Часть вторая
Глава 1
По возвращении из отпуска Судоплатов занял более высокую должность: учтены были заслуги, опыт, знания, кругозор. Разумеется, повышение принесло удовлетворение. Хотя жизнь складывалась таким образом, что не оставляла места для радости, даже по столь значительному поводу.
Дошёл слух о том, что член комиссии ЦК ВКП(б), старший майор госбезопасности Яков Серебрянский, давший высокую оценку операции по дестабилизации деятельности ОУН, арестован. Судоплатов давно по достоинству ценил способности этого необычайно компетентного руководителя, был наслышан о его заслугах перед страной и глубоко переживал трагическую новость. Разумеется, молча, как и остальные коллеги.
Конечно, он не мог знать обстоятельств, предшествовавших аресту Якова Исааковича, не знал, что ему формально инкриминируется. Это было и необязательно. Вероятнее всего, привычный стандарт: обвинение в контрреволюции, попытке свергнуть советский государственный строй, восстановить капитализм… и чёрт знает что ещё могли наплести. Возможно, и обвинение в шпионаже. В пользу какого конкретно государства, значения не имело. Следователи сочинят сами. Даже не позаботятся хотя бы о внешней правдоподобности. Главное – придать «делу» весомость!
Иногда невольно приходила ужасающая мысль: вдруг аресты справедливы? Как Павел Анатольевич ни гнал её от себя, мысль эта, точно застрявшая глубоко заноза, вселяла сомнения, сбивала с толку, терзала… Не хотелось верить. И снова одолевали сомнения. К тому же Серебрянский был не один. На памяти был и Шпигельглас…
Всё это угнетало Судоплатова. Но как изменить ситуацию? Избавить невинных от мук, терзаний, несправедливости? Тем паче что и обстановка на мировой арене всё более накалялась.
Всё это, вместе взятое, подвигло Судоплатова на, казалось бы, безрассудный шаг: пренебрегая правилами служебного поведения и естественным чувством самосохранения, он обратился с пространной запиской в коллегию НКВД СССР.
Обрисовав бедственное положение заграничной агентурной разведки из-за крайне низкого уровня компетентности уцелевшего кадрового состава, Судоплатов предложил безотлагательно пересмотреть ряд дел бывших чекистов-нелегалов, осуждённых советским судом, возможно, по недостаточно убедительным основаниям. Фамилий не называл умышленно. Как бы мимоходом упомянул Особую группу. О бывшем её руководителе – ни слова.
Глава 2
Незадолго до описанных выше событий на партсобрании наркомата обсуждалось персональное дело коммуниста Виктора Семёновича Абакумова. Ему инкриминировалось злоупотребление служебным положением во время следственных действий: оскорбление заключённых, провокации, а в отношении арестованного чекиста разведчика-нелегала Зубова и рукоприкладство. Подобными методами следователь Абакумов добивался от подследственных признания в несовершенных ими преступлениях.
Сотрудники ИНО НКВД, вопреки бытовавшему правилу не вмешиваться, сумели Петра Зубова отстоять. Дело прекратили; Зубова восстановили на прежней работе. Немалая заслуга в том руководителей ИНО Артура Христиановича Артузова и Сергея Дмитриевича Шпигельгласа. Они пользовались непререкаемым авторитетом не только в ИНО, но и у подавляющего большинства оперативного аппарата наркомата.
На это партсобрание пригласили и руководителя Особой группы старшего майора ГБ Серебрянского, поскольку Зубов по роду своей работы соприкасался с ним. Предложений было два: первое – исключить Абакумова из членов ВКП(б), второе – объявить строгий выговор с занесением в учётную карточку и уволить из органов НКВД.
Если за исключением чекиста из партии, как правило, следовал арест с непредсказуемыми трагическими последствиями, то второе наказание, оставляло шанс на жизнь.
Присутствовавший на собрании Серебрянский, говоря о Зубове, характеризовал его как добросовестного специалиста, честного чекиста, до конца преданного партии. Коснулся и Абакумова. Осудил его аморальные поступки, но заметил, что тот ещё молод, взысканий не имел, и потому мера наказания должна быть воспитательной. Предложил ограничиться выговором. Возникло и другое предложение – перевести коммуниста Абакумова из членов партии в кандидаты, но оставить в органах НКВД.
Партсобрание согласилось с последним. И Абакумова, понизив в должности, оставили в органах.
Через год с небольшим Абакумова восстановили в правах члена партии, вернули на прежнюю должность в следственную часть. Некоторое время спустя даже присвоили очередное звание. Абакумов набирал очки.
Спустя ещё несколько лет неожиданные события заставили сотрудников ИНО вспомнить об Абакумове. Вспомнили и не могли простить себе некогда проявленную гуманность: среди арестованных сотрудников ИНО, невзирая на их огромные заслуги перед Советским государством, оказались и уважаемые руководители внешней разведки Артур Артузов и Сергей Шпигельглас. Их приговорили к высшей мере наказания.
Как оказалось, к следствию приложил руку исполнявший к тому времени обязанности начальника следственного отделения НКВД СССР Виктор Абакумов. В камеру внутренней тюрьмы на Лубянке вернули и Петра Зубова; вслед за ним и начальника Особой группы Якова Серебрянского, некогда заступившегося за Зубова и Абакумова. Поистине, ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным!
Абакумов забыл обещание товарищам по партии не повторять при ведении следствия произвола. Тогда, на партсобрании, он просил у коммунистов прощения, заверял, клялся. Теперь отплатил им за своё унижение. Мстил. Жестоко.
На костях своих жертв Абакумов делал карьеру и не замечал, что и для него самого уже обозначился аналогичный исход.
Старый работник ГПУ, испытавший на себе метод ведения дознания Абакумовым, в сердцах поделился с Судоплатовым:
– Я убеждённый атеист, далек от предрассудков. Но, по мнению верующих, «Бог не бьет своих отступников палкой». Абакумов же выбивает от подследственных нужные показания. Безнаказанным ничто на свете не остаётся. Увидите! Мы ещё доживём до возмездия.
Слушая изрядно настрадавшегося и чудом выжившего чекиста, Судоплатов ещё больше огорчался:
– Несомненно, возмездие наступит. Но сколько ещё безвинных людей пострадает! – Про себя же думал: «Разве в одном этом сукином сыне дело?»
