Сталин. Личная жизнь (сборник). Записки А. Т. Рыбина (А. Т. Рыбин)

…Я приехал в Москву из Ленинграда, где работал инспектором ДСИ. В Москве я оказался в дивизии ОСНАЗ и обучался в 3-й пограншколе. Но вскоре начальником штаба дивизии Мироновым был направлен в оперотдел ОГПУ правительственной охраны. Тогда мне было всего двадцать три года. Теперь я, обычный парень из уральской деревни Рыгач, каждый день видел и слышал всех, на кого еще совсем недавно мог посмотреть лишь в газете. Вот как мне повезло! Вот какая выпала честь!

Скоро вместе с Жагорниковым и Горундаевым я поехал на строительство сталинской дачи в районе Кунцево. Это место едва ли можно назвать райским. С севера за сосновым лесом пролегало Можайское шоссе, откуда слышался постоянный гул транспорта, сигналы машин, неслись выхлопные газы. Западнее, в деревне Давыдково, вечерами под гармошку вовсю горланили пьяные мужики, которых неистово бранили голосистые жены. С юга, примерно на таком же расстоянии, находилась Киевская товарная станция, где не умолкал грохот буферов при сцепке вагонов, а маневровый паровоз почему-то непрестанно издавал пронзительные гудки. От всего этого содома не спасали ни сосны, ни дощатый забор.

Одноэтажная дача из семи комнат строилась круглые сутки. Спальня Сталина была где-то двадцати метров. Стены зала обили мореной фанерой под дуб, а комнат – в основном под соломку. Швы прикрыли такими же рейками. Откуда-то привезли деревянную полуторную кровать, на которой мы спали поочередно. Потом ее занял Сталин. Никаких бассейнов или массажных на даче не имелось. Никакой роскоши – тоже. Солидно выглядел только паркетный пол в зале.

Смотреть готовую дачу приехали И. В. Сталин, К. Е. Ворошилов и С. К. Орджоникидзе. Пожилой архитектор Мержанов по старому обычаю снял картуз и держал его левой рукой на уровне груди, а правой здоровался с гостями. Под конец все поднялись на просторный солярий. Сопровождавший их Г. Ягода все время держался поодаль и потому остался внизу, около своей машины. Дачу приняли комендант Ефимов с помощником Мозжухиным. А мы с Горундаевым стали выполнять обязанности личной охраны И. В. Сталина. Он появлялся все чаще. Затем начал жить постоянно. В Кремль ездил на черном «паккарде». Иногда после работы отдыхал на солярии. Во время дождя укрывался в небольшой деревянной будке.

С конца июля до 3 ноября Сталин обычно отдыхал в Сочи. Дача находилась вблизи Большой Мацесты на горе. В тридцать втором году я уже поехал туда. Мы, сотрудники охраны, жили в общежитии поблизости от дачи. Сталин регулярно принимал сероводородные ванны в Малой Мацесте – лечил полиартрит. Боли в ногах не давали ему долго сидеть. Если стоял, то обязательно переминался. При ходьбе становилось легче. Поэтому во время работы или совещания он всегда прохаживался по кабинету.

Навещали его тут Ворошилов, Киров и Калинин. Сталин очень любил принимать гостей, но сам почти не пил. Водку – совсем, коньяк – тоже редко. Признавал только вина «цинандали» и «телиани».

Каждую ночь он работал до двух-трех часов. Лишь тогда в кабинете гасло электричество. Днем в свободное время трудился в саду, ухаживая за посадками кустарника, или копался в огороде. А часа в четыре обязательно приходил на городошную площадку, огороженную сеткой. Начинались жаркие баталии!.. С ним в паре всегда играл рабочий кухни Харьковский. В другой паре чередовались Ворошилов или Киров с Власиком, возглавляющим охрану Сталина. По вечерам хозяин и гости сражались на бильярде. Проигравшие проползали на четвереньках под столом, по которому дубасили киями хохочущие победители. Подыгрывать руководству в бильярд или городки строго запрещалось. Поэтому Сталину тоже приходилось оказываться под столом.

Тогда телевизоров еще не имелось. Мы, сотрудники охраны, для развлечения проводили вечера самодеятельности. Я читал поэму Багрицкого «Дума про Опанаса», Пантюшин играл на гармошке. Иногда нас посещал Сталин. Хлопал жидко, но все же благодарил за инициативу. Особенно ему нравилась русская пляска, которую мастерски, с различными коленцами, исполнял Макшеев. Еще более искрометно он откалывал цыганскую пляску.

Киров каждый год в это время приезжал к Сталину.

