12. «Тайфун»
Была ли Россия обречена? Да. Обречена однозначно. Враг превосходил ее по оснащенности вооружением, техникой. Превосходил промышленным потенциалом. Превосходил воинским мастерством. Впоследствии германские генералы оправдывались, что русские смогли одолеть их только количеством. Тупо, невзирая на потери, заливали немцев кровью и заваливали головами своих солдат. С нелегкой руки врагов России подобные теории загуляли по исторической литературе. Но если перейти от выдумок к фактам, то превосходства в людских ресурсах у нас тоже не было! С осени 1941 г., когда враг занял западную часть страны (самую густонаселенную), СССР уступал по численности населения Третьему рейху. А тем более – вместе с германскими союзниками и сателлитами. И вдобавок ко всему, наш народ разделился сам в себе. Разве это не было откровенным предвестником гибели? «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, разделившиеся сам в себе, падет» (Лк. 11:17).
И все же… нашествие со всеми ужасами вызвало и такие последствия, на которые враги никак не рассчитывали. Уже 22 июня в Москве под сводами Елоховского собора зазвучало обращение местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (Страгородского): «… Не в первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божьей помощью он и на сей раз развеет в прах фашистскую силу. Наши предки не падали духом и при худшем положении, потому что помнили не о личных опасностях и выгодах, а о священном долге перед Родиной и Верой и выходили победителями…» [31].
Митрополит Сергий назвал войну «очистительной грозой». Очистительной! И ведь он был прав. Русскому народу в самом деле пришлось очищаться от богоборчества и прочих соблазнов, которых он нахлебался в предшествующие десятилетия. Пришлось неимоверными страданиями и потерями искупать то, что он натворил при попытках строительства «земного рая». 28 июня 1941 г. владыка Сергий сообщал экзарху Русской православной церкви в Америке митрополиту Вениамину: «По всей стране служатся молебны… Большой религиозный и патриотический подъем». И сам владыка молился в Москве «о даровании победы русскому воинству» – молился при огромном стечении народа.
Да и как было не обратиться к Господу матерям солдат, которых в это время перемалывали вражеские танки? Как было не обратиться женам или детям людей, уходивших в армию? Как было не обратиться к Нему самим солдатам? Протоиерей Георгий Поляков (участвовавший в боевых действиях в Чечне) пишет: «Кто побывал в смертельном бою и хоть краем глаза видел смерть, знает – никто не умирает атеистом. Когда дыхание смерти почувствуешь рядом, почувствуешь ее прикосновение и неминуемость прощания с жизнью… порой самые рьяные атеисты обращались к Богу» [102]. До нас дошли кадры старой кинохроники, фотографии, показывающие переполненные храмы. И среди прихожан – много военных. Солдаты, командиры молятся не таясь, открыто.
Церковь благословляла «предстоящий всенародный подвиг». Но и советское правительство призывало к всенародному подвигу. В общем-то, поворот страны из революционного в патриотическое русло уже начинался перед войной, с 1935–1937 гг. Была восстановлена историческая преемственность с царской Россией, возрождалась национальная культура. На библиотечные полки и в школьные учебники вернулись «изгнанные» классики русской литературы. Стали сниматься фильмы о святом Александре Невском, Минине и Пожарском, Петре I. Были отменены марксистские установки об отмирании семьи, запрещены аборты. Сталин реабилитировал казачество, заново расцветали донские и кубанские станицы. В Красной армии появились казачьи полки и дивизии. В войска вернулись упраздненные офицерские звания. Наконец, как уже упоминалось, стали сворачиваться гонения на церковь и духовенство.
Хотя эти меры осуществлялись с большим запозданием. На оплевывании собственного Отечества, на атеизме выросло целое поколение советской молодежи. Именно это поколение попало под первый удар. Погибало, сдавалось, вымирало в плену. Или предавало, чтобы выжить. А Сталин теперь еще более решительно переводил Советскую Россию в патриотическую систему координат. Саму войну он назвал Великой Отечественной. Над страной зазвучала песня, совсем не похожая на бравурные мотивчики предвоенных лет: «Идет война народная, священная война…».
В сражениях сорок первого возродилась русская гвардия. До революции под гвардией подразумевались особые войска, несшие службу при дворе государя, – солдат в эти части отбирали по росту, внешнему виду. Сталин предложил присваивать звания гвардейских уже существующим частям, отличившимся в боях. Первыми отметили участников освобождения Ельни. Полкам и дивизиям, проявившим себя в этом контрнаступлении, вручили гвардейские знамена, они получили новые номера. При прочих равных условиях гвардейские звания считались выше общеармейских. Гвардейцам полагались более высокие денежные оклады.