Судоплатов был прав: абакумовы существуют лишь потому, что нужны стоявшим над ними. Система всеохватного произвола была устроена таким образом, чтобы страх висел над всеми, в том числе и над теми, чьими руками творились фальсифицированные дела. Периодически молох перемалывал и их жизни, превращая вчерашних палачей в жертвы.
Некоторые чекисты, предвидя арест и зная, чем он завершится, не выдерживали мучительных ожиданий и кончали самоубийством. Нередко так же поступали и находившиеся в длительных служебных командировках за рубежом, получив приказ наркомата вернуться в Союз.
Случалось, разведчики-нелегалы, понимая, с какой целью их отзывают, и не чувствуя за собой никакой вины, но уже узнав об аресте начальника или подчинённого, сослуживца, родственника, отказывались возвращаться. Одни отходили в сторону от какого-либо участия в политике; другие шли на службу к потенциальному противнику; третьи, не желая изменить Отечеству и зная, каким мукам будут подвергнуты, накладывали на себя руки.
Время от времени в карающее жерло наркомата попадали и самые высокие его руководители, ещё недавно обладавшие, казалось бы, неограниченной властью.
Глава 3
…Серебрянский терялся в догадках, думая о судьбах учёных-физиков – немецких евреев. Порой приходил в отчаяние при мысли, что их просто-напросто оставили без надлежащего внимания. Гнал эти грустные мысли, надеясь, что подобного не случится: «Среди учёных много именитых людей. С Нильсом Бором проводили совместные исследования; с Эйнштейном обменивались достижениями; с супругами Кюри дружили… Не везде же сидят кретины! Наверняка уже разобрались, – прикидывал узник. И тут же спохватывался: – А если нет?»
Уставший от изнурительных допросов Серебрянский чаще, чем прежде, вспоминал, сколько сил и нервов потребовалось, чтобы убедить этих выдающихся учёных уверовать в преимущество социалистической системы. Доказать, что только она – единственный гарант науки, служащей интересам человечества.
Оставаясь в полном неведении о судьбе этих людей, Серебрянский не переставал думать о них, даже когда следствие исчерпало все «возможности» допросов и дело шло к завершению. Тешил себя надеждой, что его люди сумели-таки переправить около десяти именитых учёных в Союз. В том, что близится его конец, Яков Исаакович не сомневался. Свыкся с такой мыслью. Со дня ареста перевалило на третий год… За что? За то, что руководил Особой группой ещё в ВЧК, затем в ОГПУ, потом в НКВД? Свой хлеб работники Особой группы оправдывали. К тому же её состав неизменно оставался небольшим. Всего полтора десятка специалистов.
Зарубежная часть агентуры была гораздо многочисленней. И разнообразнее: от рядовых клерков и маклеров, портовых грузчиков и докеров, официантов и администраторов отелей, служителей казино и водителей такси до комиссаров полиции и известных политических деятелей, статс-секретарей министерств и учёных с мировым именем.
Лишь незначительная часть этих людей удостаивалась денежного вознаграждения. Не столько за опасную работу, сколько на покрытие расходов. Другие же сами оплачивали затраты, связанные с разведывательной работой, а некоторые вообще финансировали деятельность единомышленников.
При этом их политические взгляды не всегда совпадали. В то же время всех объединяла общая антифашистская позиция. Поэтому все без исключения симпатизировали Советам. Считали «красную» державу флагманом борьбы с нацизмом, возлагали надежды на её способность нанести поражение распространявшемуся по планете, как чума, гитлеризму. Для антифашистов СССР представлял собой единственную страну в мире, располагавшую необходимыми возможностями справиться с нацизмом. Так было до сближения СССР с Германией.
Глава 4
Серебрянский подыскивал толковых, умных, обязательных людей. Тщательно отбирал самых надёжных, способных без лишнего шума и суеты незаметно выполнять задачи. И эти люди становились для Особой группы незаменимыми, бесценными. Дорожили доверием своего руководителя, некоторые боготворили его.
И вдруг ошеломляющее известие: руководитель не даёт о себе знать! Связь прервана. Слухи неутешительные. Обеспокоенность росла с каждым днем. Воцарилась мучительная неопределённость.
Попадавшие на страницы газет сообщения о происходивших в СССР арестах и казнях озадачивали агентуру, вселяли тревогу, настораживали. Толком никто ничего не понимал. Никакой ясности. В тех же газетах появлялись опровержения слухов. В том числе и от посетившего Советский Союз Лиона Фейхтвангера. Но он, по сути, мало что видел и ничего толком не понял во время визита в СССР. От всего главного, что могло открыть глаза, его преднамеренно уводили. В результате он покинул страну очарованный фасадом, энтузиазмом народа, размахом новостроек…
Гости в основном побывали в незнакомой стране с завязанными глазами и заткнутыми ушами. Пожалуй, лишь Андре Жиду удалось в некоторой мере разглядеть реальную жизнь страны. Но его справедливое, хотя и поверхностное заключение, вызвало бурю опровержений и гнев защитников социалистического режима.
По-разному оценивали проходившие в Москве судебные процессы над «врагами народа» и другие известные в мире деятели. Сбитыми с толку оказывались и люди, привыкшие объективно оценивать события. Трезво и демократично мыслящие европейцы весьма смутно представляли себе большевистский режим и его правителя.
Новая волна горячих споров возникла после заключения СССР пакта о ненападении и договора о дружбе с Германией. Только и слышалось: как могли Советы пойти на сближение с нацистами? К чему приведёт советско-германский альянс? Неужели Сталин до сих пор не понял, что представляет собой Гитлер? Как мог Сталин пойти на сотрудничество с нацистами после того, как они истребили германскую компартию? Означает ли договор о дружбе с Германией альянс большевизма и нацизма? Будут ли в СССР преследоваться евреи, как в Германии? Как мог Сталин провозгласить тост за здравие Гитлера, поставившего перед собой цель уничтожения большевизма? Этикет обязывал? Какую позицию должны занять антифашисты? Правда ли, что в Советском Союзе преследуются антифашисты?
За пределами СССР в среде прогрессивной интеллигенции наметился раскол. Правые торжествовали, упрекая антифашистов в слепоте. Антифашистскому движению, идеям демократии, не говоря уже о коммунистической идеологии, был нанесен серьёзный удар.
Попытки отдельных функционеров разъяснить цели, преследуемые Советским Союзом при заключении с Германией пакта о дружбе и ненападении, не имели успеха. Доводы звучали расплывчато, беспомощно, неубедительно, примитивно.
