13. Битва за Москву
Распутица парализовала боевые действия не только под Москвой. На юге грязь развезло еще сильнее, и командующий группой армий «Юг» фельдмаршал Рундштедт рассудил, что кампания 1941 г. окончена. Приказал подчиненным войскам закрепляться на линии «Миус-фронта» – от Азовского моря по р. Миус. На строительство погнали окрестных жителей. Их дома бесцеремонно разбирали на бревна. Как люди будут зимовать, в каком овраге замерзать, оккупантов не интересовало. Зато сами они готовились зимовать со всеми возможными удобствами. Оборудовались блиндажи и казармы, прикрывались траншеями, дотами, минными полями.
Но на севере неожиданным образом задержалась солнечная погода. Орудия загрохотали на южном берегу Ладоги, советские войска во второй раз пытались прорвать блокаду Ленинграда. Вражеский прорыв под Москвой перечеркнул эти планы. Операцию отменили. Выделенные для нее дивизии срочно грузили в эшелоны и отправляли защищать столицу. Об этом узнал командующий группой армий «Север» фон Лееб и окрылился – вместо контрнаступления участок фронта возле Ладожского озера ослаблялся!
Ведь через озеро вела последняя трасса в Ленинград. Восточный берег оставался в руках русских, через Тихвин сюда подходила железная дорога. Лееб спланировал удар именно здесь. Перехватить железную дорогу, на реке Свирь встретиться с финнами и замкнуть второе кольцо блокады. Перекроется отдушина для подкармливания Ленинграда, и он погибнет. В состав группы армий «Север» как раз прибыли значительные подкрепления. В том числе Голубая дивизия, сформированная из испанских добровольцев. В СССР она сражалась очень лихо и доблестно. Правда, отличалась и отвратительной дисциплиной. Германские военачальники шутили: «Если вы встретили солдата в расстегнутом мундире, небритого и пьяного, не спешите его арестовывать. Может быть, это испанский герой».
Голубую дивизию фон Лееб поставил на острие прорыва. 16 октября она вместе с германскими частями форсировала Волхов, захватила плацдарм в районе Грузина. Командующий 4-й советской армией Яковлев растерялся. Промедлил организовать контратаки. На плацдарм переправлялись крупные силы, отшвырнули его войска. Захватили Большую и Малую Вишеру, быстро рванули в глубину нашей территории и влетели в Тихвин. Овладели единственной железной дорогой, доставлявшей грузы на Ладогу. В Ленинграде это сказалось сразу же. Пришлось уменьшать пайки. Снабжение по рабочей карточке снизили до 500 г хлеба, по иждивенческой – до 250 г. Начался голод.
Советская Ставка поняла, какими последствиями грозит прорыв. Яковлева заменили Мерецковым, приказали остановить врага любой ценой. Подмоги не было, все резервы направлялись к Москве. Под Тихвин выщипывали по батальону, по роте с более спокойных участков. Две дивизии взяли даже изнутри блокады, из Ленинграда. Вывозили через Ладогу катерами и баржами. Но финны, по своему обыкновению, вели себя эгоистично. Нажимали не там, где нужнее, а где полегче. Взяли Олонец, перерезали Беломорско-Балтийский канал. А на кратчайшем направлении к немцам русские стягивали силы, наращивали оборону. Понеся потери, финны тут прекратили усердствовать. Пускай немцы пробиваются навстречу. Но и немцы не пробились. Переброшенные наперерез советские части непрерывно контратаковали. Сами были обескровлены, но и противника вымотали. Войска фон Лееба чуть-чуть не дотянулись до Свири и до финских позиций [81].
Однако на подступах к Москве вызревало столкновение неизмеримо большего масштаба. Здесь изготовилась 51 дивизия, из них 20 танковых и моторизованных. А советское руководство стягивало сюда лучшие части с других фронтов, перевозило только что сформированные соединения из Сибири, Средней Азии. Бесценная информация поступила из Токио, от разведчика Рихарда Зорге. Он сообщил, что японская верхушка приняла решение – пока не вступать в войну с русскими. Это позволило снять значительные контингенты с Дальнего Востока [18].