Они основательно сдружились. Как-то сидели за столом, накрытым на склоне горы в тени дерева, и попивали грузинское вино с минеральной водой. Лукьянов, шофер Светланы и Василия, Антонов, Кузнецов и я находились поблизости. Сталин подозвал Кузнецова с Лукьяновым и пригласил за стол. Кузнецов отказался:

– Товарищ Сталин, мы же стоим на посту. Мы не можем нарушать инструкцию.

– Да вы, ребята, не бойтесь, – засмеялся Киров. – Я не выдам вас Власику. Выпьем вместе, закусим. Все будет шито-крыто.

Но мужественный Кузнецов был непреклонен. Тогда Сталин заключил:

– Наше дело с Сергеем Мироновичем вас пригласить, а остальное – ваше дело. Как вам будет угодно.

Обошлось. Хотя Сталин потом не раз усаживал всех за стол на террасе или на рыбалке и рассказывал смешные истории из прежней жизни – подпольной, тюремной или ссыльной. Все получалось вовсе не страшно, не опасно, а – наоборот…

В том роковом году, когда убили Кирова, мало кто навещал сталинские дачи. Наведался только председатель ЦИК Абхазской ССР Н. Лакоба, по кавказскому обычаю привез в подарок молодого барашка. Не забывал Сталина лишь Киров, привычно живший у нас весь период семнадцатого съезда партии. Даже спал на сталинской кровати, а хозяин довольствовался диваном.

Они снова вместе парились в бане, которую готовил рабочий по дворовому хозяйству Дубинин. Бывало, так нагонят пару, что не видно самих. Заберутся на полок и вовсю хлещутся вениками! Больше никто из членов Политбюро не имел такой чести. Сталин гордился Сергеем Мироновичем – пламенным трибуном и надежным защитником интересов партии. Ведь он это прекрасно доказал на последнем съезде, где под общий хохот зала высмеял оппозицию в лице Бухарина, Зиновьева, Каменева и других. А про их вдохновителя Троцкого прямо сказал:

– Будь он трижды проклят, чтобы вспоминать его имя на таком ответственном съезде!

Как-то весной на ближней даче приготовили шашлыки, вино принесли. Весело улыбаясь, Киров подмигнул:

– Нам тут лишь музыки не хватает!

Как не хватает? Сразу позвали Пантюшина с полубаяном. По заказу Сталина он играл «Гори, гори, моя звезда» и «Сулико». А Киров любил песню «Есть на Волге утес».

Осенью Сергей Миронович проверял в Казахстане уборку хлебов и столкнулся с варварским отношением органов ГПУ к высланным переселенцам кулацких семей. По возвращении в Москву он указал на эти беззакония Ягоде. Тот воспринял все как удар по собственному престижу и затаил на Кирова уже личную злобу.

28 ноября закончил работу Пленум ЦК ВКП(б), принявший решение об отмене карточной системы с 1 января будущего года. Вечером Сталин, мой начальник Смирнов, комиссар Любовицкий и я проводили Кирова на вокзал. Сталин сердечно обнял Сергея Мироновича у двери вагона «Красной стрелы». А 1 декабря свершилось убийство.

Второго числа Сталин, Молотов и Ворошилов срочно выехали в Ленинград. Теперь Сталин тоже опасался покушения.

Поэтому нас охраняла дивизия имени Дзержинского. В Ленинграде по обеим сторонам нашего пути стояли шеренги красноармейцев. Потрясенный смертью Сергея Мироновича, Сталин за эти дни осунулся и почернел, оспины на лице стали виднее. Поцеловав покойного Кирова в губы, он еле слышно выдохнул:

– Прощай, дорогой друг…

Я постоянно находился в Смольном. Среди сотрудников охраны не смолкали разговоры об этом убийстве. Все кляли Николаева. Но спрашивается, кто же вложил ему в руки револьвер? Неслыханное дело: вооруженного убийцу дважды задерживали у подъезда Смольного и во дворе Московского вокзала, но он тут же освобождался Запорожцем! В роковой день Николаев тоже свободно проник в Смольный, целый час болтался на запретном для себя этаже и, сидя на подоконнике, поджидал Кирова.

В коридоре не оказалось никого из охраны, обязанной дежурить у кабинета Кирова и его заместителей. К тому же буквально пропал сотрудник, который должен был находиться в коридоре совершенно независимо от того, в Смольном Киров или нет. Словом, как специалисту организации правительственной охраны, мне стало совершенно ясно: тут в каком-то звене были предатели, за их спиной стоял непосредственный начальник – бывший левый эсер Запорожец, а выше просматривался Ягода, который затем на процессе признался: «Таким образом, я категорически заявляю, что убийство Кирова было проведено по решению правотроцкистского блока».