Вдобавок нацистам удалось арестовать и заключить в тюрьму вождя Коммунистической партии Германии Эрнста Тельмана. Внезапно смолк Коминтерн. Будто это не он во всеуслышание заявлял о своей непримиримости к германскому нацизму и итальянскому фашизму. Становилось очевидно, что Коминтерн лишен какой-либо самостоятельности и полностью находится под властью Сталина.
Престиж Советского государства на мировой арене падал, оно подвергалось резкой критике. ВКП(б) и НСДАП Германии ставили в один ряд как близких партнёров с родственными интересами, целями, методами.
Припоминались слова Сталина, произнесённые им несколько лет назад в отчётном докладе XVII съезду партии: «…фашизм, например, в Италии, не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной».
Если раньше мало кто обратил внимание на эти слова, то теперь им придавалось принципиальное значение. Подчёркивалось, что они сказаны как раз в то время, когда на улицах Рима и Милана чернорубашечники Муссолини отлавливали коммунистов. В самой же Германии к середине тридцатых годов две трети функционеров компартии были ликвидированы. Остальные содержались в тюрьмах и концлагерях. Охота шла не только на коммунистов, но и на тех немцев, которые в своё время проявляли лояльность к Советскому Союзу. Его открытые сторонники рассматривались как государственные преступники.
В отличие от сталинского, гитлеровское руководство из-за изменения внешней ориентации лишь подкрасило фасад, притом на весьма короткий срок, ничуть не изменив нацистским принципам. Открыто, даже в беседах с наркомом иностранных дел и председателем Совнаркома СССР Молотовым, говорилось, что в Германии коммунизм полностью искоренен.
Советская же сторона вела себя так, что в СССР начали преследовать непримиримых противников германского фашизма. Это стало достоянием зарубежной прессы, и советскую внешнюю политику заклеймили позором.
Европейцы не только прогрессивных, но и умеренно-консервативных взглядов пришли в полное замешательство.
За пределами Советского Союза люди не понимали истинных мотивов происходившего. У наблюдавших за яростной борьбой руководства ВКП(б) с европейскими социал-демократами, которых винили в уступках нацистам и называли не иначе, как «социал-соглашателями» и «социал-предателями», невольно возникал вопрос: разве не руководители Советского Союза Сталин и Молотов пошли на сближение с главарями нацистской партии и её фюрером? Разве не они заключили с ними пакт о ненападении и договор о дружбе?
Стало очевидно и другое: Коминтерн превратился в придаток центрального партийного аппарата Москвы. После заключения СССР договора с Германией даже те, кто вопреки всем фактам смотрели на происходящее сквозь розовые очки, отбросили их прочь.
Сталин заметил, насколько изменилась ситуация, и тут же дал указание усилить пропагандистскую работу. Надо отдать ему должное: многое удалось. Разумеется, внутри страны. Здесь он всегда добивался своего. На Западе же его пропагандистские усилия приносили весьма скудные результаты.
Резкий поворот во внешней политике генсека объяснялся несговорчивостью руководителей правительств европейских стран, и прежде всего Англии и Франции. Переговоры с ними оказались бесплодными. Но была и другая, более веская причина: экономическая отсталость страны и неподготовленность армии к войне с сильным противником. Понимая это, советские руководители стремились любыми путями выиграть время, чтобы наверстать упущенное и укрепить необходимый военно-экономический потенциал.
В то же время могло казаться, что не все средства исчерпаны для достижения согласия с Англией и Францией и тем самым преграждения пути фашизму. Но нельзя забывать, что лидеры этих государств на протяжении последних лет шли на поводу у германского фюрера, соглашаясь на уступки. В результате с карты Европы исчезла Австрия, а затем Чехословакия. В Африке – Абиссиния, отданная с их молчаливого согласия Италии. Теперь же они не прочь согласиться и на альянс с Гитлером при условии, что новые аннексии пойдут за счёт большевистской России.
Могло также казаться, что Сталин не питал неприязни к нацизму и его лидерам. Что гитлеровский режим был намного ближе его мировоззрению, нежели буржуазная демократия. Конечно, он ловчил, изворачивался, но вида не подавал. Не в его это характере. В то же время он хорошо знал цену и европейским, и нацистским руководителям. Считал, что они стоят друг друга.
Лозунги и их реализация – нередко всего лишь удобное прикрытие непопулярных целей. Большевистский генсек шёл на союз с нацистским фюрером почти без всяких усилий, отбросив им же провозглашённые идеологические постулаты. Не считаясь с судьбами миллионов своих граждан, поверивших ему. Предав их, без сомнений, сожалений, зазрения совести.
Для Сталина и его окружения главным стало достижение собственных целей, чему они и отдавали все свои силы, делая вид, что действуют во благо народа. В действительности же ради удержания власти. Потому и наращивали мощь страны, укрепляя её военный потенциал, старались расширить экономическую базу. Подавляя при этом малейшее неповиновение, проявление инакомыслия.
Глава 5
В этот весьма мрачный период жизни страны подавляющее большинство зарубежных групп, сколоченных Серебрянским и его людьми, чтобы разобраться в ситуации, приостановили диверсии против нацистской Германии.
Группы предназначались для борьбы с агрессором на случай войны. Их долго готовили, каждого члена обучали индивидуально, создали для них специальные «базы», обеспечили необходимой техникой. Предстояло кое-что привнести новое в структуру работы и прикрытия, сделать и многое другое, постоянно требовавшее усовершенствования.
Некоторое время спустя группы Серебрянского, несмотря на его загадочное исчезновение, возобновили деятельность, однако не всегда так, как планировалось; приходилось вносить неизбежные в таких случаях коррективы.
Всё было готово для того, чтобы в нужный момент приступить к выполнению заданий. Каждый знал свои функции. И, что существенно, за всё время не было ни утечки информации, ни тем более измены. Этому руководство Особой группы придавало исключительно большое значение. Агрессор известен. Его подготовка к войне очевидна. Но не всё запланированное удавалось осуществить. Чередовались события, менялась обстановка, другими становились люди. Приходилось не только держать ухо востро, но и не выпускать никого из поля зрения, искать былые контакты. Всё тщательно выверять, чтобы не попасть впросак.
В связи с разрывом, а затем и противостоянием былому Центру боевикам пришлось многое менять. Разочарование в связи с заключением СССР договора о дружбе с Германией переносилось невероятно болезненно.