Наметились очередные сдвиги и в духовных вопросах. В сентябре 1941 г. Сталин разогнал Союз воинствующих безбожников, закрыл антирелигиозные журналы. А в Ленинграде в самый напряженный момент германского наступления к прилетевшему новому командующему, Жукову, обращались многие должностные лица – директора заводов, морское и городское начальство. Обратился и митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий (Симанский). Попросил разрешения устроить вокруг города крестный ход с чудотворной Казанской иконой Божьей Матери. Жуков разрешил [31]. Крестный ход не афишировали, проводили ночью – врагов не привлекать, но и своих не «смущать». Но ведь в это же время немцы переменили планы, атаки приостановились!
Но менялась не только политика правительства, менялись сами люди. Они заново учились любви к своему Отечеству. Отбивая в контратаках населенные пункты, воочию видели следы нацистского хозяйничанья. Об ужасах оккупации рассказывали бойцы, выходящие из окружений, бежавшие из плена. Об этом широко оповещала советская пропаганда. Оказывалось, что без Отечества-то нельзя. Какое бы ни было, с какими бы недостатками, оно единственное! Солдаты дрались все более упорно. Все чаще жертвовали собой – заслоняли собой товарищей по роте, оставшуюся в тылу маму, невесту. Заслоняли собой незнакомых старушек и детишек в ближайшей деревеньке за спиной. А ведь тем самым они обретали Высшую Любовь! Ту, о которой говорил Спаситель: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин, 15:13). Любовь, в которой приходит ОН САМ! Поэтому беспросветной осенью 1941 г. перед русским воинством уже начали открываться дороги к грядущим победам…
Впрочем, даже разговоры о победах пока еще могли показаться пустословной болтовней. Германские армии выглядели неудержимыми. В данное время только специалисты могли определить – сдвиги все-таки имеются. Как ни крути, а план «Барбаросса» провалился. От одновременного наступления сразу по трем направлениям гитлеровцам пришлось отказаться. Их вынудили вернуться к классическим схемам ведения боевых действий, сосредотачивать силы на ключевых задачах. Но и такое утешение было слабым. Чему радоваться, если враг и по новым планам бил русских в хвост и в гриву?
Немцы быстро и эффективно зачистили фланги под Ленинградом и на Украине. Теперь войска, взятые с центрального направления, возвращались обратно, к ним добавлялись новые. В составе группы армий «Центр» оказалось уже не две, а три танковых группы, 2-я, 3-я и 4-я. Такой концентрации бронированной техники мировая военная практика еще не знала! Операция получила название «Тайфун» – удар всеми силами на Москву. В ставке фюрера были уверены: война этим завершится. Падение столицы подорвет дух русских, вызовет общий разброд. Развалится вся система железных дорог, завязанная на Москву. Ободрятся и вступят в войну Турция, Япония…
К броску готовились более миллиона солдат, 1700 танков, 14 тыс. орудий, 950 боевых самолетов. Русские силы на данном направлении значительно уступали. В войсках Западного, Резервного и Брянского фронтов насчитывалось 800 тыс. человек, 782 танка, 6800 орудий, 545 самолетов. К тому же немцы запутали советскую сторону своими перетасовками сил. Сталинское командование выискивало и рассылало резервы для прорыва блокады Ленинграда, для восстановления фронта на Дону. А 30 сентября «Тайфун» забушевал в самом центре России. Из района Шостки и Глухова танковые корпуса Гудериана вломились в боевые порядки Брянского фронта. Протаранили их и устремились к Орлу, обходя Москву с южной стороны. Из резерва Ставки наперерез неприятелю был брошен 1-й гвардейский корпус генерала Лелюшенко. Но он явно опаздывал.
Чтобы задержать врага, для ударов по танковым колоннам нацелили истребители ПВО Москвы, 300 бомбардировщиков дальней авиации. В Орле даже высадили воздушный десант – на своей территории, только бы успеть преградить дорогу. Танковых и механизированных корпусов в Красной армии больше не было. Сейчас для таких соединений не хватало техники. Остатки корпусов расформировали на бригады по 50–60 машин. Во время прорыва к фронту прибыла свежая 4-я танковая бригада генерала Катукова. Ее тоже кинули останавливать Гудериана. Силы были очень уж неравными. Но Катуков применил новую тактику, танковые засады. Машины маскировались возле дорог, подпускали колонну немецких танков поближе и расстреливали в слабо защищенные борта. Под Мценском врагов повыбили, заставили попятиться.