По советской традиции 7 ноября, в годовщину Октябрьской революции, на Красной площади маршировали парады. В годы войны эту традицию вспомнили лишь один раз, в самой трудной ситуации, в 41-м. Враг объявлял Москву обреченной, даже союзники были уверены – дни Советского Союза сочтены. Но Сталин распорядился: парад проводить. Наша страна заявляла на весь мир, что сдаваться и погибать не собирается. Парад готовился в спешке, но и в глубокой тайне. Войска, следующие через Москву, вдруг задерживали, приказывали провести несколько занятий по строевой. Бойцы ворчали: зачем это? Военного дирижера Агапкина, автора знаменитого марша «Прощание славянки», вызвали к коменданту города, приказали провести репетиции с оркестром. Но тоже предупредили – никто не должен знать цели репетиций. Участников оповестили в последний момент. Идти на Красную площадь [151]!
Этот парад стал особенным, уникальным. Воины шагали совсем не в парадном обмундировании – в полушубках, потертых шинелях, валенках. Да и выучка слишком отличалась от традиционной парадной муштры. Маршировали как получилось. Зато лица светились! Не шагали, летели на волне душевного подъема. А старинная мелодия «Прощания славянки» провожала солдат прямо в бой. Провожала так же, как их отцов в Первую мировую… Психологический расчет оказался верным. Сообщения о параде подхватили все радиостанции, они разносились в устных пересказах. Солдаты на фронте воодушевлялись. Люди на оккупированных территориях ободрялись. Иностранцы брали на заметку – СССР гораздо прочнее, чем они считали. Враги ошалели, им будто надавали пощечин. Ну а в истории войны необычный парад стал как бы увертюрой к битве. Красивой и трагической увертюрой – как «Прощание славянки».
В это же время, в начале ноября, стало примораживать. В день парада повалил снег. В последующие годы гитлеровские военачальники приспособились сваливать поражения на «генерала Мороза». Совершенно игнорируя, что поначалу «генерал Мороз» подыгрывал им самим, а не русским! Замерзла грязища на полях, проселки, болота. Немецкие танки и машины смогли свободно обходить узлы обороны, перекрывшие дороги. Гуляет по литературе легенда и о том, будто Гитлер не позаботился заготовить зимнюю форму для своих войск. Настали холода, и армия очутилась в бедственном положении. Фальсификаторы наподобие Резуна (присвоившего себе кличку «Суворов») даже выставляют это в качестве доказательства, что немцы не намеревались захватывать Россию [123].
Хотя и такие утверждения не имеют ничего общего с действительностью. Предыдущие зимы германская армия провела в Польше, Румынии, Финляндии. Как она обходилась бы на морозе без зимней формы? И неужели в самой Германии военные ходили зимой в летних гимнастерках? Теплое обмундирование имелось. Другой вопрос, что Гитлер планировал закончить войну до зимы. Утеплять армию спохватились в ходе боевых действий, железные дороги были забиты, машины вязли в грязи. Войска на передовой не всегда вовремя получали вещи с тыловых складов. Но то же самое было у русских. Свежие части приходили из тыла в полушубках, ушанках, валенках. А те, кто держал фронт, мерзли в рваных шинелях, «хэбэшных» гимнастерках и пилотках. Поддевали под форму всякие «вшивники», топили в землянках самодельные печки.
Впрочем, морозец был еще не сильным, воевать не мешал. 16 ноября земля задрожала от залпов и разрывов на всей протяженности фронта. Теперь неприятель брал в клещи всю Москву. Танковая группа Гудериана давила и мяла оборону с юга, от Тулы. А группы Гота и Гепнера обтекали с севера, по Волоколамскому и Калининскому направлениям. Чтобы рассеять внимание русских, не позволить забирать войска с других участков, германское командование наметило вспомогательные удары.
