© Владимир Дмитриевич Романовский, 2015
© Владимир Дмитриевич Романовский, иллюстрации, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Глава первая. Брат и сестра
Болярин Нещук, молодой и деятельный, явился в детинец в компании двух стражников. Стражники сопровождали его на тот случай, если Нещук вдруг вспомнит о каких-нибудь неотложных делах и задумает повременить с визитом, а то и вовсе забудет – люди бывают порою так рассеянны!
В детинце его препроводили в недавно реконструированный терем и ввели в гридницу, где на столе вместо яств и вин лежали хартии, письмена на бересте, грамоты, фолианты, и прочая дребедень, а на полированном скаммеле сидел какой-то рыжий тип в богатом киевского покроя платье и рассматривал фолиант в кожаном переплете. Нещук, человек неглупый, сразу смекнул, что тип этот непрост и занимает какое-то важное положение при посаднике.
– Ты Нещук, болярин из рода Котова, проживающий в Ремеслах? – спросил тип, не вставая.
– Да, это именно я, – с достоинством откликнулся Нещук. – С кем имею честь и хвоеволие?
– Служитель княжеской казны, именем Яван, – ответил тип.
– Яван? Говоришь ты странно, Яван. Вроде как ковши говорят, – с наигранным недоумением заметил Нещук.
– Да, – подтвердил Яван.
Он кивнул ратникам, и они удалились.
– Ну, это не беда, Яван, – сказал Нещук, внимательно изучая собеседника. – Не все ковши твари продажные, я и порядочных встречал.
– Ничего удивительного, – согласился Яван.
– Есть, правда, в Киеве такие … эта … печенеги, – сказал Нещук, стараясь вызвать Явана на доверительный дружеский разговор. – Я вижу, ты не из них. По секрету скажу тебе – такой народ противный! Я, когда был в Киеве, имел возможность любоваться. Дикие они, а позволено им многое.
– Ты прав, – снова согласился Яван, откладывая фолиант в сторону и в свою очередь внимательно изучая Нещука. – Нет, я не из них. Я из межей.
– Межей? Это кто же такие?
– Это, вроде, иудеи.
– Иудеи? – протянул Нещук. – Это как же?
– В Библии упоминаются.
– А, да? Древний какой-нибудь народ?
– Относительно, – сказал Яван. – Есть и древнее. Я, впрочем, не знаток. Но, говорят, они составили заговор и владеют всем миром.
Нещук очень натурально удивился.
– Правда, что ли?
– Не знаю точно, но похоже на то, – сказал Яван неопределенным тоном. – Впрочем, это совершенно не относится к нашему с тобою теперешнему делу. Не от их имени говорю я с тобою, болярин, а от имени князя.
– Киевского?
– Нет, зачем же. Новгородского. Власть Киева на Новгород ведь более не распространяется, не так ли?
– Да, то есть, нет, – сказал Нещук. – И это, наверное, хорошо.
– Это не мое дело, – сказал Яван. – Мое дело – следить.
– Ага, – осторожно сказал Нещук. – Это тоже хорошо. У нас есть тут за кем последить. Такой, знаешь, народ кругом … Ты, значит, спьен княжеский?
– Нет, – сказал Яван. – Что ты, что ты. Вовсе я не спьен. Я слежу, чтобы в делах денежных, к которым по глубокому общественному убеждению род и народ мой имеют склонность, порядок был в пользу князя.
– О, – уважительно сказал Нещук. – И как же ты за этим следишь, Яван?
– Разбираю письмена да грамоты, считаю дань, смотрю, не обманывает ли кто князя, – объяснил Яван. – И если вижу, что обманывают, докладываю князю, а он наказание назначает.
– Да, это важная работа, – сказал Нещук. – Такие как ты нам очень нужны, очень. А то ведь люди, ежели за ними не следить, обманывать любят.