Особую озабоченность вызывала у руководителей групп сложность приобретения взрывных механизмов. Основные детали к ним были на исходе. Новые не поступали. Это грозило остановкой деятельности. Выручить обещали шведские друзья, они должны были смастерить «главное устройство». Новый взрывной механизм коренным образом отличался от ранее применявшихся, хотя и устаревших, но срабатывавших безотказно.
Шведы выполнили обещание, но изменилась обстановка: в Норвегию вторглись нацисты. Возникли трудности с доставкой из Швеции «механизма» и ряда «агрегатов» к нему.
Серьёзному риску подвергались люди, на которых была возложена задача провоза через границу взрывного устройства. Когда и эту проблему решили, возникла другая, ещё более рискованная: доставка механизма на судно, намеченное для диверсии. Бдительность проявляли не только нацистские и местные ищейки, но и судовые команды. В случае взрыва они были обречены.
Работать становилось всё труднее. Иногда даже казалось, что проведение диверсий на грузовых судах – дело совершенно бесперспективное и безнадёжное. И всё же время от времени гремели взрывы, эхо которых разносилось по всему миру. Достигало и Кремля.
Всё это было дело рук боевиков группы «Густава» – того самого матроса германского флота, приговорённого к расстрелу и некогда с помощью Серебрянского совершившего побег из тюрьмы.
Глава 6
Таинственное исчезновение Серебрянского вселило в среду зарубежной агентуры растерянность, неопределённость, перераставшую в апатию. Слухи о постигшей его трагедии выбивали из колеи, настораживали, разочаровывали.
Слухи шли волнами. В очередном, говорилось, будто страна, которой боевики посвятили жизнь, выразила им недоверие, и всё сделанное ими поставлено НКВД под сомнение, ведётся следствие. Многие видные работники Центра репрессированы.
Колоссальную обиду нанёс слух о том, что Сталин признал зарубежных боевиков «враждебным элементом, состоящим на службе мирового империализма».
Прежде никто из этих мужественных людей не придал бы значения подобным слухам, счёл бы их злонамеренной фальсификацией, теперь же они воспринимались как соответствующие реальности.
Подтверждением послужил заключённый Советским Союзом и Германией Пакт о ненападении. Последовавший за ним Договор о дружбе стал последним доказательством измены советских руководителей принципам антифашизма. Никто и ничто уже не могло поколебать этот вывод.
Растерянность, бесперспективность изменили людей до неузнаваемости. Изменилось и их отношение к обязанностям, и общий настрой. Словно их лишили сил.
Совсем недавно никто не посмел бы заподозрить, что деятельность исчезнувшего руководителя и его доверенных людей за рубежом может рассматриваться в Кремле как пособничество врагам народа, которых в последнее время клеймили газеты и радио.
Всё это крайне тяжело влияло на бывших сотрудников Особой группы. Образовался некий вакуум, преобладали беспомощность и аморфность. Казалось, будто все они выброшены за борт в бескрайний океан и без каких-либо спасательных средств должны держаться на плаву.
Но это поначалу. Боевики «Густава» сориентировались. Опомнились. Словно очнулись. Во всяком случае, взяли себя в руки. Поразмыслив, оглядевшись, взвесив отдельные обстоятельства, решили доказать, что антифашисты в любых условиях остаются антифашистами до конца. Даже если их предают.
Наметилась новая фаза борьбы. Незыблемым оставалось главное: борьба с фашизмом. Не на жизнь, а на смерть. Вопреки создавшемуся положению, вопреки козням, трудностям, отсутствию руководства.
Это обстоятельство сыграло решающую роль в судьбах боевиков, обласканных в своё время начальником Особой группы Серебрянским.
В «знак признательности» его удостоили в подвале Лубянки отдельной камеры, путь от которой шёл в крематорий.
В бытность Серебрянского руководителем отдельного подразделения разведки и диверсии там не было ни одного случая измены или предательства. Ни со стороны нелегалов, ни со стороны сотрудников аппарата, ни со стороны других подчинённых. Хотя большинство и работали в условиях, когда ничего не стоило «затеряться».
Зарубежная агентура Особой группы НКВД обретала второе дыхание. Её людям, особенно руководителю, было бы гораздо труднее выполнять свои обязанности, если бы у действовавших за рубежом группировок не нашлись потенциальные сторонники СССР. Их помощь порой была едва ли не решающей. Во всяком случае, без неё пришлось бы сталкиваться с труднопреодолимыми препятствиями и отдельные операции потерпели бы фиаско.
Благодаря этой части агентуры, Особая группа получила возможность осуществить за рубежом ряд подрывных акций важного значения.
И всё же вопрос, как быть после заключения Советским Союзом договора с Гитлером, возникал постоянно. Приостановить диверсии? Не топить корабли, следующие с грузом в Германию?
Единства мнений в этих группах не существовало. Этим и пытались воспользоваться разведывательные службы французского Второго бюро, немецкого абвера, английского Интеллидженс сервиса, итальянской ОВРА.
Глава 7
У Якова Исааковича Серебрянского, заключённого внутренней тюрьмы на Лубянке, голова раскалывалась от тяжких мыслей. Ясности – никакой. В одном он не сомневался: бесчеловечность, жестокость начальника следственной части НКВД Абакумова не случайна.
Позиция арестованного: как можно больше наговорить небылиц о своей «преступной деятельности», чтобы завершился наконец этот кошмар и настал конец мукам, обходилась ему слишком дорого, но результата не давала.
Молодой, белобрысый, с раскосыми глазками следователь закусил удила. Понимал, что подследственный признаётся в шпионской деятельности в пользу Абиссинии с явной целью унизить его в глазах начальства, показать его невежество. И это приводило следователя в бешенство. Несостоявшийся спортсмен по метанию молота теперь метал кулаки-кувалды в свою жертву, яростно выплескивая накопившуюся злобу.
…Абакумов, словно тренер после удачного выступления выпестованного им спортсмена, наслаждался работой подручного. Одновременно любовался и самим собой. Внушительный, высокий, стройный, атлетического сложения, голубоглазый, с симпатичной, физиономией, он казался привлекательным. В работе настойчив, аккуратен, педантичен, что отмечалось начальством. Решения принимает быстро, зачастую не раздумывая. Отчего же не любить себя? Не наслаждаться собой? Не ценить?