Сейчас многие голосят: Сталин такой-сякой – убил Кирова! Чем брякать в колокола, сперва заглянули бы в историю. Ведь Киров столкнулся с Троцким еще в августе девятнадцатого года, когда председатель РВС приказал сдать Астрахань для выравнивания фронта. Киров отказался это сделать и при помощи Ленина отстоял город. Разве Троцкий мог простить такой подрыв своего авторитета? Никогда! Эсерка Вассерман тут же начала распространять по Астрахани слухи, будто Киров – на самом деле монархист, иеромонах Илиодор. Сергея Мироновича арестовали, но ликвидировать все-таки не удалось – трибунал доказал провокационность затеи и приговорил к расстрелу саму Вассерман. А Киров по-прежнему мешал Троцкому, в двадцать седьмом году заявив: «В Ленинград оппозиции шлагбаум закрыт!»

Из материалов дела об убийстве Кирова получается, что личная охрана Сергея Мироновича не так заботилась о его безопасности, как следила, чтобы он не ускользнул от убийцы. Любого.

В связи с этим хотелось бы рассказать об органах ОГПУ-НКВД, какими они были в то время. Одной из самых зловещих фигур в органах ОГПУ был Генрих Ягода. Это он был исполнителем директив Льва Троцкого, Н. Бухарина, А. Рыкова, А. Енукидзе.

С 1920 г. Ягода – член президиума ВЧК. С 1924 г. – заместитель председателя коллегии ОГПУ. С 1924 по 1926 г. работал с Ф. Дзержинским. Это были два противоположных характера, по духу враги с разными точками зрения на существующий советский строй.

Дзержинский рекомендован во главе ВЧК В. И.Лениным, а Ягода – Троцким, Бухариным, ранее А. Рыковым, Г. Зиновьевым, Л. Каменевым. Ягода чувствовал громадную поддержку оппозиции и делал в органах ОГПУ все против Дзержинского. Поэтому Дзержинский свой огонь критики обрушил прежде всего на Троцкого и троцкистов. Дзержинский имел некоторые агентурные данные о том, что Троцкий и многие его подопечные состоят на службе иностранных разведок и регулярно за продажу интересов своей Родины получали из-за кордона от эмиссаров деньги в твердой валюте.

Вспоминает бывшая сотрудница ВЧК Елизавета Петровна Матенкова:

«Дзержинский страдал бронхиальной астмой и туберкулезом легких. У него часто наблюдались приступы бронхиальной астмы. В этих случаях сотрудники ВЧК давали ему парное молоко. В 1926 г. Феликс Эдмундович выступал на Пленуме ЦК ВКП(б). Разумеется, там более половины зала была правотроцкистская оппозиция: Троцкий, Бухарин, Каменев, Зиновьев, Рыков, Ягода и др. Во время выступления у Дзержинского на трибуне произошел приступ сердечной астмы.

Поскольку многие в ЦК ВКП(б) относились к Дзержинскому враждебно, то с подачи троцкистов дали выпить ему молока, после которого он тут же на трибуне скончался. Мы в ВЧК считали, что Дзержинского отравили пособники троцкистов. На Пленуме речь Дзержинского была пламенной в защиту молодой Советской власти и против реставраторов капитализма в России, известных уже всем троцкистов. Зная враждебное отношение Ягоды к Дзержинскому, мы не исключали его причастности к смерти Дзержинского.

Да, Ягода был и значился с 1924 г. в органах ОГПУ. Он был ненавистен простому народу в России. Начали появляться на делах арестованных его резолюции „Расстрелять“. Это немудрено было тогда, что простой рядовой комиссар ОГПУ выносил постановление о расстреле жертв.

Вследствие засилья троцкистов, эсеров, меньшевиков в аппарате ОГПУ, утрамбованных Ягодой, Рыковым, Бухариным, Сталин в то время к кадрам верхушки в ОГПУ никакого отношения не имел. Занявший пост председателя коллегии В. Менжинский был человеком больным, страдавшим астмой. Лицо его было безжизненным, белое, как бумага. Этим воспользовались Ягода и вся оппозиция. Сталин с 1924 по 1936 год, можно сказать однозначно, не знал, что творится в ОГПУ. В эти годы Ягода сформировался, как отъявленный троцкист и уничтожал неугодных ему честных граждан, боясь разоблачения, провалов оппозиции. Подопечные Ягоды готовили компроматериал на противников троцкизма, а Ягода умело их подсовывал на подпись Менжинскому».

