Глава 2. На ловца бежит зверь
Шнеерзон допустил явную ошибку, когда, соблазненный коньяком, пригласил на испытания директора эзотерического издательства. Хотел похвастать, наверное. Вот, мол, какие у нас кадры!
Станислав Сергеевич (кстати, в прошлом известный поэт на рабочую тему) расписал в своей фирме эксперимент в красках, в результате чего они тут же решили делать книжку про Сигму, реинкарнацях, свойствах души и прочую ботву. Другими словами, лепить из нашей милой Си образ Джуны Давиташвили или еще круче.
И даже редактора назначили – Ингу Семеновну, которая первой и явилась к Сигме.
Си в тот день была в дурном настроении. Обычно это у нее выражалось в том, что она играла на медных духовых. На этот раз она выбрала сакс-баритон и разгуливала по салону, выдувая из этого прибора классическую вещь «Маленький цветок».
Эта композиция создана для сакса-тенора, на баритоне она звучит грубо, к тому же Си сознательно утрировала какие-то пассажи, так что получалась по существу злобная пародия на лирическую композицию.
И тут явилась Инга Семеновна – дама лет сорока с копейками, у которой поверх черного свитера болтался увесистый православный крест.
– Могу я видеть Сигму Луриевну? – спросила она у меня.
Я чуть со стула не упал, услышав впервые отчество Сигмы.
– Кого-о? – не слишком вежливо переспросил я.
Редакторша заглянула в бумажку.
– Сигму Луриевну Моноблок, – прочитала она.
Я ухватился за стул обеими руками и показал подбородком на Сигму:
– Вот она.
При этом в голове у меня молнией проскочило короткое матерное слово.
Редакторша подошла к Сигме, представилась и начала издалека подводить разговор к нужной теме. Что вот, мол, они ищут новые идеи, новых авторов и героев, их интересуют таинственные природные явления и не согласится ли Сигма Луриевна написать брошюрку о своем чудесном даре.
А ей помогут. И литератор есть, и редактор…
Сигма, опустив сакс, молча слушала. Потом изрекла всего одну фразу:
– Да идите вы в жопу.
И продолжала играть «Маленький цветок». Не стоит и говорить, что редакторшу с крестом на свитере будто ветром сдуло.
Пока повергнутая в ужас редакторша рассказывала своим коллегам о приеме, который ей оказала Сигма Луриевна, я расскажу о происхождении столь экстравагантного имени нашей продавщицы.
Об этом я узнал много позже, но поскольку образовалась пауза, тут будет к месту.
Итак Сигма Луриевна Моноблок была без роду-племени, она была подкидышем. Ее нашли в возрасте примерно шести недель, завернутую в одеяльце с кружевной салфеточкой, на задворках родильного дома, где стоял флигель, используемый для хозяйственных нужд.
Прямо на ступеньках флигеля она и лежала.
Выхаживала ее врач Анна Яковлевна Лурие – и выходила всем на удивление.
А в регистратуре этого роддома сидел один образованный придурок (его имени история не сохранила), в обязанности которого входило регистрировать подкидышей и давать им имена и фамилии.
Придурок этот имел склонность к Древней Греции и вообще был клинический идиот. Ему нравилось давать подкидышам имена в виде букв греческого алфавита. Альфа, Бета, Гамма, Омикрон, Эпсилон. Хватало и на девочек, и на мальчиков.
Так Сигма стала Сигмой, отчество, естественно, получила по фамилии выходившего ее врача Анны Яковлевны Лурие, а фамилию этот любитель словесности записал Моноблок, потому что тот флигель, на ступеньках которого нашли Сигму, в роддоме называли почему-то моноблоком.
Когда ему говорили, что это как-то уж слишком кучеряво получается, он надменно возражал:
– Почему фамилия Блок есть, а Моноблок – нет? А Блок, между прочем, был великим поэтом!
Ну, против этого не попрешь, понятное дело.
Но на этом приключения Сигмы со своим именем не кончились. Естественно, она попала в детский дом с этой придурковатой фамилией, а в три года ее удочерила чета супругов Дерюжкиных, которая переименовала Сигму в Эсмеральду.
И она стала Эсмеральдой Васильевной Дерюжкиной, что, согласимся, звучит значительно роскошнее.
Однако, жизнь Сигмы-Эсмеральды в семье Дерюжкиных как-то не складывалась, приемные родители лепили один образ, а Господь Бог имел в виду совсем другой. В результате Сигма, когда получала паспорт, приняла прежнюю, детдомовскую фамилию, а из дома Дерюжкиных ушла.
Ко всеобщему облегчению.