А как умел он пользоваться властью! Как заставлял других дрожать перед собой, признавать его силу! На пустом месте создавал значимые дела. Из ничего! Если требовалось, с успехом лицемерил. Его жёстокость импонировала вышестоящему руководству. Результаты всегда налицо. Каким образом добыты? Кто бы посмел усомниться?!
Если б могла заговорить в нём совесть! Но она напрочь отсутствовала.
Подручные подражали ему. Старались ни на шаг не отставать от наставника в жестокости. Без неё не могли обойтись как без воздуха. И преуспевали.
Расчётливый, он знал свой недостаток – интеллектуальную ограниченность, ловко скрывал её. Когда не удавалось что-то с ходу понять, хотя бы уловить смысл, лез из кожи вон, стараясь дойти до сути. Умело держал паузу, затем преподносил её как раздумья над абсолютно ясным ему делом. Как творческое осмысление фабулы, доказательств, юридической квалификации преступления и выбора единственно верной меры наказания.
Жестокость и только жестокость! Без оглядки на человечность: решительность и оперативность ценились руководством наркомата. Абакумов был в чести и быстро делал карьеру.
Женщины нередко влюблялись в него с первого взгляда. Он с удовольствием знакомился с ними на вечерних прогулках по улице Горького, вблизи которой жил; на Центральном рынке, куда наведывался по выходным. Особенно любил недолгие прогулки в саду «Эрмитаж», где во время вечернего рабочего перерыва расхаживал по извилистым аллеям, наслаждаясь ароматом маттиол, флоксов, табака. Заводил знакомства, невзирая на постоянно следовавших за ним на незначительном расстоянии двух охранников в серых, одинаковых, как у близнецов, костюмах.
Глава 8
Генсеку Абакумов импонировал: энергичный, бескомпромиссный, хваткий. Не получил и среднего образования, звёзд с неба не хватал. Однако, знал себе цену. Избалован. Прямолинеен. Резок. Чувствуя, что хватил через край, приостанавливался, но потом навёрстывал упущенное.
Эти качества устраивали отца народов. Хотя кое-что и настораживало, но не принципиальное. И вообще, лучше такой, чем изворотливый, с бегающими глазками.
Признание Серебрянского в шпионской деятельности в пользу уже несуществующей Абиссинии сначала вызвало у Абакумова возмущение и озлобление дерзкой попыткой насмешки над следствием. Отвергнув было версию арестованного, как абсолютно нелепую и явно провокационную, Абакумов вдруг вспомнил, что старший майор госбезопасности Серебрянский когда-то действительно бывал в тех краях! И стал рассматривать этот факт, как чрезвычайно важный, требующий серьёзного исследования. В Аддис-Абебе, столице Абиссинии, начальник Особой группы присутствовал на большом празднике по случаю завершения Италией победоносной кампании по завоеванию страны. Более того, Серебрянский находился тогда вблизи трибуны, с которой вождь чёрнорубашечников Бенито Муссолини принимал парад войск, оккупировавших страну и установивших в ней фашистский режим.
Эти данные зафиксированы в «деле». Там же со слов Серебрянского записано: близкий к итальянскому дуче генерал – агент Особой группы НКВД сообщил, что многие армейские подразделения, пройдя мимо трибун, делали где-то поблизости круг и, вклинившись в колонну, снова дефилировали перед Муссолини. Моторизованные части давали третий круг… У стоявших на трибунах гостей создавалось впечатление об армаде войск, которыми Италия располагала в Абиссинии.
Все эти сведения имелись и в докладной Серебрянского, представленной им по возвращении в Москву. Теперь следователь открывал новую, далеко не последнюю главу в якобы небывалой по масштабам антисоветской, контрреволюционной, подрывной деятельности, главными персонажами которой являлись бывший руководитель Особой группы НКВД Яков Серебрянский и его подчинённые. То, что многих из них уже нет в живых, значения не имело. Остались родственники, знакомые, друзья. Поразмыслив над значимостью материалов, следователь пришёл к убеждению, что Серебрянский если и не работал напрямую на Абиссинию, то, несомненно, сотрудничал с итальянской военной разведкой ОВРА, внесшей значительный вклад в оккупацию этой страны. Обеспеченная итальянским генералом возможность присутствовать рядом с трибуной дуче Италии говорила об обширных связях начальника Особой группы.
По заключению Абакумова и его сотрудника, значительная часть сведений, изложенных в протоколах допроса, свидетельствовала о полной дезинформации Советского правительства, которое вследствие этого оказалось введено в заблуждение о действительном положении дел в Абиссинии. Так как бывший начальник Особой группы в прошлом активный эсер, то абсолютно ясно, что все его действия злонамеренно направлены на измену социалистическому строю.
Подобные умозаключения были включены в материалы дела как дополнительные признания преступника. Особому совещанию не оставалось ничего другого, как утвердить заслуженную подсудимым высшую меру наказания.
– Понятно, почему его так влекло в Аддис-Абебу, как стрелку компаса всегда тянет на север, – повторял Абакумов вычитанную где-то или кем-то произнесённую фразу.
И следователь сделал вывод. В столице Абиссинии располагается филиал Римского разведывательного центра ОВРА. Вот где собака зарыта!
Жаль, Серебрянский не имел никакого отношения к Японии…
– К тому же эсер, эсером и остался. В его руках находилась Особая группа, разветвлённая чуть ли ни по всему миру! Огромные возможности для террористической деятельности!
Следователь воспрянул духом: он первым потянул за абиссинскую ниточку! Первым начал раскручивать «дело». Правда, начальник тогда высмеял его. Выругал. Но неожиданно начал прислушиваться. Теперь же сообразил: «дело» обретает огромный масштаб. Наверняка не останется незамеченным руководством наркомата. А может, и выше. Его личный вклад оценят. Правда, об обещанном повышении в должности и звании начальник помалкивает.
Абакумов прервал мечты следователя:
– Разматывай эсера! Не стесняйся! В загашнике у него ещё много предательских дел. Понял? И не тяни!
Глава 9
Между тем в Генштабе вермахта разрабатывались планы кампании «Дранг нах Остен»[3]. В ряде европейских стран и отчасти в Америке уже дали о себе знать «пятые колонны». А на «Великой Украине» не удавалось даже семена посеять. Если они и прорастали, то побеги немедленно срезались! Лишь кое-где уцелели корни…
В Берлине, в отличие от новонаречённых руководителей ОУН, трезво оценивали ситуацию. Втайне тешили себя надеждой: рейх установит с Украиной общую границу. Мечта сбудется, и можно будет наверстать упущенное.