Фон Леебу приказали возобновить атаки под Тихвином. Успеха он не добился, но связал и притянул к себе противостоящие советские армии. А Рундштедту Гитлер отменил зимовку на линии Миус-фронта, велел продолжить наступление. Танки с крестами на броне опять завели моторы, вломились в Ростов-на-Дону. В ставку фюрера летели победные реляции. Немецкие радиостанции выплескивали бравурные марши и трескучие речи, перечисляя павшие русские города. Казалось, все повторяется. Так же, как в прошлых сражениях. Перегруппировались, ударили, и русские фронты должны посыпаться на части, провалиться в гибельные котлы.
Разве могло быть иначе? Советские войска уже растеряли опытные и обученные кадры. Растеряли технику, вооружение. Красная армия должна была ослабеть, уже дальше некуда.
Но на самом-то деле сопротивление не слабело! Оно возрастало. Все отчетливее сказывались не количественные, а качественные перемены. В пламени бедствий сгорала идеологическая шелуха, портившая и разделявшая советских людей. Они снова сплачивались. Ошалелые комсомольцы проходили через такое, что уже не могли остаться прежними. Вбирали русский дух, которого раньше были лишены, прирастали к родной земле. Набирались и воинского мастерства. Учились на собственных бедах, на трагедиях сослуживцев. Кто не успел или не хотел научиться, массами погибали.
Но на смену перебитой или сдавшейся в плен молодежи призывались в строй резервисты старшего поколения. Те, кто воспитывался еще в царской России. Многие из них не утратили в душе идеалы Отечества, сохраняли и веру в Бога. Среди них были солдаты старой армии, ветераны Первой мировой. Они в свое время прошли огонь и воду, получили великолепную выучку, и они-то не обманывались насчет «братьев по классу». Они знали – если германец пришел в Россию, его надо бить. Но знали и то, как его бить. Таких ветеранов было много среди ополченцев, и происходило невероятное. Во все времена и во всех странах ополченские части считались второсортными, а в Великую Отечественную эти части, плохо вооруженные, состоящие из запасников старших возрастов, останавливали и побеждали врага, превращались в гвардейские. Много ветеранов было в сибирских дивизиях, которые начали прибывать на московское направление. Они и воевали по-старому: основательно, крепко, а комиссары делали вид, будто не замечают крестов на солдатских шеях.
Немало ветеранов было и в коннице. Когда в приграничных сражениях погибла почти вся советская техника, кавалерийские соединения остались самыми мобильными, их использовали для «латания дыр», бросали на самые опасные участки. Потери они несли очень серьезные. Но кавалерист не пехотинец, его за несколько дней не выучишь. На пополнение конницы направлялись казаки, бывшие драгуны, гусары и уланы императорской армии. Дрались они яростно, но и умело. Танковая лавина Гота лезла вдоль Волоколамского шоссе. На пути у нее встали стрелковая дивизия генерала Панфилова и кавалерийская группа Доватора. Вся страна узнала о подвиге панфиловцев у разъезда Дубосеково. Но по соседству с ними, у деревни Федюково, 19 ноября принял бой 4-й эскадрон 37-го Армавирского полка доваторовцев.
Эскадрон был уже повыбитым – 44 казака. А на них двинулись 10 танков и рота пехоты. Цепи германских солдат отогнали огнем пулеметов и винтовок, танки поджигали гранатами, бутылками с зажигательной смесью. Тогда гитлеровцы повернули на героев свой резерв, еще 15 танков. Потом добавили еще… В какой-то момент доваторовцы поняли – этот бой для них последний. По старинному казачьему обычаю отпустили на волю коней. Хозяевам они уже не понадобятся, зачем же погибать верным животным? Доватор узнал, что положение эскадрона безнадежно. Послал приказ отходить. Но когда посыльный сумел пробраться к месту схватки, он нашел лишь мертвые тела. А на поле горели 28 вражеских танков.