Можно было, конечно, при получении паспорта вообще все поменять и назваться хоть Афродитой Брониславовной Цеханович-Найман, но Сигма от природы была девушкой концептуальной, потому и осталась просто Сигмой Моноблок, а недовольных этим посылала туда, куда только что отправилась эзотерическая редакторша Инга.
То есть в издательство.
Из которого вскоре, пока вы слушали эту историю, прибежал сам рабочий поэт Станислав Сергеевич и начал уговаривать Сигму, суля ей славу и гонорары.
Сигма его в зад не посылала, но продолжала нагло наигрывать «Маленький цветок» с интонациями, полными сарказма. Это был готовый цирковой номер. Станислав Савельевич, ужасно удрученный, ушел ни с чем, впрочем, пообещал разработать новые предложения.
– Си, а вправду, что ты со всем этим собираешься делать? – спросил я, когда мы остались одни.
– С чем? – Она отложила наконец саксофон и подошла ко мне.
– Со своими тараканами.
– Ха! Тараканами… Это глюки, пока только глюки. Доберемся до сути, тогда посмотрим. А сейчас рано. Души нельзя пугать, понимаешь? Это же тебе не хомячки. Посадил в клетку и наблюдаешь.
Сравнение моей души с хомячком мне понравилось, и Си предложила мне снова вечером попробовать сеанс. Без Костика. Я согласился. Мне было любопытно.
Вечером мы закрыли магазин и остались вдвоем. Эта ночная смена была моя. Я зашел в зал светомузыки и погасил там свет. Почему-то я волновался больше, чем в первый раз.
Как вдруг по стенам заиграли разноцветные неяркие сполохи, зазвучала музыка, и в зал вступила Си – абсолютно голая, как и тогда, даже подобия трусиков на ней не было. Она подошла ко мне совсем близко, и я опять увидел ее бездонные черные зрачки. Я непроизвольно протянул руки к ней и обнял за талию. Она подалась ко мне и мы поцеловались.
– Gene, what’s your girl’s name? – спросила она.
– Betty, – прошептал я.
– Does she looks like me?
– Yeah, she’s exactly like you.
– Sing me, Gene. Sing me our favourite.[3]
И я снова запел «Лулу-боп-лулу». И мы с Сигмой стали танцевать в этой полутемной, играющей огнями комнате. Очень медленно.
Си немного отодвинулась от меня и разглядывала мое лицо.
– Вижу рыцаря на коне. Он со свитой. Ты был богат, а вот и твой замок… Это Франция… Нет, Шотландия. Твоя душа жила в Шотландии, и звали тебя… – медленно и загадочно шептала она… – сэр Пол Маккартни! – внезапно громко закончила Сигма и расхохоталась. – Поверил, да? Поверил?
– Да ну тебя! – я был обижен.
– Ой, прости, я неодета, – кокетливо произнесла Си и удалилась, чтобы вернуться через минуту в своем нормально одеянии – свитере и джинсах.
Я по-прежнему дулся, сидел, отвернувшись.
– Ну, прости, – она подошла сзади и принялась ерошить мне волосы. – Видишь, как просто дурить народ? А я хочу по-настоящему.
– Так ведь пел я по-настоящему! Я Джин или не Джин?? – закричал я.
– Здесь без обмана. Чисто. Ты Джин Винсент, основатель рокабилли. А рыцаря я не видела, потому что видела тебя и мне тебя хотелось… Когда хочется, у меня не получается. Прости. Проехали.
– Ты предупреждай в следующий раз. А то я, понимаешь, готовлюсь увидеть себя в прошлом, а оказывается, нужно тебя трахать… – нарочито грубо сказал я.
– Ну, до трахать тебе еще далеко, – заметила она деловито и повторила: – Проехали. Прихоть королевы бензоколонки.
Во всяком случае, этот эпизод поднял ей настроение, чего не скажешь обо мне.
Чтобы больше не возвращаться к этой теме, сразу скажу, что некая иллюзия личной жизни у меня имелась. При работе сутки через сутки это может быть только иллюзией. В качестве иллюзий выступали две девушки: одну я любил больше, но она приходила ко мне домой реже. Вторую я любил меньше, но приходил сам к ней чаще. У нее была отдельная квартира, а у меня всего лишь комната в коммуналке, полученная в результате размена родительской квартиры. Ни с той, ни с другой я не строил матримониальных планов. Один кратковременный и ужасный опыт в этом роде я произвел в двадцать два года, и пока мне его вполне хватало.
Но этот поцелуй и танец сблизили нас, мы стали доверять друг другу.
Я понял, что Си имеет насчет себя планы, и большие, но не хочет размениваться на пустяки вроде эзотерических брошюрок и шарлатанских объявлений в бесплатных газетах.
