волгу в районе Сталинграда и начать продвижение к Уралу.
Личный переводчик Сталина Валентин Бережков (1916–1998) в своих мемуарах оставил уникальную запись на этот счет, относящуюся к моменту визита У. Черчилля в Москву в период самых ожесточенных боев в Сталинграде.
«После одной из бесед с Черчиллем в кремлевском кабинете Сталина, – пишет Бережков, – я должен был составить для советского посольства в Вашингтоне текст телеграммы, которую, по обыкновению, сразу же подписывал Сталин.
Мой первый вариант не во всем его устроил, и, сделав несколько конкретных замечаний, он предложил мне, устроившись в конце длинного, покрытого зеленым сукном стола, переписать текст начисто. Пока я был занят этим делом, Сталин прохаживался по узорчатой ковровой дорожке, попыхивая трубкой. Молотов остался у другого конца стола, где он сидел во время беседы с Черчиллем.
Вот тогда-то я и услышал из уст нашего вождя то, о чем до сего момента он не решался поведать никому.
– Как бы, Вячеслав, нам не пришлось пополнить список правительств в изгнании, – произнес Сталин глухим голосом. – Если германцы продвинутся за Урал, это может случиться…
– Но это равносильно гибели, – как-то растерянно отреагировал Молотов.
– Погибнуть мы всегда успеем. Но стоит прикинуть, какие могут быть варианты. Говорил же Черчилль, что в случае оккупации нацистами Англии его правительство будет продолжать борьбу из-за границы, например из Канады.
Сталин подошел к одному из свернутых вдоль стены рулонов и, потянув за шнурок, развернул карту Восточного полушария.
– Победа над СССР, в чем в таком случае будет участвовать и Япония, – продолжал Сталин, – будет означать огромное усиление держав фашистской оси. Вот почему Англия и Америка будут еще больше нуждаться в помощи советского народа и нашей партии. Подпольные обкомы, которые мы создали в конце прошлого года, когда враг подошел к воротам Москвы, не расформированы и продолжают подготовку ко всеобщей партизанской войне. Наш народ верит в партию и ее руководство и будет выполнять наши указания, даже поступающие издалека…
Проведя своей здоровой правой рукой по периметру Советского Союза, Сталин продолжал:
– Нам, конечно, не следует повторять путь в Лондон, где уже и без того больше дюжины правительств в изгнании. Я не случайно сказал вчера Черчиллю, что уже бывал в Лондоне, на съезде партии большевиков вместе с Лениным. Мне этого хватит. Но вот Индия могла бы быть подходящим местом…
И он легонько провел трубкой по огромному субконтиненту.
Меня потрясло услышанное. Но я сделал вид, что погружен в свою работу. Постарался поскорее дописать телеграмму и не мешкая выбраться из сталинского кабинета, где на меня обрушилось это страшное предположение»[28].
А если допустить гипотетическую ситуацию и предположить (не без оснований), что если бы Гитлер в 1942 году перерезал Волгу и двинулся к Уралу, а там дождался бы японского нашествия на СССР с востока, то вправе возникнуть и вопрос о том, что стало бы в таком случае с западной цивилизацией? Ответ на этот совсем не риторический вопрос есть.
Скорее всего, Англия, как полагал в то время Черчилль, была бы оккупирована, а США пришлось бы идти на заключение компромиссного союза с Гитлером. В этом случае Америка никогда бы не смогла победить Японию. И где бы сегодня оказалась вся западная цивилизация?
Мне могут возразить, что в 1945 году США к осени получили в свои руки ядерную бомбу, и потому победа и над Германией, и над Японией была предрешена. Но этот аргумент не работает. Дело в том, что если бы гитлеровская Германия не напрягала все (все!) свои силы на войну с Россией, то к весне 1944-го Германия, скорее всего, уже имела бы свою ядерную бомбу, работу над которой немцы начали еще в 1939 году[29].
Все, чего немцам недоставало, – так только времени и денег. То и другое пожирала война с СССР. Бомба стоила огромных денег. Достаточно сказать, что США, например, потратили на свой атомный проект около 2 млрд долларов, а создавали ее более четырех лет 120 тысяч человек. Гитлер, намертво войдя в клинч с Красной армией, выделить такие деньги на атомный проект был не в состоянии, хотя как раз он-то и мог первым в истории такое оружие создать.
Еще в 1942 году нобелевский лауреат по физике Гейзенберг сообщил министру военных запасов Германии, что немецкие ученые уже в 1943 году могут создать абсолютно новое оружие невиданной мощи, основанное на расщеплении атомного ядра, но это потребует огромных затрат. Шпеер оказался умным руководителем, доклад Гейзенберга оценил адекватно и тут же запросил аудиенции у Гитлера. Но тот ответил, что он вынужден закрывать все новые проекты военного назначения, кроме тех, отдача от которых может вывести на экспериментальные испытания в течение 6 недель.