Глава 10
Трагическая участь постигла Особую группу и её начальника Серебрянского после принятия Постановления ЦК ВКП(б) о «недоверии руководящему составу НКВД».
Менее года назад, когда он вернулся из-за кордона, его горячо приветствовали в наркомате, торжественно чествовали в Кремле, вручили орден Ленина. Столь высокой наградой Советское правительство не так уж часто баловало чекистов. Тем более на исходе тридцать седьмого.
Указ о награждении Якова Исааковича Серебрянского был опубликован 31 декабря 1937 года. Не вызывало сомнений, что высшее государственное признание – не за красивые глаза. Тем более что у него они навыкате, большие, карие. Всегда ясные, чистые, спокойные. Будто смотрели на мир индифферентно, отчуждённо. Но это только казалось. Проницательный взгляд мгновенно фиксировал главное и, что любопытно, тотчас же уходил куда-то в сторону. Почти отвлечённый, мельком скользнувший взгляд этот оставался незамеченным посторонними. Ещё одно качество Серебрянского, способствовавшее успеху в постоянно рискованной профессии: он не любил выделяться. Очевидно, потому и сутулился.
На сессии Верховного Совета СССР должны были утвердить план новой пятилетки. Один из пунктов заблаговременно намеченного решения – необходимость срочной механизации сельского хозяйства. Предусматривалось строительство ряда заводов. В частности, по выпуску моторов, без которых поднять экономику страны немыслимо. И обнаружилась масса трудностей.
Генсеку тотчас стало об этом известно. Он сказал:
– Надо их преодолеть! Не такие крепости брали большевики. Пороха у нас хватит. Справимся!
К преодолению неимоверных, возникших при «взятии крепости» трудностей – непредвиденных, неучтённых, а потому вполне закономерных, подключились и стар, и млад. Энтузиазм сочетался с преданностью и особенно – с боязнью: как бы чего не вышло, не сочли бы вредителем. Страх, как дамоклов меч, постоянно висел над людьми. Работали в поте лица своего, жили впроголодь, недосыпали.
В красном уголке или отстроенном на скорую руку Доме культуры по вечерам выходного дня играл патефон. В сопровождении баяна танцевали модный фокстрот, пели про влюблённого ударника труда, повара, из ничего стряпавшего котлеты размером в лапоть, смотрели фильм «Путёвка в жизнь», сражались в шашки, шахматы…
Расходились рано. Предстоял трудовой день. Невозможное делали возможным, лишь бы выполнить в срок наказ «великого Вождя».
А «Вождь» скромничал, говорил: он ни при чём:
– Для чего примешивать сюда товарища Сталина? Товарищ Сталин тоже выполняет волю советского народа. А поскольку такова воля наших людей, значит, такова воля рабочего класса и крестьянства! Значит, и товарищ Сталин, и члены Политбюро, и Центральный Комитет партии подчиняются этой воле народа. Здесь мы все едины, все наравне, все одинаковы: в труде и помыслах на благо народа!
В ответ народ аплодировал до одурения и вновь самозабвенно трудился, не зная ни сна, ни отдыха. Путёвки в дома отдыха и тем более в санатории были крайне редки, в основном для передовиков производства да отличившихся в пропаганде идей партии большевиков.
Люди валились с ног, едва ли не замертво, а на следующий день, чуть свет, снова принимались за работу – неприхотливые, тихие, молчаливые.
Однако задание партии и народа решили выполнить досрочно.
Энтузиазм бил через край. Люди искренне радовались и в то же время испытывали в душе неподдельный страх – как бы кто-нибудь не упрекнул в чём-либо, не придрался, не истолковал случайную ошибку как вредительство. Либо просто не оклеветал. Такое тоже случалось.
…Между тем строительство моторного завода шло полным ходом. Стены росли, станки устанавливали ещё до возведения крыши, рабочие места закреплялись. Со всех сторон лозунги призывали: «Даёшь досрочно!»
И в самом деле, выпускали продукцию. Досрочно! Вопреки прогнозам буржуазных скептиков и доморощенных критиканов, называвших себя специалистами. Назло им состоялось торжественное принятие первой партии моторов.
Восторгу, естественно, не было предела. Радовались от души. Жали друг другу руки, обнимались, хлопали по плечу. И сразу же начали кампанию за перевыполнение плана, брали новые обязательства на увеличение выпуска отдельных деталей, всей продукции в целом. И она пошла! Полным ходом. Но… качество, как выяснилось, не отвечало нужной кондиции.
Не из-за лени, не из-за головотяпства. И конечно, не по злому умыслу. Такое напрочь исключалось. Но сказать об этом в открытую никто не осмеливался. Призывы к бдительности звучали круглосуточно. Во всем мерещились происки врагов. Люди невольно настороженно озирались по сторонам, зачастую не столько искали шпионов, сколько остерегались шептунов, кляузников и просто стукачей. Этих боялись больше всего.
И всё же энтузиазм был на высочайшем подъёме, хотя и не компенсировал пробелы. Они, в частности, выражались в пренебрежении к углублённой подготовке, опыту, талантам и, конечно, необходимым профессиональным знаниям.
Митинговали, совещались, спорили, брали новые соцобязательства: «Решить проблему!», «Освоить новый метод!», «Улучить качество!» А результат по-прежнему неутешительный.
– Хоть убей, ничего пока не выходит, – сокрушался начальник цеха по выпуску подшипников. – И главный технолог ума не приложит.
Информация о неудаче дошла до генсека. В Кремле срочно созвали совещание узкого круга изобретателей, конструкторов, ведущих инженеров, технологов. Выяснилось, напором здесь не возьмёшь, угрозами успеха не добиться. Необходимо время для серьёзных исследований, экспериментов, точное оборудование. Но времени в обрез. Международная обстановка накалялась и грозила неожиданностями. Особенно без необходимого количества надёжных моторов для военной и гражданской промышленности. А тут ещё произошёл казус, к счастью, не замеченный иностранными корреспондентами, аккредитованными в Москве. Во время репетиции военного парада, посвящённого годовщине Октябрьской революции, на Манежной площади с ночи выстроили колонны танков и бронемашин. И, словно нарочно, у двух танков заклинило моторы. Выяснилось: не первый случай. Оба танка пришлось срочно отбуксировать в часть. Но в пути напрочь заглох мотор и на одном из буксировщиков. Танки увезли тракторами. Военное командование лезло из кожи вон, стараясь скрыть ЧП.