Но гитлеровцы, невзирая на потери, рвались дальше. Они вклинились в стык 5-й и 16-й советских армий, вырвались на берег р. Истры. 20 ноября под Павловской Слободой корпус Доватора нанес контрудар во фланг группировки Гота. Местные жители вспоминали, как по лесной дороге поскакали бравые колонны всадников в бурках, как загрохотало на опушках и завоняло гарью. Вспоминали и о том, что все пространство возле шоссе и речки было завалено трупами лошадей и казаков. Но немцы попятились. На этом направлении они не смогли пройти дальше [144].
А на южном фланге неприятель застрял под Тулой, где отбивалась 50-я армия генерала Болдина. Наконец немцы сочли, что разбивать себе лбы не имеет смысла. Лучше обойти. Разведали – восточнее города оборона оказалась значительно слабее. Танковая группа Гудериана вдруг совершила поворот, протаранила ее и беспрепятственно покатила на Каширу. Остановить врага было некому. Единственным соединением, способным успеть, был кавалерийский корпус Белова. Сталин приказал ему экстренно двигаться на перехват. Чтобы не терять времени и организовать оборону, Белов опередил свои эскадроны, помчался в Каширу на машинах. Осмотрелся и ахнул – в городе располагалась только зенитная батарея, пара взводов охраны Каширской ГРЭС и местный «истребительный» батальон из школьников и пенсионеров (задачей «истребителей» было охранять населенные пункты от диверсантов). Генерал эти отрядики расставил рыть окопы на подступах к городу.
26 ноября появилась немецкая разведка, ее обстреляли. Гитлеровцы в этот день легко могли овладеть Каширой. Но выстрелы и вид цепочки окопов заставили их затормозить. Они остановились в деревне Пятница, принялись высматривать, как организована оборона. Таким образом, Белов выиграл один день. К Кашире спешили две его дивизии. На усиление корпуса Сталин отдал все, что располагалось поблизости, – танковые, стрелковые части. Но, трезво оценивая ситуацию, Белов приходил к выводу: даже со всеми подкреплениями пассивная оборона не устоит. Неприятель навалится массой и прорвет, если не в одном месте, так в другом.
Вместо этого наметили контрудар. Не в лоб, по танкам, а во фланг и тыл – подрезать коммуникации вражеского скопища в деревне Пятница. Замысел полностью удался. Немцы совершенно не ожидали, что на них кто-то нападет. Переполошились, покатились назад. Бросили обозы, даже несколько танков. А кавалеристы не позволяли им опомниться, усугубляли неразбериху. Погнали, на ходу придумывали новые обходы. Белов и его бойцы еще не знали: они начали наступление под Москвой первыми! На 8–9 дней раньше, чем остальные войска Калининского, Западного и Юго-Западного фронтов. Отбили у врага самые первые километры, вернуть которые немцы уже не смогли. Первые километры на пути к Берлину [133].
План вызревал уже давно. Точно так же, как германские планы, он включал не только главные, но и вспомогательные удары на отдаленных флангах – отвлечь врага, не позволять перебрасывать под Москву дополнительные силы. Для этого как раз возникли подходящие условия. Группа армий «Юг» при взятии Ростова-на-Дону понесла серьезный урон, израсходовала боеприпасы. Но восполнить их и закрепиться на новых рубежах Рундштедту не позволили. Армии Юго-Западного фронта маршала Тимошенко почти без пауз навалились на неприятеля контратаками, выгнали из города.
Рундштедт просил разрешения отойти на старые позиции Миус-фронта. Гитлер запретил, требовал бороться за Ростов. Однако в голых степях немцам было худо. Советская конница и пехота клевали их с разных сторон, обтекали, перехватывая дороги в тыл. Танки оставались без горючего и снарядов, их пришлось бросать. Рундштедт не послушался фюрера, предписал отходить. Гитлер вспылил и отстранил его. Назначил командовать группой армий «Юг» Рейхенау. Но когда новый командующий изучил обстановку, он счел приказ своего предшественника самым разумным. Распорядился отступить на линию Миус-фронта. Русские двинулись было преследовать, но понастроенные здесь доты и дзоты хлестанули их ливнями свинца. Атаки захлебнулись.
