Глава 3. В которой появляется главный герой
Никита был кожевником, поэтому его и звали не иначе, как Никита-кожемяка. Был он обычным кожевником, разве что очень молодым, и силой отличался непомерной. Так все кожевники мяли одну кожу[3], а Никита – сразу десять.
Когда он узнал, что враги пришли на его землю, так рассердился, что порвал в гневе все десять кож! Думаете это просто? Попробуйте порвать руками хотя бы одну – и поймете, что сделать это очень трудно.
А Никита порвал сразу десять бычьих шкур и, не раздумывая долго, вышел в чистое поле, крикнул криком молодецким, свистнул посвистом богатырским, и прибежал к нему конь его верный, тот что один только и мог носить на себе Никиту – остальные кони под ним прогибались и на колени падали.
В сказках обычно прибавляют, что влез он коню в одно ухо, вылез через другое и превратился в молодца прекрасного, такого «что ни в сказке сказать, ни пером описать!» Но это в сказках пишут, а я придумывать не буду, тем более что Никита и так был недурён собою.
Скоро простился он со своей матушкой Вероникой и братом названным Василием, пришпорил коня, да и был таков.
Конь у Никиты добрый был. Через леса, через холмы он конечно не перелетал, но овраги и ручьи одним махом перепрыгивал и мчал Никиту так быстро, что ранним утром они из деревни Добрянки выехали, а к полудню уже заблестела перед ними золотыми куполами лавра[4] старца Афанасия.
Не поехал Никита сразу в стольный град к царю Гордиану, а решил сначала зайти к игумену монастыря за благословением. И правильно, надо сказать, сделал.
Подскакал он к воротам, спешился, поводья у него привратник монастырский Пётр перехватил. Перехватил, да и сказал вдруг:
– Что же ты, Никита, опаздываешь? Игумен-то тебя – давно ждёт. Уже раза два из кельи выходил – про тебя спрашивал. – И Никите хитро́ так подмигнул, словно старому приятелю.
Кто мог доложить игумену о его приезде? Никто об этом и знать не мог. Да и мчался Никита так быстро, что за ним и угнаться невозможно было.
Куда же тогда отправляться? В какой такой путь?
Вошел Никита в ворота, трижды перекрестился, на три стороны поклонился, а навстречу ему уже и игумен идет – отец Харлампий, старенький, согбенный, весь в чёрном, а в руках – посох крепкий. И не один идет – рядом с ним молодец добрый, одет по-крестьянски, за поясом топор. Лицо у молодца открытое, глаза словно улыбаются, но сам – серьезный.
– Ну вот, Никитушка, и ты. Давно мы тебя поджидаем, – начал старец тихо. Словно ветер в листве прошелестели его слова, и от этого ветра борода его белая и редкая как туман легонько зашевелилась. – Надо вам, милые мои, в путь собираться. Да и собираться-то вам некогда, времени совсем мало осталось. Прямо сейчас и отправляйтесь.
– Благословите на битву с врагом лютым! – склонился пред ним Никита.
– Да рано ещё о битве думать, милый. Воевать-то гляди – некому! А один в поле не воин. Даже такой как ты.
Поднял Никита глаза на него. В глазах – изумление. Куда же тогда отправляться? В какой такой путь?
– Нужны, милый, три вещи, чтоб врага победить. Иначе – никак невозможно. И не простые те вещи, а – умные!
Совсем Никита запутался. Враги стоят станом – вот-вот ордой несметной двинутся на Тридевятое царство. А отец Харлампий посылает его неизвестно куда, за какими-то вещами, пусть хоть и умными.
– Никуда они не двинутся, – сказал вдруг серьёзно старец, и брови его сурово сдвинулись. – Пока назад не вернетесь, будут стоять там, где стояли. А народ будить надо. Понимаешь? Может для того эти люди дикие и пришли с запада, чтобы разбудить всех, а то… Ну да благословит вас Господь в дорогу, езжайте с Матвеем, да гляди, Никита, его слушайся. Матвей из вас двоих будет за старшего.
И, не объясняя боле ничего, старец благословил их в дорогу и скрылся у себя в келии. А Никита остался стоять рядом с Матвеем и стоял так до тех пор, пока за маленькой старческой фигуркой не закрылась дверь.