В Кремле тотчас созвали внеочередное совещание. В ещё более узком кругу. Ни конструкторов, ни инженеров, ни изобретателей. Присутствовали лишь чекисты – специалисты особого профиля.
На совещании выступил генсек. В отличие от обычного порядка выступать последним, взял слово первым. Говорил необычайно тихо, проникновенно, даже сердечно. Казался на редкость обаятельным. Говорил так, точно всё благосостояние и сама жизнь многомиллионного народа Страны Советов и всего мирового пролетариата, о которых болело его сердце, зависели теперь только от собравшихся в этом небольшом зале людей, ничего не знавших о причине столь высокой чести.
– Конечно, мы освоим выпуск моторов, – уверенно заявил Сталин. – Сомнений нет. Наладим и массовое производство. И здесь сомнения исключены. Однако мотор должен быть изготовлен на основе добротной технологии! Приподняв руку и вытянув полусогнутый указательный палец, Сталин своим хорошо знакомым жестом как бы акцентировал внимание присутствующих на этом факте. Чекисты слушали внимательно и напряжённо, не спуская глаз с вождя. А он в свою очередь оглядывал присутствующих, пытаясь разгадать их реакцию.
– И дело не в самом моторе, а в отдельных его деталях. Их немного. Есть там одна чертовщина, – пояснял он, ещё выше подняв руку и выпрямив палец, будто наставляя на чекистов ствол нагана, – на первый взгляд пустяковая. Так может казаться непосвящённому. Но мы знаем, что небольшой камушек в состоянии опрокинуть огромную гору. В данном случае речь идет о роликах и шариках. В них-то как раз и загвоздка! У наших технологов именно с шариками дело обстоит неблагополучно. Но, к сожалению, только благодаря этим шарикам и роликам могут безотказно вращаться колеса автомашины. Значит, и бронемашины! Также и гусеницы трактора. Значит, и танка! Пропеллера гражданского или спортивного самолёта. Значит, и бомбардировщика, и истребителя! И винт грузового или пассажирского судна. Значит, и сторожевого корабля, торпедного катера или крейсера!
Сталин смолк. Слегка перевёл дыхание и обвёл многозначительным взглядом чекистов, ещё не понимавших, куда он клонит. После недолгой паузы генсек наконец раскрыл свой замысел:
– Причина в технологии… именно в изготовлении этой роликово-шариковой детали. При плохом её качестве мотор может застопориться. Значит, может застопориться вся наша техника. Может застопориться и экономика. Может застопориться и обороноспособность страны. А мы обязаны, как учит нас великий Ленин, никогда не забывать об обороноспособности нашего государства, которое обязаны беречь как зеницу ока!
– Пренебречь мудрыми заветами Ильича – значит встать на путь измены, – продолжал он, – предать интересы народа, обречь государство на гибель. Такого мы не допустим. Поэтому и решили приобрести лицензии на технологию изготовления той самой шарикороликовой штуковины у господ фабрикантов и заводчиков. Такие сделки с эксплуататорами мы иногда практикуем. К сожалению. Обходится нам это втридорога. Но пути иного пока нет. Однако в данном случае господа капиталисты заартачились: запросили такую сумму, что, если бы наши колхозники и колхозницы, рабочие и работницы отдали бы все свои заработки, вплоть до последнего рубля, трудовая интеллигенция сняла бы с себя последнюю пару штанов, мы опустошили бы государственную казну до копейки, нам бы не расплатиться с акулами капитала. Не хотят они, чтобы у большевиков дела стали налаживаться. Понимают, вопрос касается обороноспособности нашего государства.
Сталин вновь скользнул пронизывающим взглядом слегка прищуренных буро-зелёных с карим оттенком глаз по сосредоточенным лицам чекистов и, удовлетворенный их напряжённым вниманием, добавил:
– Здесь чекистам придётся хорошенько пошевелить мозгами, чтобы раздобыть необходимое для налаживания производства добротных шариков. Советский народ будет благодарен. Вы хорошо знаете, что партия большевиков слов на ветер не бросает.
И предложил:
– Возможно, мы отойдем от принятого у нас правила, когда кто-то должен непременно выступить и взять на себя обязательства. Наверное, полезнее будет не выдавать сейчас векселей, лучше хорошенько подумать и уже по конкретному предложению обсудить намеченное мероприятие. Если нет возражений, я пожелаю всем успеха в работе.
На том и завершилось выступление генсека. Как обычно, лаконичное, ёмкое, доходчивое, образное.
Вопросов не задавали. Сомнений, естественно, не высказывали. Срок выполнения не оговаривали. Понимали, он до предела сжат. Задание конкретное. Скидок не будет. Выполнение поручения генсека в ту же ночь возложили на Особую группу, именовавшуюся тогда «Группа Я» – «Группа Якова Серебрянского». Структура, содержание, форма и методы работы, разумеется, особые. Формально группа подчинялась непосредственно наркому внутренних дел, фактически же – генсеку.
Задание – без излишнего шума раздобыть у зловредных капиталистов технологию производства шарикоподшипников – работники Особой группы выполнили. А что, в самом деле, миндальничать!.. Сделали аккуратно, чисто и без малейшего намёка на незаконное вторжение в «чужую запатентованность».
Вождь тоже сдержал слово. Сотрудники Особой группы ещё не успели вернуться из-за кордона, а Указ о награждении участников операции уже состоялся. Отличившимся присвоили внеочередные звания, кое-кого повысили в должности. Награды вручал Председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Иванович Калинин в присутствии генсека. По-товарищески, почти по-свойски генсек сказал:
– У членов Политбюро было мнение наградить начальника Особой группы и руководителя операции товарища Серебрянского двумя орденами Ленина. Более высокой награды у нас нет, вы знаете. А наш Яша Серебрянский заслуживает её. И это вы тоже знаете. Мы посоветовались на Политбюро. И пришли к выводу: Ленин у нас один, великий и неповторимый! Это вы тоже знаете. И остановились на одном ордене Ленина.
Умные, проникновенные слова, присущие Вождю. Как всегда, необычные, с неожиданным поворотом, запоминающиеся.