А на севере советская группировка, созданная в ходе боев под Тихвином, была реорганизована в новый, Волховский фронт под командованием Мерецкова. Ему тоже приказали нанести контрудар. Бои разыгрались очень тяжелые. Наши части бросались в атаки, силились зажать врага с флангов. Но и немцы с испанцами держались стойко. Их оттесняли большой кровью, шаг за шагом. И все-таки дожали. Стала явно обозначаться угроза обхода, и неприятели сломались. Начали отходить, бросили Тихвин. Фон Лееб рассудил, что от попытки соединиться с финнами приходится отказаться, а удерживать леса и болота не имеет смысла. Приказал отводить войска на старую укрепленную линию по р. Волхов.
Ни Лееба, ни Рейхенау Гитлер не наказал. Было не до них. Все внимание ставки фюрера приковала Москва. Если с юга Гудериана попятили, то с севера немцы все-таки продвинулись к Дмитрову и Яхроме, овладели Клином и Солнечногорском. Били пушки и горели танки у деревни Крюково возле нынешнего Зеленограда. А группа мотоциклистов проскочила даже в Химки. По ступенькам командных инстанций прыгали наверх последние бравурные доклады. Хотя к этому моменту шансов взять Москву у неприятелей уже не было. На пути у них были взорваны водоспуски Истринского, Иваньковского водохранилищ, шлюзы канала Москва – Волга. А под прикрытием разлившихся искусственных морей и изнемогающих фронтовых частей Верховное главнокомандование развернуло пять свежих полнокровных армий.
Две из них было выдвинуто, чтобы усилить шатающуюся оборону. 1-я Ударная и 20-я вступили в схватку под Дмитровом и Яхромой, отшвырнули врага. Еще три армии выжидали в резерве. Гитлеровцы снова попытались маневрировать, переменить направление удара. Переводили поредевшие танковые корпуса на Киевское шоссе, сунулись прорываться под Апрелевкой. Но Жуков уже уловил момент – противник выдохся, запросил у Сталина разрешение на общее контрнаступление. Существует поверье, что одним из главных небесных защитников Москвы и всей Руси является святой благоверный князь Александр Невский. Ему молились в бедствиях татарских нашествий, в смертельных столкновениях с поляками, шведами, французами. И разве не знаменательно, что наступление советских войск началось в день святого Александра Невского, 6 декабря!
Накануне, 5-го, поднялись в атаки армии Калининского фронта. Они поредели в боях, у них не хватало танков, артиллерии. Но неприятельское командование встревожилось, принялось передергивать резервы к Твери. А 6-го включились основные силы, Западный фронт и правое крыло Юго-Западного. Налегли мощно, решительно, германские боевые порядки сразу затрещали по швам. Кстати, только теперь, в декабре, грянули настоящие морозы. Замерзали радиаторы машин, смазка немецких танков. Хотя и советским войскам морозы доставили очень много неприятностей. Застревали и не заводились машины. Многие солдаты обмораживались – ведь продвигаться приходилось по открытому пространству, немцы пожгли все деревни.
8 декабря Гитлер приказал переходить к обороне, но было поздно. Фронт уже прорвали в нескольких местах. Группировка противника в Клину очутилась в полуокружении, ее обтекали с флангов, и немцы бросили город. Старый солдат Конопля, воевавший в 1914-м, партизанивший в 1918-м и тяжело раненный в атаке на Клин, говорил военному корреспонденту Борису Полевому: «Я этой самой минуты, когда мы его тут попятим, будто праздника Христова ждал. Все думал: доживу до того светлого дня или раньше убьют? А шибко ведь хочется жить. А вот, товарищ майор, и дожил. Вперед пошли. Смерть-то что! Я с ней третью войну под одной шинелькой сплю. Мне бы только глазком глянуть, как он, германец, третий раз от нас почешет…» [98].