Такие же планы имел Костик в виде Нобелевской премии. Он строил прибор, умеющий видеть души и их местоположение. Он его уже даже назвал: спироскоп. Правда, прибор пока ничего не видел.
Я заметил, что Си, работая с покупателями, обязательно показывает им зал светомузыки в действии, и догадался, что там она проверяет покупателей на происхождение души.
– Ну, никто интересный не попался? – как-то спросил я, когда она выводила оттуда очередную группу дискотечников.
– Догадливый… – улыбнулась она. – Кандидаты наук, подполковники, есть один волнистый попугайчик.
– Это который?
– Вон тот, – указала она глазами на удаляющегося молодого человека, одетого ярче остальных, с цветным шарфом в полоску.
А вот то, что Си употребляет перед этим марихуану, я догадался не сразу. Она курила ее в подсобке (собственно, странный запах, исходящий оттуда, и навел меня на эти мысли).
– А иначе ничего не получится, – сказала она, когда я спросил ее прямо, зачем она это делает.
Впрочем, интерес к опытам Сигмы постепенно нарастал и без наших усилий. Эзотерическое издательство продолжало обсуждать феномен, слухи распространялись между авторами и читателями, а поскольку процент неадекватных личностей среди этой публики достаточно велик, то неудивительно, что вскоре стали поступать заказы.
Шнеерзон устроил совещание. Он вызвал Сигму, Костика и меня и выложил перед нами несколько заявлений.
– Мне пишут! Вот! – он схватил листок. – «Пожалуйста, помогите определить, кем я был раньше. Моя мама считает, что каторжником. Вова Егоров». А? – он бросил взгляд на Сигму. – Доигрались! Все это я, старый дурак! Не пресек вовремя. Что будем делать?
– Интересно же людям… Чего такого? – спросил Костик.
– А вы подумали о лицензии на такого рода деятельность? О налогах? Да меня в бараний рог скрутят, если я при музыкальном магазине открою частную практику черной магии!! – кричал Шнеерзон. – И заработок упускать не хочется… – уже жалобно добавил он. – Это ведь могли бы быть такие деньги…
После короткого мозгового штурма постановили следующее:
1. Вывесить расписание индивидуальной демонстрации светомузыки и таксу. Сеанс – 5 минут, количество сеансов в день – не больше шести.
2. Стоимость сеанса – 1000 руб.
– Не много ли? – засомневался Костик.
– Котя, вот увидишь, что вскоре это будет стоить сто баксов, – ласково произнес Шнеерзон. – Я знаю людей.
С Сигмой шеф поделился по-братски: фифти-фифти, а нам обещал премии. Мы с Костиком единственные из персонала допускались на сеансы с подпиской о неразглашении результатов. Я должен был обеспечивать безопасность Си, а Костик испытывать и настраивать аппаратуру.
– Си, только я тебя умоляю: работай одетой. Не хватало мне статьи за порнографию! – взмолился Шнеерзон.
– Да вы знаете, что такое порнография?! – заорала Си. – Порнография, бля! Это легкая эротика!
– Ну все равно, – испуганно замахал руками хозяин.
Порешили, что Си будет выступать в легком трико типа гимнастического.
Через неделю запись на сеансы «черной магии» перевалила за сотню человек. Си работала каждый день перед закрытием магазина, давая по 6 сеансов – больше она не могла. Пять минут на сеанс, пять минут отдыха.
И вот как это выглядело.
В полутемном зале клиента сажали на высокий стул лицом ко входу. У стен по бокам, почти невидимые, располагались мы с Костиком. Костик включал светомузыку и в дверях, освещенная прямым лучом синего прожектора, появлялась Си.
Она подходила к клиенту, делала несколько пассов и начинала задавать ему вопросы. Первый был – как его зовут, а дальше вопросы могли варьироваться.
Нашей с Костиком задачей было хранить суровое молчание, что, замечу, было непросто, потому что, когда на вопрос «Как тебя зовут?» пожилая женщина отвечает «Туся», а на следующий «Кто ты?» заявляет, что она черная такса, то тут трудно сохранить самообладание.
Впрочем, такие экскурсы душ в мир фауны и флоры были сравнительно редки. Чаще предки испытуемых оказывались вполне добропорядочными Сидоровым Карпом Игнатьевичем, или Майсурадзе Тенгизом, или Майей Точинской, потом рассказывали, что живут они в Питере, Омске или Кутаиси, сколько им лет, а в конце говорили, когда они умерли.
Вот в этом месте было немного не по себе.
– Меня экипаж переехал, да-да, параконный, как сейчас помню, я за мячиком побежал… Мамаша недоглядела за ребенком, – рассказывал довольно древний старик, девятнадцатого года рождения.