Чекисты горячо аплодировали. Яков Исаакович даже покраснел от смущения. Искренне и сердечно поблагодарил за высокую награду, заверив их в своей неизменной преданности и готовности выполнить любые задания, а если потребуется, отдать и жизнь.
Генсек обвёл чекистов взглядом, остановил его на Серебрянском, добавил:
– Жертвовать жизнью ради общего дела похвально. Но жизнь надо беречь, как самое драгоценное, что есть у человека. Она даётся ему всего один раз. А ваша жизнь, товарищ Серебрянский, ещё понадобится Социалистической Отчизне! Мы, к сожалению, не так богаты такими специалистами, мастерами своего дела, как Серебрянский. И мы умеем это ценить.
Это произошло в Кремле в январе 1938 года.
Яков Исаакович тогда растрогался от такой похвалы, да ещё прозвучавшей из уст самого вождя. Тронули и слова Калинина: «Родина никогда не забудет ни вклада чекистов в оборонную мощь Советского государства, ни самих награждённых, ни их семьи…»
Новая награда поблескивала золотом и платиной рядом с поблекшим старого формата орденом Красного Знамени, которого Серебрянский был удостоен за изобретательность и беспрецедентное мужество в работе за кордоном.
Увы, теперь это уже не имело значения. Значение имело лишь слово начальника следственной части НКВД капитана ГБ Абакумова. Того самого, которого несколько лет назад по инициативе Серебрянского спасли от верной гибели. Люди, как и сама жизнь, преподносят подчас коварные сюрпризы. Честный человек остаётся признателен тому, кто однажды спас ему жизнь; негодяй же отнимает жизнь у своего спасителя.
Глава 11
…В октябре того же 1938 года Серебрянского арестовали. Как обещали, «не забыли» и его жену Полину Натановну, сотрудника Особой группы, участвовавшую не только в операции с подшипниками.
Абакумов, злобный, мстительный, не мог снести унижения, испытанного на том партсобрании, когда ему во спасение карьеры и жизни пришлось просить прощения за произвол, допущенный им при ведении следствия.
Одновременно с Серебрянским допрашивали ряд ведущих работников Особой группы. Испытанных специалистов, не только знавших иностранные языки, конъюнктуру, обстановку, быт тех стран, где они работали, но и имевших обширные знакомства в различных слоях общества многих государств. Людей, преданных до мозга костей Отечеству, готовых на самопожертвование ради дела, которому себя посвятили. Честных, отважных чекистов.
Но, некоторые из них, не выдержав пыток, на очных ставках со своим недавним начальником и другом плели о нём несусветные небылицы. При расставании же просили у него прощения за оговор, просили понять их состояние. Однако следователь делал вид, что ничего подобного не слышал. Главное – протоколы показаний, подписанные оговорщиками.
Абакумов с подручными раскручивал «заговоры». Подследственные же вынужденно признавали себя виновными по всем предъявленным им обвинениям. Оговаривали других.
Вначале Серебрянский сопротивлялся. Пытался возразить, опровергнуть, что-то доказать. В частности, напоминал, что первый председатель ВЧК-ОГПУ Феликс Эдмундович Дзержинский хорошо его знал, доверял ему и поручал задания государственной важности, которые всегда выполнялись. Что в личном деле имеются его приказы с благодарностями. Что не случайно Дзержинский поручил именно ему сформировать Особую группу из преданных, толковых разведчиков-нелегалов. И нет случая, когда бы он или его подчинённые подвели или сорвали выполнение задания. В ОГПУ, затем в НКВД при других руководителях. Вплоть до последнего дня!
Следователь прервал Серебрянского сильнейшим ударом палкой по шее, сопроводив удар отборной матерщиной. Серебрянский без сознания упал на пол. Прибывший по вызову фельдшер помог следователю поднять бездыханного заключённого, с трудом усадить его на стул.
А следователь, не обращая внимания на полуобморочное состояние Серебрянского, продолжал требовать:
– Будешь говорить о своей антисоветской, шпионской работе?!
Не добившись ответа несчастного, который не мог произнести ни слова, был вынужден прекратить допрос. Временно.
Спустя двое суток Серебрянского снова приволокли на допрос. На этот раз сразу в сопровождении фельдшера.
– Чьё выполнял задание по дискредитации политики Советского государства? Конкретно!? Как в твоей группе величали хозяев? Отвечай, эсеровская образина!
Серебрянский молчал.
– Я спрашиваю: кто? Второе бюро? Или разом англичане и французы? – Выходил из себя следователь и замахивался палкой. – Говори, слышь!? Хуже будет! – И набрав телефонный номер, приказал: Давайте! Сейчас же!
Появились помощники. Двое. Стажёры. Будущие следователи. И сразу приступили к «исполнению обязанностей»: прижав заключённого к стулу, с такой силой сдавили ему плечи и скрутили за спину руки, что он начал задыхаться. А следователь, ехидно ухмыляясь, пустил в ход кулаки. Будто взбивал подушку.
Стали палкой лупить по пяткам. Казалось, сейчас вылетят из черепа мозги. Подследственный, до сих пор молчавший, закричал от невыносимой боли. И тут же утих, повалился на пол.
Жертву облили водой. Попытались приподнять, снова усадить на стул. Подследственный был без сознания. Так и оставили его на полу. Следователь и стажёры пошли отмывать кровь с рук. Вернулись с графином воды. Побрызгали несчастному в лицо, вылили воду на голову и отошли, созерцая на расстоянии стонущую на полу жертву. Вскоре следователь махнул рукой, крепко выругался и отпустил помощников.
Заключённый лежал, как мешок, из-под которого вытекала на пол густая красная жижа. Следователь зло скрипнул зубами. Достал папиросу, закурил. Взглянув на часы, решительно сел за стол, принялся фиксировать «достигнутое» в протоколе допроса.
Обвиняемому вменялось в вину сознательное преувеличение уровня технической оснащенности армий ряда буржуазных стран, в частности, германского вермахта. Это квалифицировалось, как стремление принизить мощь Красной Армии, дискредитировать ее военачальников, вплоть до самого… Имя, естественно, не упоминалось.
Нагромождённые обвинения ни на йоту не отступали от шаблона, которым оперировали следователи, руководимые Абакумовым. Ничего нового. Хотя фальсификаторы лезли из кожи вон, стараясь приплести к обвинению нечто сногсшибательное.