Лишь после убийства Кирова Сталину удалось напасть на след вражеских действий оппозиции. Помогли списки оппозиции, которые хранились у Ягоды. Все участники оппозиции были арестованы и в марте 1938 г. предстали перед судом. Разоблачению их немало способствовал арест в 1936 г. Г. Зиновьева, Бакаева и других. Были установлены их террористические замыслы против членов Политбюро и Сталина.

Я располагаю документальными данными по показаниям Рыкова, Бухарина, Гринько, Крестинского, Пятакова, Буланова, Ягоды. Охрану их нес комиссар из 2-го полка НКВД В. Ф. Алексеев. Он сопровождал с подчиненными арестованных на следствие, кормил, поил, снабжал газетами.

Я Алексееву задал вопрос: «Может, подсудимых били и добивались признания недозволенными методами?». Алексеев ответил: «Заявляю однозначно, что их никто и пальцем не тронул. Такой вопрос необдуманный. Представьте себе: в Октябрьском зале во время суда находится сотня иностранных корреспондентов. Встает со скамьи Бухарин и заявляет: „Меня били на следствии“. После такого заявления можно закрывать заседание и прекращать судебный процесс».

По поводу убийства Кирова Ягода на суде показал: «В 1934 г. летом А. Енукидзе мне сообщил: „Принято решение об убийстве Кирова. Зиновьевские террористы уже ведут тренировку из оружия на меткость“. Енукидзе просил меня не чинить препятствий к убийству Кирова. Я вызвал Запорожца из Ленинграда и приказал не чинить препятствий к убийству Кирова. Несколько позднее Запорожец сообщил, что Николаев дважды задерживался с наганом в портфеле, но освобождался.

Таким образом, я категорически заявляю, что Киров был убит по решению правотроцкистского блока».

Много треплется бульварная пресса, что Сталин был на процессе в Октябрьском зале в секретном месте. Это ложь прессы. У всех членов Политбюро, в том числе и у Сталина, в кабинете стоял репродуктор, через который по проводам он в кабинете слушал показания обвиняемых…

В 1935 году меня назначили старшим группы охраны членов правительства. Вскоре я получил назначение в Наркомтяжпром к Орджоникидзе. Раньше он терпеть не мог своей охраны, прогоняя Жилина, которому приходилось ночевать в гараже. Об этом стало известно Сталину. Он обязал Серго изменить отношение к охране. И тот стал к нам уже более покладистым.

Легендарный нарком всегда был там, где развертывалось гигантское строительство. В Горьком мы объехали ряд площадок будущих заводов. Посетили один действующий. В мартеновском цехе рабочий вручную заталкивал в горнило болванку. Серго выругал директора за дедовский способ подачи болванок в печь и обязал механизировать процесс.

Наряду с другими острейшими проблемами очень много внимания уделялось тогда развитию авиации. Рядом с кабинетом Орджоникидзе находилась комната, в которой стояли образцы новых моторов с металлическими лопастями. Ими предстояло заменить устаревшие деревянно-прессованные. Начальник Авиапрома М. Каганович то и дело заходил к Серго с новыми образцами самолетных частей. Нарком часто посылал наших инженеров за рубеж для изучения лучшего опыта в машиностроении. Помню, Серго на совещании говорил:

– Странное дело, западные спецы и хозяева фирм обвиняют нас в бесплановости хозяйства. На самом деле у нас плановость, а у них – нет. Стало быть, уважаемые товарищи, нам с вами надо подумать, почему же у них образцы продукции лучше наших?

Да, неуемный нарком постоянно болел такими заботами, буквально горел стремлением быстрей добиться во всем совершенства. Хотя жил с одной почкой, что не способствовало хорошему настроению. После ареста своего заместителя Пятакова, которого очень уважал, ценил и заботливо подвозил к дому, у Серго возникли большие неприятности. А когда прослушал у себя в кабинете трансляцию процесса, то резко выступил в Доме Союзов против оппозиции, на всю страну заявив:

– Никакая сволочь, никакая дрянь вроде Пятакова и Радека не остановят строительство социализма в нашей стране!

После этого сердечные приступы резко усилились, вплоть до обмороков. Тогда срочно вызывали из Кремлевской больницы доктора Левина, который с чемоданчиком в руке спешно шагал по коридору к Серго в кабинет. Как потом выяснилось, раньше этот пожилой худосочный доктор по приказу Ягоды залечил В. Менжинского и М. Горького. Мог ли он иначе относиться к Серго? Едва ли…

Вокруг Орджоникидзе постоянно гомонили пышущие здоровьем летчики, одержимые грандиозными идеями и мировыми рекордами. Замысел исторического перелета через Северный полюс возник у Г. Байдукова, сильного, грамотного летчика. Все знали, как Сталин уважал Чкалова. Поэтому Байдуков сказал ему:

Конец ознакомительного фрагмента.