– И князь думает так же, – заверил его Яван. – Но что-то сложно у вас тут все, в Новгороде, по правде сказать. Вот если бы я киевскому князю служил, все было бы проще. Посоветовал бы ему взять под стражу всех межей, и дело с концом. Оно, конечно, не все межи у князя воруют, и не все, ворующие у князя – межи. Но все-таки. А в Новгороде труднее, ибо межей нет. Как тут узнать, кто ворует? Вот и приходится письмена корявые разбирать. К примеру, вот в этой самой грамоте написано, что некий болярин Нещук освобожден от дани на год, ибо строит он укрепления.
– Так и написано? – спросил Нещук.
– Да, представь себе. Позволь у тебя спросить, где именно ты их строишь, эти укрепления.
– Э … где?
– Да. Где.
– Ну, как. На окраине. Там, где стена. Сразу за нею.
– Это хорошо.
– Да?
– Еще бы! Вот если бы ты их строил где-нибудь в Литве, так какая от этого князю польза?
– Никакой.
– Вот именно! Наоборот, вред был бы великий, потому что бы их тогда литовцы бы использовали. Против князя.
– Да.
– А ты строишь на окраине. На какой именно, позволь спросить?
– Ну, на какой … всего не упомнишь.
– А ты постарайся.
– Ну, вроде бы, возле Кулачного Конца.
– Да? Странно.
– Зачем же странно?
– А вот тут написано, что ты собирался строить укрепления у Черешенного Бугра.
– А! Точно, точно. Это я перепутал. Теперь вспомнил. Именно там и строю.
– А это еще более странно.
– Почему же?
– Я туда вчера ходил. К Черешенному Бугру.
– Зачем?
– Я там прогуливался.
– Почему же именно там? Разве уж не стало в Новгороде приятных мест?
– Знаешь, есть приятные. Совершенно с тобою согласен. Но иногда мне что-то в голову взбредет, так хоть кисель не варись – должен исполнить. Такой я человек. Ночей не буду спать, если не исполню.
– Ага. Не ограбили тебя там? Там лихих людей много.
– Я об этом подумал. Потому и взял с собою десять ратников.
– Десять! Сколько хлопот из-за одной прогулки!
– Зато какие результаты!
– Какие же?
– Девушка, с которой я там гулял, очень впечатлилась. Ее теперь можно голыми руками брать. Вся моя.
– Да? Интересно. Что же ее впечатлило до такой расслабленной степени?
– А удивилась она. Идет и говорит – Яван, говорит, а где же укрепления, ведь ты мне обещал показать укрепления! А я ей – они пали от одного взгляда прекрасных глаз твоих. А ей такого никто раньше не говорил.
– Да, действительно сильно. Надо запомнить.
– А ты все-таки скажи, почему не строятся укрепления?
– Я, Яван, не знаю почему. Я думал – строятся. Распустились работники, вот что. Ну да я скоро там порядок наведу. Уж это точно.
– Нет, не нужно.
– Почему же? Раз обещал, надо делать. Я от своих обещаний никогда не отступаю.
– Это делает тебе честь. Однако дань придется заплатить, и виру еще.
– Дань? И виру?
– Всю дань за прошлый год. И виру за неуплату.
– Послушай, Яван. Ты ведь человек добрый и честный.
– По разному. От обстоятельств зависит.
– Но ты ведь не чужд содействию за вознаграждение?
– Что ты, конечно не чужд.
– Ну вот и славно. Сорок гривен ты свои получишь. Завтра же.
– За что же это?
– За то, что скажешь князю, что укрепления строятся. А я уж не подведу – скоро начну их строить.
– Да? Хмм. А как зовут зодчего, который будет их строить? У тебя есть кто на примете?
– Конечно. Зодчий Лапа.
– Не могу.
– Что не можешь?
– Сказать так князю. Не могу. Позавчера я был у зодчего Лапы, и он мне сказал по очень большому секрету, что получил от тебя вознаграждение за содействие в размере пятидесяти гривен.
– Хорошо, я дам тебе шестьдесят.
– Нет, не надо. Лучше дай князю триста восемьдесят. Дань триста сорок, и сорок гривен виры. Награди князя, и он тебе посодействует. Прибавь к этим деньгам еще сорок за церкву.
– За церкву?