Естественно, сеансы эти никак не протоколировались. Клиенты прекрасно помнили, что они о себе наговорили, так что, в случае чего, могли предъявлять претензии только себе.
И все равно некоторые уходили обиженными, когда выясняли, что в прошлой жизни они были кроликом или луком репчатым. А одна красивая и молодая барышня, узнав, что ее бессмертная душа обитала в бабочке-моли в гардеробе на Большой Зеленина, расплакалась и убежала, не дожидаясь конца сеанса.
Там ее и прихлопнули, на Большой Зеленина, двадцать три года назад. Ей бы радоваться, что ее душа обрела наконец такую совершенную и, прямо скажем, сексуальную форму, значительно более эффектную, чем какая-то моль, а она плачет!
И вся эта рутинная, однако, приносящая барыши работа, продолжалась месяца два, пока не произошло следующее.
На сеанс записалась тетка лет пятидесяти, брюнетка, кудрявая, с толстыми губами, по виду несколько скандальная, нервная. По профессии преподаватель черчения в каком-то колледже.
Сразу было видно, что у нее проблемы в личной жизни. И заключаются эти проблемы в том, что личной жизни нет.
Она терпеливо дождалась очереди, правда, заходила пару раз справляться, все ли идет по плану, и несколько волновалась.
– Я от этой процедуры многого жду, – ни с того ни с сего интимно призналась она мне.
Я же не видел в этой процедуре ни малейшего интереса.
И сильно ошибся, как вскоре выяснилось.
Когда настала ее очередь, тетка явилась накрашенная и завитая, при параде, ее усадили на стул (к этому времени мы уже знали, что зовут ее Калерия Павловна), вошла Си, стандартно настроилась, ввела клиентку в паранормальное состояние и проворковала:
– Я хотела бы знать, кто вы? Как вас зовут?
И тут Калерия Павловна бухнула:
– Иосиф Виссарионович Джугашвили.
Да, именно так она и сказала, ядрён батон.
Си поперхнулась. Я даже понял, каким словом она поперхнулась. Его шепотом выговорил Костик, так что я услышал.
Последовала пауза. Ну, не спрашивать же ее или его, где он живет, кем работает и когда умер? Что вообще можно спросить в такой ситуации?
Си набрала побольше воздуха и спросила, глядя тетке Сталин в глаза:
– Жалеете о содеянном?
– О чем мне жалеть? – раздумчиво, с небольшим акцентом начала Калерия Павловна. Ей очень не хватало трубки в руках. – Ми знали, на что идем. И ми своего добились. А какой ценой – об этом пусть судят потомки.
– Да уже осудили, будьте уверены, – сказала Сигма.
– Ви думаете? – спокойно сказала тетка Сталин.
– Расскажите, кто Кирова убил? – вдруг спросила Сигма.
– Николаев его убил. Слушай, зачем детские вопросы задаешь? Об этом в «Истории ВКП(б)» четко написано, – сказала Калерия Павловна недовольно.
Сигма явно растерялась, да и мы тоже.
Она взглянула на часы и сказала:
– Спасибо. К сожалению, наш сеанс окончен.
И выскочила из зала.
Калерия Павловна подобрала свою сумку и проследовала к выходу. Значительности в ней стало на порядок больше. А может, нам так показалось.
Когда мы вышли в магазин, Калерия Павловна как ни в чем не бывало расплачивалась со Шнеерзоном. Он ей выбил чек в кассе на тысячу рублей, и тетка Сталин удалилась, весьма довольная.
– Я как-нибудь к вам зайду, – пообещала она.
– Заходите, всегда вам рады, – улыбался вслед Шнеерзон.
Как только за теткой Сталиным закрылась дверь, Костик подошел к Шнеерзону.
– А вы знаете, кем она была в прошлой жизни? – небрежно спросил он.
– Наверное, акулой. Есть в ней что-то хищное, – улыбнулся Шнеерзон.
– Вы почти угадали. Она была Сталиным.
– Кем? – Шнеерзон побледнел.
– Иосифом Виссарионовичем.
– Где Си?! – взвизгнул Шнеерзон и кинулся в подсобку, а мы побежали на склад.
Си нигде не было. И тогда я, нарушая инструкцию, запрещавшую мне покидать пост, побежал в «Инкол».
Си сидела за столиком и курила. Перед нею стоял почти допитый графинчик водки и рюмка.
Он подняла на меня глаза.
– Вот так, Джин. Доигралась…
– Да что ты… Ну, подумаешь… – неуверенно сказал я.
Я подсел к ней и обнял за плечи, а она положила голову на мое плечо и заплакала.
– Бля, что же я наделала… – шептала она.