Да, почесал! Теперь это было видно уже не «глазком». После прорыва под Клином наши части начали обходить соседнюю вражескую группировку, под Калинином (Тверью). Она тоже откатилась вспять. В это же время немцев выгнали из Волоколамска, Тарусы. А на южном крыле развернувшейся битвы, под Тулой, была введена свежая 10-я армия. Ее наступление сомкнулось с продвижением конницы Белова – его корпус за проявленную доблесть стал 1-м гвардейским кавалерийским корпусом, а корпус Доватора – 2-м гвардейским. На некоторых участках враги ожесточенно огрызались, но на других порядок рушился, части перемешивались между собой, бежали. Были взяты Венев, Алексин, Боровск, Наро-Фоминск, Малоярославец, Белев. Под Ельцом впервые удалось поймать в котел и уничтожить две германских дивизии.
Фюрер был в страшном гневе и отыгрывался на своих военачальниках. Поснимал со своих постов главнокомандующего сухопутными войсками Браухича (эту должность Гитлер принял на себя), командующего группой армий «Центр» фон Бока, командующих танковыми группами Гепнера и Гудериана, десятки командующих армиями, корпусами, дивизиями, штабных работников. Отход он категорически запретил. Требовал «удерживать фронт до последнего солдата». Этот запрет обиженные генералы тоже потом причислили к «роковым ошибкам» фюрера. Впрочем, военные специалисты (даже советские) склоняются к противоположному мнению: в данном случае Гитлер снова оказался прав.
На московском направлении у немцев не было подготовленных рубежей в тылу, подобных Миус-фронту или линии по Волхову. Отход ничего не давал им. На новых рубежах пришлось бы принимать бой в еще худших условиях, растеряв при отступлении технику, тяжелое вооружение. Мало того, отход мог перерасти в неуправляемое бегство, и тогда-то германскую армию ждала гибель в русских снегах. Железная воля фюрера предотвратила такое развитие событий. После разносов и увольнений генералы с дрожью озирались на Гитлера, боялись хоть в чем-то нарушить его указания. Подстегивали своих подчиненных. А солдаты и офицеры, в свою очередь, сообразили, что надо цепляться за города и деревни – за тепло.
В Калуге они дрались десять дней. Укрепились в домах, развалинах, превратили в доты каменные подвалы. Вышибить их удалось лишь 30 декабря. Но стоявшие здесь части настолько измочалили, что они побежали уже без оглядки, утратили всякое управление. Никто даже не доложил о потере города, и 31-го из Германии прикатил в Калугу эшелон с рождественскими подарками солдатам.
Во второй раз война прокатилась по легендарному Бородинскому полю. При наступлении немцев тут шесть суток оборонялась 32-я дивизия полковника В. И. Полосухина. Одолеть ее враг так и не сумел. Дивизия отошла по приказу, когда враг обходил ее на соседних участках. Освобождать Бородино довелось той же дивизии. А в 4-ю германскую армию в числе подкреплений прибыл французский легион (полк). Его и послали занять позиции на Бородинском поле. Фельдмаршал фон Клюге, новый командующий группой армий «Центр», решил лично обратиться к легионерам. Объявил, что в 1812 г. французы и немцы «сражались здесь бок о бок против общего врага». Но французские приспособленцы 1941-го оказались куда более хлипкими, чем воины Наполеона. В первой же русской атаке легион полностью разгромили, его отправили в тыл на переформирование…
Наши бойцы продолжали гнать врага и под Тверью, и под Можайском, и под Калугой. Везде видели одно и то же. Пожарища на местах деревень, обгорелые печки и трубы. Но видели и россыпи вражеских тел. Видели дороги, забитые брошенными германскими машинами, повозками, орудиями. Видели, и не верилось – это сделали они! Это они попирают своими валенками металлолом со свастиками, которого так боялись! Идут мимо окоченелых трупов считавшихся непобедимыми врагов. По всему Советскому Союзу люди с замирающим сердцем слушали радио: «Разгром немецко-фашистских захватчиков под Москвой…» Заливались слезами, обнимались. А в Германии, да и в западных странах, растекалось ошалелое недоумение. Все случившееся выглядело неправильным, невозможным. Это можно было считать чудом. Но атеисты с их заштампованным мышлением не знают, что такое чудеса…