– Тут есть запись, что ты пожертвовал двадцать четыре гривны на строительство церквы. На самом деле дьякон Афанасий получил от тебя десять гривен. И написал князю, что церква строится.
– Афанасий врет.
– Я тоже так думаю. Я думаю, он получил от тебя не десять гривен, а больше. Вчера его взяли под стражу, а на его место назначили другого дьякона. Он произвел проверку и сказал, что даже котлован для фундамента не начали еще копать.
– Попы вечно все путают. И то сказать – греки. Кто их знает, что они говорят. Я мог дьякона как-то не так понять. Я не знаю греческого.
– Оно так, но я-то знаю греческий, – сказал Яван. – Дьякон сказал, что ты хороший человек. Так вот, даю тебе, хороший человек, три дня сроку. Принеси, Нещук, всю сумму сюда, я выпишу тебе расписку, и содействие князя будет так велико, что он с большой радостию в сердце своем возьмет да и не посадит тебя в темницу на три года.
– Ты не забывайся, Яван, – сказал Нещук строго. – Ты не балуй словесно без повода. Кто ты такой! И кто я. Я вот сейчас пойду и пожалуюсь болярину Паршу.
– Это хорошая мысль. Так и сделай.
– Он не допустит, чтобы честные землевладельцы терпели обиды в детинце, оскорбления от … кто ты такой, говоришь?…
– От межа.
– Вот. От межа. Который, к тому же, ковш.
– Конечно не допустит. Как, например, неделю назад он не допустил, чтобы я его оскорблял. Не допущу, говорит.
– Вот видишь!
– И заплатил все до последней сапы, предупреждая оскорбления. Четыреста восемьдесят гривен. Из них пятьдесят – серебром, новой чеканки, с портретом князя нашего.
– Он … заплатил?
– Да.
– Он был должен?
– Он сказал, что в этом году у него на полях ничего не выросло, а в лесах ничего не водится. Как и в озере. И нужно восстанавливать хозяйство.
– И что же?
– Я послал человека посмотреть, и, может быть, помочь советом. Сделать так, чтобы росло и водилось. Человек обнаружил, что добрый Парш ошибся. И растет, и водится, и дань собирается исправно. У Парша было всего лишь предубеждение противу уплаты князю княжеской доли. Но оно быстро прошло, это предубеждение. Три дня, Нещук.
***
В глубокой задумчивости Нещук вернулся домой. Денег, какие требовал Яван, дома не было. Времени, чтобы послать людей собрать со смердов дань, тоже. Следовало одалживать, возможно под большой надстрой.
– Кедр! – крикнул Нещук.
Опрятный холоп, служивший в доме экономом, вошел и поклонился.
– Сестренка твоя хочет тебя видеть, болярин, – сказал он.
– Какая сестренка?
– Известно какая. Какая в отъезде была. А нынче вернулась.
– А, да? Ну, леший с ней. Не до нее сейчас. Беги к Вострухину Мельнику, проси у него двести гривен. Под любой надстрой. Потом к Бескану, проси триста. И для ровного счета к Бажену, у него возьмешь еще двести.
– Бажен в отъезде.
– Да? Ах ты, хорла, как некстати. Проси у Бескана пятьсот. Может, у сестры деньги есть? Муж ее … Впрочем, ладно. Беги к Бескану, а сестру пригласи сюда. Вот, пожалуйста, съездил князь наш замечательный к ковшам, научили его ковши, как людей приличных обирать.
Кедр поклонился и вышел. Через некоторое время в гридницу вошла сестра Нещука, именем Любава. Одета она была так, что Нещук поднял удивленно брови, несмотря на то, что отличался хорошими манерами и не обычно не допускал чрезмерно выразительной мимики. Вся одежда на сестре была с чужого плеча – и рубаха, и понева, и … Волосы странно как-то уложены. Э, да она ж в лаптях! Ну и ну.
– С возвращением, сестренка, – сказал Нещук.
– Здравствуй, брат. Ты не возражаешь, я присяду? Очень устала.
– Садись, обязательно садись, – сказал Нещук. – Что нового? Как путешествовали?