Однако 2 октября немцы перешли в наступление не только под Орлом, а еще и под Вязьмой. 3-я танковая группа Гота ринулась вперед от Духовщины, 4-я группа Гепнера от Рославля. Резервы были исчерпаны, подкрепить Западный и Резервный фронты оказалось нечем. Два бронированных кулака прокатились по расположению наших войск и 7 октября встретились. Три наших армии, 37 дивизий, очутились в котле. Да и Гудериана задержали ненадолго. У него в прорыв вслед за танками вливались моторизованные и пехотные дивизии. Догнали подвижные группировки, смяли или обходили узлы, где обозначилось сопротивление. Пали Брянск, Карачев, и образовался второй котел – в него попали еще три армии, 27 дивизий.
И вот сейчас перед страной разверзлась полная катастрофа. На подступах к Москве достраивалась Можайская линия обороны. Не покладая рук трудились сотни тысяч женщин, подростков, пожилых людей. Рылись противотанковые рвы, оборудовались полосы окопов, дзотов. Немцы, кстати, издевались. С самолетов раскидывали листовки: «Русские дамочки, не ройте ваши ямочки, все равно их перейдут наши таночки». И вдруг выяснилось, что листовки недалеки от истины! Ям понарыли о-го-го сколько, но для того, чтобы защищать эту линию, не было войск!
Сталин отозвал из Ленинграда Жукова – он уже приобрел репутацию лучшего военачальника, и его перекинули командовать Западным фронтом, спасать положение. Хотя фронта как такового не было, как и Резервного, Брянского. Уцелели лишь остатки частей почти без техники, без орудий. Для прикрытия столицы войска экстренно выдергивали отовсюду. Разворачивали назад подкрепления, отправленные на юг и к Ленинграду. В тылах поднимали новобранцев, еще находящихся на стадии формирования. Но ведь этих войск еще предстояло дождаться! Чтобы перевезти одну дивизию, нужно полсотни эшелонов. Их надо перегнать через перегруженную железнодорожную сеть. Дивизии надо выгрузиться, дойти от станций до передовой.
Чтобы выиграть время, по Москве и Подмосковью собирали народное ополчение – добровольцев, освобожденных от службы по состоянию здоровья, по возрасту. Вооружали винтовками, какие найдутся на складах, бутылками с горючей смесью. Имеющиеся танки и пушки распределял лично Сталин – поштучно, туда, где нужнее. Батареи зенитчиков отправляли встречать танки прямой наводкой. На передовую послали и курсантов военных училищ. Золотой фонд, без пяти минут командиров! Но доучиваться «пять минут» им уже оказалось некогда. Шли драться и умирать рядовыми. 8 отрядов были сформированы из служащих инженерных управлений и курсантов саперных училищ. Их распределили по 8 важнейшим шоссе. Они создавали зоны сплошного минирования, а при приближении врага подрывали дороги, превращая их в непролазные ямы, нагромождения камней и асфальта.
Впрочем, немалая заслуга в спасении Москвы принадлежала и окруженным группировкам. Они оружия не сложили. Командующий Брянским фронтом Еременко сам повел подчиненных на прорыв. Был ранен, но значительная часть его войск вышла к своим, заняла подступы к Туле. Танкистов Гудериана, разогнавшихся с ходу захватить город, побили и отбросили. Вторая советская группировка, под Вязьмой, несколько дней предпринимала отчаянные контратаки. 12 октября ей удалось пробить коридор, наши части начали выходить из котла. Но и немцы быстро отреагировали, перекинули на этот участок свежие силы, заново перекрыли проход. Тем не менее окруженные армии оттянули на себя 28 германских дивизий. Это ослабило и затормозило ударные клинья, нацеленные на Москву.
14 октября, в праздник Покрова Пресвятой Богородицы, митрополит Сергий (Страгородский) обратился с посланием к москвичам: «Вторгшийся в наши пределы коварный и жестокий враг силен, но „велик Бог земли русской“ – как воскликнул Мамай на Куликовом поле, разгромленный русским воинством. Господь даст, придется повторить этот возглас и теперешнему нашему врагу… За нас молитвы всего светозарного сонма святых, в нашей земле воссиявших» [62]. Поверила ли паства своему архипастырю? Наверное, в большинстве своем… нет. Слишком невероятными, слишком чудесными выглядели его прогнозы. Такими же невероятными, как советские агитационные плакаты.
Между тем, на фронте становилось все хуже. Не успели остановить врага под Тулой и под Можайском, как 9-я германская армия и 3-я танковая группа Гота нанесли новые удары! На этот раз клещи наметились на северном фланге. 14 октября, в тот же самый праздник Покрова Божьей Матери, немцы ворвались в Калинин (Тверь). А 15-го было объявлено, что из Москвы эвакуируются заводы, правительственные учреждения. Это оказалось детонатором взорвавшейся паники. Городские, отраслевые, ведомственные руководители принялись издавать собственные распоряжения, усугубляя суматоху. Предприятия закрывались, рабочим выдавалась месячная зарплата – и идите куда хотите. Каганович распорядился готовить к взрывам метро.