Так что если бы не яростное сопротивление русских, то первыми атомную бомбу создали бы не американцы, а немцы, и тогда неизвестно, где? чем? и как? закончилась бы Вторая мировая война. А если учесть, что Вернера фон Брауна с его ФАУ Гитлер финансировал без ограничений, то Германия в 1943 году могла бы получить не только H-бомбу, но и средства ее доставки. Имели бы в этом случае место американские ядерные бомбардировки Японии? Вопрос, как мне представляется, носит риторический характер.
Собственно говоря, сегодня уже можно с большой степенью определенности сказать, ЧТО ожидало западную цивилизацию, если бы не сопротивление Красной армии немцам в 1941–1942 годах. Благодаря исследованиям последнего времени, и в частности проведенным профессором Академии военных наук В. А. Миркискиным, широкой общественности ныне стал известен текст директивы ОКВ (Верховного главнокомандования вооруженных сил рейха) № 32 от 11 июня 1941 года под названием «Подготовка к периоду после осуществления плана «Барбаросса». 19 июня, за два дня до вторжения в СССР, эта директива была направлена главнокомандующим всеми видами вооруженных сил для практической проработки.
Согласно этой директиве и всем последовавшим на ее базе документам, уже с конца августа 1941 года должен был начаться отвод германских войск с территории побежденного Советского Союза с целью захвата Северной Африки, Гибралтара, стран Ближнего и Среднего Востока, островов Мальта и Кипр и Суэцкого канала. За день до нападения на СССР ОКВ разослало в войска специальную инструкцию о деятельности вермахта в арабских странах.
Сразу же после разгрома Советского Союза директива № 32 предписывала начать военную операцию против Британских островов, с тем чтобы «начать и завершить наметившийся развал Английской империи». С этой целью предполагалось пройти через территорию разгромленного Советского Союза в Афганистан, а через него – в Индию.
Осенью 1941 года было запланировано начать бомбардировки городов на востоке США, затем выйти в Латинскую Америку, где из 14 государств планировалось создать всего 5 вассальных стран. 25 июля 1941 года на совещании с главнокомандующими ВМС Гитлер заявил, что Советский Союз практически уже разгромлен и потому после окончания этой кампании он «намерен предпринять энергичные действия против США»[30].
После войны стало известно, что Черчилль об этих планах Гитлера был хорошо осведомлен и воспринимал их всерьез. Из мемуаров посла США в Лондоне Аверелла Гарримана, опубликованных в США в середине 1970-х годов, стал известен его разговор с Черчиллем 15 октября 1941 года. Гарриман, обеспокоенный катастрофой Красной армии в первые месяцы войны, ссылаясь на то, что немцы уже стоят под Москвой, спросил английского премьера, каким тому видится ход войны на сегодняшний день. Черчилль, ни минуты не задумываясь, ответил: «С учетом уже свершившегося по состоянию на 15 октября, Гитлер пересмотрел свои прежние планы и теперь они выглядят так: Польша – 1939 год, Франция – 1940-й, Россия – 1941-й, Англия – 1942-й, и в 1943 году может быть захвачена и Америка»[31].
В разговоре с Гарриманом премьер не стал уточнять, что он имел в виду, когда произнес слово «Америка», обозначил ли он этим словом США или же весь Американский континент. Но скорее всего, он имел в виду весь континент. Дело в том, что после войны стало известно о крупной удаче английских спецслужб, они в самом начале Второй мировой войны сумели взломать шифр министерства иностранных дел Германии и всю войну читали секретную государственную переписку гитлеровского государства. Отдавая себе отчет в колоссальной важности этой удачи, англичане засекретили ее так, что полученной информацией не делились в полной мере даже с Соединенными Штатами. Так что в беседе с Гарриманом Черчилль просто выказал свое знакомство с гитлеровской директивой № 32.
Есть основания полагать, что именно в свете этих запланированных Германией действий Япония и готовилась напасть 7 декабря 1941 года на Пёрл-Харбор. Нападение состоялось, США были вынуждены вступить во Вторую мировую войну, но исключительно благодаря тому, что Красная армия именно в эти судьбоносные месяцы своим отчаянным сопротивлением сорвала запланированный немецким генералитетом блицкриг, директива № 32 не была приведена в действие, и Америка не подверглась нападению и со стороны Германии.
Надо отдать должное высшим руководителям США, они и до нападения Гитлера на СССР, еще после мюнхенского сговора 1938 года, в отличие от Лондона и Парижа, трезво оценивали потенциал России. И потому, когда в январе 1941 года президент США отменил так называемое «моральное эмбарго» на торговлю с Москвой, а британский посол в США, следуя инструкциям из Лондона, попытался нажать на Вашингтон с целью дезавуирования этого акта, то государственный секретарь США К. Хэлл по указанию президента Рузвельта одернул британца.
Конец ознакомительного фрагмента.