– Муж мой погиб, – сказала она.
– Вот как! … Мир его праху. А что случилось?
– Я не хочу сейчас об этом говорить, брат мой.
Как-то даже неудобно заводить разговор о деньгах, подумал Нещук. Что же делать? Судя по виду, у нее нет ничего. Муж погиб, надо же. Канул в Лету, и, видимо, вместе с деньгами.
– Устала я, Нещук, устала. Вернулась я вчера, а сегодня меня выгнали из дома.
– Как! – сказал Нещук. – Какого дома? Твоего собственного?
– Да.
– Кто?
– Новые жильцы. Просто выставили за дверь. И вот, видишь ли, я здесь вся, в чем есть.
– Это невежливо!
– Да.
– Это просто свинство. Как! Хозяйку дома! До чего мы погрязли в варварстве! Нет, все-таки Новгород – слишком северный город. Никогда здесь не будет ни хороших манер, ни порядочных отношений между людьми. Какие-то разбогатевшие смерды, небось?
– Возможно. Они мне не сказали, кто они.
– Я этого так не оставлю. Я пойду к князю, сестра! Нет уж, это им придется забыть. Распустились!
– Нещук, брат мой, – сказала Любава. – Мне неудобно тебя об этом просить, но мне нужны деньги.
– Да, я понимаю, – ответил он, умеряя пыл. – Да, сестренка. Ты подожди немного только. Недели через две я смогу тебе дать денег. Не много, но смогу.
– Мне нужно сейчас.
– Сейчас? Очень жаль. Очень, очень. Сейчас – такое положение, сестра … тут ко мне давеча приходили двое … Любо-дорого … видела бы ты … водили меня в детинец. Три дня сроку дали собрать нужную сумму, а иначе плохо будет. Эх! Приехала бы ты на неделю раньше.
– Тогда, если ты не можешь дать мне денег…
– И хотел бы, сестра. Ты знаешь, семейные связи в нашем роду крепки, на них все и держится. Но не могу я сейчас.
– Тогда позволь мне у тебя немного пожить. совсем недолго. Мне некуда больше пойти.
– Ах, сестра, как можешь ты так говорить! Некуда пойти! Столько друзей, столько хороших знакомых! Да от тебя в этом городе все без ума! Ты, сестра, в завидном положении по сравнению со мною! Нет, нет, я нисколько не умаляю твое горе. Но пойми – это мне некуда пойти. Не сегодня-завтра явится стража, и у меня отнимут дом и даже носильную одежу. Безделушки, фамильное золото – все. Я не могу поставить тебя в такое положение, чтобы вдруг, пришедши за мною, стража нашла бы заодно и тебя, и чтобы мой позор тебя коснулся! Нет, нет. Нельзя. Береги честь семьи, сестра. Пойди к подругам. О, богиня луны, да всякий в этом городе почтет за честь предоставить тебе дом и стол. А я – всего лишь бедный гонимый должник. Сегодня я еще похож на себя вчерашнего – беззаботного, легкомысленного, веселого, а завтра я буду укуп презренный и, поскольку я ровно ничего не умею, кроме как тратить со вкусом деньги, меня по истечении срока отдадут в холопы и будут пороть кнутом. И буду я где-нибудь прислуживать, пригибаясь, в каком-нибудь доме, обитатели которого еще вчера считали за честь поклониться мне на улице и осведомиться о состоянии моего здоровья. Как преходяще всё, как зыбко, сестра!
– Я пойду к князю, – сказала она.
– Не думаю, что он тебя примет. Иди лучше к друзьям – хоть к своим, хоть твоего бедного мужа. Тебе везде будут рады. А мне нужно заняться делами, сестра. Может, что-то еще и удастся спасти. Вот какие мы с тобою несчастные, сестренка – мы, чьи предки породнились с Хельей Псковитянкой! Как несправедливо это, как несправедливо! Ты, как найдешь себе угол, дай мне знать тотчас же, потому как, кто знает, возможно очень скоро тебе придется потесниться, чтобы и мне там место нашлось. Как мы несчастны.