Стали закрываться магазины, и кто-то из столичного начальства рассудил, что товары перед закрытием надо раздать населению. У магазинов началась давка. Оказавшиеся поблизости люди хватали кто что может. А сотни тысяч людей хлынули на вокзалы, куда-нибудь уезжать. Площади перед вокзалами, здания, перроны запрудили бесчисленные толпы. В давках искали, на какой же поезд можно сесть. Те, кто считал себя элитой, пытались качать права. Председатель Союза писателей Фадеев докладывал, как признанный автор «Священной войны» Лебедев-Кумач (существует и другая версия, что он использовал дореволюционное произведение) привез на вокзал две машины, нагруженные барахлом. Поднял скандал, что ему не разрешают вывезти столько вещей.
Разгулялись преступники. Грабили брошенные магазины, склады, полезли и по квартирам, покинутым хозяевами. К профессиональным ворам подключались «любители». Если соседи умчались, отчего не поживиться? Во взбаламученном городе обнаружилась вражеская агентура. Заявили о себе какие-то антисоветские организации. Среди москвичей стала распространяться брошюра «Как бороться с холодом» – а внутри был памфлет с призывами свергнуть «жидомасонскую клику Сталина».
Но из правительства и военного руководства в тыл отправляли лишь второстепенные структуры. Ставка и верхушка партии оставались. В народе живет предание, как Сталин ездил к святой Матроне Московской, спрашивал ее совета, удастся ли удержать столицу. Во всяком случае, доподлинно известно, что святая Матрона предсказывала многим – Москва устоит, и уезжать не надо. Объективные источники подтверждают и другое – сам Сталин не намеревался никуда бежать. Восстанавливать порядок он взялся лично, строго одернув Кагановича и других запаниковавших помощников. Минирование метро и прочие подобные меры были отменены, как и массовые увольнения. Налаживалась планомерная эвакуация людей со своими предприятиями и организациями.
20 октября Москва была объявлена на осадном положении. Бандитов, паникеров, вражеских агитаторов приказывалось расстреливать на месте. Город готовился драться. Витрины заложили мешками с песком, рубежи обороны строились уже и в самой Москве – по окраинам, Садовому кольцу. Впрочем, вскоре стало выясняться, что слова митрополита Сергия: «За нас молитвы всего светозарного сонма святых, в нашей земле воссиявших», – оправдываются в полной мере. Паника, охватившая Москву, опоздала! В те самые дни, когда столицу выворачивало наизнанку, положение уже выправлялось.
Три советских армии, стоявших в районе Твери, Ставка выделила в новый, Калининский фронт под командованием И. С. Конева. Ему приказали контратаковать, невзирая ни на что, и немцам на этом участке не позволили развить успехи, замкнуть очередное кольцо. А во второй половине октября залили беспрерывные дожди. Шоссейные дороги были разрушены, а раздолбанные машинами проселки затопило морями грязи. Немцы проклинали русское бездорожье. Русские тоже его проклинали. Надрывались, вытаскивая застрявшие машины, повозки, увязших до брюха лошадей. Хотя на самом-то деле передышка оказалась кстати для обеих сторон. Нашим войскам она предоставила то самое время, которое требовалось для восстановления рухнувших фронтов.
Но и немцы в наступлении выдохлись, понесли потери. Теперь подвозили по железным дорогам подкрепления, восполняли израсходованное топливо, снаряды. Ко всему прочему, дожди подорвали сопротивление советских армий, державшихся в окружениях. Снабжение к ним доставляли по воздуху, а сейчас самолеты не могли подняться с раскисших аэродромов. Кончались боеприпасы, и немцы оттесняли наших солдат в леса и болота. Они голодали, мокли и мерзли без крыши над головой, в летнем обмундировании. Больные и изнеможенные, падали духом. Поодиночке, группами, а потом сплошным потоком потекли сдаваться. В двух котлах, вяземском и брянском, немцам досталось еще 680 тыс. пленных. Всего же за первые полгода войны в немецком плену оказалось 3,9 миллиона человек! 80 % от довоенного состава Красной армии! Вооруженные силы приходилось создавать заново – из необученных новобранцев, ополченцев, досрочных выпусков училищ. А это, в свою очередь, вело к ошибкам, просчетам, лишним потерям. Кто мог спасти Россию, кроме Господа?